Текст книги "Испекли мы каравай (сборник)"
Автор книги: Наталья Нестерова
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Галина пресекала эти бредни. И сам Борис, однажды приведя дочь во время диспансеризации к детскому психиатру, велел ей держать язык за зубами. Тоська, пока они сидели в очереди, сообщила присутствующим, что есть собаки, которые тявкают малиновым цветом, а есть – оранжевым. Не хватало, чтобы она с врачом поделилась такими наблюдениями.
В Татьяне Борис нашел замечательную слушательницу и рассказчицу на тему для него глубоко интимную и дорогую. Почему-то ни с женой, ни с матерью, ни с сестрой он не мог так легко и непринужденно обсуждать Тоськины характер и выкрутасы. Татьяна искренне восхищалась девочкой, была благодарна ей за помощь по хозяйству. Тане не надоедало пересказывать каждый Тоськин шаг в течение дня и строить предположения – какой девочка вырастет, где может споткнуться и чем покорить мир.
Татьяна не собиралась мостить дорог на пути завоевания Бориса, но невольно проложила магистраль к его душевному расположению.
* * *
Тоська и Димка, набегавшись за день, засыпали рано – до девяти вечера. Татьяна с рукоделием приходила в комнату Бориса. Его самочувствие позволяло провести вечер внизу – в одной, в другой гостиной, у камина, у телевизора. Попробовали – неуютно. Вернулись в его комнату. Она в кресле с шитьем. Он в постели с книжкой. Семейная идиллия. Только муж чужой.
Они могли проболтать весь вечер, перескакивая с одной темы на другую, но могли и долго молчать, не испытывая неловкости от затянувшейся тишины.
Обсудив синестетические способности Тоськи, пытались выявить их у себя. Весело спорили, какого цвета понедельник, чем пахнет Первый концерт Чайковского и какой литературный персонаж походит на цифру «88». Потом признались – дурачились, и если честно, то «цветового слуха» у них отродясь не было. Но Тоська – не исключение. Подруга Ольга однажды сравнила дом с беременной курицей – с этого началось у Татьяны увлечение архитектурой. Приятель Бориса об одной успешно защищенной диссертации отозвался – бумажные цветы, щедро облитые одеколоном. Встречаясь потом с диссертантом, Борис ловил себя на том, что невольно принюхивается.
Татьяна готовила подарки подругам, Ольге и Лене. Комплекты белых шелковых носовых платочков. Кусочки ткани обвязывала крючком и гладью вышивала в уголках придуманные для девочек-вензеля.
Вдруг она почувствовала, что Борис не читает – тишина другая, дыхание у него другое. Подняла вопросительно глаза: тебе что-то нужно?
– Татьяна, почему ты одна?
– В каком смысле?
– В житейском. Почему рядом с тобой нет мужчины?
– Я же тебе говорила: мы разошлись с мужем. Рядом со мной дети. И я не люблю говорить на эту тему.
– Извини за назойливость, но мне важно знать. Почему ты, молодая, красивая женщина, отказываешь мужчинам, которые за тобой ухлестывают?
«Важно знать», «молодая, красивая» – хорошо бы он не заметил, что она вспыхнула от удовольствия.
– С чего ты взял, будто за мной кто-то ухлестывает? – Татьяна нарочито ухмыльнулась.
– В этом я абсолютно не сомневаюсь. Не хочешь говорить?
– Не хочу.
– Ладно, отложим.
Пора ей убираться восвояси. Татьяна потянулась в кресле, повела затекшими плечами. Реакция Бориса на прелюдию к прощанию была совершенно неожиданной.
– Устала? – Он подвинулся к стене и хлопнул ладонью на освободившееся место. – Иди сюда, ложись рядом.
Татьяна не нашлась с ответом, только подняла в недоумении брови.
– Ой, ну что ты подумала, – досадливо сморщился Борис. – Я сейчас безопаснее столетнего евнуха. Просто хотел по-дружески поболтать. И чтобы тебе было удобнее. А ты вообразила!
– Я ничего не воображала!
– Да? А, конечно, – Борис горько кивнул, – мой папуасский раскрас вызывает естественное отвращение. Я сам себе противен.
