Текст книги "Небо и корни мира"

Олверон развернул свитки «О небесных воинствах», «О последних казнях».

«Когда поражен будет сын погибели, откроются небеса и выйдут пять воинов в сиянии. И мечи в руках их, как языки пламени. И первый – Азрайя, предстоящий Престолу, вождь всего небесного воинства. И четверо вождей повинуются ему, каждый со своим войском, и пошлет он их на четыре ветра, и обратятся они каждый на свою сторону, и поразят там нечестивых. Вот, меч на четыре стороны света, на чудовищ и нечестивых…»

С гибелью Богоборца начнется уничтожение мира посланцами Вседержителя. Четверо и один могущественные небожители пройдут карой и расправой по Северу, Югу, Востоку и Западу, уничтожая оставшихся сторонников Богоборца: великанов, земнородных и людей, которые еще могут сопротивляться. «Это – казнь первая: Меч, – читал Олверон в рукописи «О казнях». – Кто не падет от меча, того настигнут другие три казни…»

Они состояли в том, что на смену небожителям-воинам придут иные небожители, которым Вседержитель даст власть изменять природу воды и земли и низводить небесный огонь. «Вот грядущие следом: огонь в руках их и пепел по следам их. И сведут огонь в воду, и часть воды сгорит, а часть станет мертвой, и погибнут моря, и все, что в них, и пересохнут реки». Это – возмездие миру за то, что породил земнородных.

«И грядущие следом: дана будет им власть над горами и недрами земли. И поразят они мир, и разверзнется земля во многих местах, и поглотит многие горы, и образуются великие пропасти по всему лицу земли. И погибнут великаны и чудовища, что в горах и под землей». («Поскольку живых людей уже, видимо, не останется», – с горьким смирением улыбнулся краешком губ Олверон.)

«И когда сотрясется земля, то приблизится час Конца. И вот, последние из грядущих следом – свернется небо, как свиток, и настанет мрак по всей земле, и дня уже не будет. И отнимется дыхание у всех живущих, и будут лежать мертвые по всему лицу мира, но не будет птиц, чтобы клевать их, и зверей полевых, чтобы пожрать их. И погрузится мир во мрак на веки веков».

«И вот примета: когда будет поражен нечестивый, не пройдет и полувремени, как все это совершится».

Менее полугода должно пройти, понимал Олверон, с момента гибели Богоборца до окончательного уничтожения мира небожителями Престола. Мир останется лежать во тьме, сожженный и мертвый, и никогда не возродится. Все живое на нем будет уничтожено, поверхность пуста и обращена в камень, и не останется воздуха, чтобы дышать; и лишь в тайных глубинах вселенной, соединенная с самой бездной, останется преисподняя.

В тот же миг начнется великий суд. Праведники у подножия Престола получат свою награду и вновь обретут сияние.

А осужденных заточат в Подземье на многие тысячи лет. Само Подземье изменит свой вид после Конца. Князь Тьмы перестанет быть Тюремщиком, чью бы сторону он ни принял в дни последнего выбора. Если он вновь восстанет против Вседержителя, его отправят на самые нижние ярусы собственной тюрьмы, в ужасные глубины. Там он окажется прикован вместе с Богоборцем. Богоборец – на веки вечные, Князь Тьмы – до искупления и раскаяния спустя неисчислимый срок. Если же бывший Тюремщик прежде Конца вернется под власть Вседержителя, ему вернут его высокое положение внутри неизменного миропорядка.

Демоны Подземья – человечество, сотворенное Князем Тьмы, – не имеют свободной воли (как говорит трактат «О выборе») и подлежат уничтожению. Лишь некоторые из них будут оставлены в Подземье, чтобы охранять Тюрьму, и заключенные будут в их руках. Через сотни веков от безысходности и непрерывных мук сущность заключенных изменится, и они будут прощены. Много времени утечет, прежде чем опустеет подземная Тюрьма. Тогда наконец и преисподняя погрузится во мрак, в котором уже давно будет лежать Обитаемый мир. Лишь богоборец останется в Тюрьме навсегда, в самых ее глубинах.

