Текст книги "Прелестник"

Люсьен уже понял, что ему предстоит бессонная ночь, ведь завтрашний день может оказаться для него последним. Как же успеть объять всю жизнь за краткие ночные часы? Что главное? Исход дуэли неизвестен. Быть может, все обойдется. Вряд ли герцог попросит прощения, но оба могут остаться в живых, а вот дружба… неужели она так хрупка и беззащитна? Честь можно отстоять оружием, а дружбу? Чем отстоять дружбу?

Если герцог погибнет, Люсьен чувствует, что не простит себе такой победы. И Мари ему не простит. А что он может сделать? Не уступать же, показывая свою слабость. Вопросы чести безжалостны. Люсьен идет сражаться не только за свою, но и за ее честь. Луи так говорил о ней, о женщине, которую любил. Как он мог? А торжествующий блеск в его невыносимо сияющих глазах, этот блеск, когда он многозначительно намекал на свою победу; так обидно, так горько Люсьену это слышать, на душе стало тяжко. Было радостно, хорошо, а теперь тягостно; виконт примирился с давнишней привязанностью и отношениями Мари и Луи, но никак не думал, что они воскреснут вновь: выходит, Мари еще неравнодушна к Луи. Прочь сомнения: она выйдет замуж за него, за Люсьена, – не этого ли он добивался? Но она ему не принадлежала, – герцог прав. А что, если Луи нанесет смертельный удар, что очень вероятно? Обрадует ли герцога эта смерть? Как он посмотрит в глаза Мари? Будет ли Мари страдать?

Люсьен все не решался написать. Первая мысль была совершенно рассудочной: никого нельзя ставить в известность о предстоящем поединке, никаких следов нельзя оставлять. Но мысли и переживания перегрузили его мозг и душу до такой степени, что молодой человек взял чистый лист бумаги и перо.

Письмо увлекло его, и вот что получилось:

«Милая, любимая моя, здравствуй!

Если это письмо попало в твои руки, значит, судьбам нашим не суждено соединиться и Бог не желает нашего счастья. Но ему и виднее, кого наделить милостью своей, а кого направить на путь страданий.

Оказывается, наша жизнь так хрупка, а ведь кажется порой, что она бесконечна. Не хочу говорить о печальном, но и обрадовать мне тебя нечем.

Знай, как это было.

Вчера около шести часов пополудни явился ко мне герцог де Сен-Шели. Я давно его не видел и, конечно, обрадовался нашей встрече, не зная, что друг мой готовит мне западню. Я же, будучи уверен, что герцогу еще ничего не известно о наших намерениях пожениться, долго не мог ему об этом сказать. Он же, не подавая вида, что осведомлен на этот счет, выжидал. Наконец я решился и все ему рассказал. Тогда де Сен-Шели уже не постеснялся выказать своего недовольства и стал говорить со мной в насмешливо-дерзком тоне, демонстрируя полное неуважение ко мне. Я отвечал ему не лучше. Поначалу мне показалось, что у него нет причин так себя вести, даже если ему и неприятно услышать о своем поражении. Но герцог не утаил от меня ничего… о бесценная моя, почему ты скрыла от меня правду? Не ужели ты могла подумать, что мои намерения столь шатки и что первая неприятность заставит меня отступить? Мало же ты меня знаешь, Мари. Я люблю тебя и не отрекаюсь от любви. Красота и величие этого чувства в том и заключаются, что перед его силой все кажется мелочью, способной волновать лишь суетный ум. Нет, моя дорогая, ни за что я не откажусь от тебя, ибо люблю тебя больше жизни и готов жертвовать всем ради того, чтобы защитить и нашу любовь, и нашу честь. Итак, дружбе конец! Видит Бог, я не хотел ссоры, и, может быть, ты, друг мой, упрекнешь меня за то, что даю волю чувствам заглушить благоразумие. Но благоразумно ли, спрашиваю я, позволять насмехаться над святым чувством даже своему другу? Благоразумно ли позволить считать себя безвольным и никчемным человеком, с которым можно не считаться и ни во что его не ставить? Хорошо ли допускать и терпеть, когда в твоем присутствии оскверняется имя женщины, достойной преклонения? Нет, милая, не мог я удержаться против насмешек и цинизма.