Если это и была ловушка, то весьма уютная и приятная. Давно забытое Татьяной ощущение теплой опеки, душевного умиротворения, которое дарит лежащий рядом мужчина. Она не испытывала волнения. Может быть, самую капельку. Где-то далеко, на горизонте – как зарождающийся восход.
Борис повернулся на бок, облокотился на локоть, почти не касался ее. Говорили о чепухе, о кроватных размерах – односпальная, полуторная (что имеется в виду?), двуспальная. А на Западе по-другому меряют – индивидуальная, семейная, размер королевы, размер короля.
Вдруг Борис попросил:
– Можно я потрогаю твои волосы? Все хочу понять, неужели без подушки спишь? – Не ожидая ответа, он медленно провел пальцами по ее голове. Наткнулся на шпильки. – Я их вытащу? Ведь колются. Так лучше? Приподними голову, я расправлю твои волосы. Вот так. Хорошо? Ты удивительно красивая.
Он наклонился над ней и поцеловал. В краешек ее губ. Легко коснулся и тут же откинулся в прежнюю позу.
– Удивительно красивая, потому что кажется, будто я первый человек, который это обнаружил.
– Правильно, меня в толпе даже знакомые не находят.
Борис не слушал ее, продолжал:
– Как большой золотник нашел. Счастье привалило.
– Ты меня смущаешь своими речами. И ты обещал, что будешь вести себя как евнух!
– Я так и веду. Никакой евнух не удержится, чтобы не погладить такое лицо, шею… поцеловать твои глаза… я тихонько… видишь, тихонько…
Это длилось очень долго. Так не бывает ни у судорожных подростков, ни у многоопытных партнеров средних лет. Возможно, так бывает у стариков, переполненных нежностью и благостью. Тогда именно старики знают удивительные минуты любовной близости. Ведь нелепо утверждать, что замечательные любовники – мужчина после тяжелой болезни и женщина, махнувшая на себя рукой.
Татьяна никогда не рассматривала Бориса как возможного партнера в постели. Если и возникали подобные мысли, она гнала их – чур меня! Конечно, он интересный человек, красивый мужчина. С ним хорошо, легко, свободно. Они одинаково смотрят на многие вещи, а если спорят, то это оказывается даже забавнее, чем совпадение взглядов. Но совершенно нет поводов и оснований пребывать в его объятиях! Как нет и сил выскользнуть из них, убежать, спрятаться от его рук и губ – будто специально придуманных для нее, Татьяны.
Возбуждение медленно росло. Вообще странно, что при такой физической слабости мощи Бориса оказались способными к боевым подвигам. На них он и не рассчитывал. Только хотел ласкать Татьяну, касаться ее, чувствовать, вдыхать. Получить право собственника и нежно заявить о том, что в дальнейшем обязательно им воспользуется. Но ее кожа, тело, вибрирующие вздохи сотворили чудо. Они бы и мертвого оживили. Никакой его заслуги и доблести.
Прочная стена, которой Татьяна отгородилась от чувственного мира, медленно растворялась. Из каменной превращалась в гипсовую, стеклянную… Плавилась и испарялась, пока вовсе не исчезла. Рассвет, трепыхавший на горизонте сознания Татьяны, набирал силу, заиграл радужными красками, и, наконец, выкатилось солнце – громадное, жаркое. Накрыло ее, сдавило дыхание, а потом толчками вышвырнуло наружу – в голубизну свободного небесного полета.
* * *
Борис уснул почти сразу. Пробормотал несколько ласковых слов и отключился. Татьяна долго смотрела на него. Из хоровода мыслей вытянулось связное – мир разделился на две половинки. Одна – в объятиях Бориса. Другая – все остальное. В его объятиях нет ни сожалений, ни упреков, ни стыда… ни совести. А в другой части – только последнее и в прямом смысле – ни стыда ни совести.
Она тихо вздохнула. Нужно уходить. Вдруг Тоська прибежит. Встала, собрала одежду, натянула джинсы и свитер. Белье свернула узелком, взяла под мышку.