Войска стояли на разных берегах реки. Между ними был брод, широкий и мелкий, каменистое дно с быстрым течением. Оба поединщика и съехались посреди брода.

Прозрачную проточную воду насквозь просвечивало солнце. Копыта коней ступали по мелким камням на дне. Поединщики съезжались шагом, в тишине, в которой слышался тихий плеск и крики пробудившихся птиц.

Несмотря на тревожные сны, телом Кресислав отдохнул. Но в ожидании поединка душа его наполнялась тоской. Похоже, тяжело умирать от меча, когда ты сам силен, как лесной тур. Сколько еще придется хрипеть и дергаться, пока это сильное тело окончательно не оставит жизнь… Еще страшнее – своей рукой нанести удар сыну погибели, если знаешь, что с его смертью завтра не взойдет солнце. «Почему я?! – думалось Кресиславу. – Да нет, не может быть, чтобы я. Кто я такой?» Но для него самого спасения не было. Или умереть, или нанести этот удар. «Так пусть же все пропадает!..»

Яромир подъехал ближе, его лицо стало удивленным:

– Это ты?!

Крес придержал коня. Перед ним был вчерашний бородатый ратник.

– Так ты и есть сын погибели?! – вырвалось и у Кресислава.

Теперь они съехались вплотную с обнаженными мечами в руках. У Яромира был тот самый, что подарил ему Крес.

– Стало быть, это ты разбойничаешь, – с упреком сказал Яромир.

«Так вот что за парень, у которого имя, как у моего сына, – думалось ему между тем. – Так это его я вчера вывел к своим!..»

Крес повел плечом:

– А что ты хотел? Война же.

Яромир бросил на него угрюмый взгляд:

– А кто тебя сюда звал воевать? Даргородского венца захотелось? Зачем тебе? Ведь ты только и ждешь, чтобы Обитаемый мир рассыпался в прах и пепел!

Конь плясал под Яромиром, слыша, как всадник сердится. Кресислав позабыл, что они должны драться. Его точно ошпарило кипятком.

– Я не жду!

– Ты жжешь и разрушаешь, лишь бы мне не досталось. Стараешься, чтобы людская беда, чтобы нужда меня за горло взяли? Разорить землю, чтоб те, кто ее защищает, нигде не нашли опоры? Думаешь, не знаю?!

Яромир, у которого одна рука была занята мечом, потряс другой, сжатой в кулак, не выпуская поводьев. Кресислав растерялся. Они съехались драться, они враги, а Яромир упрекает его, как упрекал бы за предательство. «Точно я должен был быть с ним, а бросил его!» – мелькнуло у изумленного Креса.

– Что теперь говорить… – хрипло сказал он, опустив голову. – Поздно. Давай лучше биться с тобой.

Яромир поднял брови:

– За что же ты будешь биться?

Кресислав только что заметил: у него темно-серые глаза, взгляд немного печальный, но горячий и живой.

– Мне не за что, – честно сказал Крес.

Биться за то, чтобы его после смерти взяли к подножию Престола, казалось ему теперь совсем уж подлостью.

– Только что сделаешь, нам с тобой уже не разъехаться, – добавил он.

Обе рати по берегам реки в безмолвном недоумении смотрели, как посреди брода с обнаженными мечами в руках спорят их поединщики.

– Не за что тебе драться, Кресислав. Давай меч в ножны и езжай со мной. Тебе нужен даргородский венец – ну так бери его, будь князем Даргорода и защищай Даргород, чтобы он вечно стоял, – с нажимом проговорил Яромир.

Крес замер, выдохнул:

– Как – венец?

А Яромир уже продолжал, будто рассуждая сам с собой:

– Что ж, на том и война кончится. Истинному князю – венец. Своих вардов отпустишь домой. Хельды пусть тоже идут к себе на Хельдвиг. Ходя с ними бы неплохо договориться, храбрее не сыщешь бойцов… Давай защищать Обитаемый мир, князь Кресислав, не надоело тебе еще его рушить?

Крес потряс головой:

– Что ты говоришь? Я виновен перед тобой и твоими людьми в таких делах, что не смоешь!

