Текст книги "Гости полуночные. Русское фэнтези"

– Уймите вы ее, доктор, – хрипло проговорил он, кивая на Анну. – Она вовсе сдурела!

– Что, не нравится? Я тебе покажу «уймите!» – закричала Анна. – Кровопийца проклятый! Чего тебе надо в нашем доме? Зачем привел своих упырей? Зачем Матрену загубил?

– Не трогал я вашу Матрену! Это все Серега с Василием, стражником. Так оголодали, что уж сдержаться не смогли. Дура-баба сама их позвала! Знала ведь, небось, что делала! Да уйдите вы, барышня! Некогда мне сейчас с вами препираться! Отойдите, мне с доктором поговорить надо!

– Анечка, позволь ему сказать, – слабым голосом проговорил доктор. Голова его все еще кружилась, тошнота подступала к горлу, происходящее вокруг казалось нереальным. Очевидно, огрели его по голове знатно, с профессиональным умением. – Иди ко мне, радость моя! Иди скорее, моя милая!

Анна послушно подошла, не спуская настороженного, угрожающего взгляда с урядника. Доктор усадил ее в кресло рядом и обнял за плечи.

– Пусть он говорит, дорогая! Говорите, Иван Иванович, я слушаю! Только сядьте, пожалуйста! Стулья свободны, чего ж стоять-то?

Урядник угрюмо кивнул, придвинул ближний стул, сел напротив доктора и уставился на него и Анну неподвижными, немигающими глазами. От него несло холодом и жутким в жилом помещении духом земли, болотной сырости и еще чего-то, до боли знакомого. Доктор не сразу, но узнал в «знакомом» запах формалина. Запах напомнил о пропаже тела из прозекторской, о переполохе в больнице, и все происходящее показалось ему еще более диким…

Глава 10

– Ну, что вы теперь-то скажете, доктор? Снова будете уверять, что упырей не существует? А эти-то – Серега и Василий, кто, по-вашему? Я-то кто теперь? – говорил между тем урядник.

Александр Михайлович молчал, внимательно разглядывая своего бывшего попутчика.

Тот продолжал:

– Вот, послушайте, Фома вы неверующий, как дело-то было… Очухался я перед рассветом в больничке вашей и, поверите, обалдел сперва: ни одной живой души, двери заперты, столы каменные, мертвяки на них… Не сразу понял, где я, а как дошло – разозлился страшно! Думаю: ну, докторишки хреновы, задам же я вам! За мертвого меня приняли, мать вашу, а я-то – живехонек! Ранила меня, видать, эта зверюга, что на нас бросилась. Вспомнил я, как дело-то было: стреляем мы с ребятами, а тварь ревет и прет на нас! Пули в нее летят, попадают вроде в самое сердце, но ей хоть бы хны, будто горохом стреляем! Я самолично всю обойму выпустил! Страшно! Страшно-то было, Господи! Такого страха я никогда не испытывал! Потом что-то еще случилось… Но тут словно провал какой у меня в памяти,.. – урядник замолчал.

– Говорите, говорите, я слушаю, – сказал доктор.

– Ну, встал я, прошелся туда-сюда. Посмотрел, нет ли ран на мне, – нет, ни царапины не нашел! Чувствую: силы в руках, в ногах – не меряно! Подумал, что от радости это, ведь чудом жив остался. Ну, а дальше просто: дверь хилая, навалился я на нее, выломал, вышел во двор… Домой хотел идти, да только словно сила какая-то потащила меня и очутился я в гиблом месте, в логу каком-то… Вроде кладбище рядом, лес вокруг… И до того тяжко мне стало, одиноко – хоть волком вой! Долго я бродил там. Все в город хотел вернуться, а меня как будто что не пускало… В какую сторону не пойду – нет, опять в одно и то же место попадаю, в лог этот проклятый… Я уж и по земле катался, и метался, как зверь, пока не встретил этих вот ребят, Серегу да Василия. Да еще парнишка один с ними был. Они растолковали мне, что со мною. В лесу-то теперь таких как я, оказалось, не один и не два!