Кралась по собственному дому как воришка. В ванной посмотрела на себя в зеркало. На теле зелено-красные разводы – отметины его ветрянки. Почему-то было жалко их смывать. Повернулась спиной к зеркалу. О каких ямочках он бормотал? Посмотрела через левое плечо, через правое – не видно. Взяла маленькое зеркало, нашла в нем отражение спины в большом. Ниже. Да, есть. И чего в них замечательного? Вмятины. Рассматривает свои ягодицы, дурочка. Ты на лицо посмотри, что оно тебе скажет? Нет, лучше не буду. Включила воду, шагнула под душ. Провались все пропадом – мне так хорошо было!
Борис спустился утром вниз раньше детей. Татьяна готовила завтрак. Ага, знакомая поза: глаза в пол.
Он подошел к ней, развернул за плечи лицом к себе.
– Длаться не будешь? – спросил, по-детски картавя. – Тогда положи повалешку.
Таня молча положила поварешку на стол. Глаза долу.
– Это была лучшая ночь в моей жизни, – весело промурлыкал Борис. – Если ты мне не скажешь то же самое, вдобавок к ветрянке я получу инфаркт сердца.
– Да, – кивок.
Губы дрожат, плакать собирается. Идиот. Соблазнил женщину и теперь не может удержаться от геройского хвастовства. Изменил тон. Поднял Татьянин подбородок:
– Посмотри на меня. Что тебя тревожит?
– А ты считаешь, что все нормально?
– Нет. Я считаю, что все восхитительно. Более чем восхитительно…
– Борис! Ты женат!
Вот откуда ветер дует. Беда с честными женщинами.
– Танюша! Я не хочу распространяться на эту тему. Ты просто поверь мне на слово, пожалуйста. Проблемы в виде моей… – запнулся, не хотелось родное теплое слово «жена» произносить по отношению к Галине, – в виде моей жены у нас с тобой не существует.
– Так просто? – укорила Таня.
– Не просто. Но если я сейчас начну тебе все объяснять, то невольно буду ее упрекать, обвинять, приписывать недостатки. Главный из них – отсутствие моей любви. Не заставляй меня это делать, мне противно.
Только бы он не вздумал сейчас объясняться в любви к ней, к Татьяне. И тут же другая мысль – сказал бы, что любит, сразу бы легче стало.
– Все? Ты успокоилась?
– Нет. Это… что случилось, не должно более повториться.
– Непременно должно, и многократно. – Он поцеловал ее в лоб. – Каковы препятствия?
– Их целый ряд.
– Перечисли.
Она не спала остаток ночи и набрала мешок аргументов. Куда они все подевались?
– Я не собираюсь становиться ничьей, в том числе и твоей, любовницей!
– А я тебе ничего еще и не предлагал, в том числе быть моей любовницей. Фу, как нескромно для честной женщины ты себя ведешь!
Борис видел – плотина сломлена, остались мелкие заграждения. Победитель может ликовать. Нечестно лишать его радости победы, одержанной прошлой ночью.
– И ты меня младше! – заявила Татьяна. – Ты в каком году родился? В шестьдесят четвертом, верно? А я – в пятьдесят восьмом. Я тебя старше на шесть лет! Когда ты на свет появился, я уже из пластилина кукол лепила.
– Правильно, хорошо время проводила. Только с арифметикой у тебя нелады.
– Почему?
– Считай. Я служил в армии – это засчитывается год за два. Кандидатская и половина докторской диссертации приравниваются к боевым действиям. Год за три. Мой биологический возраст опережает календарный минимум на десять лет. И вообще, мужчины меньше живут. Будь щедрой – дай остаток жизни пробыть главным, старшим, а ты меня слушайся.
– То есть как это «слушайся»? Прекрати целоваться!
– Например, в данный момент накорми меня завтраком. Что у нас сегодня? – Он взглянул на плиту. – Омлет? Скоро я буду кудахтать. О! Забыл! О курочках всуе не упоминать. Генриетта, Виолетта…
– А что ты хочешь поесть?
– Мяса. Мне надоели протертые супы, кашки и диетические омлеты. Мяса!
– Но Агриппина Митрофановна говорит…
– Эта сельская докторша и мыться запрещала.
– А ты принимал душ? – возмутилась Таня.
– Регулярно. Чтобы не превратиться в пятнистого скунса.
– За нарушение режима, – злорадно постращала Татьяна, – расплатишься шрамами на теле.