– Поворачивай коня, и поедем со мной, – повторил Яромир. – Кто защищает мир – тот и защитник мира. Станешь ты защищать – и ты им будешь.

…Ивор на своем берегу не мог взять в толк, что происходит. Вместо боя Кресислав сперва о чем-то говорил с сыном погибели, потом обернулся назад, помахал своему войску рукой, словно бы говоря: стойте на месте. Богоборец развернул коня, и Кресислав тронул своего, они почти поравнялись и вместе поехали в стан Врага Престола. «Что он делает?! – думал Ивор. – Да разве его угадаешь…»

Плеск реки под ногами коня, солнечные блики… Кресиславу казалось, это готовый оборваться сон. Неужто ему не надо уже умирать и не надо своей рукой наносить тот удар, с которого должен начаться Конец?

Только как же благословенный край у Престола, милость Вседержителя и вечная жизнь?.. Крес окинул взглядом полуденную блестящую реку. Глубоко вдохнул свежий ветер. Мелькнуло: «А вдруг победим?»

Часть 4

Длинный горный хребет, покрытый густым лесом, на языке стьямма звался Альтстриккен – а люди называли его Старые горы. В их глубине спал великий змей Гриборкен – Седая Гора. Порождение гор, он существовал так же вечно и неподвижно, как они сами. Его тепло согревало горы, тянувшиеся от Волчьей степи до холодного моря Хельдвиг, и они поросли лесами, полными дичи.

На самом севере Старых гор в каменных домах и обтесанных под жилище пещерах издавна жили стьямма – великаны. Племя владело несколькими поселениями, но главным считалась деревня Скьоддафьолле. Там стоял дом Тьелвис, нынешнего вождя племени, которая правила своим народом уже сорок с небольшим лет. Рядом в пещере жила и Фьорвит – шаманка.

На совете Тьелвис собрала старших женщин племени и их взрослых дочерей. Пришли и мужчины – к их мнению прислушивались, хотя решение принимали только женщины. Они собрались в пещере с покрытыми резным узором стенами. На каменных скамьях сидели рослые, крепкие женщины с сильными руками. Их домотканые платья были расшиты крупными причудливыми знаками по подолу и рукавам. На мужчинах – длинные рубахи, украшенные точно так же. Вместо плащей стьямма носили тщательно выделанные звериные шкуры.

На совет и мужчины, и женщины надели крупные украшения из камня – подвески на толстых кожаных шнурах, тяжелые браслеты. Кузнецы племени были искусные мастера, но великаны издревле предпочитали камень.

– Твои родичи говорят, Фрейг, что Заступник явился? – обратилась Тьелвис к своей снохе, женщине средних лет с длинными светлыми косами.

Эта женщина была человеком. Среди людей Фрейг считалась очень высокой. Соседи над ней смеялись, что ей нужен муж-великан. Великан однажды за ней и явился. Сын Тьелвис три года отработал за Фрейг в приморской деревне. В племени великанов Фрейг сразу сделалась маленькой: большинству стьямма она была по плечо.

– Мои родичи говорят: появился человек, который защищает Обитаемый мир, – подтвердила Фрейг. – Мужчины из моей деревни этой зимой пошли воевать к Крескьелву, вождю Дангорда (так на наречии хельдов звучало имя Кресислава, объявившего себя князем Даргорода). Крескьелв воевал с Заступником, но потом перешел к нему. И наши мужчины перешли вместе с ним, когда узнали, что тот – Заступник.

Издавна стьямма роднились с их теперешними соседями – хельдами, и даже в их языке появилось много хельдских названий и слов. Обычай заключать браки с людьми уходил корнями в древность. Племя хранило память о тех днях, когда стьямма были великим народом, населявшим не только горы, но и равнины. Горный змей Гриборкен спал и тогда. Гриборкен – моховой бок, Гриборкен – гранитная чешуя. Он жил во сне.

Но однажды, говорило предание племени, в мир пришли небожители. Они называли себя творениями Вседержителя, сказали, что хотят жить в этом мире, и удивились, когда узнали, что великаны живут тут уже давно и ничего не знают о Творце.

