Текст книги "Небо и корни мира"

С тех пор Олверон много думал о возможности спасения для богоборца. Он столько читал о несчастном заступнике мира, что представлял его перед своим мысленным взором яснее, чем сам Яромир мог представить собственное лицо.

Дела правления никогда не занимали короля Олверона. В глубине души он считал, что безразлично, какие решения принимает король накануне Конца света. В это время если что-то и имеет смысл, то только личное спасение каждого и милость Вседержителя. Олверон передал корону племяннику, который считал иначе. Неэр думал, что долг и предназначение короля – повести за собой народ в сражение за Престол. А Олверон, уже в преклонных годах, затворился в монастыре.

Во всем мире начались голод и смута, потом война. Олверон узнавал обо всем только от послушника, который приносил ему поесть, и из бесед с настоятелем. Иногда приезжал король Неэр, пока не ушел воевать на север.

Все с большей горечью Олверон думал, что люди сражаются, страдают, совершают выбор, а он навсегда затерялся в сумрачной келье. А ведь именно Олверон поддержал когда-то Неэра, когда тот задумал под чужим именем отравиться служить в Даргород, чтобы в дни восстания богоборца оказаться в гуще событий.

Наконец однажды затворник и бывший король Олверон написал письмо, в котором говорилось о его добровольном уходе из монастыря. Старый книжник просил его не искать и напоминал, что Вседержитель каждому дал свободную волю, чтобы человек сам отвечал за свои дела, пускай и непонятные его ближним. Утром явившийся с завтраком послушник увидел письмо Олверона на столе в келье и отнес его настоятелю.

– Я читал о тебе в писаниях и во многих трактатах. Наверное, я знаю все, что когда-либо предсказывали или предполагали о богоборце. Однажды я понял, что слишком много думал о тебе: из-за этого у меня появилось то, что я должен тебе сказать.

Странника усадили за стол поближе к печке. Его сбитые, промокшие башмаки Девонна унесла сушить. Светло-голубые глаза Олверона еще слезились от холода и ветра, под которым он шел много дней; совсем поседевшие волосы, коротко подстриженные в монастыре, отросли за время пути и обрамляли его изможденное лицо. Девонна налила в кружку дымящегося целебного травника и поставила перед ним вместе с миской каши. Олверон отогревал о кружку свои покрасневшие от холода пальцы.

Его взгляд остановился на раскрытой книге, которую освещала оплывающая свеча.

– Что ты читаешь, князь? – спросил он Яромира.

– Я учусь, – ответил тот.

– Зачем? – спросил Олверон. – Ищешь способа победить?

Яромир не ожидал, что из его занятия гость сделает такой вывод.

– Да нет. Учусь… учу себя, вот и все, – неумело объяснил он. – А зачем ты, лорд Олверон, осмелился на такой трудный путь до самого Даргорода?

Яромир поверил, что перед ним не безумный бродяга, а на самом деле бывший король. Поверил на слово – потому что глаза чужака глядели правдиво и здраво.

– Я хотел уговорить тебя совершить великую жертву ради людей, – просто, как о давно обдуманном, сказал Олверон. – Последние дни Обитаемого мира стоят людям очень многих страданий. Ты успешно обороняешься от короля Неэра. Этим ты продлеваешь последние дни. Нищета и разруха усиливаются. В войну втягивается все больше народа. Отчаяние, голод и страх порождают невиданные преступления. Ты должен пожалеть людей. Неужели ты думаешь, что на самом деле победишь Вседержителя? Он испытывает нас и молчит, не совершая ни единого чуда. Ты обольщаешься верой в успех. Глядя на тебя, обольщаются простые люди. Они думают: князь Севера побеждает в боях, в его краях строят дома и пашут землю, у него самого родился сын. Ты грозишь Вседержителю у дверей опустевшего храма. Люди начинают верить тебе и идут на гибель. Но так сложилось, что именно ты мог бы совершить подвиг, равного которому не совершал еще ни одни человек на свете.

– Какой? – спросил Яромир.