– Пусть. Можешь их даже подкрашивать периодически зеленкой, если тебе нравится. Как насчет мяса?
– Есть отбивные из телятины в вакуумной упаковке.
– Можно две? И без упаковки?
Пришли сонные дети. Были отправлены обратно в ванную чистить зубы «как следует».
За завтраком Тоська, глядя на отца, сказала:
– Ты сегодня выглядишь гораздо лучше. И веселый. Я люблю, когда ты веселый.
– Сам люблю. Меня тетя Таня вылечила.
– Правда? А как, теть Тань?
Татьяна возмущенно посмотрела на Бориса. Он беззаботно улыбался.
– Заговором специальным, – сказала она.
– Но папа в заговоры не верит, – удивилась Тоська.
– А помогает, – поддержал Таню Димка. – У меня грыжа была в… в низу живота. К бабке возили. Она водой брызгала, слова говорила. Прошло. Нет шишки.
– К сожалению, эти заговоры имеют побочные действия, – вздохнула Татьяна. – Тосенька, тебе не кажется, что у папы глаза несколько выкатились и уши оттопырились?
– Ой, правда, у тебя уши оттопырились!
– И красные, – подтвердил Димка. – У меня краснеют, мама говорит, когда вру.
– Устами младенца… – сдерживая улыбку, Татьяна развела руки.
– Кто начальство критикует, долго не живет. – Борис погрозил пальцем.
* * *
Борис похож на Андрея. Не внешне, а умением дурачиться, шутить. Ловким каламбуром или точной иронией погасить зарождающуюся ссору, разрешить сомнения, поднять настроение. Верный признак сильного мужчины.
Правда, Андрей в последние годы растерял свою самоиронию и не напрягался, чтобы развеселить Татьяну. Становился все мрачнее и равнодушнее. Опять стал балагурить, когда Татьяна переболела разрыв.
Она вступила на второй круг? Счастливое начало, бравурное продолжение, темп замедляется, музыка приглушается – и финал известен. Татьяну передернуло от мысли, что можно еще раз оказаться брошенной. Никто не застрахован. Жена Бориса, например. Есть женщины, которые выдерживают вторую, третью, десятую попытки. Она не из их числа.
Надо смотреть правде в глаза. Она давно поняла эту правду, и нечего опять напяливать на нос розовые очки. Татьяна – примитивная, тупая, ограниченная женщина. Всех достоинств – пироги вкусные печет да две вмятины ниже спины. Любой мужчина (а ей ведь любой еще и не годится!) через некоторое время взвоет от тоски, захлебнется от скуки. Модный архитектор! Не смешите! Дилетантка, ловко компилирующая чужие открытия. Красивые домики – для ожиревших мозгами нуворишей они красивые. Рисовала, чтобы умом не тронуться. Искала внутри себя островок, за который бы можно было зацепиться. Называется Остров минимального самоуважения. Места на нем – только для нее одной.
* * *
Сомнения отступали, когда рядом был Борис. Не обязательно в телесной близости. Достаточно – в пределах видимости. Читал, смотрел телевизор, ремонтировал утюг, играл с детьми – и становилось покойно и просто.
Еще пять дней и пять ночей они были вместе. Татьяна вяло попробовала сопротивляться: тебе вредно. Он заявил решительно: очень полезно.
Борис и Тоська уехали утром. После обеда Люся забрала Димку, корову и теленка. Борис сказал, что приедет в следующие выходные. А еще через неделю – студенческие каникулы. Постарается вырваться дней на десять. За коровой и Бориской ухаживали вернувшийся из больницы Федор Федорович и его сестра, приехавшая на подмогу.
Дом опустел. Тихо, как прежде. Одна.
Из любимого цитатника не вспоминается ничего оптимистического, только отчаянные укоры Татьяны в письме к Онегину:
Зачем вы посетили нас?
В глуши забытого селенья
Я никогда не знала б вас,
Не знала б горького мученья,
Души неопытной волненья…
Глава 4
«Мозги опухли», – говорили Маришка и Павлик после долгой работы за письменным столом или кульманом. Татьяна опухла мозгами от самобичевания и сладких мечтаний, от мысленных повторов сцен случившейся любви и душевных терзаний. Сладко-горько, грезы-страхи. Не голова, а котел с булькающей смолой.
