Текст книги "Испекли мы каравай (сборник)"

Мама вошла в комнату, услышала какое-то движение, шорох, повернула голову. На маму падала, звеня бусами, рыжая красавица в берете и черных очках. Я услышала грохот и испуганный крик мамы. Она голосила тонко, дребезжаще: «И-и-и…» Влетев комнату, я обнаружила лежащую на полу маму, которую сверху обнимала Изольда. Очки у манекена свалились, но и мамины глаза, безумно вытаращенные, были не вполне человеческими. Они уставились друг на друга без всякой симпатии во взорах.

– Что это? – просипела мама.

– Изольда. – Я принялась поднимать манекен. – Она чудная! Она прекрасная! Это будет моя самая любимая кукла! – тарахтела я без пауз.

Не вставая с пола, мама отползла к дивану и прислонилась к нему спиной. Мама по-прежнему смотрела с ужасом и выглядела очумело. А я, нежно обнимая Изольду за талию, восторженно расписывала, как счастлива иметь такую большую прекрасную куклу. Маму мои восторги нисколько не тронули.

– Я чуть не умерла, – бормотала мама. – У меня сердце едва не разорвалось. Какой страх! Какая мерзость! Немедленно выкини эту гадость! – Голос у мамы крепчал и повышался. – Чтобы духу этой пакости в нашем доме не было!

Потирая ушибленную спину, мама вставала и требовала, требовала немедленно выкинуть Изольду.

– Почему на ней моя блузка? Кто тебе позволил надевать мои вещи на эту помойную дрянь?

Мама имела обыкновение ругать меня с помощью риторических вопросов: «Как тебе пришло в голову отдать цыганке-попрошайке все деньги?», «Зачем вы пьяному дяде Мише завязали на голове бантик?», «Почему ты убежала со двора и неизвестно где пропадала до вечера?», «Как тебе не стыдно воровать яблоки в чужом саду?». Ответов на эти вопросы не существует, только неискреннее обещание: «Больше не буду!»

Мама была непреклонна: Изольду вон, и точка! Я плакала, умоляла, даже бухнулась на колени и молитвенно сложила руки:

– Заклинаю тебя моей жизнью!

Это я видела в каком-то фильме. Там девушка просила отца не отдавать ее замуж за корявого старика, позволить с любимым, молодым и красивым соединиться. Сцена мне запомнилась из-за непонятности страстей. Чего девушка на коленях стоит и плачет? Сбежала бы из дома со своим парнем, и дело с концом. У нас во дворе две девушки сбежали – одна с солдатом, другая с заезжим циркачом. Но, оказывается, в жизни бывают ситуации, когда и на колени встанешь, и лоб в мольбах разобьешь. Расставание с Изольдой для меня было равносильно крушению надежд, планов, восхитительных игр, возможности возвыситься над подругами, наконец.

Коленопреклонение на маму не произвело впечатления.

Она поморщилась:

– Что это еще за спектакль?

От мольбы я перешла к торгу: готова выкинуть все свои игрушки, только Изольда пусть останется, я буду каждый день мыть посуду, пол, стирать белье и честно чистить зубы. Потом пошли в ход угрозы: не стану есть, пить, умру от голода и не буду никогда-никогда с тобой разговаривать.

– В такой последовательности? – спросила мама. – Сначала умрешь, потом не будешь разговаривать?

Отчаяние мое было непередаваемо велико. Но единственное, что мне удалось выторговать, – Изольда остается в квартире до завтрашнего дня. Это был шанс, потому что был еще папа-защитник. Он не чаял во мне души, потакал капризам, смеялся над шалостями и стоял на линии огня между мной и мамой, за папиной спиной я всегда могла спрятаться и уговорить его, главного судью, на смягчение приговора мамы-прокурора. Не неделю сидеть дома, а два дня. В кино не пойдешь, а телевизор смотреть можно.

Папа работал мастером на шахте, с утра до глубокой ночи пропадал на работе, в выходные отсыпался, видел меня урывками и справедливо считал, что наше недолгое общение не должно омрачаться разбором моих полетов, совершенных много часов назад. Когда он приходил домой в урочное время, я мчалась, висла ему на шею, обнимала крепко-крепко.

Я любила его искренне, но к этой любви все-таки примешивалась корыстная мыслишка: сейчас папа подействует на маму, она смягчится. Мама таяла от обаяния и шуток папы. Ее глаза начинали по-доброму светиться, она качала головой как бы осуждающе, но уже счастливо улыбаясь.