Объяснили они мне, что к чему, да только я не поверил, хотел их послать подальше, но очень, очень уж вдруг есть захотелось! Да не простой там еды, – щей, скажем, или каши. Нет, кровушки я, окаянный, захотел! Они на меня смотрят и смеются: на охоту, дескать, пора! Ну, пошли на охоту. Сначала зайца загнали. Потом за лосем погнались, завалили его и вдоволь теплой крови напились… Вкусная, скажу вам! И теперь ее хочу, да только ведь понимаю: грех это, кровью-то себя питать…

А как вовсе стемнело, вместе с ребятами я в город подался. Думал домой пойти. Там жена, ребятишки мои… Приду, глядишь, все по-прежнему и будет. Да только куда там! Пришел, ворота открыл, так меня собственная собака испугалась, завизжала, завыла, сорвалась с цепи и убежала прочь, как полоумная. Жена с детьми в доме заперлись, на порог меня не пустили! Это меня-то, кормильца, не пустили!

Урядник всхлипнул, лицо его жалко исказилось. Доктор внимательно слушал его, сочувственно кивая головой. Теперь, когда он уверился, что Анна цела и вне опасности, в нем проснулся профессиональный интерес исследователя.

– Я ведь, поверите, доктор, от обиды пробовал даже руки на себя наложить, – шептал меж тем урядник, наклоняясь к нему и обдавая его страшным запахом болота. – Так нет! Ничего не получилось, очухался, как ни в чем не бывало! Вот и вы в меня пару пуль влепили – а мне хоть бы хны! Только дыр на мундире прибавилось!..

А потом этот человек появился… Иноземец… Видали вы его? Взгляд у него тяжелый, нехороший. Смотрит в сторону, сам осклабляется: «Мне служить ежели будешь, я тебе пропасть не дам! Старшим поставлю!»

Вот вы, доктор, человек ученый, скажите, что делать-то мне? Правда ли, что не человек я теперь, а упырь, будь они все неладны? Может, ерунда и неправда это все-таки? Людишки страшные сказки придумали, а дураки, вроде меня, верят?

Доктор молчал, не зная, что ответить. Мысли у него разбегались. Пытаясь выиграть время, он встал, подошел к своему жутковатому собеседнику и нерешительно взял его за запястье, стараясь нащупать пульс. Рука урядника была тверда и холодна, как камень, как рука статуи. Пульс отсутствовал. Не удалось найти его и на сонной артерии. Доктору стало вовсе не по себе. Урядник, скосивши странно заблестевшие глаза, сидел недвижно, терпеливо, как каменный, и внимательно следил за его руками.

– Осторожно, Саша! – прошептала Анна.– Я чую, он становится очень опасен!

– Не волнуйся, дорогая! – вполголоса проговорил Александр Михайлович и уже громко, уряднику:

– Поднимите-ка рубаху, Иван Иванович!

Тот замялся, помедлил, но послушался и высоко задрал простреленную в нескольких местах рубаху, обнажив грудь, густо поросшую темным, жестким, начинающим седеть волосом. Доктор приложился к ней ухом, пытаясь уловить сердцебиение. Однако сердце не билось, дыхательные движения отсутствовали, тело было твердо и холодно, как дерево. Никаких следов старых или недавних ранений на нем не было.

– Хм! А я ведь в самом деле стрелял в вас – и никаких следов! Что это? Уникальный и интереснейший случай моментальной, полной регенерации? – бормотал взволнованно доктор. – А ну-ка, присядьте, Иван Иванович, проверим ваши рефлексы!

Рефлексы были в норме.

– Теперь мои пальцы сожмите, да покрепче!

Урядник послушно сжал его ладонь.

– Ай! – громко вскрикнул доктор, вырывая руку. – Полегче! Вы мне руку чуть не сломали!

– Говорил же я вам, доктор, что чую я силищу в себе непомерную! А бегаю теперь как! Поверите ли, здоровенного лося запросто в лесу догнал!

– Зачем догоняли-то? – думая совсем о другом, машинально спросил доктор, профессионально выстукивая спину и грудь жутковатого пациента.

