Текст книги "Прелестник"

Графиня, сидя в карете, тоже предавалась лихорадочным мыслям: «Она ничего не сделает. Луи оставит ее, рано или поздно, но оставит… нет, я вовсе не ревную. Зачем же мне ревновать? Меня ничто не связывает с Луи, он меня терпеть не может. Но и она его не удержит, нет. Только я знаю, как повлиять на этого мальчишку. Леонора не знает и не хочет знать, Анна ослеплена бестолковой любовью наседки, Мари… нет, и она его не понимает, как я. Спокойно, Элен, спокойно. Я решила вернуть его Леоноре, и я это сделаю. Моя девочка гибнет, я не допущу этого. Упрямец будет с ней, пусть хоть недолго, но если появится еще ребенок, это их сблизит… Господи, о чем я думаю…» – Элен широко открытыми от возбуждения глазами провожала пробегающие мимо дома. Ей сделалось невыносимо больно за себя, за свою безрадостную жизнь, на которую она сознательно себя обрекает в последние годы. Зачем, зачем она себя изводит? Элен, как ни крепилась, не удержала слез и, уткнувшись в угол сиденья, беззвучно разрыдалась, чтобы никто в этом мире, даже флегматичный кучер, не услышал долго сдерживаемого вопля истерзанной души.

9. Николя де Лонгви

Герцог де Сен-Шели и подозревать не мог, что «прогулка» до границы принесет ему неизгладимые впечатления, потому что на одном из постоялых дворов произойдет удивительная встреча.

У герцога была хорошая зрительная память. Иногда он забывал имена и фамилии, но не лица.

Увидев неожиданно некоего скромно одетого господина, который, несмотря на явную нужду, держался с природным достоинством, Луи сразу понял, что знает этого человека. И, хотя герцог видел его всего два раза и очень давно, в памяти возникли погожие дни последнего лета холостой жизни. Поездка в город, знакомство с местным художником и актеры, которые на следующий день давали представление в замке Куломье.

Луи случайно услышал, как к этому господину обратился его попутчик: «Николя». Герцог не мог сосредоточиться и вспомнить его имени, но, кажется, прежде его звали иначе.

Заинтересованный взгляд Луи не остался незамеченным: попутчик Николя что-то шепнул тому на ухо, и господин, чуть обернувшись, увидел королевского мушкетера в чине поручика.

Николя, кажется, узнал его, но капля сомнения все же читалась в его глазах. Он видел герцога еще мальчишкой…

Тут к офицеру подошел товарищ, и оба ушли.

– Что это здесь делают гвардейцы? – подозрительно заметил попутчик Николя. – Он так посмотрел на вас… не нравится мне это. Поскорее бы выехать отсюда.

– Не беспокойтесь, дружище. Мы с вами вряд ли нужны им.

– Но мы гугеноты… Он смотрел на вас неспроста.

– Молодой человек, о котором вы говорите, просто узнал меня.

– У вас есть такие знакомые?

– Мы виделись с ним, но это было давно, лет… семь тому назад. Очень богатый и знатный юноша… тогда еще вроде не служил. Да, это он, точно, маркиз де Куломье, кажется. Я думаю, мы нескоро уедем отсюда. Если не ошибаюсь, гвардейцы сопровождают какую-то важную персону. Похоже, лошадей нам не дождаться.

Никакой особой надежды на личную беседу с герцогом у Николя не было. Сейчас, вероятно, все эти господа пообедают, перепрягут лошадей – и в путь. Только когда Николя оказался на улице и в отдалении наблюдал, как копошатся возле шикарных экипажей слуги, вдруг совсем близко раздался чистый голос герцога, произнесший скороговоркой:

– Куломье, лето 78-го года.

Николя обернулся и с радостью ответил:

– Да, вы не ошиблись, стало быть, и я не ошибся: Луи Арман Виктор де Жуаньи, маркиз де Куломье.

– Ну и память! Бог мой, каким ветром вас сюда занесло?

– Сейчас один ветер дует: королевский ордонанс прошлой осени.[16]16
  Речь об отмене Нантского эдикта, который гарантировал определенные свободы гугенотам.


[Закрыть]

– Ордонанс? – удивился герцог.

– Ну да. Я ведь не католик.

– За границу едете?