Таких людей нужно временами учить. И сегодня утром герцог де Сен-Шели получит свой урок… Но если ты держишь в руках это письмо, то цена за него – моя жизнь. Пусть это не пугает тебя… впрочем, глупо так писать. Какое у меня право утешать, уговаривать? Я думаю, что Бог справедлив, хотя не всегда мы способны принять его решения. А потому хочу пожелать, чтобы тебе это далось легко. Я верю, что ты будешь счастлива, и прошу у тебя прощения за то, что не выполнил своего обещания, и за то, что доставил тебе страдания. Не гневайся и на герцога. Я уверен, что в душе он не желал моей смерти, все же мы были друзьями. Он хороший человек, просто избалованный неумеренностью в желаниях и вниманием женщин, но, я думаю, он любит тебя, если решился на поединок с другом, а впрочем, я не знаю, что больше им руководило: задетое самолюбие или поражение в любви и страдание обездоленного сердца. Вот, кажется, я и простил его. Но ничто не изменится. Сегодня я попрошу его извиниться, как и положено. Он, видимо, откажется, и нам ничего не останется, как скрестить шпаги, хотя бы и против воли.

Так прости же и меня, и его, и прощай. Будь счастлива, ибо ты достойна счастья. Когда-нибудь, уже не на земле, мы встретимся с тобой, Мари, я верю в это. Потому ухожу счастливым.

Прощай, мой бесценный друг.

Люсьен Жан Мари де Провен, виконт д’Эперне

Париж. Марта 30 дня 1686 г. от Р. Х.»

В шесть часов утра виконт пришел в особняк Мари д’Анже. Ему очень хотелось ее увидеть, но, преодолевая мучительное желание, он тихо отдал письмо Нини и строго-настрого велел передать его госпоже не раньше полудня, подкрепив слова парой луидоров, чтобы вернее вышло. Не задерживаясь тут, дабы случайно хозяйка не узнала о его присутствии, он незаметно ушел и направился уже к месту дуэли.

В дороге ему пришло на память первое знакомство с герцогом де Сен-Шели. Это было летом в 1677 году. Луи было пятнадцать, Люсьену должно исполниться столько же осенью. Его сестра, Жаклин, приехала из монастыря провести пару недель дома, среди родных. И вот на каком-то празднике, на маскараде для совсем еще юных, они впервые увидели Луи.

Люсьен отлучился лишь на несколько минут, чтобы принести мороженое, ведь Жаклин так просила… а, вернувшись, застал ее в обществе красивого юноши, одетого в костюм Вакха. Приятно улыбаясь, он оживленно говорил что-то, а Жаклин, потеряв стыд, хохотала. У Люсьена проснулась братская ревность. Как! Этот разряженный и самоуверенный кавалер смеет подходить и обхаживать его сестренку! Просто возмутительно. Виконт, храня на лице неприступное выражение, подошел к парочке. Жаклин зарделась от смущения и весело пробормотала:

– Ах, Люсьен, познакомьтесь: это маркиз де Куломье.

– Луи Арман Виктор де Жуаньи, – вставая и слегка наклонив увенчанную плющом голову, отчетливо вставил юноша.

– А это мой старший брат, Люсьен Жан Мари де Провен, виконт д’Эперне, – продолжала Жаклин.

– Очень приятно, – выговорил Люсьен и, нервничая, отметил, что новый приятель, кажется, рад тому обстоятельству, что он всего лишь брат.

Луи недолго оставался с ними и скоро устремился куда-то. А Люсьен наворчал что-то по поводу недостойного поведения Жаклин. Девушка притихла и замкнулась. Но когда вновь появился улыбающийся маркиз и галантно пригласил ее потанцевать, она, пристально посмотрев на брата, пошла. У Люсьена же не хватило смелости отказать, когда маркиз очень любезно и доброжелательно попросил у него как у старшего брата позволения похитить его обворожительную сестру.