Похоже, результаты осмотра сильно озадачивали его, он был растерян и ответа на свой вопрос вовсе не ждал, да его и не было…

Где-то далеко пропел петух, дверь внезапно отворилась: в дверном проеме стоял Семичев и налитыми кровью, грозными глазами глядел на доктора и урядника…

– Чего тебе? Случилось что? – спросил урядник, быстро опуская рубаху и зло глядя на парня.

– А ты не слышишь, что ли? Пора нам! Полечится захотел, никак? Так от смерти не лечат! – насмешливая улыбка искривила губы Семичева. Он мельком глянул на Анну и дерзко подмигнул ей. – Да ты не печалуйся, дядя, у нас без доктора впереди вечность!

– Катись отседова со своей вечностью! – глаза урядника засверкали, лицо потемнело, он стал страшен. Дрожа от возбуждения, Анна придвинулась к доктору, судорожно сжимая в руке свой то ли амулет, то ли орудие нападения.

Парень попятился. Урядник угрюмо оглядел всех и, с видимым трудом совладав с собою, приказал:

– За дверью подожди, я сейчас!

Семичев снова ухмыльнулся, но вышел.

Урядник повернулся к доктору и попытался улыбнуться. Губы его широко приоткрылись, жутко обнажая длинные, нечеловеческие клыки.

– Не бойтесь, Александр Михайлович, я вам зла не сделаю. Вы спрашивайте, коль вам что интересно!

– Хм! Интересно мне, однако, кто тот молодой человек, который вместо вас на прозекторском столе оказался? Вы к нему какое-то отношение имеете? – спросил Александр Михайлович.

Урядник замялся, лицо его дрогнуло.

– Дак, ну, так уж получилось… Я уж тут виноват. Парнишка-то этот – слуга Веретенникова, тот, что пропал по осени. Помните? Мне Серега сказывал, что паренек этот еще тогда упырем сделался… Вернее, сделали его… С тех пор он все в упырях ходил. Не хотел я его убивать, да только мальчишка уж вовсе дикий был. Ничо не понимал, никого не слушался! Сладу с ним не было! Когда ваша Аннушка к Сергею в переулок явилась ночью, он все поблизости ошивался. Видать, хотел ее кровушкой полакомиться опосля Сереги… А мне жалко девку стало, хоть и вредная она, змея!

– Полегче, полегче, господин урядник! Не забывайте, Аннушка – моя невеста! Так это вы, выходит, парнишку-то убили?..

– Я, а то кто же? Говорю ведь, не хотел я его убивать, думал отогнать только. Палку какую-то с земли схватил и вдарил, как копьем иль рогатиной! Думал, коль он упырь, то очухается! А он возьми да помри! Прям там, в переулке! Палка-то осиновой оказалась, а осина упырю – древо смертельное!

– А как он в больницу попал?

– Так, верно, дворник утречком нашел и отвез. Точно не знаю, меня ведь в вашем заведении в то время уже не было, сами понимаете… Что это? – урядник принялся беспокойно, зло озираться, прислушиваясь. – Никак, опять петух? Уходить, уходить мне пора, доктор! А главного-то я еще не сказал!!!

Он заметался по комнате…

Где-то, уже совсем неподалеку, раздался громкий, истошный петушиный крик…

– Бросьте вы, Иван Иванович, дался вам этот петух! – проговорил доктор с досадой. – Я вас со всем вниманием слушаю! Случай ваш интереснейший! Да стойте, куда же вы?

Но урядника уже словно ветром подхватило, закрутило по комнате и вынесло не то в печную трубу, не то через щель в оконной раме – прямо на улицу. Все произошло так быстро, что Александр Михайлович не успел и глазом моргнуть. Подскочив к окну, он потрогал стекло, за которым синело предутреннее северное небо. Холод гладкой поверхности стекла был до отвращения реальным.

– Что за черт! – шептал Александр Михайлович. – Аня, ты видела? Куда он исчез?