– Да, но, надеюсь, на время.

– Видно, плохи дела, – констатировал герцог.

Николя с улыбкой пожал плечами.

– А ваша труппа?

– Все переменилось для нас, не католиков. Кажется, мир перевернулся.

– Вы человек благородный, что видно и по вашим манерам, и по всему. Вероятно, вам недоставало богатства?

– Это правда. Мне не досталось большого наследства. Род, к которому я принадлежу, древний и знатный. Мои пращуры еще Карлу Великому служили.

– Почему же вы стали бродяжничать?

– Думаю, что судьба моя такая. А что? Вас это волнует?

– Я так просто спрашиваю.

– Ну, а вы-то что о себе скажете? Вы сами женаты ли?

– Еще как! Ах, сударь, я женился в тот год, когда познакомился с вами, буквально через пару месяцев. А тогда и не подозревал, что последние дни свободы наступили.

Николя рассмеялся:

– Жениться в шестнадцать лет – это обычное дело, когда родители живы. Если б мои тогда были со мной, то и меня бы доля супружеская не миновала.

– Это вы точно сказали. Меня женили, а не я женился. Будь моя воля, я бы никогда не женился. Так ведь ради наследника пришлось.

– И много наследников?

– Один. Сын у меня, Франсуа.

– Большой?

– Пять лет. Лучше не вспоминать о годах, а то волосы дыбом становятся.

– Весело с вами, сударь, право. Сколько вам сейчас?

– Двадцать четыре в апреле будет.

– Это ли возраст? – отмахнулся Николя.

– Двадцать четыре уже не пятнадцать, – заметил герцог.

– Да уж, в этом смысле и пятьдесят не двадцать пять. А… родители ваши еще живы?

– Отец умер три года назад, а матушка, слава Богу, жива.

Николя невольно остановил взгляд на лице герцога, но не решился спросить, к тому же он заметил, что на них с интересом смотрят другие гвардейцы.

– Мы с вами заговорились: вас, кажется, зовут, – с сожалением произнес он.

– Ах, да. Так жаль! Я бы хотел поболтать с вами, не так, как теперь, ну, вы понимаете. Я так ничего и не узнал о вас, о том, как вы живете.

– Бог даст – свидимся.

– Неплохо бы. Так как же ваше имя? Николя…

– Николя де Лонгви.

– Как вы сказали? – обалдел герцог и в отчаянии уставился на собеседника.

– Господин поручик… – донеслось до них.

Луи обернулся, кивнул и вновь посмотрел на Николя. Взяв себя в руки, он только и сказал, откланиваясь:

– Надеюсь, вы вернетесь во Францию. Будете в Париже или в Куломье, заходите, мой дом для вас открыт.

– Благодарю. Счастливого пути, – ответил Николя, тоже кланяясь.

Реакция герцога удивила его и заставила задуматься и пожалеть о том, что нет возможности поговорить по душам.

* * *

Когда герцог де Сен-Шели явился к своей возлюбленной, то не сразу приметил напряжение в ее взгляде и голосе, потому что был озадачен своими проблемами. Мари, наоборот, заметив, что он какой-то притихший, собранный, терпеливо ждала объяснений, в чем причина такой задумчивости. И не ошиблась: Луи быстро выложил ей все свои тревоги и невеселые новости.

– Послезавтра я уезжаю… за грехи расплачиваться, – с ироничной улыбкой говорил он.

– Как? На войну? – ее голос дрожал.

– Войны сейчас нет. Но это не увеселительная прогулка, совершенно точно. Собственно, нет ничего плохого, кроме того, что мы вновь расстаемся.

– И… надолго ли?

– Пока на два месяца, а там… кто знает? Не хочу об этом думать. Жаль, что завтра у меня весь день занят. Зато сегодня я самый счастливый человек на свете. Лапушка, я так соскучился…

Луи был особенно ласковым и трогательным в этот день. Мари, которая еще в минуту встречи обдумывала, как повести себя, как заговорить о волновавших ее вопросах, уже не думала о них. Разве она может ему отказывать именно теперь? Разве не обидят Луи, пришедшего к ней, как к надежному пристанищу, ее назидательные речи? И хочет ли она отказывать?

Сомнения Мари порождала не только графиня де Лорм. К этим сомнениям оказался причастен и виконт д’Эперне.