Маскарадом дело не кончилось, как надеялся Люсьен. Луи под всякими предлогами стал искать встреч с Жаклин, а та, в свою очередь, имела неосторожность влюбиться. Если бы случайно не перехватили ее письмо к маркизу, неизвестно, чем бы все закончилось. Жаклин заставили все честно выложить и отдать все письма, которые пришли ей от Луи. Девушка плакала и даже приболела от тоски, маркиз мерещился ей повсюду, без него она не хотела жить и даже чуть не порезала себе вены. Тогда Люсьен, крайне обеспокоенный состоянием сестры, решил поговорить с маркизом начистоту.

Что самое неприятное, Луи в тот момент был не один: он развлекал своими байками двух девушек, пока их родители проводили время в обществе его матери и отца. В этом не было ничего дурного, но Люсьену такое поведение показалось верхом неприличия. В то время, как Жаклин чуть ли не сходит с ума от невозможности видеть того, ради кого она живет, этот негодник развлекается в свое удовольствие.

Люсьен говорил с ним холодно и резко, так что Луи, поначалу миролюбиво настроенный, вдруг потерял терпение и заявил, что его оскорбляют и что виконт сует нос не в свое дело. Разговор завершился вызовом на дуэль, и сделал этот вызов Люсьен.

Разумеется, дуэль была тайной. Никто ничего так и не узнал. Кто победил? Люсьен тогда думал, что неплохо владеет шпагой, но первые же удары соперника быстро его разубедили в этом. Луи не стоило большого труда прижать Люсьена и приставить к его груди острие клинка. При этом маркиз не переставал улыбаться и отпускать насмешки в адрес соперника. Люсьен и теперь не забудет его снисходительной усмешки.

Маркизу было достаточно видеть свое превосходство, а потому, сказав пару дерзостей, он заявил, что доволен боем, и отошел. Виконт чувствовал свое унижение и не знал, что делать. Ему хотелось плакать, хотелось без всяких правил броситься на врага и надавать тумаков, лишь бы не видеть его наглой и веселой физиономии. Неожиданно Луи подошел к нему и запросто предложил:

– Сударь, мне жаль, что обстоятельства делают нас врагами, когда мы могли бы стать друзьями.

Люсьен недоверчиво смотрел на него, уже ничего не понимая. Маркиз продолжал:

– Я сочту за честь быть вашим другом. Извините, если я вас невольно оскорбил.

– И не только меня, – пробубнил Люсьен.

– Я не хотел, не думал, поверьте. Если вы не против, я попытаюсь уладить это.

– Вам нет дела до моей сестры…

– Вы не правы. Так мы станем друзьями?

Люсьен молча рассматривал его и не находил теперь ничего такого, за что бы хотелось вмазать.

Они почти одновременно протянули друг другу руки, и Луи чистосердечно заявил, что Люсьен дерется недопустимо и что у него, у маркиза, была масса возможностей его убить. Он пообещал заниматься с ним, тем более и для него это неплохая тренировка.

Жаклин, как только она оправилась, поспешно отправили обратно, в монастырь, до лучших времен. Луи, кажется, был огорчен, жаловался Люсьену на несправедливость, уверял, что нет препятствий, чтобы ему не жениться на Жаклин, даже говорил об этом с матерью. Но его быстро урезонили, заявив, что он уже помолвлен («Ну и что же!» – негодовал юноша) и что Жаклин ему не пара, потому что недостаточно богата. Да и родители девушки не намеревались одобрить такой брак: Луи не внушал им доверия, обещая своим поведением жизнь, полную любовных приключений, и пренебрежение святостью семейного очага, а к этому в семье виконта относились очень строго и трепетно.