– Ты бы мог принести себя в жертву за всех людей, – произнес Олверон, вглядываясь в лицо князя Севера. – Ты ведь человек, а не порождение тьмы, как о тебе говорят слепцы и невежды. Я знаю писания и все известные глоссы, везде богоборец называется человеком. Это означает, у тебя есть свобода выбора, как у любого из нас. Ты в силах прекратить и войну, и последние мучения мира. Сдайся… отдай себя на суд верных Престолу людей. Да, тебя осудят на смерть, и этим ты приблизишь Конец. Да, тебя ждет тюрьма в Подземье, самые страшные нижние ярусы. Но скольких ты спасешь этой ценой! С тобой на земле закончится соблазн, доверившиеся тебе, быть может, успеют раскаяться. Ненависть, разруха и нищета канут в бездну вместе с Обитаемым миром. Настанет благословенное Царство Вседержителя, в котором восторжествует наконец его воля. – Олверон склонил голову. – Я понимаю… Ты думаешь: что за дело до этого будет мне самому на нижнем ярусе подземной тюрьмы? Я сам не знаю, почему я осмеливаюсь просить тебя об этом. Но, может быть, видя твою любовь к людям, Вседержитель смягчится и к тебе. Я не смею надеяться. Но сверх надежды во мне живет дерзновение о твоем спасении.

Яромир глубоко задумался. Они с Олвероном сидели за столом, глядя друг на друга через свечу.

– Ты ошибаешься, лорд Олверон. Если меня казнят, начнется Конец. Воинство небожителей сойдет на землю и всякое такое… Я про это читал. Но за Обитаемый мир заступятся князь Влашко и храбрые звониградцы. Будет держаться Крес – не мой маленький сын, а даргородский князь – и его дружина. Люди не за меня дерутся, лорд Олверон. Они сражаются за наш мир, который им больше по душе, чем чужой человечеству свет Престола. Не они со мной – понимаешь ли ты это, – а я с ними. И я останусь с ними до конца, каков бы он ни был… Да и вот еще что, лорд Олверон, – Яромир помолчал. – Я не верю, что мы бессильны.

Из-за тонкой перегородки вышла Девонна. Она укладывала спать Кресислава и тревожно прислушивалась к доносившимся до нее голосам. Вестница подошла к столу и осталась стоять перед Олвероном в свете оплывающей свечки.

– Я все слышала, – сказала она. – У нас тесно, и поэтому все было слышно. Ты говорил о моем муже, лорд, – взволнованно обратилась Девонна к Олверону. – О его жизни и смерти, о его вечном наказании. Поэтому и я могу сказать свое слово.

Девонна продолжала, не отводя взгляда от печального лица гостя:

– Люди сделали выбор, и им есть, за что воевать. Но в мире живут не только люди. Я была вестницей Престола. Теперь я говорю как вестница мира, который зовет Яромира Заступником и надеется на него. Обитаемый мир, его земнородные дети, и полукровки, и великаны-стьямма – у них есть и разум, и воля, и душа. Но они не созданы Вседержителем и не нужны ему в его царстве. Они ждут от Яромира защиты, а не жертвы, которая ускорит лишь спасение верных Престолу, а им нанесет последний удар. И нашему сыну тоже. Согласившись с тобой, лорд, Яромир оказался бы не защитником мира, а встал бы на сторону его губителей. Я предостерегаю его от этого шага, к которому ты призываешь его из любви к части живущих на свете людей. Хотя и тогда я бы пошла с Яромиром на нижние ярусы Подземья.

Часть 6

По темной воде озера медленно плыл венок из белых цветов. Не тонул. В воде, как в зеркале, отражались луна и звезды, стоявшие над озером, и венок, проплывая, улавливал их отражения. Следом плыл второй венок. В обрамлении лепестков то светилась лунная дорожка, то поблескивали искры звезд. В заводи плескалась рыба.

С берега слышался смех:

– Смотри, твой венок поймал луну!

– А твой – большую звезду!

Неясные фигуры отражались в воде у берега: взявшись за руки, у самой кромки стояли двое. У девушки – ожерелье из кувшинок, распущенные волосы усыпаны блестками светлячков, простое белое платье украшает пояс из травы. У юноши в руках тростниковая дудка.