– Люсьен к тебе приходил? – неожиданно поинтересовался герцог. Мари ответила:

– Приходил, конечно. Он постоянно посещает мои вечера.

– Настойчивости ему не занимать. Ты… будешь ждать меня?

Мари почувствовала себя птичкой в клетке. Сказать «да» – значит, пообещать, а она не привыкла своих обещаний нарушать. Два месяца – это недолго. Сказать «не знаю» – значит, породить сомнения, недоверие. Но если она действительно не знает, как все обернется?

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – проговорила она тихо и жалобно.

– Увы, это от меня не зависит. Я хочу, чтобы ты ждала меня, слышишь? Говорят, что, если солдата ждут, ему легче преодолеть все невзгоды.

– Ну, конечно, я буду ждать, Луи! И я буду ждать, и твоя семья будет тебя ждать, и ты это прекрасно знаешь, – торжественно произнесла Мари, уже не сомневаясь в своих словах. И Луи доверчиво обнял ее.

Эту ночь он провел у Мари, хотя и знал, что дома будут очень недовольны. Сейчас он был готов перессориться со всеми, лишь бы его блаженство не нарушили. Пусть завтра предъявляют претензии, пусть ругают, пилят, ему все равно. Все это мелочи по сравнению с тем счастьем, которое он испытывает рядом с Мари. Ведь, как знать, эта ночь может оказаться последней.

Когда же он ушел, Мари ничуть не жалела о проведенном времени и даже мысленно посмеялась над просьбами графини. В самом деле, зачем любовнице в ущерб себе думать о семейных неурядицах своего милого? Это не ее заботы. Если жена не способна его удержать, если он не уважает ее, может, она этого заслуживает?

10. Предложение

У нее особенные глаза. Темно-карие, большие, они невольно привлекают, словно примагничивают. У многих глаза и большие, и темно-карие, но здесь еще другое: взгляд глубокий, внимательный, таящий что-то неуловимое. Иногда он кажется мрачноватым или полусумрачным с примесью печали. Есть в нем скрытая сила.

Ее лицо бледновато, но не болезненно. Губы строгие и вместе с тем нежные, брови тонкие. Фигура ее полна скромности и достоинства, движения не суетливы, словно продуманны.

Раньше Люсьену казалось, что Мари слабое и беззащитное создание, нерешительное и доверчивое. Может, так оно и было? Теперь он думал совсем иначе. Внешне она могла представляться и беззащитной, и слабой. Но это не так. Ее выразительные глаза говорят о той силе, которая помогает выстоять в любых передрягах, о той, которая наделяет человека огромным терпением и волей к жизни. Никто, даже внимательный Люсьен, и не знал, сколько ей пришлось вынести тягот и унижений. Сейчас она живет в достатке и снискала уважение. Она давно не знает нужды, но долго жила не так, как хотела бы и могла бы. Да и теперь живет ли она так?

Все было по-особенному в тот зимний день. На улице зябко и сыро. Над городом зависла серая, давящая беспросветностью пелена. В комнате сумрачно, хотя до вечера еще далеко. Горят немногочисленные свечи, и Нини уже послана за новыми. От камина исходит тепло и свет.

Мари приняла гостя с обычным почтением. У нее не было никаких домыслов и вопросов. Она знала, почему он приходит иногда в часы ее уединения. Знала и принимала, не подавая никаких надежд. Как ни странно, Люсьена это обстоятельство ничуть не смущало. Он порой чувствовал себя неловко, думая, что проявляет навязчивость, но ничего не мог поделать с собой. Конечно, если бы хозяйка прямо заявила, что его визиты нежелательны, виконт подчинился бы беспрекословно. Однако она молчит и, кажется, наоборот, рада его приходам.

К счастью, Люсьен не обнаруживал внешне того смятения чувств и мыслей, какое овладевало им, как только он переступал порог этого дома. Красноречивы были взгляды, выдавала интонация, но внешнее непринужденное спокойствие делало ему честь.

К этой встрече виконт готовился и, как всегда, оставив за порогом бурю чувств и сомнений, предстал перед хозяйкой спокойным и любезным. Тем не менее Мари сразу заметила, что гость несколько напряжен. И оделся не как обычно. Сегодня он выглядит торжественно и столь безупречно, будто пришел не в гости к частному лицу, а на прием к королю.