Вот так закончилась эта история, а дружба осталась и крепла с каждым годом. И кто бы подумал, что неразлучные, как Орест и Пилад, молодые люди закончат тем же, чем и начали, – поединком.

* * *

Пока Люсьен грезил воспоминаниями, Нини извелась от любопытства. Виконт показался ей странно бледным. Глаза его были как бы стеклянными от бессонной ночи, круги под ними это подтверждали. Что-то тут не то. И еще приказ не отдавать письмо до полудня… Что же в нем такого? Как же поступить и не прогадать?

Девица повертелась, покружилась и, вымаливая прощение у Господа, бросилась к хозяйке, которая уже не спала и как раз хотела позвонить. Нини сунула ей письмо и сказала, что приходил виконт, но сам не пожелал войти, потому что куда-то спешил.

Мари крайне удивилась и столь раннему визиту, и странному поведению своего жениха. Ничего не понимая в пояснениях служанки, она вскрыла конверт и стала читать. Первые же строчки совершенно ее сбили с толку и пробудили тревогу. Мари читала все быстрее, лист напряженно дрожал у нее в руках. Наконец в бессилии она выдохнула: «О Господи! Нини, одеваться, быстро!»

Девица не лезла с вопросами, видя сосредоточенное лицо хозяйки, и, хотя ей не терпелось обо всем узнать, Нини ждала, потому что не хотела попасть под горячую руку. Все равно ей расскажут, что случилось.

Если честно, Мари совершенно не представляла, что делать, потому что не знала, где и когда состоится дуэль. На вопрос «когда?» еще можно было ответить предположительно. А вот «где?»

Растерянная, с дрожащими от волнения коленями (так ей чудилось), Мари примчалась в дом герцога де Сен-Шели. Здесь еще спали. Гостья здраво рассудила, что не стоит искать встречи с герцогиней Анной и Леонорой, а потому, осведомившись, дома ли хозяин, и получив отрицательный ответ, попросила слугу позвать графиню де Лорм, разумеется, тайно.

Элен не заставила себя долго ждать и, убедившись, что никто ее не заметил, спустилась к ранней гостье.

– Что-нибудь случилось? – сразу после приветствия зашептала она.

В ответ Мари протянула ей письмо виконта. Графине не понадобилось читать его до конца, чтобы понять, какова ситуация.

– Сударыня, я уже знаю, что герцога нет дома, а вы, надеюсь, представляете, где в Париже бывают дуэли… – умоляюще шептала Мари.

– Вы с каретой? – коротко спросила Элен.

– Да.

– Идемте, скорее.

Элен заявила привратнику, что отправляется по срочному делу, и, накинув плащ, быстро вышла с Мари на улицу.

В карете они могли говорить без опаски.

– Вы знаете, где это может быть? – повторила свой вопрос-надежду Мари.

– Таких мест несколько, но попытаемся успеть. Вы хорошо сделали, что пришли ко мне. Я должна была предвидеть это, – сдержанно говорила Элен, стараясь сохранить спокойствие, которого теперь так не хватало Мари.

– Это я виновата во всем, – дрожа, проговорила она.

– Перестаньте, милочка. Вы приняли свое решение, а Луи нужно время, чтобы его принять. Беда лишь в том, что он не умеет ждать. Но, право, я не понимаю виконта. Такой благоразумный молодой человек – и вот, вызов на дуэль. Ведь не Луи его вызвал, понимаете вы или нет?

– Да, Люсьен мог бы потерпеть… я не знаю, – сокрушенно отозвалась Мари.

– Ничего, все образуется, лишь бы наши петушки не довели дело до крови. О Боже! Помоги нам. Если хоть с одним из них что-нибудь случится… – Элен была готова выскочить из кареты на ходу и мчаться.

В это время дуэлянты встретились. Они любезно приветствовали друг друга, напустив на себя отстраненно-вежливый, деловой вид. Можно подумать, и вражды никакой нет.

