Текст книги "Последние Каролинги – 2"

И протянула навстречу ей дрожащие руки. Азарика сжала их в своих, и Деделла почувствовала, что руки королевы, хотя и лишенные мозолей, сильнее и тверже ее грубых крестьянских рук. Азарика же подумала, что этот жест до странности напоминает вассальную присягу. И что она снова начинает мыслить категориями воинскими и государственными, что сейчас неуместно. Не выпуская рук Деделлы, она окликнула:

– Винифрид!

– Да, крестная? – мальчик встал с пола и подошел к ней, отряхивая одежду.

– Поздоровайся со своей тетей, крестник.

– Моя тетя – сеньера Гисла.

– Госпожа Гисла только вскормила тебя. А это твоя родная тетка, сестра твоего отца. Ее зовут Деделла… – терпеливо объясняла Азарика.

Вырвавшись от королевы, Деделла кинулась к ребенку, бросилась перед ним на колени и обняла.

– Мой мальчик! Как давно я мечтала увидеть тебя, даже не надеясь на это! Ты – моя родная кровь, ближе тебя у меня никого нет…

Мальчик, набычившись, отстранился от нее и посмотрел на королеву:

– Крестная хочет отказаться от меня?

Тут уж смутилась Азарика. Они с Деделлой переглянулись, ища друг у друга помощи, а потом, как по команде, взглянули на Авеля, но тот лишь глубже натянул на лицо капюшон.

Неловкость разбил Ги, все это время внимательно наблюдавший за происходящим. Он подошел к своему названому брату и положил руку ему на плечо:

– Винифрид! Я забыл показать тебе новорожденных жеребят. С утра я уже был на конюшне, а ты еще спал. Можно, мама?

Азарика с облегчением кивнула. Кликнула Вульфгунду и сказала:

– Позови Гонвальда и Гуго из стражи. Пусть проводят мальчиков в конюшню…

Когда дети ушли, Азарика успокаивающе сказала:

– Ему потребуется время, чтобы привыкнуть к тебе…

– Значит, ты не будешь запрещать мне видеть его?

– Ну конечно, нет. Почему?

– Он растет, как принц, а я простая крестьянка…

– Принцам надо побольше знать о простых крестьянах, и тогда в мире будет меньше бед.

Рассуждение это было непонятно Деделле.

– Он такой большой! И так похож на моего брата…

Королеву вовсе не тянуло к воспоминаниям подобного рода, и она перебила Деделлу:

– Расскажи мне лучше о себе. Где ты живешь, как устроена, есть ли у тебя какое-нибудь достояние?

Попутно она распорядилась, чтобы Ригунта принесла ее гостям чего-нибудь освежиться. Сама она редко пила что-нибудь, кроме ключевой воды, но Деделла нуждалась в успокоении.

Услышав о ее житье-бытье на подворье святой Агнессы, Азарика сказала:

– Там ты, конечно, оставаться не можешь. Хочешь, я дам тебе место при себе?

Прежний испуг вновь вернулся к Деделле, и она ответил привычной фразой:

– Как можно? Я простая крестьянка…

Азарика уловила в этом некую фальшь и заметила довольно жестко:

– Я была меньше, чем простой крестьянкой, когда стала королевой. Так в чем дело?

Деделла опустила голову. Потом снова подняла, и ее голубой глаз уставился в глаза Азарики.

– Дело в том… что я боюсь короля.

Азарике нечего было ей ответить. Именно ей. Как могла объяснить она, никогда не знавшая материнской ласки, что впервые в жизни изведала, что значат настоящие нежность и забота рядом с этим человеком – Деделле, чью семью великие цели Эда просто стерли с лица земли, а сама Деделла смотрит на мир одним глазом только потому, что подвернулась Эду под руку в недобрую минуту. Она бы не поняла. Никто бы не понял. Азарика и сама этого не понимала.

– Так что же нам делать?

Деделла посмотрела на Авеля, поскольку лучше было бы начать ему, но, видимо, его мысли не поспевали за ходом разговора.

– Так поскольку я крестьянка, я бы ей и осталась. Лишь бы мне было позволено жить неподалеку и порой видеть племянника.