Вседержитель сразу же проклял небесный народ, и они утратили сияние, стали похожи на обычных обитателей мира. Они пытались вернуться обратно на небо. Но пути туда охраняли их сородичи, сияющие и грозные, как пламя. Пришельцы заключили союз со стьямма. Великаны решили построить огромную башню, которая служила бы мостом на небо с земли. Но воинство Вседержителя разрушило башню, и началась великая битва. Под мечами небожителей гибли и их падшие собратья, и народ стьямма.

Лишь ничтожно малая часть великанов сумела бежать в горы и укрыться там. Но их осталось так мало, что они не могли восстановить свой род.

Гнев Вседержителя утих. Война ушла из Обитаемого мира. Когда погибли те, кто пытался силой вернуть себе место на небесах, их дети остались жить на земле. Теперь они назывались людьми и жили очень недолго, хотя их предки и были бессмертны.

Чтобы избежать браков между родичами, великанам пришлось породниться с людскими племенами. Но вынашивать и родить детей великанов человеческим женщинам было не по силам. Поэтому в древние времена женщины-стьямма брали себе в мужья обычных людей. Вот почему в поселениях стьямма вожди – женщины, они решают все дела, стоят во главе кланов и водят племя в бой, а род считается по матери, не по отцу, как принято у людей.

С тех пор прошли века. Кровь людей и великанов постоянно смешивалась, и рост великанов уменьшился так, что невысокий стьямма, не опуская головы, мог бы посмотреть в глаза очень высокого человека. Обычай искать себе пару среди людей у великанов остался, хотя теперь и не соблюдался строго. Отныне и мужчины женились на человеческих девушках. Как в древние времена, стьямма отрабатывали себе мужей и жен, нанимаясь в деревнях хельдов. Хельды знали, что великанам нравятся девушки, которые на человеческий вкус не слишком красивы: крупные, похожие на мужчин. В шутку таких и звали в деревнях «невестами великанов».

Великаны знали, что в Конце небожители снова захотят сойти на землю, потому что их Творец повелит им уничтожить и людей, и стьямма, и тех, кто всегда жил в дружбе со стьямма, – детей гор, лесов и вод, которых люди зовут земнородными. А тогда придет и Заступник. Он будет мужчиной, потому что у людей воины – мужчины. Но защитником Обитаемого мира сделает его женщина. Она должна избрать его, и ради нее он обретет доблесть и любовь к миру.

Тогда снова (будет великая битва, еще страшнее, чем та, древняя. Люди разделятся: одни будут на стороне Вседержителя, а другие поддержат Заступника Мира. Но стьямма, рожденные Обитаемым миром, а не созданные Вседержителем, все до одного присоединятся к войску Заступника.

– Что говорит камень, Фьорвит? – обратилась к шаманке вождь Тьелвис.

Шаманка с распущенными волосами встала, загородив собой огонь открытого очага. В жилах Фьорвит текла кровь великанов, которая сохранилась без примеси человеческой с древних времен. Женщина казалась смуглее своих соплеменниц, скулы выделялись резче; волосы, которые она никогда не стригла, а лишь подравнивала каменным ножом, были черными и жесткими, как грива коня. Поверх шкуры рыси, убитой в древних лесах Альтстриккена, на грудь шаманки свисали несколько амулетов и – у единственной из всех женщин – ожерелья из зубов и когтей зверей, которые водятся в горных лесах и пещерах.

Под рысьей шкурой шаманка поглаживала широкой ладонью главную ценность рода – Малого Гриборкена – черного, с ладонь величиной дракона, родившегося из камня, но живого.

Фьорвит часто уходила из поселения. В трех днях пути стоял Мьокстен – Моховой камень – огромный камень-утес. Шаманка слушала камень, слушала горы, слушала все, что живет вокруг.

– Камень ждет, – голос шаманки в ответ на вопрос гулко отдался от стен пещеры.

– Что говорит Малый Гриборкен?