Виконт бледен, темные глаза оживленно блестят, напряжение видно по тому, как сжаты его губы. Герцог как всегда румян и улыбчив. Движения его свободны и раскрепощенны, даже слишком, что и свидетельствует о его волнении. По нему не разберешь, спал он этой ночью или нет.

Идут последние приготовления. Врач, которого пригласил герцог, озадачен и, кажется, недоволен, но на него можно положиться.

Люсьен, очень волнуясь, нашел в себе силы церемонно спросить:

– Не соблаговолите ли, сударь, забрать ваши оскорбления обратно и никогда больше не произносить их как в мой адрес, так и в адрес женщины, достойной уважения?

Луи исподлобья посмотрел на виконта и с готовностью ответил:

– Нет, сударь, ничего я не заберу обратно, ведь слово не воробей, а представься мне случай, я бы повторил то же, что уже сказал. Если вам не нравится правда, то уж не обессудьте.

Люсьен хотел было сказать напоследок что-то по-дружески, так, чтобы Луи понял, – он простит, но передумал. Герцог раздражал его теперь, и виконт никак не мог справиться с этим раздражением.

– Начнем, – отрезал он.

Оба одновременно выхватили шпаги.

Сражаться с таким человеком, как герцог де Сен-Шели, очень трудно. И не только потому, что он бог в фехтовании. Его азартно сияющие глаза, улыбочки, комментарии или бесили противника, или сбивали с толку. Но попробуй подкопайся к нему: дерется строго по правилам.

Однако на этот раз Люсьен был нечувствителен к трюкам Луи, потому что бился на одном дыхании, вдохновленный своим гневом и желанием во что бы то ни стало проучить наглеца.

– Сударь, у вас в руках шпага, а не кочерга! – заводил герцог, будто сражался не на дуэли, а на учениях гонял молодняк. Но он должен был признать, что виконт дерется превосходно, и пришлось теперь жалеть, что так много этому способствовал в свое время.

Поединок мог бы длиться до бесконечности. Ни один из друзей не желал по-настоящему смерти другого, каждый старался вынудить соперника сдаться. Луи начинал нервничать, потому что обозленный Люсьен не давал ни одной возможности себя уязвить. А Люсьен, в свою очередь, никак не мог застать врасплох ловкого и увертливого герцога. Виконт надеялся загонять его, полагая, что лишний вес сыграет Луи плохую службу, но не тут-то было. Герцог отличался какой-то нечеловеческой выносливостью и не думал уставать.

В этот день Фортуна оказалась благосклонной к виконту. Он все-таки изловчился и поймал тот неуловимый миг… острие его шпаги застыло в полудюйме от шеи герцога. Том у некуда бежать и никак не вывернуться, позади ствол дерева. Луи молчаливо ждет, а Люсьен только приходит в себя, смотрит на друга и требует запыхавшимся голосом:

– Сдавайтесь, герцог.

– И не подумаю, – дерзит Луи.

– Сдавайтесь или…

– Или что?

Люсьен стоит в нерешительности. Действительно, что он сделает, если герцог не сдастся и не признает своего поражения? Его надо убить… ради чести. Луи не может так долго ждать и нетерпеливо интересуется:

– В чем задержка, сударь? – в его лице и голосе чувствуется язвительная ирония. Он просто смеется, не веря, что виконт способен его убить. Или… он не боится вот так умирать?

– Так вы настаиваете на своем… – тянул виконт.

– Дружище, избавьте меня от вашей нерешительности. Окажите милость, уж определите меня куда-нибудь, только не держите между небом и землей, черт возьми!

Это справедливо, и Люсьен, заглянув в бесстыдные глаза герцога, не отнимая своего клинка, жестко говорит:

– Вашу шпагу, сударь!

– О, а вот и второе действие, – вдруг произносит герцог, устремляя взгляд в сторону спешащих к ним женщин.

Люсьен испуганно обернулся и увидел их: собранную, взволнованную графиню де Лорм и едва переводящую от страха дыхание Мари. Только теперь он осознал, какую оплошность допустил. Ему так стыдно и неловко, что он не знает, что и говорить.