– Да! – Авель, наконец, вспомнил, что ему втолковывал Фарисей. – Деделла могла бы что-нибудь поставлять монастырю… если бы у нее была своя земля.

– Что ж вы сразу не сказали? Ты просишь земельного пожалования?

– О, совсем небольшого, моя госпожа! – воскликнула Деделла, вспомнив мытарства матери и брата у принцессы Аделаиды. – Достаточно, чтобы могла прокормиться я одна.

– Ну, это значит – дом, пастбище, корова – а лучше несколько… Ригунта! Позови Феликса. Пусть составит жалованную грамоту.

Явился нотарий Феликс со своими свитками и чернильницей, и, узнав, в чем суть дела, начал доказывать, что ни о каком аллодиальном дарении не может быть и речи, поскольку все королевские земли вокруг Компендия, если это, конечно, не лесные чащи или каменистые пустоши, уже имеют своих держателей, и смена таковых вызовет целый обвал неприятностей.

– Феликс, – сухо произнесла Азарика. – Я взяла тебя на службу, потому что ты показался мне лучшим из вашей братии. А ты запеваешь вечную вашу песню от сотворения мора. Я что, веду речь о городе с правом сезонной ярмарки? Или о горе, пригодной для замка? Или о клочке земли, на котором бедная женщина могла бы построить себе дом?

– Ну, вообще-то, – замялся Феликс, – клочок земли имеется. Там есть дом, сильно поврежденный, правда. И даже сыроварня. Но… там никто не хочет селиться.

– Почему?

– У этих мест дурная слава… собственно, даже не у этих мест, а у соседних… в общем, это долгая история…

– Нет уж, будь любезен, объясни.

– Милостивая королева! Вам, безусловно, известно селение под названием Аризенты.

– Знаю, это неподалеку от границ графства Парижского.

– Совершенно верно, а заброшенное владение, именуемое Кюиз, находится на самой границе названного графства.

– И что же здесь дурного?

– Ничего… источник предполагаемого зла находится как раз в графстве Парижском. Как раз по ту сторону границы, которая обозначена на картах общинным колодцем. Там стоит так называемая Вилла Фредегонды. Она и в самом деле принадлежала раньше этой королеве…

Деделле имя Фредегонды ничего не говорило. В отличие от Азарики.

– Вот как?

– Да. Говорят, что она имела обыкновение уединяться там, выехав из Парижа, чтобы замыслить и обдумать очередное преступление.

– Все это верно. Только, если мне не изменяет память, после смерти Фредегонды прошло почти триста лет.

– Однако, говорят, что дух злодеяний Фредегонды пропитал все камни виллы… что из-за этого проклята вся округа. Вы же знаете, как суеверны крестьяне.

– Я не верю в проклятия, – твердо произнесла Деделла. Может быть, более твердо, чем требовалось.

– В таком случае, так тому и быть.

– Это еще не все. При дарении земли во владении женщине желателен поручитель – муж или ближайший родственник мужского пола.

– Она не замужем. И ближайшему родственнику всего семь лет.

– Ну, какой-то близкий человек должен засвидетельствовать передаточную запись…

– Авель?

– Я… может быть, Фарисей сойдет за близкого человека?

– А он здесь при чем? – Азарика, разумеется, от мужа и от Авеля знала о судьбе Фарисея, но сама с ним не встречалась.

– Вообще-то это ему пришло в голову, чтоб мы с Деделлой обратились к королеве. Он и приехал с нами в повозке, но наверх подниматься не стал – он же хромой, и вообще…

– Конечно, сходи за ним! Он, безусловно, подходящий человек… и я просто рада буду его повидать. Мы напишем дарственную… но прежде пообедаем – все вместе. Ригунта! Надеюсь, дети уже насмотрелись на жеребят. Скажи Вульфгунде, чтобы умыла их и привела. И чтобы обед накрыли здесь.

– Я хочу рассказать моей госпоже еще кое о чем, – тихо произнесла Деделла, когда Авель и Ригунта вышли. – О том, что я узнала, когда жила в Аллемании.