Глядя на нас, слившихся в объятии, говорила:

– Мойте руки, садимся обедать.

На самом деле ей, наверное, хотелось сказать: «Как я вас люблю!»

Папа меня не выручил.

На шахте случилась авария, и он пришел домой за полночь. Прежде чем идти спать, он как обычно зашел в мою комнату – поправить одеяло, убрать с моего лба волосы и тихонько поцеловать. Но в ту ночь я, не в силах расстаться с Изольдой, взяла ее в свою постель, положила с краю, сама откатилась к стеночке.

Не включая света, папа вошел в детскую, склонился и облобызал манекен. Папа взревел как бешеный бизон. Соседи, наверное, повыскакивали из кроватей. Маме потребовались доли секунды, чтобы проснуться и совершить невероятный прыжок из одной комнаты в другую. Мама включила свет. Таким папу я еще не видела. Испуганным. Папы ничего не боятся и никогда не пугаются, на то они и папы. Но мой смотрел на Изольду с диким страхом.

– Кто это? – просипел папа.

Забегая вперед, скажу, что реакция на Изольду у мужчин и женщин была одинаково противоположной. Мужчины вопили как раненые звери и спрашивали: «Кто это?» Женщины не верещали в голос, как можно было бы ожидать, а обморочно ахали и приседали, колени у них подкашивались. Первым вопросом тетенек было: «Что это?» Исключением стала только тетя Зина, но о ней речь впереди.

К сожалению, Изольда, укрытая одеялом по шею, предстала перед папой не лучшей своей стороной – плешивым черепом и пустым глазом.

– Что ты молчишь? – спросила меня мама. – Сначала чуть меня на тот свет не отправила, теперь папу.

Я принялась нахваливать свою новую большую куклу, через слово вставляя «папочка»: «Папочка, она прекрасная… папочка, я без ума от нее… папочка, скажи маме, пусть Изольда останется… »

Но папочка меня не слушал. Он подошел к кровати, откинул одеяло и уставился на Изольду с таким брезгливым отвращением, словно это была не большая кукла, а мерзкая гигантская лягушка. Я невольно рассмеялась: папа испугался манекена!

– Тебе весело? – нахмурилась мама.

– У нас водка есть? – повернулся отец к маме.

– У нас есть валерьянка, – ответила мама. И спросила меня: – Довольна? Тебе все ясно?

Спросонья плакать трудно, не тот настрой организма. Но после разбега, который пришелся на уговоры моих родителей, настрой появился, и я разрыдалось в полный голос.

Папа молча смотрел в сторону. Мама велела прекратить истерику. Они выступали единым фронтом и были непреклонны. Обычно мои слезы папа выдерживал одну-две минуты, мама могла выстоять до десяти, а тут, казалось, я могу убиваться до бесконечности, а им хоть бы хны.

– У меня уже вся вода в голове кончилась, – устала я рыдать.

– Может, это и к лучшему, – сказал папа. – Разжижение мозгов прекратится. Иди спать. Чтобы этого чудовища завтра в доме не было!

Я ушла недалеко, спряталась в коридорчике, чтобы подслушать, вдруг в разговоре родителей я уловлю лазейку, через которую завтра смогу протащить свое пылкое желание сохранить Изольду. Родители говорили тихо, и мне мешала икота, которая сотрясает после бурных рыданий.

Неожиданно мамин голос повысился:

– Вынеси ее сейчас сам на помойку!

– Как ты себе это представляешь? Вдруг меня кто-то увидит? Тащу ночью человеческое тело!

– Давай ее поломаем на части, затолкнем в мешок.

Вариант расчленения манекена папе тоже не приглянулся. Папа вернулся к первому маминому предложению:

– Ты права. Дочь сама принесла, пусть сама и выбрасывает. Пойдем спать!

Я шмыгнула в свою комнату. Крепко обняла Изольду – пусть вырывают ее у меня. Но родители ко мне не заглянули. Прижимаясь к холодному пластиковому телу, я отчаянно страдала. А главное, не понимала, чем вызвана такая острая и дружная реакция мамы и папы. У меня самые лучшие на свете родители, с этим согласны даже мои друзья. Самая умная и красивая мама, самый веселый и сильный папа. Я у них единственный и долгожданный ребенок. Однажды я подслушала болтовню соседок, которые говорили, что мама долго не могла родить. Сама, наверное, рассуждала я, панталоны не носила в детстве, теперь меня мучает. Откровенно говоря, из родителей я вила веревки и всегда добивалась того, чего хотела. Нужно было только соблюдать баланс, не зарываться, чтобы они думали, будто воспитывают меня. А тут они окаменели в своем неприятии какого-то несчастного сломанного манекена, не позволяют ребенку наиграться с большой куклой.