– Он говорит, что Великий Гриборкен видит тревожный сон…

Малый Гриборкен обитал под камнем в пещере шаманки. Одна шаманка наследовала другой, а Малый Гриборкен всегда оставался в племени. Люди зовут таких существ подкаменниками. В горах и пещерах Альтстриккена водится не один такой. Но каждый из них – Малый Гриборкен, родич Великого Гриборкена, который всю жизнь спит в глубине гор. У народа стьямма великая цель в веках – хранить Малого Гриборкена и знание о Великом Гриборкене, испокон веков спящем внутри горного хребта.

Маленький отряд стьямма отправился в путь по узкой тропинке среди покрытых мхом валунов и густого леса. Женщин и мужчин-воинов вела Дригген, внучка вождя, молодая воительница с короткими темными волосами, стянутыми в хвост. Воины стьямма не ездят верхом: когда-то они были слишком тяжелы для лошадей и привыкли использовать их только для перевозки поклажи. Навьюченных коней вели в поводу, шли быстро, почти без отдыха, неутомимые и выносливые.

Шаманка Фьорвит, хоть и была старше молодых воинов на добрые двадцать лет, шагала так же быстро, опираясь при ходьбе на каменный посох и поглаживая рукой на груди, под рысьей шкурой, Малого Гриборкена.

Яромир помогал Девонне – толок в ступке сушеные ягоды. Девонна жила теперь на заставе в крошечной каморке при лазарете. Туда переместились все ее запасы трав, грибов и кореньев из деревенского дома, все горшочки и деревянные песты и лопатки, которыми она успела обзавестись. Девонна не спускала глаз со своего сына: он уже топал сам и хватал ручонками все, до чего мог дотянуться.

Девонна готовила лекарства. Она не утратила способности исцелять наложением рук, но теперь это давалось ей не так легко, как раньше.

Раньше, когда Девонна была вестницей в маленьком сельском храме, изредка она исцеляла больных. Он знала, что, если она может кого-нибудь исцелить, значит, Вседержителю это угодно. Но чаще ему это было неугодно. Девонна понимала, почему. Страдания посылаются людям, чтобы они стали лучше, – это твердо знал любой вестник. Когда деревня возле храма опустела, а храм зарос кустами и обветшал, Девонна не смогла чудом исцелить и Яромира – бродягу, который случайно забрел переночевать. Ей пришлось заботиться о нем так же, как если бы она была просто человеческой женщиной, и ждать, пока к нему понемногу вернется здоровье. Только после возвращения на родину Яромир окончательно избавился от подхваченной им в скитаниях лихорадки.

Но теперь Девонна чувствовала, что исцеляет не волей Вседержителя, а какой-то своей внутренней силой. Вестница делилась ею, когда возвращала к жизни смертельно раненных бойцов, не позволяя им уйти в Подземье. Девонна уставала, но старалась не показывать слабости. Дружинники любили ее, звали заступницей, целительницей и хозяйкой. Она видела, как при ней у них теплеют взгляды и как наперебой они берутся ей услужить, стоит ей попросить о чем-нибудь.

Война сразу началась ожесточенно. Когда Яромир вернулся из похода против Кресислава – нынче даргородского князя, – у границ уже стоял неприятель. Девонна сказала мужу, что переселится на заставу: лечить.

Яромир тревожился за жену, пытался уговорить ее уехать с сыном. Но Девонна не согласилась.

– Не бойся, – сказала она. – Здесь, в лесах и на заставе, я как дома, и за сыном присмотрю, и буду постоянно видеть, что ты жив и здоров.

Среди лекарей, разведчиков и проводников на стороне Яромира было уже немало полукровок-земнородных. Приграничные леса сами стали живой заставой, обрели глаза, уши и язык, чтобы предупреждать о передвижении вражеских отрядов. Хмурый сын лесовицы по кличке Волчок так и не стал жить под крышей, предпочитая заросли, дупла и шалаши. Он постоянно менял места ночевок, неутомимо рыскал в окрестностях. Волчок и его собратья чувствовали и видели лес насквозь.

…Яромир осторожно потряс ступку, чтобы осыпался бурый порошок, приставший к стенкам. Девонна всегда была занята делом, и он вместе с ней брался за работу или качал на коленях полуторагодовалого сына.