– Хорошо. Мы еще поговорим с тобой.

Она обвела комнату взглядом. Тени прошлого воплощались в живых людей… словно она, как в той языческой поэме, напитала их живой кровью. Авель, Фарисей, Деделла… и Винифрид (пусть и не тот, что тогда). Десяти лет как не бывало. Почему-то сейчас это ее ничуть не огорчало.

– Прошли те времена, когда какая-нибудь безродная Фредегонда или Венеранда, сумев привлечь внимание короля, свободно именовалась королевой, будь она хоть только что из хлева. Теперь понадобилась родословная. Дело не в истинности ее, а в том, что она понадобилась…

Фульк и Роберт стояли на горбатом каменном мостике над речкой, что струилась через сад к монастырскому пруду. В прозрачных струях мелькали плавники карпов. Дул легкий ветерок, осыпая на плечи собеседников лепестки цветущих яблонь. Все это напоминало аллегорическую картину: «Молодость, внимающая умудренной старости над быстротекущими водами реки жизни».

Вдовствующая герцогиня, предоставив гостям достойные их звания покои, в их разговорах не участвовала, справедливо рассудив, что женщине от сугубо мужских дел лучше держаться подальше.

– …разумеется, это можно рассматривать, как лишний козырь в борьбе за императорский титул. Однако в этой игре сейчас столько участников, что победитель весьма гадателен. Конечно, главный претендент – Гвидо Сполетский… но, возможно, выиграет и Эд… если Арнульф Каринтийский не вмешается в борьбу… а такие намерения у него, по моим сведениям, есть… И все они, заметьте, связаны с Каролингами, хотя по большей части и по боковым линиям… Весьма сильно рвется к императорской короне также Бозон, граф Прованса. Но я посоветовал бы ему изыскивать союзников в Нейстрии… с кем-нибудь из видных франкских сеньеров.

После этого Фульк снова надолго смолк. Следует ли искать во всем вышесказанном особый смысл, размышлял Роберт, либо все это болтовня, долженствующая сбить собеседника с толку?

– Но я отвлекся… Я хотел сказать, что вся эта история с происхождением так называемой Теодерады из императорского рода может быть политической уловкой. А может служить попыткой защитить эту женщину. Дело в том, что данный брак, по большинству рассматриваемый государственными людьми как альянс двух хищников, в сущности, является чем-то совершенно иным… Вы когда-нибудь могли заподозрить своего брата в такой слабости, как любовь к женщине?

Роберт не шевельнулся, хотя пальцы его, сжимавшие перила моста, побелели. Черт побери, неужели он словом или жестом невольно выдал то, что знает? Нет, он тщательно следил за своими словами и поступками. И не собирался раньше времени открывать канцлеру все, что ему известно.

– У вас есть тому доказательства, ваше высокопреосвященство, – ровно спросил он, – либо это ваши домыслы?

– У меня есть некоторые свидетельства, – несколько надменно отвечал Фульк, – на основании которых я соответственно смог сделать неопровержимые выводы.

Он тоже не собирался рассказывать Роберту все, что знал. От Гунтрамна из Лаона ему было известно о гибели Визигарда, и о том, что это, по всей вероятности, было убийство, инспирированное королем. Item, есть все основания полагать, что свидетельства, имевшиеся при Визигарде, улики, убийственные для чести королевы, до Эда дошли. И если уж тот оказался способен проглотить такое… Что ж, жизнь Визигарда стоит того, чтобы вызнать уязвимое место Эда.

– У вас есть люди в Компендии? – неожиданно поинтересовался Роберт.

На губах епископа появилась слабая улыбка.

– В самом Компендии нет. Но в Лаоне – есть. Как видите, сын мой, я с вами достаточно откровенен.

Подобную откровенность он мог себе позволить. Роберт был способен и сам об этом догадаться.

– Так вот, эта женщина для него дорога… весьма дорога. Настолько, что он способен скрывать свои истинные чувства.

«Он что, мысли читает?»

– И что с этого? – на сей раз Роберт не смог совладать со своим голосом. Он прозвучал хрипло и почти визгливо.

