Текст книги "Кто живёт на чердаке? Сказки про домовых"

Глава девятая
Здравствуйте, я ваш кошмарный сон!

В свой корпус ребята вместе с Тешей ввалились гурьбой, пройдя сквозь стену комнаты мальчиков.

– Нет, ну надо же! – возмущалась Катя. – Да эта скумбрия мороженая нашей Ксюше вообще в подмётки не годится!

Многие девочки соглашались с ней, придумывая для коварной русалки всё новые «рыбьи» прозвища. Элю радовало одно: похоже, на этот раз их исчезновения никто не заметил. Впечатления и мнения все высказывали хором, не слушая друг друга, когда вдруг послышался громкий стук… откуда-то из-под пола.

Все разом замолчали, замерли и прислушались. Вот заскрипели старые половицы… Совершенно точно – это шаги! Кто-то длинно, протяжно и глухо застонал – совсем близко!

– Это она… – прошептала Вика. – Бежим!!!

Она первой кинулась к двери, забыв, что та заперта. Ребята вместе с Тешей в панике кинулись за ней, толкаясь и наступая друг другу на ноги. Испугалась на этот раз, кажется, даже Эля, хотя самый бледный вид был, пожалуй, как ни странно, у Дёмы. Тот стучал зубами, не в силах ничего произнести. Наконец, давясь и толкаясь, все кое-как взялись за руки, чтобы пройти сквозь дверь… И тут одна из кроватей поехала прямо на них и встала поперёк!

Ребята кинулись к противоположной стене: но от неё – скрипя, хлопая дверцами и выплёвывая рубашки – отъехал шкаф.

Окно захлопало обеими створками, ещё минуту назад закрытыми на щеколду.

– Нет, нет, нет… – едва слышно повторяла Катя.

Близняшки обнялись, прижимаясь друг к другу и крупно дрожа.

Бежать было некуда.

– Свет! Включите кто-нибудь свет! – слабеющим голосом пискнула Алёна.

Выключатель был рядом с дверью – прямо над взбесившейся кроватью.

Тоха, издав невнятный звук, прыгнула на кровать и хлопнула ладонью по выключателю.

Странный синеватый свет вспыхнул, осветив всех мертвенными отблесками. Затем лампочка затрещала, мигнула несколько раз и погасла.

– Надо кричать… – в ужасе прошептала Лизанька севшим голосом…

* * *

– Та шош это такое-то? Аа?! – проскрежетал вдруг незнакомый голос. – Скока годов тута служу – первый раз такие ребятёнки несносные! Кричать неча. Щас вожатых перебудите мне. Вот как с вами ищё, а?! Никакого сладу же!

Первой из стены показалась длинная палка, а за ней метла – старая, длинная, связанная из прутьев. Метлу сжимала сморщенная и сухая коричневая рука.

Ребята смотрели, не шевелясь, пока обладатель руки выбирался из стены. И только Теша Закроватный спокойно и хладнокровно подошёл к незнакомцу и протянул лапку.

– Терентий, – представился он. – Закроватный.

Худощавый старичок, выбравшийся из стены, ростом был несколько ниже среднего. С длинными спутанными волосами рыжевато-пегого цвета. Одет в полотняную рубаху до пят. Как на клюку, он опирался на метлу, держа её ручкой вниз, и со стуком переставлял, когда двигался.

– Ишь, гастролёр! – неодобрительно цыкнул старик, смерив Тешу взглядом, однако лапку пожал. – Я тута в лагере за порядок отвечаю. Только с вами никакого, эта, ни порядку, ни покою не стало. Лагерный я теперя вроде как.

Ребята слегка расслабились и выдохнули. Лизанька тихонько заревела за спиной Дёмы. На это уже почти никто не обратил внимания.

– Ага, – Арам первым пришёл в себя и подошёл к старику. – И такие ещё, значит, бывают… А если вас не затруднит, господин лагерный, вы не могли бы наклонить голову и чуть повернуться, вот так?

Старик, опешив от такой бесцеремонности, послушно наклонил голову.

– Нет, ещё повернитесь…

Арам, подняв брови, обернулся к ребятам:

– Она?

– Настасья!.. – разом выдохнули девочки.

– Чаво? – изумился лагерный. – Меня Семёном ваще-то звать… А ты, – тут он повернулся почему-то к Вике Незнамовой, – токмо путаешь всех. Зря я тебе всё рассказывал, ох, зазря…

Вика вздохнула и виновато опустила голову.

* * *

Когда-то очень-очень давно на том месте, где теперь располагался детский лагерь, была богатая помещичья усадьба. Было в ней шумно и многолюдно. И… многоразно – тоже было. Жили там, конечно, и домовые, и кикиморы домашние, а уж коловерш[7]7
  Коргоруши, или коловерши – помощники домовых.