Луи, взбешенный не только «победой» виконта, но и несохранением тайны, одним махом сломал об колено свою шпагу, так что Люсьен вздрогнул и уставился на него. Герцог же, бросая перед ним обломки, тихо выдохнул:

– Утешьтесь…

Тут подошли женщины.

– Господа, вы целы? – строго спросила графиня, оглядывая попеременно то одного, то другого.

Герцог успел совершенно оправиться и невозмутимо заговорил:

– Разумеется, целы. А с чего бы нам быть не целыми?

– Что же вы тут делаете? – поинтересовалась она.

– Да вот, погода отличная, мы решили проветриться, – убежденно ответил герцог, мило улыбаясь, будто присутствие врача было недостаточным опровержением его вранья.

Тут уж Мари не выдержала. Она все поглядывала на понуро молчащего Люсьена и теперь с горечью воскликнула:

– У вас дуэль, не отпирайтесь, мы все знаем!

– Какая дуэль? Вы шутите? – беззаботно парировал герцог.

– Да, господа, нам все известно, – подтвердила Элен.

Луи медленно перевел взгляд на Люсьена, сделал паузу и презрительно заметил:

– Вы даже этого не сумели сделать…

– Кроме того, – добавила Элен, – мы видели, как вы, виконт, угрожали шпагой герцогу.

– Да, у нас была дуэль, – резко произнес Люсьен, не поднимая глаз.

– Поздравляю вас с победой, сударь, – съязвил герцог и обратился к доктору: – Благодарю вас, господин Лево.

Когда свидетель откланялся, Мари потребовала:

– Вы должны помириться и поклясться, что больше никогда не скрестите шпаги друг с другом.

– Ну, уж это, дамы, не в вашей компетенции. Драться-то я, может быть, и не стану, а вот мириться…

Люсьен оживленно отозвался:

– Тут я согласен с вами, сударь. У меня тоже нет желания драться, равно как и мириться.

– Виконт… – упрекнула графиня.

– Простите меня, сударыня, но я не могу переступить через себя. Я не готов к миру.

– Боже мой, вы же понимаете, как это глупо, – вмешалась Мари.

– Пусть так. Прошу вас, не настаивайте.

– Действительно, – согласился Луи, – довольно вам обещания не драться.

– Хорошо, – решительно провозгласила Элен, – мы не будем сейчас настаивать, но надеемся, что в будущем вы поймете, что нет никаких оснований отказываться от вашей дружбы. Верно, Мари?

Мари разочарованно кивнула и умоляюще посмотрела сперва на Люсьена, а потом на Луи. Тот остановил на мгновение свой взгляд на ней, заставив ее смутиться.

Мари и Люсьен сели в карету. Герцог категорически отказался ехать с ними, хотя и его, и Элен приглашали. Графиня была не против, но Луи заупрямился и заявил, что у него тут лошадь. Элен так жаждала переговорить с ним, что решила отказаться от любезности Мари и сказала, что поедет с Луи. Герцогу ничего не оставалось, как посадить графиню впереди себя.

Виконту пришлось забрать с собой сломанную шпагу (это была улика, опасная в первую очередь для герцога). В карете Мари не упустила возможности упрекнуть Люсьена.

– Я не ожидала от вас такого шага, – порывисто говорила она, – почему вы так поступаете? Что вас заставило?

– Прошу вас, сударыня, – взмолился он, устремляя на нее отчаянный взгляд. – Все уже в прошлом.

– Так вы победили? – спокойнее спросила Мари.

– Не знаю, можно ли это назвать победой… герцог остался при своем мнении, – мрачно ответил виконт.

– Это неважно. Самое ужасное то, что вы поссорились с ним, и я теперь чувствую себя виноватой.

– Вы не виновны. А вот ваша служанка заслуживает порицания. По ее милости я оказался в неловком положении.

– Как вас понимать, сударь?