Они оба следили за венками, а потом юноша начал играть медленную мелодию. Из воды высунула блестящую мокрую голову водяная крыса, вокруг нее разошлись круги. Девушка стала медленно танцевать, кружась у самой кромки воды, потом ступила на воду – и продолжала танец уже на воде. Вдруг оба замерли, мелодия смолкла, девушка быстро вернулась на берег.

– Там кто-то есть!

Тьма была темнее, чем ночь, чем сумрак самой глубокой подземной пещеры. Не было неба, и беглецу даже казалось, что нет земли под ногами. Среди этого мрака тускло горел факел в его в руке, дрожа и каждый миг грозя погаснуть. Казалось, тьма вот-вот поглотит жалкий огонь. Света хватало, только чтобы видеть на шаг вперед.

Во тьме легко было сбиться с пути. Овраги и рвы пересекали голую равнину. Ни травинки, ни ручья не могло быть на этой земле – ничего, чем утолить жажду и голод. Впрочем, он не ел и не пил уже много лет и знал, что не может умереть от этого.

Присев отдохнуть, человек от усталости ненадолго впал в забытье. Факел погас. Беглец очнулся, ощутив, как наваливается черная тьма. С усилием заставил себя встать. Нащупал рукоять еще одного факела, а использованный зашвырнул во мрак. Если он и упал где-то неподалеку, этого было не услыхать. Тьма глушила все звуки. Но пора было идти. Хоть ползти, нащупывая дорогу руками…

Идущий во тьме сделал несколько шагов. И вдруг на него обрушились звуки. Плеск воды, шелест ветра в ветвях – ему показалось, что он оглох от них, так неожиданны они были во мраке. Но и мрак уже расступился. Путник несколько раз зажмурился и снова открыл глаза. Вокруг стояла ночь – светлая летняя ночь, над головой вместо черной бездны горели звезды и луна, а впереди, среди неясных очертаний живых колышущихся деревьев, блестело озеро. И где-то совсем рядом, под ногами, журчал быстрый ручей. «В Подземье нет звезд! Это морок. Здесь не может быть неба!» – бормотал беглец, а сам оглядывался в поисках ручья. Упав на колени, в мягкий, живой мох, он опустил лицо в быструю воду и пил долго, не веря сам себе и повторяя мысленно, что это, должно быть, ловушка, коварная западня. Или это свобода? Но нет, у выхода из Подземья должно быть болото, там стоит вечный туман.

Человек не замечал, что из ветвей ивы на него смотрят две пары глаз. «Черный! Чужой!» – одними губами со страхом повторила несколько раз девушка, когда пришелец поднял наконец от ручья мрачное, темное лицо, на котором глаза казались пустыми впадинами, как глазницы у скелета.

Когда пришелец встал на ноги, девушка вздрогнула и прижалась к своему другу. Чужак был огромного роста, со всклокоченными, спутанными темными кудрями. Грязная одежда висела лохмотьями, вместо пояса стан обмотан цепью, а в руке железный крюк – страшное, невиданное оружие.

Озираясь по сторонам, чужак пошел к озеру. Юноша и девушка скользнули в зарослях следом за ним.

– Он печальный, – наконец пришла к выводу девушка.

На угрюмом лице человека стояла печать вековой тоски. Настороженно прислушиваясь к звукам ночной жизни, он шел по мягкому мху. В кустах крикнула ночная птица. Ветер донес запах цветов. Человек остановился у одной из ив, ощупал руками кору, сорвал стебель осоки. Все было живым. Небо над головой не исчезало. Созвездия не были похожи на земные, но путник думал: «Может быть, я просто забыл, какие они там? Ведь столько веков прошло». Казалось, кто-то повесил в небе звезды, просто играя и забавляясь, пытаясь создать причудливый рисунок.