– Я заставлю вардов заключить мир, – обещал он Девонне. – Чем дольше мы продержимся, тем меньше у них останется провизии для войска. Я знаю, король Hep хочет покончить с нами одним ударом. Он старается приблизить Конец, а то у них начнется голод. Может быть, я куплю мир, если пообещаю накормить его людей. Я дам им хлеба, но пусть они снова сеют и строят, а не воюют. И мы не должны быть ни в чем виноваты перед ними, – упрямо хмурясь, добавлял он. – Пусть варды знают, что нам не нужны ни земли, ни беды Анвардена.

Пленных было четверо. Их заперли в пустом погребе в дружинном доме за частоколом. Ров, ограда, сторожевые деревянные башни – все это было сооружено недавно, добротно и прочно.

Кашевар роздал дружинникам кашу. Почти половина стояла в карауле за частоколом, там они и ели. Остальные собрались в дружинном доме за длинным столом. Уже близилась осень, с начала лета застава сдерживала врага. Так же крепко стояли по правую и по левую руку крепости Гронск и Витрица. Яромир хотел удержать границу до конца страды, чтобы люди успели собрать урожай и спрятать за стенами Даргорода или в лесных тайниках. Тогда можно отступить и запереться в Даргороде. А до тех пор – держаться любой ценой.

Пленники в погребе не переговаривались. Двое из них прежде работали на строительстве храма, один бродяжничал, и только один еще до войны служил в войсках короля.

Строго обученная, искусная армия вардов была разбавлена насильно вооруженными толпами черни. Чтобы удержать порядок, королю пришлось призвать епископа Эвонда и его орден Жезла. «Хватит истреблять земнородных, – сказал Неэр. – Каждое лето их рождается еще больше. Я хочу, чтобы жезлоносцы занялись судьбами людей и принудили моих воинов к послушанию и чести. Среди них много швали, много подонков с улиц и дорог. Мне нужны твои каратели, магистр Эвонд, иначе гнусность этого сброда заразит все мое войско».

Четверо вардов сдались, чтобы в трудную минуту спасти свои жизни: они знали, что князь Яромир щадит пленных. Жезлоносцы объясняли: это потому, что богоборец способен околдовать человека. Потомок даргородских князей Кресислав собрался на поединок с Врагом Престола. И что? Сын погибели лишь поглядел ему в глаза, и Кресислав, вложив в ножны меч, покорно поехал за ним.

Пленники тревожились: неужто их тоже сейчас начнут околдовывать? Надо же: посмотрел человеку в глаза, – и человек вложил меч в ножны! Поэтому кто возвращается из плена – тех допрашивают жезлоносцы. Пытаются определить, завладел ли сын погибели их волей? Конечно, бывшие пленники клянутся, что ничего такого с ними не сделали. Ну, а как проверишь? Ведь если и сделали, они все равно будут клясться в том же. Кого-то из них потом вешают, а кого-то ставят во время боя в первые ряды. Поэтому из плена многие не возвращаются в войско, а идут бродяжничать и прятаться от короля Неэра.

«Люди редко бывают добры и справедливы по собственной воле». Эта мысль стала понятна королю Неэру еще в юности. «Принуждение людей к добру – неизбежный долг государя, особенно в суровые времена». Он стоял во главе огромного голодного войска, которое было развращено мыслями о мире, о враге, щадящем пленных, о хлебе, который они могли бы посеять и потом есть. Неэр ненавидел порочность народа. Когда-то он жаловался: «Простонародье никогда не было способно ничем пожертвовать». Чернь не хотела страдать, даже чтобы заслужить награду свыше!

Дружинники Яромира в застольном покое только взялись за ложки, как Радош вспомнил:

– А пленных-то кормили?

– Нет, надо им отнести.

– Еще прислугу приставить, чтобы им на стол подавала! – фыркнул Радош. – Обойдутся. Пускай идут сюда, берут миски и едят, пока каша осталась.

– Ну, возьми кого-нибудь да приведи их, – согласился Яромир.