Мари терялась в догадках недолго, потому что Люсьен успел напереживаться дома и теперь находился в состоянии, приличном для деловой беседы. Этот настрой и помог ему не откладывать дело в долгий ящик и не томить Мари, а просто и сдержанно, хотя и с особенным трепетом в голосе, изложить суть своего визита.

– Сударыня, я хочу поговорить с вами об одном важном деле. Как бы вы ни отнеслись к моим словам, примите их и серьезно обдумайте.

Мари пристально смотрела ему в лицо, и это увеличило решимость виконта. Вдохнув побольше воздуха, он выговорил:

– Я долго размышлял обо всем: о прошлом и настоящем, обо всех нас. И, может, это покажется странным кому-нибудь, но я нашел для себя единственный выход. Я прошу вашей руки, сударыня…

Мари совершенно онемела и даже не была уверена, слышит ли она слова виконта наяву или ей показалось. Смущенный произведенным впечатлением, Люсьен оживился и заговорил вновь:

– Я бы просил об этом ваших родителей, но их нет, поэтому решать вам.

– Сударь, – наконец-то у нее прорезался голос, – я не сомневаюсь в искренних и честных намерениях ваших, но вынуждена вам напомнить, что сама эта мысль, какой бы чистой она ни была, обречена на осуждение, и вы рискуете всем, понимаете?

– Я знаю, – нервно отозвался виконт, – я знаю, о чем вы говорите. Но сейчас не это важно. Я прошу вас подумать над моим предложением со всей ответственностью, а ее вам не занимать. Я не жду быстрого решения, но оно должно быть. Остальное вас пусть не беспокоит. Если я и нанесу себе какой-то вред, то в этом не будет ни капли вашей вины; предоставьте же мне все устраивать, если вас волнуют общественное мнение и моя семья. Если же вы откажете… мне ничего не останется, как принять это решение. Главное, чтобы и оно было продиктовано доброй волей и искренним сердцем, а я в вас не сомневаюсь, я вам верю.

Мари вздохнула и внятно произнесла:

– Хорошо, виконт, я подумаю… мне просто необходимо подумать… ваше предложение так неожиданно…

Люсьену больше нечего сказать, он только смотрит и смотрит на нее. Будь его воля, смотрел бы до бесконечности.

Они еще побеседовали полчаса, и гость засобирался домой. Виконт на этот раз никак не мог распрощаться; надо было идти, а ноги не шли.

Вот Люсьен поцеловал ей руку и не выпустил из своей руки, а задержал немного и вдруг, смело глядя в глаза, тихо произнес:

– Мари, я люблю тебя.

Он предвидел, что она смутится, поэтому незамедлительно простился и решительно вышел.

Мари беспокойно ходила по комнате. Сидеть она не могла, потому что лихорадочно сменявшие друг друга мысли кружили ей голову.

Люсьен всегда ей нравился, но как хороший знакомый, друг. Это он в трудную минуту поддержал ее, он же сдержал слово не говорить Луи о том, что видел ее тогда и в каком она была положении. Получается, они как бы в тайном соглашении, они оба знают то, чего не знает Луи.

Виконт д’Эперне… кто бы мог подумать? Она симпатизировала ему с самого начала, но… словно невидимая преграда пролегла между ними. Мари робела перед ним, а почему? Он казался ей таким строгим, неприступным, но оказалось, что за строгостью скрывалась сдержанность, природная скромность, а за неприступностью – робость.

Как странно, Люсьен отважился сделать предложение именно тогда, когда отсутствует герцог. Нет, нет, в этом не кроется никакой хитрости, ведь виконт и не знает об отношениях Мари и Луи. Видимо, он долго вынашивал свое решение и теперь, когда продумал все нюансы, объявил о нем. Конечно, это так, иначе откуда у него такая уверенность? Стал бы он делать столь невыгодное предложение… он сказал, что любит.