Обходя озеро, человек не знал, сколько он уже провел времени здесь, среди этого островка ночной жизни? Созвездия в небе не двигались. Луна, кажется, опустилась ниже – но действительно ли там запад и настанет ли рассвет? В зарослях запели птицы. Утро? На горизонте посветлело, засветилось зеленовато-розовым, звезды чуть померкли. Но вот птицы смолкли, и снова сгустились сумерки. Волны плещутся о берег, в траве шуршит ящерица. Человек опустился на мох, прислонившись спиной к прибрежному валуну. Легкий ветер шевелил его волосы. Он сам не заметил, как уснул. Проснулся он от капель легкого, освежающего дождя. Дождь прекратился, как только человек протер глаза, – и увидел перед собой на мху большой лист лопуха с огромными бледноватыми ягодами земляники и черники.

– Кто здесь?! – сиплым голосом крикнул он.

Только ветер шумел в тростнике. Путник съел ягоды, совсем не насытившись. Ночь сменилась кратким предрассветным временем, когда пели соловьи, а потом снова опустилась на озеро. У беглеца было мало времени. Осматривая лес, он заметил сухие ветки. Наломав их на факелы, он с тоской взглянул последний раз на блестевшее под луной озеро и пошел от него прочь, в сумерках пробираясь между стволов деревьев, напрямик через заросли, перешагивая через ручейки. Звуки исчезли внезапно. Вместе с ними исчезло небо, словно кто-то стер его тряпкой, и снова над головой зияла беззвездная бездна. Вокруг не было ни леса, ни ветра, ни светлой летней ночи. Только прежняя тьма…

А хозяева озера сидели на мху у ручья. У них стояла теплая светлая ночь. В полумраке над кронами деревьев носились летучие мыши.

– Он ушел туда, где темно, – говорила девушка, доплетая венок из ночных фиалок. – Ты не знаешь, почему вокруг так темно? Как ты думаешь, Райн, он еще вернется?

Девушка встала и сделала несколько шагов от озера, туда, где поросший цветами холм у ее ног обрывался в ничто.

– Не ходи туда, Май! – с тревогой окликнул ее друг. – Вдруг ты потеряешься одна? Наверно, он вернется обратно. Там же ничего нет.

– А может, он сделает себе дом, как мы? – возразила девушка. – Помнишь, здесь тоже ничего не было, когда мы пришли. А потом ты сделал озеро, ручьи, рыбу и водяную крысу, небо, облака и дождь… – начала перечислять она.

– А ты – лес, траву, птиц, луну и звезды. Жаль, мы не подсказали ему, чтобы он поселился рядом.

– Откуда он взялся, как ты думаешь?

– Не знаю! Ведь и мы не знаем, откуда взялись. Откуда мы здесь, Май?

– Я не помню, – засмеялась девушка, надевая венок на светлые волосы.

Теплым днем в Даргород прискакал Мирко. Он привез радостные вести: Звониград снова в руках князя Влашко. Южные рубежи укреплены. Мирко пришлось несколько раз от начала до конца рассказать о сражении: первый раз – Яромиру, другой – в дружинном доме, третий – в семье хозяйки Кейли, к которой он забежал сразу же, как освободился. Мирко привез хозяйке подарок – пестрое, как летний луг, тканое покрывало, и резной костяной гребешок для Лени. Мирко ехал с войны, его небогатые подарки были только знаком, что он помнит свою вторую семью.

– Кто же это соткал тебе? – Кейли со знанием дела разглядывала и ощупывала покрывало. – Не невеста ли?

Мирко улыбнулся:

– Мать. А невеста-то… Она Звониград защищала вместе со мной.

Кейли позвала гостя за стол. Мышонок, затаив дыхание, ждал историй про битву. Мирко повел речь о том, как обоз и сопровождавший его отряд великанов ночью подошли к морю. Со стороны побережья в катакомбы под городом вел тайный ход. Всю ночь великаны и воины князя Влашко разгружали обоз. Потом в большой подземной галерее чернобородый князь при свете факелов объяснил, что надо делать.

– И вот, матушка, через три дня наши подготовились и ночью вышли из катакомб…

Мирко и в бою оставался гонцом при князе. Влашко послал его сперва к отряду, который вышел у восточных ворот, с приказом пробиваться на площадь, потом – еще по разным делам, и, наконец, к великанам. Князь знал свое преимущество. Врагу неизвестно, где его главные силы, а звониградцы в ночной тьме не заблудятся на родных улочках: когда нужно – придут на место самым коротким путем. Только великанам в городе нужен был проводник. Князь отправил к ним Мирко, а сам вступил в сражение на просторной городской площади.