Четверо пленных озирались всю дорогу от погреба до застольной, точно вот-вот ждали увидеть «чудовищ» или «великанов», которые, по словам пророчеств, должны драться на стороне богоборца. В горнице им сунули в руки миски и подвели к котлу с остатками каши, которые достались на их долю, дали по ломтю хлеба.

– Ешьте, а потом идите своей дорогой, – сказал им на языке вардов широкоплечий дружинник.

Он сидел во главе стола, пленники подумали: «Уж не сам ли?..» Они слышали, что князь всех северных городов одевается просто. Кто его видел, рассказывали, что почти всегда поначалу не узнавали сына погибели. «А они бы посмотрели, у кого на руках клейма», – мелькнуло у одного из пленников. Но дружинник во главе длинного стола был слишком далеко, чтобы разглядеть его руки.

Пленники молча взялись за еду. Было похоже, слухи не лгут, их жизни ничто не грозит. Грозит ли что-нибудь их душам, они не знали, но рассказы жезлоносцев казались сейчас пустым суеверием. Обычные люди сидят и едят кашу. Тот, во главе стола, видно, все-таки «сам», но у него простецкое лицо, и, хоть убей, не похож на врага.

Радош выпустил пленников за ворота заставы. Они вошли в лес и остановились, не зная, как теперь быть. Идти к своим они боялись из-за жезлоносцев. Остаться на севере, где можно было найти себе работу, было страшно из-за проклятья Вседержителя, которое тяготело над всеми этими землями: кто держит руку сына погибели, тот сам попадет в подземную тюрьму… Бывшие пленники растерянно совещались. Наконец они решили рискнуть и вернуться тайком в Анварден. Парень, который когда-то работал на строительстве храма, был тамошний. Он говорил, что в руинах, оставшихся на месте стройки, можно спрятаться от королевской службы.

Ночь накрыла стан вардов. Король Неэр вышел из шатра. Северные чащи густы и опасны. Земнородные твари рыщут там, в зарослях, и умеют отводить глаза караульным. Неэр много знал о них от магистра Эвонда, который советовал: «Если эта тварь спрячется, увидеть ее можно. Главное, не терять головы, государь. Человеческий взгляд разрушает их чары, стоит лишь посмотреть в упор на то место, где только что стояла земнородная тварь!»

В конце лета на небе мало звезд. Ночи все темнее, прохладнее. Не так далеко отсюда на заставе горстка северян преграждает королю вардов дорогу на Даргород… «Им придает сил отчаяние, они дерутся, как загнанные в угол звери», – объяснял себе Неэр.

Неэр одновременно нанес удар по Гронску, Витрице и по заставе, которую защищал сам сын погибели. «Разорение севера будет коротким и не причинит людям слишком много страданий, – думал Неэр. – Мы захватим их князя, совершим над ним суд – и придет время Конца. Кто, кроме князя Яромира, виноват в бедах северян? Он прикрывается ими, прячется за их спинами от возмездия. Если народ не понимает, что поддерживать Врага Престола – значит ставить под удар и себя, им придется расплачиваться всем вместе».

На Гронск Неэр послал своего друга Эймера Орис-Дорма. На Витрицу пошел лорд Торвар с приказом ударить потом по Залуцку. Сам Неэр пожелал сразиться лицом к лицу с богоборцем и двинулся на заставу.

Но приграничные крепости стояли насмерть, хотя и не они были главной опорой богоборца. Они только сдерживали вардов, а по-настоящему били их прячущиеся в лесах крестьянские ватаги. Отряды фуражиров, которые посылал Неэр в глубь страны, редко возвращались с добычей, а еще чаще пропадали совсем. Среди проводников и разведчиков лесных ватаг были те самые полулюди, которых в Писании называют чудовищами: дети лесовиц, дубровников, озерников, полевиц. Выследить их было еще труднее, чем местных мужиков, как свои пять пальцев знающих лес.