Анна встала, глаза ее сумрачно горели. Медленно, словно в трансе, подошла она к доктору, взяла его руки в свои. Их взгляды встретились, и Александр Михайлович почувствовал, что погружается в таинственную глубину ее глаз… Голова у него вдруг закружилась, сердце забилось часто-часто, в глазах потемнело, и он тяжело опустился на ковер…

***

Очнулся он в своей постели, заботливо укрытый одеялом. Горел ночник, Анна сидела в кресле рядом с кроватью и держала его за руку. Он попытался подняться, но она решительно уложила его на подушки. Ее бледное лицо было необычайно серьезным, глаза светились ласково и тихо.

– Лежи, Саша… Ты был очень болен, у тебя была тифозная горячка, – она легонько коснулась его лба. Рука была сухой и прохладной, прикосновения ее были приятны.

– Где все они?! Кто, что это было, Анечка?

– О ком ты, радость моя? Тебе, вероятно, что-то привиделось, – спокойно улыбаясь, сказала она. – Такое при лихорадке бывает… Чудится временами всякое… Усни, милый, до утра еще далеко. Ты так намучился за эти дни… Тебе хочется спать… Спи, милый, спи… Засыпай!

Доктор смотрел в ее чудные русалочьи глаза и чувствовал, как болезненно-сладкая, тяжелая дрема охватывает его. Двигаться не хотелось, сон незаметно смежал веки. Он глубоко вздохнул, покорно закрыл глаза, уснул и спал долго, спокойно, без сновидений…

Проснулся Александр Михайлович поздним утром, бодрый и голодный. Солнечный луч, пробившись сквозь тяжелые шелковые шторы, скользнул по лицу Анны, спящей в кресле рядом с кроватью. Она пошевелилась и вздохнула, что-то пробормотав во сне, но луч уже угас, и молодая женщина затихла, дыша спокойно и ровно. Лицо ее было бледно, под глазами лежали голубоватые тени.

«Не спала, видно, бедная, всю ночь просидела возле меня, – подумал Александр Михайлович с теплотой и нежностью. – Но что ж со мною приключилось-то? Неужели я тиф все-таки подхватил? Симптомы не вполне соответствуют, но бред-то каков? На редкость достоверный, детализованный был бред!»

Он вспомнил, как тщетно пытался нащупать пульс на твердой, холодной, как резина, руке урядника. Вспомнил шедший от него запах земли, болота и формалина… Все было так реально! Однако теперь, при свете дня, все, что он видел, слышал и обонял тогда, казалось ему результатом собственного больного воображения…

«Боже! Да ведь мне в больнице надо быть! Что ж я лежу-то? Фу, как неудобно!» – встрепенулся он вдруг, решительно откинул одеяло и опустил ноги на пол. В голове зашумело, и комната поплыла перед его глазами…

Анна, уловив его движение, моментально проснулась:

– Куда ты, Саша? Ты болен, тебе еще нельзя вставать. Игнат Петрович строго-настрого запретил! Он уже был у нас сегодня утром, как обычно. Он каждый день тебя навещал, – ты ведь почти неделю пролежал без памяти. В больнице сегодня вполне справятся без тебя. Ложись, пожалуйста!

Она ласково и решительно заставила его улечься, заботливо укрыла одеялом и заявила, что завтрак в постель подаст сама.

– Представь, милый, наша Матрена рассчиталась и укатила в деревню. Слава богу, соседка прислала нам на время свою кухарку!

– Анечка, а ты уверена, что Матрена жива? Представь, мне привиделось, что она…

– Ну, до своего отъезда она была живехонька. Правда, иной раз заметно под хмельком. Видно, с ухажером весело время проводила…

Анна произнесла это легким, шутливым тоном, ловко освобождая место на прикроватном столике для подноса с едой. Александр Михайлович ей верил и не верил, – слишком живо было у него воспоминание о лежащей ничком на кушетке стряпухе, о луже крови под ее свисающей головой. Но говорить об этом он уже не решился…

Глава 11

На следующий день доктор почувствовал себя вполне здоровым и с утра, несмотря на уговоры Анны, отправился на работу. В больнице его встретил с искренней радостью и поздравили с выздоровлением. С утра была линейка, и дальше началась обычная рутина работы. Насчет пропажи из прозекторской тела урядника Игнат Петрович даже не заикался, как будто этого не было вовсе.