– Мое письмо вы получили бы лишь в случае моей… смерти, а иначе вы бы его и не увидели.

– Вот как? Неужели вы думаете, что герцог способен вас убить? – негодующе произнесла она. – Плохо же вы его знаете.

Люсьен промолчал. Она продолжала:

– А вы… могли бы убить его? Скажите мне, виконт.

– Не знаю, Мари, – тихо проговорил он, – если бы мог, убил бы, впрочем, я ничего не знаю. Иногда я ненавижу его до такой степени, что готов на все, иногда же, наоборот, мне кажется, что он лучше всех, кого я знаю, и тогда мне собственной жизни не жаль для него. Колдовство какое-то.

– И вы тоже? – удивленно заметила она и задумалась, а когда уже подъехали к дому, словно очнувшись, настоятельно потребовала:

– Вы должны помириться. Я не стою такой жертвы, поверьте. Люсьен простился с ней, не ответив на последнюю просьбу. Мари предложила ему свою карету, чтобы он доехал до своего дома, но Люсьен отказался и пошел пешком.

В то же самое время графиня отчитывала «племянника» за поведение, достойное мальчишки, но никак не гвардейского офицера. Герцог ни разу не встрял в ее пламенную речь, но когда она замолчала, упрямо ответил:

– И не старайтесь переубедить меня, сударыня. Ни за что я не стану дружить с человеком, который так возмутительно себя ведет.

– Вы стоите друг друга. Поймите, у вас больше нет таких друзей. Сколько раз виконт помогал вам, как поддерживал вас и выгораживал перед матерью…

– Друзья не действуют за спиной друг друга.

– Зачем же вы срываете зло на Люсьене, когда причина вовсе не в нем? Можно подумать, он заставлял вашу подругу соглашаться.

Луи занервничал:

– На ее месте, Элен, любая женщина, если она в своем уме, поступила бы так же. А Люсьен просто болван, если не понимает этого.

– О, я могу представить, что вы наговорили ему, – понимающе протянула графиня, – хотя, если честно, я думала, что вызов будет с вашей стороны.

– Я тоже сначала так думал. Он даже не сумел сохранить в тайне наш поединок. Это же возмутительно.

– Его можно понять: Люсьен только кажется невозмутимым, на деле же он очень ранимый, – спокойно защищала графиня.

Луи внезапно обиделся:

– Ранимый?! Тысяча чертей! Вы что же, думаете, мне не хотелось с кем-нибудь поговорить или написать письмецо? Разумеется, он чувствительный, а я грубый солдат и, по-вашему, храпел всю ночь без сновидений. Вот как вы обо мне думаете?

– Луи, я вовсе не хотела… – оправдывалась графиня.

– Я знаю, – оборвал он, – однако я ни словом, ни взглядом не дал понять никому, а он… и не называйте слабость ранимостью, будто это какое достоинство. Я этого терпеть не могу.

Элен какое-то время молчала, чувствуя себя несправедливой, а затем возобновила разговор:

– Я ужасно волновалась. Какое счастье, что вы живы, а ведь я видела, как вам угрожали.

Он усмехнулся:

– Вы думаете, у виконта хватило бы духу?

– Такие люди, как он, терпеливы и сдержанны. Но если что-то их выведет из себя, и они вдруг потеряют над собой контроль, все может быть. И вы, сударь, зря играете со смертью.

– Даже если и так, – убежденно проговорил герцог, – какая теперь разница? Я не трясусь за свою жизнь.

– Но мы трясемся. И не забывайте: ваш сын еще нуждается в вас.

– Вспомнили.

– Кстати, а что бы вы сделали на месте виконта? Я не верю, что вы захотели бы обагрить свою шпагу его кровью.

– Я и не стал бы. Вообще убивать мерзко. А вы правы, он бы мог… у него в глазах была ненависть, злость.

– Так это не вам, а ему надо надеть военную форму, – пошутила Элен.

– Зачем же? Вы что, думаете, в армии служат сплошь мизантропы?