Неэру было бы не так досадно, если бы его замыслам препятствовал великий полководец. Но Яромир не делал ничего, что обличало бы в нем особый полководческий дар: обычная оборона обычных, какие всегда бывают на севере, укреплений. Его люди держались сплоченностью и упорством. Король видел, чего добивается Яромир. Там, внутри границ, людям надо было вырастить и снять урожай. До Неэра доходили слухи, будто бы поля на севере хранят полевицы, и земля родит хорошо.

Король в раздумье стоял у выхода из шатра. Промедление губило его. Несколько раз застава сына погибели почти оказывалась в его руках, но защитники умудрялись вновь потеснить вардов.

Скрипя высокими сапогами, подошел худощавый епископ Эвонд.

– Коварство врага превосходит все человеческие помыслы, мой государь, – пожаловался он. – Сын погибели борется с нами подкупом. Князь Кресислав продался ему за даргородский венец. Враг не брезгует подкупать даже простых воинов: наши пленные, которых он отпускает на свободу, подобны крысам, разносящим чуму. За пощаду и за миску похлебки они начинают рассказывать другим, что сын погибели – добрый человек!

В простой длинной рясе, под которой была кольчуга, с длинными жесткими волосами, магистр ордена Жезла напоминал Неэру паломника, пилигрима, проделавшего долгий и трудный путь. Круглые глаза епископа смотрели беспокойно.

– Ты прав, магистр, – устало ответил Неэр. – Ты прав… Одно только удивляет меня. Почему в сердцах людей так мало верности и чистоты? Почему так немногим хватает твердости бросить в лицо богоборцу: «Мне не нужны ни твоя пощада, ни твой хлеб! У подножия Небесного Престола я получу больше. А ты будь проклят навеки, ты не купишь меня своими благодеяниями!»

Неэр сжал кулаки, точно он сам сейчас говорил эти слова богоборцу.

– Они простонародье, государь. Жалкое быдло, – с презрительной усмешкой ответил Эвонд. – Их можно вынудить исполнять свой долг. Но их не вынудить быть мучениками.

Кресислав охранял Даргород, занимался укреплением крепостных стен и защищал окрестные деревни от разбойников.

Крес ожидал, что после разорения Ирменгарда и многих попутных сел ему непросто будет заслужить доверие даргородцев. Но о нем даже с каким-то уважением говорили: «Посовестился». В народе сложилась своя история князя Кресислава: о том, как он слушался приставленных к нему советников, натворил беды, да так, что сам посовестился и задумал перейти к Яромиру. Сочувственная молва тронула сердце Кресислава не меньше, чем разговор с Яромиром на переправе, где они съехались для поединка. Крес с рвением взялся за свое новое дело. Ему хотелось послужить Даргороду. Пусть люди видят, что не прогадали с князем Кресиславом.

Вместе с ним перешли к Яромиру остатки хельдских наемников. Их нанимал «вождь Крескьелв», и они остались ему верны. Прежде Крес обещал им в награду награбленную добычу. Но Яромир поменял договор. Он предложил хельдам уплату хлебом, а в будущем – выгодные условия торговли. Те посовещались… В поселениях на побережье Хельдвига у них были и храмы, и священники, и проповедники с запада. Но суровая природа давным-давно заставила этот народ побрататься с великанами и уживаться с морскими девами, поморницами, и таинственными громницами – летучими всадницами, которых можно увидеть в небе во время грозы. Вместе с темно-синими грозовыми тучами громницы промчатся по небесам и исчезнут неизвестно куда…

Князь Яромир – богоборец – не пугал хельдов. Голые скалы и черное бурное море были им роднее Небесного Престола. Они понимали красоту своей убогой и сирой земли, в благословенном краю им нечего было делать. Те, что пришли с Кресиславом, остались служить богоборцу. Недаром и в пророчествах говорилось, что северяне в большинстве будут за него.

Не покинул Кресислава и его стремянный. Ивор не хотел переходить на сторону сына погибели. Но ему больше некуда было податься.

Княжеский терем в Даргороде был разрушен во время даргородской смуты. Его не отстраивали, потому что были работы поважнее. Кресислав жил в трактире, в просторном покое, где, если надо, могла поместиться целая толпа ходоков из окрестных сел или строителей, укреплявших даргородские стены.