Он любит. Мари и пугалась этого слова, и откровенно не понимала себя. Чего она хочет на самом деле? Кто ей нужен? Она так давно жаждет вырваться из порочного круга. Она хочет спокойной жизни, хочет иметь семью, детей; ей нужен человек, с которым она будет уверена в себе, которого сможет любить и уважать и который сам ее любит и ценит… Кто же, как не виконт д’Эперне, обладает наилучшими для того качествами? Он хорошо воспитан, для него брак не формальность. Он будет верен… откуда такая уверенность?

Мари невольно растрепала себе волосы, пока мучительно мерила шагами комнату. Наконец она упала перед распятием на колени и горько произнесла:

– О Боже, какое искушение! Господи, дай мне сил, дай мне сил сделать верный выбор…

Она долго молилась. Это ее немного успокоило, но предстояли еще дни, даже недели для того, чтобы решить окончательно.

11. Вызов

Как же Мари боялась возвращения герцога! Боялась и понимала, что объяснение неизбежно, ведь он даже не представляет, как все переменилось. Она часами воображала себе эту встречу. Луи явится к ней, как всегда, жизнерадостный и бодрый, – Мари ясно видит его улыбающееся лицо. Как и что она скажет? Всплывали какие-то официально-бездушные фразы, но все не то, не то… пожалуй, графиня де Лорм права: не так уж и просто найти ключик к взрывной натуре герцога. Одно неверное слово, даже интонация, способны вызвать такую бурю, что последствия видятся с трудом.

Луи вернулся в конце марта и примчался к Мари буквально на следующий день. Он сиял, как солнышко, и уже с порога наговорил кучу любезностей и комплиментов, завершив свой экспромт блаженной фразой:

– Я так соскучился… – и конечно, он обнял ее нежно и страстно одновременно.

Мари не могла не ответить на столь искренний порыв, и это повергло ее в смущение и нерешительность. Луи недолго пребывал в неведении. Он еще несколько минут говорил и задавал вопросы, но при этом не сводил внимательного взгляда с возлюбленной. Обмануть чувствительное сердце герцога было невозможно, и меньше всего на это способны внешние уловки. И поэтому, пока Мари, любезно улыбаясь, отвечала на все его вопросы, пока соображала, как удобнее повести разговор в нужном направлении, Луи уже достаточно заметил и, ничего не дожидаясь, прямо спросил:

– Что-нибудь случилось, дорогая?

Мари остановила взгляд на его лице, но не выдержала его собственного и, глядя на свои руки, спокойно ответила:

– Случилось.

– Бог мой, не успеешь отлучиться, и тут обязательно что-нибудь случается, – еще шутил он. – Ну, и что же произошло? Тебя кто-нибудь обидел? Не бойся, говори.

Мари никак не могла найти слов и медлила.

– Если кто-то из моих сюда являлся… скажи мне. Я с ними разберусь так, что забудут, где ты живешь.

Она улыбнулась его готовности идти в бой, ответила:

– Нет, нет, Луи, не надо ни с кем разбираться. Никто меня не обидел. Просто я…

– Мари, кто-то встал между нами?

– Луи, пожалуйста, – умоляюще проговорила она и, устремив на него взгляд, исполненный жалости, выдохнула:

– Я выхожу замуж.

Герцог, словно не сразу понял, что ему сообщили, смотрел не мигая и молчал, но недолго. Дар речи к нему вернулся, и Луи заговорил сомневающимся тоном:

– Что это значит, Мари? Прости, но я что-то не понимаю… я не ослышался? Ты сказала «замуж»?

– Да, сударь, именно так, – торопливо подтвердила она, уже не глядя на него.

– И кто же этот отважный человек? – насмешливо проговорил герцог.

Вот, в его голосе уже зазвучала злая ирония, что же будет дальше? Мари, все больше теряясь, ответила совсем тихо:

– Это верно. Виконт д’Эперне отважный человек.

– Что? – Луи вскочил с места и заходил по комнате. – Как я не догадался. Люсьен? Кому же еще могло прийти такое в голову! Я еще согласен – он сумасшедший (с влюбленными это бывает), но ты, Мари, ты… тоже рассудок потеряла? Замуж! Да кто вам позволит? Ты же не знаешь его отца, да и на что ты рассчитываешь, я не понимаю? Люсьен, друг… черт подери. За моей спиной. Вот что я тебе скажу, – он остановился и уставился на нее. – Ничего у вас не выйдет. Никто никогда не допустит такой брак…

– Уже допустили, – невозмутимо отозвалась Мари, – сам король позволил.