– Прежде всего позвольте рассказать вам одну прелюбопытную историю из времен предыдущего царствования. Вас тогда еще не было в Лаоне… Тогдашняя императрица Рикарда изволила баловаться с запретными науками… составлением различных зелий… в том числе и ядов. Эта глупая женщина намеревалась избавиться от надоевшего мужа и женить на себе Эда. Кстати, ей не приходило в голову, что, если бы замысел ее удался, Эд взял бы в жены вдову своего двоюродного брата – ведь Карл III вам обоим приходился кузеном, – а такой брак святая церковь считает предосудительным. И вот ведь как забавно – когда события повернулись по-иному, и несчастный толстяк – простите, что я говорю так о вашем близком родиче – лишился сначала короны, а потом жизни, и Рикарда стала Эду вовсе не нужна, – Эд, если принять на веру императорскую версию происхождения его жены, оказался в браке со своей двоюродной сестрой, что с церковной точки зрения еще хуже. Воистину, порочный круг! Нет, только приняв обет безбрачия в лоне святой нашей матери церкви, можно уберечься от греха… Но я опять отвлекся. Итак, ради своих целей императрица пригласила во дворец всем известную ведьму и чародейку по прозванию Заячья Губа – к прискорбию моему вынужден напомнить о ней. У нее тогда была молодая помощница – вы догадываетесь, кто. Так вот, ведьмы держались наособицу – звание такое… а единственным существом, которому безоговорочно доверяла императрица, была ее прислужница, некая Берта. Я купил ее услуги… королевские прислужницы бывают порой очень полезны, запомните это. Она подсматривала и подслушивала разговоры императрицы с ведьмами о зельях, о ядах, о разных других интересных вещах… Во времена известных событий Берта предпочла предать свою госпожу. Вместе со своим любовником Ринальдо, секретарем императрицы – само собой, он тоже был у меня на жаловании, делал для меня некоторые записи, не зря же люди учат языки – они ограбили Рикарду и бежали. Глупцы, они полагали, что сумеют обмануть также и меня. Этого им не удалось.

Последовала новая пауза, самая продолжительная из всех. Фульк в задумчивости смотрел на легкие водовороты, на лепестки цветов, увлекаемые течением. Молчание длилось столь долго, что Роберт рискнул прервать его, заметив:

– Прекрасная погода сегодня…

– Ах, да… – Фульк снял с шеи чеканный ковчежец, наподобие тех, в каких хранятся мощи святых. Постучал желтым ногтем по крышке, не открывая ее. – Порошок, хранящийся внутри – смесь болиголова, aconitum napelles, и некоторых других, менее известных трав. Применяется как внутрь, что убыстряет действие, так и наружу, что ведет к ослаблению воздействия. Вкуса практически не имеет, поэтому может быть растворен в вине или в меду. Не рекомендуют, однако, добавлять его к пище, так как порой еда может сыграть роль противоядия…

– Я не безгрешен, – резко бросил Роберт, – но я – рыцарь. С чего вы взяли, будто я способен прибегнуть к такому средству?

– А кто сказал, что это вы обязаны к нему прибегать? – спокойно ответил Фульк. – Впрочем, вы можете проверить истинность моих слов. На собаке… или на рабе…

– А может, мне лучше способна объяснить это ваша Берта? – попытался съязвить Роберт.

– Берта, – назидательно заметил Фульк, – уже никому и ничего более не в состоянии объяснить. Так же, как и Ринальдо – прости его Господь, он вел записи, которые мне впоследствии весьма помогли. – Он снова улыбался.

«Вот так-то, мальчик, – увидел Роберт в его улыбке, – учись, учись у знатока.» И тут ему надоели эти обходные пути, и он решился пойти напрямую.

– Но ведь Нейстрия нужна вам для Карла? С чего вы взяли, что я не предъявлю свои права?

Углы рта Фулька растянулись, обнажая пожелтевшие зубы.