Великаны кинулись в бой, как сходит лавина в горах Альтстриккена. Их вела могучая женщина – вождь Тьелвис. Ее внучка Дригген, совсем молодая, с короткими темными волосами, стянутыми в хвост, защищала свою суровую бабку сбоку. Мужчины и женщины стьямма плечом к плечу в полном безмолвии, под топот собственных ног, врубились тяжелыми топорами в ряды врагов.

Звониград находился в руках у трех объединившихся князей Соверна. Воины из Оргонто, Флагарно и Селлы, захватив в свое время крепость, показали великодушие. Они мало бесчинствовали, не проявляли особой жестокости к «народу богоборца» и поэтому не вызвали к себе непримиримой ненависти горожан. В бою они дрались упорно и храбро, и, впечатленный их отвагой, Влашко предложил совернцам почетные условия сдачи: покинуть город, не складывая оружия. Князья приняли условия и отступили, оставив звониградскую землю ее защитникам.

А на востоке шла страшная смута. Столкнулись город против города, племя против племени и семья против семьи. Этеран воевал с Хиварой за источники воды. Несколько богатых оазисов стали причиной спора партегранского шаха и пустынников-хузари. Малейшее различие в вере, в исполнении обряда служило началом войны на уничтожение. Расставшись с Яромиром, Джахир вместе с певцом Нимраном шесть лет странствовал по этой политой кровью земле. Иногда их спасало то, что бродячий певец во всех странах востока считается неприкосновенным: он «мэшиг», безумец, живущий в мире грез. Иногда – красноречие и дорожный опыт Нимрана-саби, умевшего поладить со встречными. А иногда – лишь мужество и воинское искусство Джахира.

Нимран учил его игре на двухструнной лютне – дияре, – пению и искусству стихосложения. «Ты должен чувствовать свой дияр и уметь найти любой лад с закрытыми глазами», – говорил мастер. Часто Нимран задавал урок, коротко бросив: «Хамсин» или «Ночь». Джахир закрывал глаза и внутренне слышал звуки пустынного ветра или вой шакалов ночью под звездами, шорох песка под брюхом скользящей во мраке змеи, видел тени барханов под луной – и играл это. Он старался передать силу урагана или тишину и покой ночи. «Ты должен уметь сыграть все, что вокруг, – говорил Нимран-саби. – У мира есть душа, и язык у него есть, он говорит с людьми. Стань голосом мира». Джахир играл, и ему казалось, что он знает, как зарождается в пустыне день, как бьет в оазисе ключ, как идет на рассвете на охоту желтый лев. «Но и у души человека есть голос, хотя часто люди не слышат друг друга. Ты должен уметь сыграть и душу человека. Должен уметь сделать песню из любого слова, из всякой новости, услышанной на базаре, – говорил ему Нимран-саби. – Одиночество, радость путника при виде зеленеющих пальм оазиса, ярость битвы, тяжесть труда, страх смерти – все это ты должен сыграть и спеть».

Часто у дорожного костра они вели беседы о жизни разных племен, о вере, о мироздании. Нимран был убежден, что люди – дети Обитаемого мира, у подножия Престола они не будут счастливы никогда.

– Говорят, люди ведут род от падших небожителей. Но мы не похожи на небожителей. Если наши предки и были ими, Обитаемый мир переплавил нас, пересоздал. Благословенный край Вседержителя – чужбина для нас. Те, кто рвется туда сейчас, ищут спасения от нынешней бедности и невзгод. Но мы не сможем жить без этого палящего солнца, которое сделало нашу кожу смуглой, без лая шакалов по ночам, без благоговения перед глотком воды, утоляющим жажду. Вседержитель не сумеет уничтожить Обитаемый мир, пока не убьет его в каждом из нас. И, поверь, когда придет время этого последнего Конца света – в нашей душе – нам будет стократно хуже, чем пленникам Подземья.