– Король? – изумился герцог. – Так он до короля дошел? Нечего сказать, хорош.

– Отец сказал виконту, что если король позволит, то и он согласие даст.

– Папенька пошутил, и, должно быть, неудачно.

– Зато король не шутил.

– Это мне ясно, не дурак. Люсьен воспользовался оружием, которого у меня нет. Я, между прочим, помню: ты ведь определенности хочешь. Как же не выйти замуж, когда для тебя это единственный шанс? Ведь так? – его голос звучал напряженно и язвительно.

– Вы бы и не сделали мне предложения, – уверенно ответила Мари. Самообладание вернулось к ней, тем более, что Луи не нравился ей таким, как в эту минуту.

– У меня нет такой возможности. Я женат.

– Даже если бы и была, все равно не сделали бы.

– Это еще почему? – рассердился герцог.

– Потому что вы слушаете свою мать, а она никогда бы не позволила вам.

Луи это задело за живое, и он мрачно ответил:

– Я уважаю свою мать, но решения принимаю сам. Кстати, ты несправедлива ко мне: один раз я делал тебе предложение. Забыла?

– Все равно, сударь. Вы сами говорили, что всему есть конец.

– Вот именно. И Люсьен, возможно, остынет, и вот тогда…

– А вы, что вы можете мне предложить? После того, как я стану вам не нужна?

Луи схватил ее за плечи и процедил:

– А ему ты сказала, что у нас с тобой было?

– Я приняла решение, – твердо сказала Мари, ничуть не испугавшись его обозленного голоса и взгляда.

– Зачем ты морочила мне голову? Он же ходил к тебе несколько месяцев. Он надеялся, вздыхал. Что же ты не допустила его к себе? Я к тебе со всем сердцем, а ты вот как со мной поступаешь? Я-то думал, ты любишь меня.

– Я не обманывала вас.

– Снова на «вы»? – горько усмехнулся он. – Так кого же ты обманываешь? Выйти замуж по расчету за человека, ослепленного страстью… ты его не уважаешь.

– Кто вам сказал, что я выхожу за него лишь по расчету?

– Значит, ты его любишь? – он все заглядывал ей в глаза.

– Значит, люблю, – упрямо отозвалась она.

– А меня уже разлюбила? Отвечай, уж я-то имею право знать.

– Я умоляю вас, сударь, – она наконец-то вырвалась из его плена и ответила:

– Я очень признательна вам за все, что вы для меня сделали, я благодарю Бога за то, что знаю вас. Но сейчас, сейчас кое-что изменилось, это нужно принять и мне, и вам. И я вовсе не хочу ссориться с вами, терять ваше расположение. Почему бы нам не остаться друзьями?

– Друзьями?! – прогремел герцог и резко отчеканил: – Сударыня, предлагайте дружбу слабакам, которые лицемерно не смеют даже себе признаться, что к женщине их влечет совсем не дружба.

– Но Луи, вы должны понять… – беспомощно произнесла она.

Герцог измерил ее негодующим взглядом и, надевая шляпу, тихо проговорил:

– Ты такая же… как все ваше племя, хоть я говорил себе тысячу раз, что «нет». Честь имею… – он решительно вышел из комнаты и, ни разу не оглянувшись, удалился.

Примчалась расстроенная Нини.

– Ах, мадам, зачем вы его обидели? Герцог такой милый…

– Помолчи, Нини. Тебя это не касается, – жестко ответила Мари, и девушка, недовольная поведением хозяйки, ушла, ведь ее и не звали.

Луи тем временем без раздумий устремился на поиски виконта д’Эперне. Тот оказался дома и с радостью принял своего друга, предложив выпить за встречу.

Луи только теперь очнулся от своих мыслей, из-за которых он забыл обо всем на свете.

Герцог не хотел сразу показать истинную причину своего визита, а потому заставил себя улыбаться и ждать. Он знал, что Люсьен не осмелится моментально выдать свою тайну, но обязательно это сделает.

У Люсьена было хорошее настроение, и он оказался на редкость разговорчивым, хотя его поспешные фразы выдавали некое волнение: он еще не знал, как сообщить другу о радостном для себя событии, понимая, что герцогу это не покажется столь же приятным.