Она всегда умела себя занять, разумно и полезно использовать каждый час бодрствования. Иначе – болото хандры и депрессии. Занять себя не получалось. Хандры и депрессии – хоть отбавляй. Дому требовалась генеральная уборка – лень. В гараже чистить – лень. Пикировать рассаду – лень. Приготовить себе обед – лень. Надо сделать эскизы дома Крылова: колоннада по фасаду, два флигеля, круглый фонтан, венеры с отбитыми руками по парку – лень.
Она бы справилась с приступом хандры, если бы не звонок Бориса. К нему приехали его давние армейские друзья. Борис не сможет приехать. Он ее целует, он еще позвонит.
Конечно, она понимает. Она его тоже целует. Будет ждать звонка.
Сколько ждать? Неделю? Месяц? Всю оставшуюся жизнь? А вдруг это лишь выдуманный повод, чтобы от нее отделаться? Сказал бы честно. Нет, не скажет. Он добрый и ласковый, он женщину не обидит. Господи, какой он добрый и ласковый! Какие у него руки… и губы… и… форменная шизофрения. Хорошо, что бар пуст. Сейчас бы напилась с горя… И пошла с песнями по селу…
Татьяна посмотрела на часы. Пора включать телевизор. Сейчас Дылда будет выступать.
Подруга Ольга вела на частном канале еженедельную передачу, посвященную народным приметам и обычаям. Наряжалась в сарафан, на голове кокошник, декорации в студии – под лубочную крестьянскую избу. Говорила Ольга приторно-сладким голосом – как бабушка рассказывает сказку умственно отсталым внукам. Кого-то этот тон, безусловно, раздражал. Но если поддаться Ольгиным завываниям и пришепетываниям, то невольно укачиваешься, гипнотизируешься чушью, которую она несет. Может, и не чушью, – вспоминать, о чем шла речь, не получается.
«Вот, дорогие мои, и дожили мы до середины января. А помните, что я вам про январь говорила?
Он зимы государь. Тулуп до пят надевает, хитрые узоры на окнах расписывает. Если в январе частые снегопады и метели, то в июле будут дождики. А если много длинных сосулек – урожай будет хороший. Ну-ка, посмотрим за окошко, есть у нас там сосульки?»
– Нет у нас там сосулек, – сказала Таня вслух. – Говори, что сажать надо.
Словно услышав ее слова, Ольга запела: «Если на Новый год, а теперь мы говорим старый Новый год, ночь будет безлунная и беззвездная, то горох и чечевица не уродятся. Вы их тогда, мои дорогие, и не сейте вовсе. А если ударит сильный мороз да пойдет слабый снежок – рожь будет хороша!»
– Рожь, горох, – буркнула Таня, – ты говори про помидоры и огурцы.
Про овощи Ольга не знала. Зато советовала, как определить, какой месяц будет дождливым. Взять двенадцать луковиц, очистить от верхних чешуек, насыпать на каждую по кучке соли и положить на ночь на печь. Смотря по тому, на какой луковице соль за ночь намокнет, такой месяц по счету и будет дождливым.
– Меня интересует только четыре месяца, – сказала Таня, – можно ограничиться четырьмя луковицами в целях экономии продуктов?
Но Ольга уже «страшным» шепотом запугивала зрителей на другую тему:
«В ночь под Новый год бесчисленные сонмы бесов выходят из преисподней и свободно расхаживают по земле, пугая весь крещеный мир вплоть до Богоявления. В эти страшные вечера, говорит народная легенда, Бог на радостях, что у него родился сын, отомкнул все двери и выпустил чертей погулять. И вот черти, соскучившись в аду, как голодные набросились на грешные игрища. И легкомысленная молодежь до сих пор им поддается».
– Я, конечно, не молодежь, – кивнула Таня, – но тоже поддалась. Теперь хоть причину знаю – бес попутал.
Ольга рассказывала о любимом святочном развлечении – гаданиях. Почти все способы гадания имеют одну цель – узнать, скоро ли, куда и за кого выйдут замуж, как сложится жизнь в чужой семье. По понятным причинам эти вопросы более всего волновали девушек. Эфирное время, очевидно, поджимало, и Ольга телеграфно, сбиваясь со своего сладкоречия, дала инструкции по гаданиям на олове, воске, с петухом, с бросанием лаптя через забор.