– А чего стоит Нейстрия, пока ею правит ведьма? А она – ведьма, в этом не может быть никаких сомнений. Я был убежден в этом с самого начала, и дальнейшие события лишь укрепили мою веру. Не заключи она договора с дьяволом, разве находилась бы она там, где пребывает теперь? И даже если ее императорская родословная не лжива – что это доказывает? Кто она такая в подобном случае? Внучка Юдифи! А Юдифь была не просто ведьмой, она была еврейской ведьмой, и это клеймо будут носить все ее потомки до скончания веков!

«А ведь он сумасшедший, – подумал Роберт, глядя в лицо Фулька. – Все считают его ловким интриганом, хитроумным политиком, а он просто-напросто безумец. Он что, забыл, что Карл, интересы которого он так рьяно защищает, в родстве с той же Юдифью?»

Голос Фулька то понижался до шепота, то поднимался до визга.

– Уже дважды она была в моих руках, дважды я мог ее уничтожить, и каждый раз ей удавалось непостижимым для человеческого разума способом уйти от возмездия! Больше этого повторяться не должно! Ради справедливого возмездия можно поступиться даже Нейстрией. Ведьма обязана быть уничтожена, и она… и ее отродье!

– Это отродье, – холодно произнес Роберт, – ныне именуется Ги Эвдинг, законный соправитель короля Нейстрии, и, между прочим, мой сюзерен, принявший от меня вассальную клятву.

Фульк как-то внезапно успокоился.

– Вот именно. А потому вам, как признанному вассалу оного Ги, открыты все пути, которые никогда не откроются для меня.

«Он хочет сделать меня своим орудием, – думал Роберт, – и готов ради этого на великие посулы. Но я сильнее. Ибо он не знает, что у меня есть собственные побуждения… а посулы – они могут стать истиной. И еще он прав – для меня, в отличие от него, путь свободен.»

Он принял ковчежец из рук Фулька.

– Вы назовете мне имена своих людей в Лаоне, ваше преосвященство? – спросил он.

– Нет, – Фульк был совершенно спокоен. – Они не принадлежат к тем кругам, в которых вращается ваша светлость… и, к тому же, я не спрашиваю вас о ваших людях! Чем меньше мы будет знать лишнего друг о друге, тем лучше.

Роберту оставалось гадать, кто здесь кого переиграл.

– Во всяком случае, – жестко сказал он, – я должен помнить, что речь идет о моей невестке и моем племяннике.

– Это то, о чем вы обязаны забыть! – Глаза Фулька снова расширились. – Ибо сказано – ведьмы в живых не оставляй! А если вас смущают незначащие земные узы, то помните, что я, волею Всевышнего, обладаю властью освобождать и разрешать от греха. И я, заметьте, ни к чему вас не принуждаю. Я предоставляю вас свободу выбора. Я высказал вам свои соображения, а решать вас придется самому. Но да свершится по слову апостола Павла: «Ибо если даже ангел с неба стал благовестовать вам не то, что мы благовестовали вам – да будет анафема!»

– Посмотри, как чудесно исполнена эта книга, – говорил Фортунат. – Монах, доставивший мне Псалтирь, рассказывал, что список был изготовлен в Туре и предназначался для Карла Лысого, но по каким-то причинам книга не дошла до заказчика. Мы не будем гадать, что это за причины, – ибо они всегда одни и те же – иноплеменные нашествия, народные волнения, отсутствие денег в казне – но полюбуемся лучше на самое книгу. Раскрой ее, дитя мое. Более трех десятилетий прошло, а она словно только что доставлена из скриптория. Как живы и ярки краски, как четок и в то же время легок почерк переписчика… не пробуждает ли он в тебе некую соревновательную ревность при сравнении с теми книгами, которые ты переписывала для… я забыл, как звали ту даму-заказчицу…

– Не имеет значения. Нет, не пробуждает. Эти времена давно прошли… и, кроме того, и тогда я не претендовала на дар миниатюриста.