– Если дело пойдет так хорошо, вы очень скоро дослужитесь до генерала и даже до маршала, – пророческим голосом говорил виконт.

– Да, может быть, и дослужусь, но вы забываете одну деталь. Солдаты частенько гибнут на войне, и не только рядовые.

– Будем надеяться, что вас минует эта чаша. Конечно, я профан по этой части и еще позволяю себе рассуждать – вы вправе упрекнуть меня.

– А почему вы не рассказываете о своем житье-бытье? – не вытерпел герцог. – Вот вы уже знаете, что я жив и, слава богу, здоров, а я все еще не знаю, как дела у вас. Все копаетесь в законах, составляете речи?

– Да, – улыбаясь, отвечал виконт, – нудной работы хватает. Меня, ко всему прочему, зовут на дипломатическую службу. А я все думаю, стоит ли? Отошлют куда-нибудь… и умрешь где-нибудь в Турции.

– Ну, к чему же такие печальные мысли? Умирать вам рановато: сперва не мешало бы и наследников оставить, а?

Люсьен засмущался, глядя куда-то на край стола, сообщил:

– Если уж речь зашла о наследниках, то вот вам и новость. Вам все не терпелось сосватать меня. И я внял вашим советам.

– Неужто? – иронично протянул герцог.

– Да, я женюсь. Не уверен, что вы обрадуетесь…

– Отчего же?

– Мою невесту вы хорошо знаете. Это Мари Анриетта д’Анже.

Луи, подперев рукою щеку, в упор смотрел на Люсьена и молчал, потому что и во второй раз это сообщение повергло его в неизъяснимую тоску.

– Я знал, что вы примете это без энтузиазма, – извиняющимся тоном говорил виконт.

– Какой уж тут энтузиазм… Браво, я горжусь вами! Вы нашли ее уязвимое место. Вы и не представляете, как мастерски ее соблазнили.

– Что? – смутился Люсьен. – Я вполне понимаю вашу язвительность. Но вы знали, что я ваш соперник. Решение принято дамой, и… я не думаю, что после этого мы не можем оставаться друзьями.

– Друзьями? – переспросил герцог. – Вы называете себя моим другом после того, как отважились в мое отсутствие приступить к ней с вашим предложением?

– Да что ж тут такого? – не понимал виконт. – Вы-то тут при чем?

– А вы, друг мой, прежде чем жениться, поинтересовались бы у вашей невесты на сей счет, – отрезал герцог, – тем более, что ваш поступок изобличает полное отсутствие здравого смысла. Так рисковать вашей безупречной репутацией ради сомнительного брака… вы слепы, как влюбленный мальчишка.

– Я не понимаю, почему вы говорите со мной в таком тоне, сударь, – сдержанно произнес Люсьен. – То, что вам неприятно слышать новость, еще не повод для оскорблений. Выбор сделан.

– Так вас не интересует, почему я позволяю себе говорить с вами столь откровенно? Это странно.

– Меня не интересует прошлое моей невесты, – с достоинством ответил виконт.

– Вы верно подметили – выбор сделан, но не теперь, а уже несколько месяцев назад. Я пожалел ваше самолюбие в тот вечер, помните? Я бы мог вам кое-что сказать, но, полагаю, это не моя обязанность. Мари совсем не та, какой вы ее помните и представляете. Она не была искренна с вами, и это должно вас насторожить, а вы играете в благородство.

– Сударь, я полагаю, что нет нужды обсуждать поведение дамы. Повторяю, меня не волнует и не пугает ее прошлое. Если она ничего мне не сказала о вас, значит, на то у нее были причины – это ее право. И вы не смеете осуждать и чернить ее в моих глазах. То, что вы добились ее благосклонности, ничуть не удивляет меня: вы мастер на эти трюки. И то, что она вам отказала, а это, видимо, так, свидетельствует о ее честности.

– Как трогательно! – весело воскликнул герцог. – И вы совершенно не помните, кто она, – полное безрассудство.

Люсьен рассердился не на шутку и продолжал все более резко:

– Вы, сударь, не смеете говорить о Мари в таком тоне. Это из-за вас чистая и добродетельная девушка, достойная всяческих похвал и уважения, оказалась в столь невыгодном для себя положении. Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы она забыла свое прошлое.