Жизнь потекла по-прежнему: работа, дом, милое сердцу общество Анны, приготовления к их свадьбе. В деревни доктора больше не посылали. Ездил туда по недавно выпавшему снегу старичок-фельдшер. После одной из поездок фельдшер вернулся сам не свой. Он и Игнат Петрович о чем-то долго беседовали, запершись в кабинете, о чем – никто не знал. Александр Михайлович пробовал расспросить старшего коллегу, но тот только взглянул на него в каком-то странном замешательстве и пообещал рассказать позднее, когда выдастся свободное время. Однако свободное время так и не выдалось.

Между тем приближался день свадьбы. К ней уже все было готово. Александр Михайлович хотел обойтись венчанием и скромным обедом. но коллеги настаивали на свадьбе, и ему ничего не оставалось, как согласиться. Гости были приглашены, свадебные наряды, закуски, вино и все прочее заказаны. Деньги у доктора были, – небольшое наследство родителей, не совсем бедных смоленских помещиков, и скопленное жалованье, да и у Анны кое-что имелось, хотя Александр и слышать не хотел о том, чтобы воспользоваться ее средствами.

После свадьбы молодые собирались отправиться в свадебное путешествие и планировали посетить Петербург, где у Александра Михайловича были друзья и дальние родственники. Месячный отпуск со службы был уже почти получен. Начальство не возражало, ценя молодого доктора как хорошего специалиста и добросовестного работника.

Его посаженным отцом соглашался быть Игнат Петрович. В посаженные матери невесты звали Нину Сергеевну Стахову. Для маленького уездного города свадьба молодого доктора была событием, о котором заранее говорили в местном обществе, и Стаховой хотелось, чтобы все было, «как у людей». Венчание должно было состояться в церкви Преображения господня. Но протоиереем там служил отец Николай, суровый старик, нетерпимый к малейшим отклонениям от православной веры, особенно к современным ересями и суевериям. Узнав, что посаженной матерью невесты будет госпожа Стахова, он сделался очень недоволен. Даже щедрые пожертвования на храм от этой дамы не примирили его с тем, что она пользовалась когда-то услугами небезызвестного колдуна Марко, а сейчас еще и спиритизмом балуется. Стахова, узнав о недовольстве священника, обиделась и под предлогом, будто срочно уезжает и на свадьбе присутствовать не сможет, уступила роль посаженной матери родственнице Игната Петровича, почтенной пожилой даме. Анну это не особенно расстроило, ей вообще как будто была глубоко безразлична обрядовая сторона брака.

Однако в последние дни Анна была отчего-то невесела, хотя и пыталась скрыть это за нарочитым оживлением. Она старалась как можно реже выходить из дома, а выходя, брала с собой горничную Феню. С Александром Михайловичем его ненаглядная невеста была по-прежнему нежна, а он в ней души не чаял, с каждым днем привязываясь к ней все более. Несмотря на занятость, из-за смутных опасений за нее он старался как можно больше времени проводить дома, ведь воспоминания о том, что Анечка назвала его горячечным бредом, были для него по-прежнему ярки.

Однажды, вернувшись из больницы раньше обычного, Александр Михайлович застал в гостиной госпожу Стахову и с ней немолодого господина, в котором с содроганием узнал персонаж своих бредовых видений – человека в английской куртке. Хотя по прошествии времени его черты несколько стерлись в памяти доктора, холодная, угрюмо-насмешливая улыбка этого человека была памятна ему до отвращения, до головной боли. Однако Александр Михайлович постарался не подать вида, насколько неприятен ему нежданный визитер, и с поклоном приветствовал гостей.

– Позвольте представить вам моего друга, сэра Питера Кроули, – заговорила, улыбаясь, госпожа Стахова.