– Да… – Фортунат, сидевший в кресле у окна, перелистал плотные страницы книги. Жестокие битвы и торжественные процессии, величественные храмы и диковинные животные, рожденные легкой кистью рисовальщика, буквально теснили текст. Рука его задержалась на заглавной миниатюре, изображавшей самого Псалмопевца в виде юного пастуха, играющего на арфе, сидя на лугу в окружении стада овец. Из расположенных неподалеку зарослей выглядывал лев, хищно выбирая себе жертву среди мирного стада и не чая того, что у ног пастыря в готовности лежит смертоносная праща, способная мгновенно поразить алчного зверя. – И все вместе, – словно бы объясняя урок, произнес Фортунат, – служит не только пояснением к истории юного Давида, но и может быть превосходной аллегорией всей нашей жизни. Однако! – он многозначительно поднял палец. – Глядя на изобилие этих миниатюр, мне невольно вспоминаются слова учителя моего Рабана Мавра: «Изображение радует лишь одно мгновение, обращается лишь к одному чувству и не является достойным веры, ибо искажает истинный смысл вещей. Только написанное может служить путеводной нитью». Что, скажешь, заболтался старик?

– А на самом деле ты тонко подводишь меня к мысли о важности твоей Хроники, которая может послужить для потомков единственной путеводной нитью в смуте нынешних времен?

Они засмеялись. Как и прежде, они превосходно понимали друг друга. Теперь, после возвращения в Компендий, Фортунат почти не покидал своих покоев, целыми днями просиживая в кресле. Поддерживал все тот же присланный Авелем послушник Эммерам. Азарика навещала каноника по возможности часто. Ее недаром учили врачеванию, и, хоть когда-то она и заверяла Фортуната, что тот переживет ее, не могла не видеть – старый друг тихо угасает. Впрочем, пока он держался бодро и разумом был ясен. В дверь постучали, и, в ответ на разрешение Азарики войти, на пороге, пригнувшись, появился Гонвальд – один из оруженосцев Альбоина. Значит, опять какое-то срочное дело.

– Ваше величество! Стража докладывает, что с малой свитой прибыл граф Парижский.

Азарика опустила голову, дабы Гонвальд не увидел растерянности в ее взгляде. Но Фортунат ее увидел и тихо произнес:

– Тебе придется его принять.

– Да. – Она снова выпрямилась. – А ты?

– А я, прости меня, останусь на своем месте. Может, пришла пора для меня перечитать эту святую книгу. Недаром же меня всю жизнь называли еретиком. Хотя я только следовал словам апостола Павла: «Где дух Господень – там свобода».

– Но я, к сожалению, не свободна в своих поступках.

Сопровождаемая благословляющим жестом Фортуната, она вместе с Гонвальдом вышла в коридор. Там же обреталась Ригунта, видимо, ожидая распоряжений королевы.

– Гонвальд! Пусть графа проводят в приемную. Относительно свиты пусть распоряжается Альбоин. Ригунта! Собери моих дам.

Она начинала раздражаться, хоть и старалась не выдать этого. Не думала она, что предсказание Эда относительно визита Роберта исполнится так скоро. И Фортунат советует его принять… Эд тоже говорил, что она должна действовать сообразно обстоятельствам. Вот еще незадача! В чем его принимать? Остаться как есть – это может показаться демонстративным пренебрежением, а появиться при полном параде – слишком много чести! Она вспомнила, как заводилась по сходным обстоятельствам императрица Рикарда, и разозлилась еще больше. Какого черта она должна ломать себе голову из-за подобных пустяков! И как ей сейчас не хватало Нантосвельты! Та бы уж точно что-нибудь присоветовала, да и вообще умела принять такой величественный вид, что одна стоила целой свиты.

В конце концов она решила не менять домашнего коричневого платья, только велела прислужнице уложить волосы под тонкое покрывало и закрепить на нем серебряную диадему с хризопразами, а на запястья надела парные серебряные браслеты. Пожалела, что оставила Псалтирь у Фортуната – это придало бы завершенность облику. Ничего, сойдет и так.

Когда появился Роберт, королева и дамы уже заняли свои обычные места. Он снова была в черном, и Азарике вспомнилось несколько пренебрежительное замечание мужа после аудиенции в Лаоне: «Он становится все больше похож на Конрада». Азарика плохо помнила Конрада Парижского, но ей показалось, что в Роберте и в самом деле проявилось сходство с его покойным сводным братом, которого он прежде так недолюбливал.

Он поклонился ей, и она ответила ему приветственным кивком.