«А парни! – Ольга вернулась к протяжному вою. – Ох, шутники! Любят над девушками посмеяться. Пойдут девушки ночью к овину, станут задом к окошечку, тому, что для проветривания, сарафан поднимут и говорят дрожащим от страха голосом: „Суженый-ряженый, погладь меня“. Если затем девушке покажется, что ее погладили мохнатой рукой, то муж у нее будет богатый, если голой – бедняк. Вот парни в овин заберутся и непотребные шутки с девушками учиняют».
– Ну, если они такие дуры, – пожала плечами Таня, – что голый зад в дырку вставляют…
«А что же в это время делают люди семейные, детные? – спросила Ольга. – Это я вам расскажу через минуточку».
Рекламная пауза. Памперсы, прокладки, шампуни, пересадка волос из донорских зон… Бедный русский язык! Орут чудища с экрана: «Сникерсни!», «Не дай себе засохнуть!», «Бери от жизни все!».
– А взрослые, – ласково вещала Ольга, – они детишек соберут и давай им загадки загадывать. Ну-ка, отгадайте, мои дорогие! «Кину – крошка, а вырастет – с лукошко».
– Арбуз, – сказала Татьяна. «Тыква! Чем корова сначала ходит?»
– И сначала и потом большим количеством навоза.
«Теленком! Она же сначала маленькая. И последнее.
Что у Бориса спереди, а у Глеба позади?»
– То, что у Бориса спереди, поверь мне, подружка, ни у какого Глеба не может быть сзади.
«Буква „Б“. А вы что подумали?»
Ольга прощалась со зрителями и напоминала им, чьи именины грядут на неделе, просила не забыть поздравить.
Таня выключила телевизор. Набрала номер Ольги.
– Здравствуй, Дылдочка! Смотрела тебя сейчас. Молодец, очень хорошо.
– А ты почувствовала легкий флер эротики, который я теперь привношу в текст?
– Почувствовала. Очень легкий. Скажи, а есть гадания для зрелых женщин и на конкретного мужчину?
– О чем ты? Про что была передача? Я сейчас не смотрела, а записывали ее два месяца назад.
– Глупости, забудь. Дылда, приезжайте ко мне. Давно не виделись, с прошлого года. Я вам подарки приготовила, – уговаривала Таня. – В Ступине возьмете такси, больше чем за сотню не соглашайтесь. Сумеешь Киргизуху сорвать?
– Сумею. Отличная идея. Жди нас на выходные, Лахудра.
* * *
Это Танина бабушка их так звала. Ольгу, которая в семь лет была выше самой бабушки, – Дылдой. Лену за раскосость глаз – Киргизухой. Таню требовалось три раза в день причесывать – иначе лахудра лахудрой. Бабушкины грубые слова звучали ласково. И сами девочки привыкли воспринимать прозвища как ласковые. Но поскольку других они шокировали, то употребляли их только между собой.
Им было лет по четырнадцать, когда после каникул, проведенных впервые отдельно, встретились в вестибюле метро и радостно выкрикивали: Лахудра! Дылда! Киргизуха! Стоящая рядом женщина возмутилась:
– Вы же девочки! Как не стыдно! Что за выражения! Какое будущее вас ждет, если вы сейчас такие вульгарные!
Будущее действительно оказалось неожиданным. Стартовые позиции у Татьяны, рабоче-крестьянской дочери, были самыми слабыми. У Дылды отец заместитель министра. Киргизуха из семьи потомственных большевиков-ленинцев. Но Татьяна после замужества счастливо покатила в гору, а подружки копошились у подножия. Киргизуха, были периоды, питалась с сыном исключительно макаронами, а у Тани во все времена года на столе ваза с фруктами и шоколадные конфеты. Дылда, разводясь с двумя мужьями, прятала барахлишко по соседям, дралась за наволочки и пилила в гневе телевизор ножовкой на две части.