[Закрыть] разных, дворовых, конюшенных, банников и овинников[8]8
  Дворовые, банники и овинники – жители, соответственно, дворов, бань и овинов. Некоторые из них были добрыми и помогали хозяевам, а иные больше вредничали и пакостили. Кстати, несмотря на свой неказистый вид, банники обычно очень сильные. Двигать шкафы, например, для них – плёвое дело.


[Закрыть] – и вовсе без счета.

Семён был в те времена банником – присматривал за большой купальней: парку поддавал, следил, чтобы люди в бане не угорели ненароком. Мог и подшутить, конечно, над человеком – если ему не нравился кто. Кипятком ошпарить, напугать так, что выбегал тот из бани в одном исподнем. Но в целом Семён был существом не вредным, да и пакостил больше по обязанности, чем по душевному велению. Шишига[9]9
  Шишига – банник женского рода. Живёт под полком в бане. Говорят, отличается скверным характером.


[Закрыть] одна знакомая ему нравилась.

А потом люди покинули усадьбу, и долгое время никто здесь не жил, кроме случайно забредавших бродяг. Конюшни и бани ветшали потихоньку, и разные уходили из них кто куда. Ушла и шишига-купальница, и прочие старые знакомцы… В конце концов Семён остался однажды один во всей усадьбе. Тоскливо стало, сонно. Думал было уйти вслед за всеми – а тут вдруг явились снова люди, стали что-то перестраивать, возводить вокруг новые корпуса… Барский дом восстановили, выкрасили; рухнувшую крышу настелили заново… Потом приехали дети, и стало в бывшей усадьбе снова шумно и многолюдно.

И Семён решил – оставаться! Хозяином, домовым… лагерным! Должен же кто-то за таким большим хозяйством присматривать. Тут – то леший расшалится, то русалки озорничают, пугают приезжих. А от детишек хлопот сколько! Только успевай поворачиваться – за всем присмотри, всюду прибери, лешаков да русалок с кикиморами приструни… Вон сколько забот!

Ожил бывший банник, будто помолодел вместе со старой усадьбой. Вот только злился на своих «постояльцев» иной раз. Эка мусорят! А шумят! А безобразничают! Ну пугал порой. А как с ними ещё? Ведь не угомонишь же!

Жил по старой привычке при купальне: ночевал в умывальной комнате в одном из корпусов. Носил, как в старые времена, банную рубаху. Выходил по ночам со своей метлой, бродил с ворчанием по корпусам и оставлял повсюду мокрые следы босых ног.

Одиноко порой бывало. С лешими-то да с русалками домашние разные издревле не ладят. Думал иной раз показаться кому из людей – да старые привычки не давали, Правила.

А раз явилась в лагерь девчонка-проныра, всюду-то она пролезет, всё-то вызнает, ничего от неё не укроется… Вот и подстерегла она однажды Семёна с его метлой. Да он уж и рад был – всё какая-то компания.

Третий год подряд приезжала Вика Незнамова в лагерь «Солнышко» на всё лето. И каждый год её здесь одновременно и с нетерпением, и с досадой поджидал бывший банник Семён. Ей он рассказывал о старой усадьбе, с ней же делился новостями о лагере. Надо же и лагерному с кем-то словом перемолвиться!..

* * *

– Так что, – с каким-то даже разочарованием протянула успокоившаяся, наконец, Лизанька, – нет никакого привидения?!

Ребята расположились уже кто как: некоторые лежали на кроватях, кто-то сидел на полу, кто-то обнимал подушку.

– Ну я тута опосля отбоя кажный день прибираю… отродясь никаких девиц не видал таких. Призрачных.

– А стоны как же?

Семён глянул коротко, исподлобья:

– Та уж застонешь с вами…

– Так выходит, – Эля повернулась к Вике, её тон не предвещал ничего хорошего: – Ты нас нарочно пугала?!

– Ну так ведь интереснее! – оправдывалась Незнамова.

– А Настасьи никакой поди вообще не было? – зловеще продолжала допрашивать её Эля. – А статуя – чья? – Она снова обернулась к лагерному.

– Стату́я-то? Стату́я – то колхозница была: как усадьбу перестраивали, её и поставили. А потом порушилась она. А Настасья-то была, отчего же…

– Вот! – торжествующе вставила Вика.