– Желаю здравствовать моей королеве, и надеюсь, что она окажет мне честь своим вниманием.

– Приветствую графа Парижского, – отвечала она. – Прошу извинить за скромный прием. Теперь, в отсутствие супруга, я затворилась в своих покоях и никого не принимаю. Вы, как близкий родственник, составляете единственное исключение.

Он насторожился. Ему снова указали на место… «близкий родственник». Но к добру это или ко злу?

По своему рангу он мог сидеть в ее присутствии, тем более, что и кресло для него было уже поставлено, но он почему-то медлил.

Он чего-то от нее ждал. Внезапно она поняла, почему, несмотря на все раздражение, она так быстро согласилась его принять. В последние дни ей часто, слишком часто напоминали о прошлом. И где-то там в прошлом обретались два подростка, которые вместе, хоть и с разным успехом, одолевали монастырские премудрости, вместе влезали в разные опасные авантюры, вместе получили боевое крещение. И на мгновение ей захотелось снова их увидеть.

Тщетно. Вот он стоит, выжидает, и ничего от прежнего неразлучного друга в нем не осталось.

– Я прошу вас сесть. Ригунта, подай вина его светлости.

По долгу хозяйки она сама должна бы подать ему вина и поцеловать. Она не сделала ни того, ни другого. И снова это нельзя было трактовать однозначно. Мало того, что она выше его титулом. Но поцелуйный обряд приличен только в присутствии мужа, и она, можно сказать, соблюдает приличествующую скромность. А может, это напоминание о прошлом, когда дружеский удар по плечу был бы куда как уместнее?

– Пью за ваше здоровье, моя королева. – Он осушил кубок и только тут вспомнил, с какой целью он приехал сюда. Она была помощницей и ученицей Заячьей Губы – так ему сказал Фульк! Она – ведьма, это он тоже сказал! Что, если она опередила его?

Рука его замерла в воздухе, взгляд остекленел. Нет, уговаривал он себя, если Фульк сошел с ума, это еще не значит, что и я должен пойти по той же дороге. Усиленно сопротивляясь омерзительному страху, он не сразу заметил, что королева что-то говорит. Постепенно до него дошел смысл ее последних слов. Она спрашивала о цели его приезда. И это как-то сразу его успокоило. Тут у него ответ был готов.

– Я приехал спросить, нет ли у вам известий от короля, моего брата. – Отчего же, есть. Он движется по направлению к городу Сполето, где, очевидно, и произойдут главные события. Впрочем, это и так можно было предвидеть.

Действительно, Фульк о чем-то таком упоминал.

– Разумеется, это не единственная причина. Я приехал, чтобы повидать вас, моя королева. Ведь когда-то мы были так дружны…

Вот! Наконец-то! Бессознательно она все время ждала, произнесет ли он эти слова. И как он их произнесет.

Никак.

(Аудиенция в Лаоне, каменные лица королевской четы…)

Если бы она увидела ненависть в его глазах, ей, наверное, было бы легче. Но взгляд его был совершенно пуст.

Раньше он никогда не мог скрывать своих чувств.

О, Господи, Эд был совершенно прав. «Он начнет искать подходы к тебе…» Напрасно начинает.

– Я так сожалею, что наша дружба столь внезапно – и вовсе не по моей воле прервалась, – продолжал он. – И долгие годы я был лишен счастья видеть вас…

Он что-то еще говорил, но слова его не встречали никакого отклика в ее душе. Как-то все это было… неестественно. Если бы он закричал: «Как ты смеешь занимать место Аолы, ты, Оборотень! Почему ты жива, а она мертва?!» – она б его поняла. Что угодно поняла и приняла, кроме этих любезных разговоров.

– Я был бы также счастлив принимать ваше величество в своем городе Париже. Надеюсь, королева нанесет со своей свитой визит в Парижский замок…

– Вынуждена отказать вам, граф. – Она посмотрела на него в упор. Никогда бы в жизни он не подумал, что черные глаза способны источать такой ледяной холод.

– Как я уже говорила, в отсутствие супруга я предпочитаю затворническую жизнь и не покидаю Компендий. И, кроме того, в свое время я уже имела удовольствие изучить ваш город Париж.