Нимран-саби умер от укуса змеи, которая ужалила его во сне во время ночлега в пыли у дороги. Джахир остался бродячим певцом, и на пороге Конца пел обо всем, о чем научился петь.

Он уехал на север не только с мыслью послужить Омиру-саби. Джахир поверил Нимрану, что люди в мире – не жалкое искажение замысла Творца, не его падшие творения, а новый, свободный род. И целью его не может быть исполнение воли Вседержителя и обеспеченное Господом счастье у подножия Престола. У людей другая цель. «Какая?» – думал Джахир. Он и собирался об этом узнать, сражаясь за Обитаемый мир.

На севере Джахиру жилось трудно. Здесь все было не так, как он привык: от одежды, что носили люди, до пищи, которую ели. Хузари плохо понимал местную речь. Девонна всегда готова была позаботиться о нем, но Джахир ее избегал: законы востока не позволяли Джахиру запросто видеться с женщиной. Из-за этого юноша мало бывал в семье Яромира и только сопровождал своего «саби» по делам службы.

Элстонд тоже никак не мог выучить здешний язык. Он сочувствовал Джахиру и звал его обедать к матушке Кейли.

– Если что, матушка тебе и рубашку починит, – говорил он на наречии вардов. – Чего-нибудь нужного нет своего – заходи к нам, может, у нас найдется. Все-таки семьей живем…

Элстонд не сомневался, что Джахир его как-нибудь поймет. Что тут непонятного, если зовут в дом и если Кейли сама, подметив непорядок в одежде гостя, распоряжалась: «Снимай: рубаху Нейви тебе дам, а твою заштопаю и постираю!» По сложению Нейви был больше похож на Джахира, чем широкоплечий молодец Элст. Помогая матери, Лени сшила гостю пару сменных рубашек и подбила мехом дорожный плащ. Хозяйка Кейли отнесла подарок Джахиру.

– Вот, возьми. Это тебе, видишь? – Она показала жестами, зная, что он не понимает ее языка.

Джахир смущался, но в шумном семействе Кейли чувствовал себя все же свободнее, чем рядом с прекрасной вестницей, женой Яромира. Юноша опустил голову перед почтенной хозяйкой, подбирая в уме слова благодарности.

– Носи на здоровье. Пойдем-ка за стол, – улыбнулась Кейли, избавив его от необходимости благодарить.

В те дни у славной хозяйки появилась еще одна забота: бывший король Олверон. В первую ночь, после долгого разговора с Яромиром и Девонной, Олверон у них и переночевал. Но за тревоги и тяготы дальней дороги старый книжник расплатился здоровьем: болели ноги, начало сдавать сердце. Хозяйка Кейли, которой Девонна сразу сказала, кто этот бродяга на самом деле, всплеснула руками. Бывший король в народе считался чудаком, но его не за что было ненавидеть, и время его правления было легче времени Неэра.

Кейли забрала своего бывшего государя к себе. Она сама перестирала и починила его износившуюся одежду, подобрала и подшила сменную, взяла у Девонны травы, помогающие при болях в сердце, и сама их заваривала по часам, как научила небожительница. Она все боялась, что бывшему королю недостает привычных удобств, слишком скуден обед, жестка постель. Олверон убеждал хозяйку, что долго жил затворником и не нуждается в мягких перинах.

Через неделю к бывшему королю заглянул Яромир. Стояла теплая, но еще сырая погода, и Кейли с утра натопила в комнате печку. Яромир увидел на полу у лежанки старика подстилку под ноги, а на окне – чистую занавеску. Олверон сидел за столом и читал. У него в руках была не книга, а рукопись Нейвила, его поэмы. На столе дымилась кружка с травником.

– Что, я не помешал, лорд Олверон? – спросил в дверях Яромир.

– Проходи, князь, садись, – ответил книжник, глядя на него отсутствующим взглядом: Олверон не знал, что перед ним и есть герой поэмы молодого стихотворца, и был поглощен внутренним созерцанием поэтического образа.