Ольга-Дылда выросла до одного метра восьмидесяти трех сантиметров. Плюс каблуки пять сантиметров (что я, ущербная, в тапочках шастать) плюс два сантиметра на прическу (не налысо же бриться). Итого – в суженые годились только те, кто вытянулся более чем на метр девяносто. Коротышек Ольга в кандидаты не рассматривала. Как-то Татьяна обратила ее внимание:
– Посмотри, талантливые актеры – Том Круз, Дастин Хофман – едва достают своим женам до плеча. И при этом никто не смотрится ущербно. Напротив, есть шарм.
Но Ольга была непреклонна:
– Я ему в глаза хочу заглянуть, а не плешь на макушке рассматривать.
Первым ее мужем был член сборной России по баскетболу. Она родила от него дочь и развелась по причине «несхожести характеров». Эти два жирафа ругались и дрались как петухи. Второй муж (метр девяносто семь) соответственно росту имел громадные органы пищеварения и заливал их спиртным под завязку. Теперь у нее был третий (с кепкой два метра), гражданский, без регистрации. Но похоже, дело опять не клеилось.
Дылда закончила исторический факультет и пятнадцать лет работала учителем в школе. Дети ее боялись: рука у нее была тяжелой, а оплеухи она отпускала легко. На уроках стояла железная дисциплина, успеваемость была отличная, но зарплата – нищенская. Ольга с радостью бросила школу и ушла с головой в телевидение (кто-то из родителей учеников ее рекомендовал на конкурсный просмотр ведущих). Теперь из нее только и сыпалось: у нас в программе, режиссерское решение, рейтинг передачи, образ ведущей, установка света позволяет, хронометраж не позволяет…
* * *
Дед Лены-Киргизухи, британский коммунист, познакомился с ее бабкой, китайской коммунисткой, в Харбине. Стойкий ленинец, отец Киргизухи уже в Москве женился на внучке латышского стрелка. Лена, по паспорту, естественно, русская, от своих предков взяла однонаправленные качества: восточную созерцательность, английский сплин, прибалтийскую флегматичность и усилила все это «паспортной» русской ленью.
Энергии и активности ей хватило только на недолгий период юности и девичьего цветения. Потом она выдохлась и как колобок перекатывалась изо дня в день, равнодушная к проискам, страстям, честолюбиям и устремлениям окружающих. После биофака университета Лена пришла на работу в биохимическую лабораторию научно-исследовательского института. И работала там по сей день. Считала под микроскопом эритроциты. Изо дня в день, из года в год – одни и те же эритроциты, только количество разное.
Ольга говорила, что Ленкин пофигизм (все ей по фигу) и довел до развода с мужем. Не плохой, в сущности, парень. Приехал из провинции, активный, надо было зацепиться в Москве. Зацепился, глупый, за Киргизуху. А это все равно что за облако цепляться. Конечно, Ленка при разводе поплакала. Минут пять. Самое большое – полдня расстраивалась. Потом вздохнула и покатила дальше. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел – все равно ведь жизнь идет, хоть ты пыжься, хоть не пыжься. Проще – не пыжиться.
Лежит Киргизуха на диване, смотрит сериал по телевизору.
– Лен, что там? Хосе объяснился в любви Лауре?
– Ой, не знаю.
– Ты же смотрела!
– А я не запомнила.
– Киргизуха, почему ты не поехала в парикмахерскую, мы тебя к мастеру записали?
– Я забыла.
– Не ври! Тебе позвонили, напомнили.
– Ну-у, две пересадки на метро, и дождь шел.
Лена была добрейшим человеком. Зло, гнев напряжения нервного требуют. Как и все остальные острые эмоциональные состояния. А у нее всегда было одно – меланхолично-спокойное, с небольшими вкраплениями чувств. Она словно о чем-то постоянно размышляла, где-то витала. Подруги знали совершенно точно – ни о чем она не размышляет и в высоких эмпиреях не пребывает. Как ребенок размазывает манную кашу по тарелке, а в итоге есть не станет, так Киргизуха мусолит-мусолит какую-нибудь мысль, а потом забудет какую.
На Лену нельзя было положиться ни в чем. От любых действий, требующих активности, она даже не уклонялась, они сами как-то растворялись в океане ее равнодушия. Но трудно найти другого человека, рядом с которым было бы так тепло, покойно и уютно. Перина. Мягкая, пушистая, припал – забылся и блаженствуешь.