Его бросило в дрожь от этого взгляда. Намек он прекрасно понял. О, Господи, неужели его до конца жизни будут попрекать этой проклятой осадой?

После этого оставалось только распрощаться, что и было сделано. Отпустив свиту, Азарика велела задержаться только Вульфгунде и Альбоину.

– Дама Вульфгунда! Отныне, если нас впредь посетит граф Парижский – я больна, или на молитве, или уехала на богомолье – короче, вы найдете, что сказать. Вы, Альбоин, поступите соответственно. И – вот еще что, – она жестом попросила его помедлить, когда Вульфгунда вышла. – Если появится кто-нибудь из уродов короля: Крокодавл или Нанус – немедленно пришлите их ко мне. У меня найдется для них поручение.

Деделла, спотыкаясь, невнятно, но довольно подробно рассказала ей о своей жизни в прислужницах у Рикарды. Бывшая императрица мало интересовала Азарику – все, что было между ними, вся вражда, все обиды – давно перегорели и стали золой. Другое дело Фульк. Деделла вспомнила, что он несколько раз ссылался на «своего человека в Лаоне». Кто этот человек? И есть ли какая-нибудь связь между ним и сегодняшним приездом Роберта? У нищего братства везде глаза и уши – и бродяги могли бы это прояснить. К сожалению (вот уж никогда бы не подумала, что придется об этом пожалеть), выйти на них она могла только через Нануса и Крокодавла. Авель наверняка все перезабыл, порвав с бродяжьим прошлым, да и прост он для подобного поручения. Так что остается надеяться, что какой-нибудь королевский приказ заведет Нануса или Крокодавла в Компендий. По крайней мере, после этого соображения хотелось думать, что утро не совсем потеряно даром.

Он ехал медленно, бросив поводья, и обдумывая произошедшее. Совершенно ясно, что королева ему не доверяет и не собирается доверять впредь. И он не мог ее в этом винить. Как ни странно, с тех пор как он решил ее убить, его ненависть к ней почти полностью исчезла. Как будто одно уравновесило другое. И еще – он был рад, что на встрече не присутствовал ребенок. Одно дело – видеть в нем соправителя короля, препятствие на пути к престолу, маленького идола в золотой короне, каким он был в соборе. И совсем другое дело, если бы в зал вдруг вбежал пятилетний мальчик. Он еще не успел распрощаться с этой мыслью, когда Ксавье предупреждающе свистнул. Роберт поднял голову и увидел успокоительный жест Ксавье – никакой опасности. На лугу, в пойме реки, мелькало что-то розовое… женское платье. Роберт совсем собрался было отвернуться, когда вспомнил, что видел девушку в розовом платье в свите королевы. И сегодня в замке она вроде бы тоже была. Да, точно. Она подавала ему вино. Но что она делает здесь? Неужели Азарика передумала и послала прислужницу вслед за ним? Через Ксавте он передал приказ свите отъехать вперед. А сам в сопровождении другого оруженосца выехал на луг.

Увидев его, она быстро повернулась. Видно было, что она бежала. Из-под жемчужной нити, охватывающей голову, выбивались потемневшие от пота завитки волос, она тяжело дышала, прижимая к груди пук неровно оборванных цветов.

– Добрый день, благородная девица! – он забыл ее имя. – Что ты делаешь здесь, вдали от своей госпожи?

– Я… собирала цветы… и случайно повстречала вас. – Явная ложь. Цветы рвались в невероятной спешке, многие стебли были обломаны.

– Но королева не хватится тебя?

Девушка смотрела на него. Цветы выпали у нее из рук, и на розовой ткани остались пятна зелени. Он вспомнил, как так же, будто бы случайно, она попалась навстречу ему в Лаоне… и с какой готовностью подставляла сегодня губы, когда подавала кубок с вином. Может быть, судьбы посылает ему именно то орудие, в котором он нуждается? «Королевские прислужницы бывают порой очень полезны», – сказал Фульк. Но следует быть осторожным… весьма осторожным, чтобы не попасть в ловушку.