Доктор и сэр Кроули раскланялись и пожали друг другу руки. Кроули холодно, прямо посмотрел в лицо Александра Михайловича. Их глаза встретились, и доктор почувствовал, как волосы на его голове начинают шевелиться.

– Рад нашему знакомству, дорогой доктор. Наслышан о вас, как о подающем большие надежды специалисте. Местное общество вас высоко ценит, – меж тем говорил Кроули. Голос у него был удивительно низкий, тон – внушительный, как у человека, привыкшего приказывать и встречать полное повиновение.

– Ну, что вы, что вы! Пациенты любят преувеличивать, особенно если нам удается помочь им, – начал с вымученной улыбкой смутившийся от похвал доктор, но вдруг, почувствовав каким-то шестым чувством неискренность собеседника, спутался, рассердился на него, на себя и с досады брякнул :

– Простите, вы, случайно, не родственник Алистера Кроули, молодого англичанина, о котором писали в газетах, будто он изобретает сейчас в Египте какую-то новую религию?

– Ну, не совсем чтобы в Египте… Но как вы, в этой своей глуши, успели узнать о нем? О, я всегда говорил, что этот щенок далеко пойдет. Клянусь, он станет весьма известной личностью! – хохотнул друг госпожи Стаховой. – Но мы с ним не родственники, нет. Мы даже не знакомы. Просто однофамильцы. Однако я чувствую, что между ним и мною, как ни странно, есть некая мистическая связь. Это, как бы вам объяснить, – англичанин хмыкнул и замолчал, взглянув на Анну, – вам, собственно, будет сложно это понять, да и незачем!

– Простите, я не вполне расслышал, что вы сказали насчет связи между вами и ним, – пробормотал доктор в замешательстве. Ко всему прочему, ему отчего-то показалось, будто последние фразы гость произнес так, как это делают чревовещатели – не раскрывая рта.

– Ну, ничего страшного. Возможно, со временем поймете, а если нет, то и не надо, – уже самым обычным манером ответствовал друг госпожи Стаховой и, сверкнув глазами, снова грозно посмотрел на Анну. Та нервно засмеялась. Питер Кроули нахмурился было, но через несколько секунд уже, как ни в чем не бывало, принялся расточать Анне комплименты своим низким и звучным голосом. Девушка слушала и только молча улыбалась, опуская глаза, зато лицо Нины Сергеевны то бледнело, то наливалось краской, ее губы побелели и сжались в тонкую полоску. Кроули заметил это, усмехнулся и что-то тихо прошептал ей на ухо. Она еще более побледнела, но покорно кивнула и заговорила с доктором. После двух незначащих фраз она обратилась к нему с просьбой, прибыв в Петербург, непременно посетить ее престарелую родственницу, страдающую, по всей вероятности, ревматизмом. Для этого она будто бы и явилась сегодня к ним с неожиданным визитом.

– Я уверена, доктор, только вы сможете помочь ей. Мне так расхваливали вас здешние господа!

– Что ж, я с удовольствием,.. – начал удивленный доктор. – Хотя, думаю, в Петербурге врачей моей квалификации предостаточно.

Но Нина Сергеевна снова рассыпалась в восторженных похвалах его профессиональным талантам. Доктор смущенно слушал. Надо сказать, он был весьма польщен, что его, молодого провинциального врача, так ценят. Англичанин молчал, только время от времени чуть иронически усмехался, вскидывая то на доктора, то на Анну холодные, непроницаемые глаза. Александру Михайловичу становилось все более не по себе под его тяжелым взглядом. Время для него тянулось мучительно медленно, вдобавок разболелась голова, и он с нетерпением ждал ухода гостей. Наконец Стахова и ее друг засобирались, простились и ушли.

– Анечка, что это было? Зачем эти люди приходили на самом-то деле? – спросил Александр Михайлович, когда они с Анной остались вдвоем. После ухода гостей похвалы его профессиональным умениям показались ему чрезмерно преувеличенными. – От этого господина у меня до сих пор мурашки по коже. Он производит странное впечатление. Молчит, а глаза такие, словно он в душе презирает и ненавидит весь мир. Он словно само зло, его бояться надо!