* * *
Насколько удачливыми были Татьянины дети (для чего потребовалось жизнь положить), настолько непутевыми выросли дети подруг (воспитывались по случаю). Киргизухин сын унаследовал основные мамины качества. Его затолкнули в коммерческий институт, куда было лень ходить. Стараниями отца он диплом все-таки получил. И залег на диван. Трудиться – это потом. Возможно. Когда-нибудь. Отец сделал последнее усилие – освободил от армии, «купив» мальчику порок сердца. И махнул на него рукой. Мама прокормит. Лена и кормила. Правда, у мальчика было хорошее качество – он не пил водку и не употреблял наркотики. По вечерам ходил гулять. С одной гулянки привел девушку. Теперь на диване они лежали вдвоем. На скудную Киргизухину зарплату.
У Дылды дочь была спортсменкой. Бегала на длинные дистанции. Рекорды не получались из-за тупости тренеров, которые никак не могли выбрать верную тактику. В поисках тактики тренеры менялись. Пока длинноногая красавица сама не убежала в Африку на пару с эфиопским чемпионом. Через полгода вернулась оттуда беременной. И поставила рекорд в роддоме – малыш был таким длинным, что в каталочке его клали не поперек, как всех остальных, а вдоль – иначе не помешался.
Обе Татьянины подруги были замечательно красивы и легко крушили мужские сердца.
Когда Дылда влюблялась, то испытывала вдохновение сродни актерскому. Она легко улавливала, какой персонаж требуется «режиссеру», и талантливо изображала маленькую девочку, особу голубых кровей, восхищенную простушку или верную боевую подругу. Спектакль мог состоять из пяти действий с антрактами, а мог и уместиться в один акт (термин театральный). Но в конце неизменно гасли свечи на сцене, падал занавес, освещался зрительный зал. И – никаких аплодисментов. Еще и освистают. Кто обманулся? Ты обманулся? Мерзавец! Это я, дура, в тебя вляпалась! Что ты думал? Ой, миленький, думать ты разумно не способен. У тебя хроническая эрекция глупости.
Киргизуха завораживала мужчин по-другому. Как кролик удава. Именно кролик удава, а не наоборот. Добыча – охотника. Мужчины чувствовали ее перинную мягкость (что правильно), развивали активность (великой не требовалось), одерживали победу (ха-ха, пиррову) и полагали, что встретили счастье своей жизни, то бишь идеал. Потом у них закрадывалось подозрение: девушка согласилась по причине лени и жалости, а не из великой любви и страстного темперамента. Потом приходила уверенность: поменяй он внешность, характер, руки с ногами местами, слетай в космос или ограбь банк – она, Лена, не колыхнется, не заметит. Будет так же улыбаться и отсутствовать присутствуя. В командировочный чемодан по ошибке вместо капель для носа положит средство от нарушений менструального цикла. Предложит выйти на улицу в носках разного цвета. Забудет сказать о важном телефонном звонке. В ответ на его вопли задумчиво изречет что-нибудь вроде: «Видеть тебя одно удовольствие. Но не видеть – другое».
В тройственном союзе центром притяжения была Татьяна. В детстве ее бабушка их нянчила. В юности у Соколовых собирались, потому что была квартира. Татьяна не работала, могла попутно заботиться о подругах, не требуя ответных жертв. У нее гостеприимный дом, полная чаша. Развелась с мужем – уравнялись в статусе одиночек. Построила в глубинке особняк – они желанные гости. Лахудра собирала их в кучку. Дылда командовала. Киргизуха гасила ненужные страсти.
* * *
В ожидании мужа, нелепо заболевшего какой-то детской болезнью и сгинувшего вместе с дочерью почти на месяц, Галина мысленно продумала несколько сценариев их встречи. Но того, по которому стали развиваться события, она не ожидала.
Борис приехал усталый, со следами ранок на лице и… абсолютно равнодушный! Он не злился (а ведь чуть не прибил тогда), не пытался выяснить отношения, не обвинял – он смотрел сквозь нее. Такое равнодушие нельзя сыграть, потому что в нем чувствуется не затаенная жажда мести, наказания, а полнейшее презрение.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