– Из-за ней, балбески, тут и пусто стало, – вздохнул Семён и почесал кудлатую голову. – Сбежала, вишь ты, от батюшки ро́дного в столицу и в балерины поступила. Скандал был, уууу! Проклял её барин, конечно, как положено. Знакомый гардеробный один сказывал, мол, на питербурхских сценах блистала наша Настасья. А потом – чего, помирилась с батюшкой, куда ему деваться-то было. Дочь-то одна. Тока в дом она не вернулась, так и выплясывала всё. Он к ней туда, в столицы, и переехал. В Питербурх, значить, энтот. Внуков ещё нянчил. Ну потом он там заболел вроде от сырости, к старости домой вернулся, а она-то с детьми так и осталась, во столицах тех… эх…

– А как же романтика и смерть от любви? – обиженно переспросила Катя.

– Куды там – любви! Тоже, – проворчал Семён. – От ревматизьму!

– И что, совсем никакой романтики и неравного брака? – трагично уточнила Алёна, делая огромные глаза.

– Ну как же. Всяко тут бывало. Вот как, например, Зоинька Белоцерковская на практику приезжала… Ужо красавица-то, умница, а из семьи какой! Она ведь, – лагерный понизил голос: – Ведь из наших же, Белоцерковских, Настасьи нашей, знать, правнучка! А он-то – та куда? Ни кожи ни рожи, у нашего конюшенного и то благородней предки. В техникуме, что ли, каком учился. Она-то, известно дело, институтка[10]10
  Институтками когда-то называли воспитанниц Института благородных девиц. Но Семён, похоже, называет так всех студенток независимо от учебного заведения.


[Закрыть]. И чего, – тут лагерный вздохнул, – так они тута и остались. Оба.

– Мёртвые! – зловеще вставила Вика.

Лагерный только коротко зыркнул на неё, Незнамова пристыженно опустила глаза.

– Какое – мёртвые! – Семён пожевал губами. – Вон, Зоинька, и заходила к вам нонеча, девиц-то возвернуть…

– Нагайна?! – поражённо воскликнули все хором.

– Угу, – буркнула Вика, которой явно было скучно рассказывать, не приукрашивая действительность жуткими подробностями. – А муж её – Михалыч… завхоз, – тут остальные девочки поражённо замотали головами. – Она его вечно за всё ругает, что в лагере ни случится – во всём он ей виноват…

– Така́ любовь! – наставительно пояснил Семён. – Смертная!

– Пугали-то вы нас зачем? – вздохнула укоризненно Эля.

– А как же?! С вами-то как ещё сладить? Иные вот ребятёнки – разок постучишь ночью, тут и утихомирятся. С вами-то, конечно, вовсе никакого сладу нету…

А ваще-то, – тут он поглядел за окно, – спать вам всем, ребятёнки, пора давно. Вона светать скоро начнет.

Многие из ребят действительно давно зевали, однако ложиться спать было ужасно обидно – столько ещё хотелось спросить!

– Я у вас сегодня посплю, ага? – Тоха вопросительно смотрела на девочек. Эля, как старшая, кивнула.

– А всё-таки хорошо, что никто не умер, – умиротворённо зевнула Лизанька.

* * *

Впервые за время пребывания в лагере шестой отряд засыпал спокойно. Никто не стучал под полом, никто не стонал за стеной, никто даже не пропадал в неизвестном направлении.

«А хороший у нас все-таки отряд, – думал Миша. – Даже Дёма не такой уж страшный, если подумать. Привидений вон, оказывается, боится. А Вика смешная. А Катя… Катя, она… красивая. А Грохотовы весёлые. А Арам – настоящий друг. И Тоха – свой парень… хоть и девчонка. И даже не из нашего отряда. Классные, в общем, будут каникулы…»

Он засыпал улыбаясь. Впереди было ещё целых две недели в лагере – а значит, ещё множество приключений и открытий. Одно за эти дни Миша усвоил твёрдо: ни один страх не стоит того, чтобы его бояться. Иногда со своим страхом стоит просто подружиться.

* * *

– А дальше? Дальше что было? – зашумели все сразу.

– Дальше? Ну… – Теша поковырял носком лапы пол, затем застенчиво обернул себя хвостом. – Ну всякое ещё было… Ну там, мы вот ещё с чудищами сражались… Девочек спасали…

– Спасли?! – выдохнула какая-то кикиморка.

– А то как же! – Теша гордо подбоченился, впрочем тут же опять смутившись. – Спасли, конечно…

Публика замерла в восхищении.

Теша и сам не знал, какой он герой, пока не начал обо всём рассказывать. Пережитые приключения выглядели совсем по-другому, если смотреть на них отсюда, с уютного родного чердака, где всё такое привычное и знакомое. Совершенно непривычным было только уважение и восхищение в устремлённых на него взглядах старых знакомых.

– Но это уже потом было. Сначала был ещё родительский день… – Теша глубоко вздохнул, приготовившись к долгому героическому рассказу и мысленно завернувшись в почти мушкетёрский плащ.