– Я вот по какому делу, – усаживаясь на лавку, сказал Яромир. – Как мы будем теперь с тобой, лорд Олверон? Не идти же тебе одному в обратный путь. А просить короля Нера, чтобы прислал за тобой своих рыцарей, – это гонца к нему надо слать. Дорога далекая, опасная. Пожалей гонца. Мы осенью идем в поход на Престол. Ждать осталось недолго. Поживи пока в Даргороде. Чем тебе тут плохо? Думаю, к будущей-то весне все наверняка решится: стоять ли миру, или мне греметь цепями в подземной тюрьме. Так зачем же зря посылать письмоносца, чтобы он только измучился и головой рисковал?

Олверон покачал головой:

– Ты прав, князь Севера, подождем конца. Я буду молить Вседержителя о… – он чуть не сказал: о тебе, о твоей удаче, но виновато улыбнулся и умолк, понимая, как это неуместно.

Яромир тем временем собирал войско, чтобы идти в Подземье. Он отбирал лучших, которые и против демона, и против небожителя выстоят, не побегут. Радош разослал гонцов по всему северу. В Даргороде Яромир испытывал желающих присоединиться к дружине, и для принятых тут же начинались учения. Из Звониграда вернулись великаны. Мало того, приехал сам храбрый князь Влашко с двумя сотнями отборных бойцов. Яромир с Девонной и вся дружина встречали его у городских ворот. Горожане тоже сбежались смотреть на звониградского витязя. Влашко соскочил с седла, они с Яромиром обнялись, как братья, которые не виделись несколько лет.

Войско росло и готовилось к осеннему походу. Яромир, как в юности, целыми днями теперь пропадал на ристалище. Он сам учил мечников. Перед походом Яромиру пришло в голову провести игрища, и он назначил день – осеннее равноденствие. Как раз закончатся все полевые работы, пускай народ соберется на праздник. Давно ведь не праздновали из-за войны. Провести игрища, показать себя, проститься – и в поход.

Кресислав, уже почти выздоровевший после ранения, с нетерпением ожидал, когда ему можно будет присоединиться к общим делам. Стремянный Ивор – и тот теперь был занят целыми днями. На ристалище он учил новых дружинников верховой езде и сам готовился к тому, чтобы участвовать в конном состязании на игрищах. Лекарка Ликсена тоже не страдала от безделья. С Девонной и с Лени они составляли лекарства для будущего похода.

Вечером Кресислав жадно расспрашивал своего стремянного о новостям.

– Ну, брат Ивор, что там, на воле?

За дверями его покоя и за воротами двора все казалось ему волей, он так и говорил. Ивор начинал рассказывать, потом вдруг добавлял:

– Люди похожи на лошадей, мне все время так кажется. Знаешь, караковый жеребец, зовут его Сокол? Проскакал я на нем – ух как он мчался! Конь-огонь, еле остановил! Ну, и сразу о тебе вспомнилось.

Крес засмеялся:

– А, к примеру, Яромир? Он на какую лошадь похож?

– Он… он похож на крестьянскую лошадь, на тяжеловоза, – сказал Ивор. – Гнедой с чалостью, это из-за его седины…

– А ты сам?

Ивор задумался, усмехнулся.

– Я, наверное, вороной рысак. Хозяин велит – буду бежать, пока не паду.

Он в самом деле так думал. Ивор говорил искренне. Он чувствовал, что не знает, куда податься без Кресислава, что делать на свете одному, и поэтому ему казалось, что всей его жизнью управляет преданность.

– А вот что… – Крес немного замялся, не сразу решаясь спросить. – А Ликсена – она какая была бы лошадь?

Ивор догадался, что Кресу хочется, чтобы он похвалил Ликсену, и ответил:

– Она рыжая, чистокровная верховая – норовистая, как ты, и резвая.

Стремянный увидел, что угодил своему князю: Крес заулыбался:

– Здорово ты это придумал – что люди похожи на лошадей.

Над степью низко плыли клочья тумана. Спускалась ночь. Рыцари в темных плащах у костра молчали. С каждым днем страх все больше сковывал и обессиливал их.