– Как благородно, возвышенно, черт подери! Выходит, я опять во всем виноват. Конечно, я – развратник и повеса. Не это ли вы хотите сказать, сударь? Что же вы, такой честный, с такими благими намерениями, молчали? Почему допустили такую несправедливость? Вы и не думали сражаться за свое счастье. Вашей отваги хватило, чтобы сделать предложение? Вымолить разрешение у короля? Прекрасно! И это все, на что вы способны? А между тем она не ваша.

– Не вижу в этом ничего смешного.

– Неужели? Поймите, если бы не ваше предложение, вы бы еще лет двадцать ходили к ней в гости и вздыхали вместо того, чтобы добиваться своей цели.

– Я добился своей цели. А вы, сударь, имеете дерзость оскорблять и меня, и мою невесту в моем собственном доме. Между тем вы сами представляете собой сплав самоуверенности и дерзости. Вы полагаете, что поступаете очень умно́, добиваясь вашей наглостью низких целей, и еще смеетесь над теми, кто действует честно. Вам это забавно. Что ж, махать шпагой и кулаками, может быть, и проще и добиться желаемого тоже так проще. Но есть и другие пути.

Луи только ухмыльнулся и ответил:

– Конечно, ваши иезуитские пути[17]17
  Намек на Клермонский колледж, престижное учебное заведение, учрежденное Обществом Иисуса (орден иезуитов). Там, кстати, получил юридическое образование Мольер.


[Закрыть] приносят неплохие плоды. Но не торопитесь собирать урожай. Время вправит вам мозги лучше, чем моя наглость, как вы изволили выразиться. Я терпеть не могу тех, кто действует втихаря, за спиной у друзей.

– А я не терплю самоуверенных бахвалов, которые своим бесстыдством развращают порядочных женщин, обрекая их на страдания, и полагают, что неотразимы в своем блеске; между тем, сударь, на ваши уловки в основном клюют те, кого привлекают ваши деньги. А Мари… она рано или поздно поняла бы, что рядом с вами ей нечего делать. Она польстилась на вашу оболочку, но внутри вы пусты, как мыльный пузырь, и она увидела бы это.

– Да вы порядочный наглец, сударь, – Луи вошел в азарт, – вы, кажется, изволите оскорблять меня? Но я не оскорбляюсь, когда на меня нападают такие безвольные люди, как вы.

– Возьмите свои слова обратно, сударь, – в негодовании проговорил виконт.

Но герцог лишь посмеялся (так забавлял его гневный вид Люсьена) и почти добродушно ответил:

– И не подумаю. Вы можете сотрясать воздух сколько угодно, меня это не трогает совершенно.

Пораженный столь явным пренебрежением, Люсьен поднялся с места и резко, четко выговорил:

– В таком случае, сударь, я требую сатисфакции.

Луи перестал улыбаться и тоже встал. Вздохнув, он спокойно ответил:

– Прекрасно. Вы ее получите… сполна. Когда же?

– Завтра в восемь утра. Я пришлю секунданта.

– Отлично, я не заставлю вас ждать. Но я бы не впутывал сюда секундантов; или вы желаете еще чьей-то крови? Нет? Думаю, врача будет довольно. Честь имею.

После ухода герцога Люсьен, еще взбудораженный, ударился в размышления. Как все глупо! Он предвидел, что Луи разозлится, тем более что он, вероятно, явился от Мари, которая и преподнесла ему новость. Но Люсьен вовсе не желал ссориться и доводить дело до драки. Луи вспыхивал мгновенно, горел ярко, с искрами, но недолго, так что можно было рассчитывать на скорое примирение. Люсьен верил, что Луи смирится. Но как же так получилось? Кажется, виконт наговорил много дерзостей, впервые так откровенно высказал все, что ему не нравилось в друге. Стало неловко за свои нападки. Но, позвольте, неужели ему молчать, когда герцог насмехается над ним? Люсьен всегда уступал, но на этот раз – ни за что. За свою любовь он будет сражаться до конца. Терпеть же снисходительно-пренебрежительный тон от герцога он не намерен. Завтра виконт докажет ему свои права и заставит себя уважать. В душе снова заклокотало негодование, оскорбленное самолюбие не могло простить явного пренебрежения.