– Хм! Ты тоже это почувствовал? – Анна села на колени к Александру Михайловичу и стала задумчиво перебирать волнистые волосы жениха. Ее бледное, немного похудевшее лицо казалось в этот вечер по-детски беспомощным и нежным. – Поверишь ли, я с первого дня знакомства боюсь его до смерти… Ну, впрочем, нам с тобой до него дела нет. Он скоро уедет. В Лондон или в Париж, куда точно – даже Нина Сергеевна не знает. Она, бедная, от него совсем голову потеряла. Влюблена, как кошка, ревнует его ко всем, во всем ему подчиняется… Не иначе, он присушил ее или приворот сделал…

– Присухи, привороты – средневековье какое-то… Неужели ты веришь в такую ерунду?

– Верю? Конечно! Я могла бы тебе много об этом порассказать, но не буду. Ты такой серьезный, ученый, мне стыдно показаться тебе деревенской дикаркой.

Она приникла к жениху и принялась жадно целовать его. Александр Михайлович привлек ее к себе.

– Боже! Как же я люблю тебя, Анечка! – шептал он между поцелуями. – Уж не присушила ли и ты меня, моя радость, колдунья моя лесная?

Заглянувшая в комнату горничная улыбнулась, взглянув на них, и неслышно прикрыла дверь…

***

Свадьбу, увы, снова пришлось отложить. Наутро, придя на работу, Александр Михайлович узнал, что фельдшер, который должен был вернуться накануне вечером из очередной поездки в какую-то деревню, не приехал. Не нашелся и ямщик, возивший его. Начался обычный в таких случаях переполох. Не объявились пропавшие и на следующий день. Сани, в которых они уехали, были найдены неподалеку от городской заставы. Лошадь и упряжь исчезли. Полушубок фельдшера, кнут и рукавицы ямщика, испятнанные кровью, валялись в санях. Полицейские чины и уездный следователь, осмотрев все находки, решили, что фельдшер и ямщик стали, вероятно, жертвами каких-нибудь беглых преступников, которые скрываются в лесах. Тела искали долго, но безрезультатно. К тревожным событиям минувшей уже осени добавилось бесследное исчезновение еще двух человек, пришлось сообщать об этом в губернию. Случившееся стало последней каплей, исчерпавшей терпение губернского начальства. Незамедлительно было решено послать в помощь уездной полиции лучшего губернского сыщика, а ежели он не поможет, направить в уезд для розыска и приведения дел в порядок воинскую команду во главе с известным своей суровой решительностью полковником Барановским. Это вызвало немалый переполох в уездном городе. Игнат Петрович попросил Александра повременить со свадьбой. Происшествия осени, начиная с нападения на дом отставного военврача Веретенникова, пропажа тела умершего Семичева, гибель его отца, затем гибель урядника и его людей, бесследное исчезновение из прозекторской тела урядника плюс последние события, – все это теперь обсуждалось в каждом доме, в каждой гостиной и лавке. По городу поползли какие-то мерзкие слухи. В один из дней Анна с удивлением заметила, что на нее косо поглядывают местные кумушки. Была ли тому виной ее редкая красота, вызывающая понятную бабью зависть, или что-то другое, только вскоре неприязненные взгляды и шепотки за спиной стали сопровождать ее повсюду, а однажды она явственно услышала, как вслед ей летят нехорошие, обидные слова. Мало того, горничная Феня внезапно попросила расчет и, несмотря на уговоры, спешно уехала к родным. Присланная соседкой после исчезновения Матрены стряпуха ходила по дому хмурая и так взглядывала порой на хозяйку, что Анна всерьез опасалась, как бы эта немолодая баба не отравила их с Сашей каким-нибудь крысиным ядом. Александру Михайловичу она ничего не говорила, а сам он этого не замечал, поглощенный своей работой и прочими больничными делами.

Госпожа Стахова вдруг действительно засобиралась и укатила в свое имение вместе с Питером Кроули. Так говорили. По крайней мере, в городе их никто больше не видел. Между тем, присланный из губернского города следователь прибыл и приступил к работе.