– А как же убивать врагов, если нет ненависти?

– Там выбора не остается. Или вы – его, или он – вас. Не всегда есть за что ненавидеть.

– А что же вы испытываете, когда деретесь?

– Трудно сказать. Ярость какую-то… да там и не разберешь.

Они подъехали к особняку. Луи спрыгнул на землю и помог спуститься даме. Помедлил и заявил:

– Я, пожалуй, не пойду домой.

Элен вопросительно посмотрела на него.

– Поеду в казарму, – пояснил герцог, – сегодня меня не ждите, – он вновь оказался в седле.

– А когда вас ждать? – строго спросила графиня.

– Не знаю, – уклончиво ответил он.

– Но что мне сказать вашей матери?

– Хорошо, если завтра не вернусь, пришлю человека. До свидания, мадам.

Элен еще немного постояла на улице, проводив фигуру удаляющегося всадника. Ей не понравилась идея герцога остаться в роте, а его взгляд не предвещал ничего хорошего. Тем не менее графиня взяла себя в руки и вошла в дом. Тут ее уже встречала Анна, не находящая себе места.

– Ах, Элен, где же вы были? Я не могу добиться у Жюльена вразумительного ответа.

Элен, эта прирожденная актриса, устало улыбаясь, ответила:

– Вы напрасно волнуетесь, моя дорогая; представьте, один мой поклонник никак не поймет, что у него нет никаких шансов. Пришлось сделать одолжение и пойти на встречу.

– В такую рань? – удивилась герцогиня.

– Представьте себе. Бедняга совсем обезумел. Странные все-таки люди: пока прямо не откажешь, ничего не хотят понимать. Слава богу, все уже позади.

– Так вы отказали? – уже с любопытством спрашивала Анна.

– Разумеется. Он не в моем вкусе, да и согласитесь, в моем возрасте можно и остепениться.

Анна успокоенно вздохнула и заметила:

– Луи тоже исчез с утра пораньше. Ничего не сказал…

– Ах, да, я его встретила. Сказал, что сегодня не придет.

– А что случилось?

– Ничего. Он отправился в казарму. Анна, вы готовы переживать до бесконечности. Я уверена, у него сейчас масса дел, как обычно весной. Трудно представить: кажется, не так давно наш Луи был ребенком, а теперь…

– Да, – вздыхала герцогиня, – время-то летит, а для меня он все равно мое дитя, разве ж я не права, Элен?

– Конечно, правы, – подпевала графиня. – Но вам лучше не показывать это столь явно. Уж поверьте мне, Луи терпит исключительно из уважения к вам.

– Думаете, он меня еще уважает?

– Боготворит.

Анна тихо улыбнулась и с сожалением заметила:

– Может, так оно и должно быть. И то, что мой мальчик в гвардии, хорошо? Одно плохо: набирается там всяких грубостей. Я вот еще боюсь, как бы у него с виконтом д’Эперне ссора не вышла. Чуяло мое сердце, женщина эта до добра не доведет.

– Бросьте, Анна. Все образуется. Пора бы ему и в семью вернуться. Что за позор: один наследник, а жена, как неприкаянная.

– Да, Леонора должна дома с детишками сидеть, а она все порхает, – соглашалась герцогиня. – Мне вот некогда было крутиться да вертеться: я детей рожала в ее возрасте, как и положено. Вот Луи вернется, я опять с ним говорить буду. Мне Бог не дал видеть своих детей в живых, неужели и сын останется с одним наследником? Поговорю.

Женщины еще долго беседовали, вспоминали прошлые годы; им было хорошо и сладко и хотелось вернуться в дни юности, когда все казалось добрее, лучше, интереснее.

Теперь же проблемы представлялись неисчерпаемыми. Анна еще ничего не знала о дуэли, о сломанной дружбе, но Элен знала и потому тревожилась. Чего ждать от Луи? К чему готовиться? Она была уверена, что его иронично-сдержанное настроение всего лишь затишье перед бурей.