Всю весну и начало лета они были в пути. Король Неэр и епископ Эвонд призвали их, когда войска вернулись в Анварден. Король Неэр молчал, плотно сжав губы, епископ Эвонд был возбужден. Более двухсот жезлоносцев высокого ранга стояли, склонив головы в знак почтения к королю и магистру, среди огромного зала со стрельчатыми окнами.

– Приближается страшный суд, – говорил Эвонд, беспокойно шагая по мраморному полу. – Сын погибели изгнал с севера богоизбранную власть, разрушил храмы и алтари, разграбил чужое имущество! На его совести – слезы вдов и сирот, которые лишились защиты благородных и опеки имущих сословий! Опора его власти – ублюдки земнородных, неверные слуги, плохие работники, всякая голь и шваль! Уже не последние годы – истекают последние месяцы! От нас зависит опередить Врага Престола, встретить его у Небесных Врат и нанести последний удар. Но после того как много веков назад Ормин ушел из этого мира, никто не ходил его путем, поэтому нам неведом вход в Подземье. Известно лишь, что это – в Волчьей степи. Прежде чем идти туда с войском, нужно доподлинно знать, где сокрыт вход. У вас достаточно времени, чтобы разведать и вернуться обратно. Вы – лучшие, вы – храбрейшие воины Престола. Многие из вас могут не вернуться. Никому не ведомо, какие полчища нечисти заполонили степь. Там, в преддверии преисподней, особенно могущественны силы зла. Но всякий погибший или пропавший в этом походе обретет славу и великую награду. Знайте же, что от вашей храбрости и веры зависит…

Голос Эвонда становился все выше, и казалось, что сейчас он сорвется. Жезлоносец Клевен с непроницаемым лицом стоял позади других. Побывав в плену у Врага Престола, он стал еще более замкнутым. Из двухсот достойных, предоставленных ему магистром, король Неэр хотел выбрать дюжину достойнейших и отправить в опасную разведку. Клевен был уверен, что станет одним из них.

Так и вышло. Вскоре маленький отряд отправился в Волчью степь, в надежде, что им удастся узнать, увидеть, угадать или выпытать у местных кочевников дорогу к воротам Подземья.

Степь была живой и чужой. Жезлоносцы за годы служения ордену научились обнаруживать присутствие нечисти. Но здесь не просто водились земнородные – казалось, они были повсюду. То перед конным отрядом вдали возникала неподвижная серая фигура, то в воздухе кружили стаи светящихся бабочек, то под ногами коней вились темные воронки пылевых вихрей. По ночам вокруг стоянки в ковылях встревоженно вспыхивали чьи-то глаза. Это были не звери, а земнородные обитатели степи – ковыльницы.

Каждый в отряде все сильнее ощущал свою затерянность и одиночество. Чудилось, Вседержитель никогда не заглядывает в эти края. Степь жила своей жизнью. Клевен несколько раз рубил мечом крутящиеся вихри или посылал стрелу в тех, чьи глаза сверкали в ковылях; он желал показать, что за жезлоносцами стоит сила. Степь же, похоже, даже не заметила потери.

Изредка отряд встречал стоянки кочевников. Кочевники указали направление – к горам. Рыцарь, немного выучивший перед походом местный язык, служил переводчиком.

– Зачем вы едете в плохое место? – спрашивали кочевники. – Разве вы пришли освободить предков? Там всегда туман. Ноги вязнут в болоте. В урочище есть большая черная дыра в земле, и страшные демоны подстерегают там. Они хотят схватить человека и утащить под землю.

– Вот уже в котором стойбище поминают об этих демонах, – хмуро говорил переводчик. – Но хвала Вседержителю, что мы напали на след.

Все были угнетены, несмотря на успех поиска.

– Мерзкое место, – переговаривались рыцари у костра. За день пути глаза уставали смотреть на бескрайнее море ковыля, по которому бесконечно и однообразно гонял волны ветер. – Здесь нельзя жить человеку.

– А ублюдки земнородных в их стойбищах?! Каждый пятый ребенок – с острыми ушами. И ни одного священника, ни одной часовни или алтаря на всю степь.

И действительно, кочевники не делали различия между людьми и полукровками. Те жили в их юртах, как обычные дети. Видно, связи с земнородными считались у степняков обычным делом.