Ответ я нашла много лет спустя. В иностранном аэропорту увидела девочку не старше пяти лет, которая держала на руках трехмесячного младенца. «Странно, – подумала я, – доверили ребенку малыша. И почему младенец голый? Может, что-то случилось? Нужно подойти? Но никто из окружающих не реагирует». И тут девочку кто-то позвал, она опустила одну руку, другой схватила младенца за ножку. Малыш полетел вниз и ударился головой о мраморный пол. Я издала тот самый тихий «Ах!» и присела, колени подогнулись от ужаса… Оказывается, у них за границей появились куклы из мягкой резины – точные, до деталей, копии младенцев. На мой взгляд, эти игрушки были отвратительны. Давно известно, что в искусстве чрезмерная достоверность, без грана вымысла и фантазии творца бывает либо скучной, либо пошлой.

В истории с манекеном мама и папа тоже не видели в Изольде игрушки, куклы. Им она напоминала непохороненного изуродованного мертвеца и вызывала отвращение, брезгливость, рвотный спазм. Их тошнило от мысли, что дочь будет играть с этой мерзостью.

Горе, бессонная ночь и непреклонность родителей надломили мою волю, но полностью не убили желания во что бы то ни стало сохранить Изольду. Утром я отказалась завтракать, вышла на кухню уже полностью готовой к школе – коричневое форменное платье с белыми воротничком и манжетами, черный фартук. В руках портфель. Я сказала родителям, что унесу Изольду из дома, когда вернусь из школы. А если они попробуют в мое отсутствие выкинуть такую замечательную куклу, то я убегу из дома с солдатом, с циркачом или просто с Юркой из пятого подъезда. Вид мой, наверное, был настолько хмур и решителен, что мама никак не прокомментировала угрозу сбежать из дома.

Только спросила:

– Ты даешь честное слово, что уберешь из дома это безобразие?

– У порядочных людей не просят клятв! – гордо ответила я.

Папа крякнул и закрыл лицо газетой. Это были его запомнившиеся мне слова.

Никому из подруг я не рассказала про Изольду. Их родители могли быть не столь жестокосердны и позволили бы оставить манекен. Мою прекрасную куклу! Ни за что! Изольдой могу обладать только я, пусть и втайне пока. Найду Изольде пристанище, нашью нарядов, тогда уж стану хвастаться.

В нашем доме был чердак, которым никто не пользовался. Постиранное белье сушили во дворе на веревках. Чтобы детвора не шалила на чердаке, его дверь заперли на большой амбарный замок. На площадке перед этой дверью я и решила спрятать Изольду. Мне было запрещено трогать мамины вещи, надевать их на манекен, но не оставаться же Изольде нагой! В кладовке имелся мешок, в него мама складывала ветхое постельное белье, негодную одежду – на тряпки. Мне повезло: обнаружился почти недырявый пододеяльник, который я разрезала по швам и соорудила Изольде балахон с дыркой для головы в центре. Теперь Изольда смахивала на привидение, образ портил только старый клетчатый платок, им я повязала манекену голову. Я приготовила молоток, гвозди, веревку и осторожно выглянула за дверь квартиры, прислушалась: пусто ли на лестнице? Подхватив Изольду и инструменты, рванула вверх по ступенькам – на пятый этаж с третьего и еще один пролет до двери чердака. Повезло, никто не встретился.

Аккуратно положив Изольду на пол, я стала забивать гвоздь в деревянный наличник двери. Ведь сама Изольда не могла стоять, поэтому я придумала: привязать ее веревкой. Забивание гвоздя такое легкое и простое в исполнении папы и других мужчин для меня оказалось не простым делом. Несколько раз я вмазала по пальцам, а потом гвоздь погнулся. Пришлось сбегать за другими. Наконец, гвоздь вошел, к нему я привязала один конец веревки, а второй, забравшись под балахон Изольды, обмотала вокруг ее талии. Манекен прочно стал на свою единственную ногу. В полумраке чудилось, будто Изольда осуждает меня и обижается. Голова-то у нее была вывернута, как у человека, который глядит в небо, не желая смотреть на обидчика.

– Потерпи! – погладила я Изольду по плечам и расправила складки балахона. – Я тебя не брошу, что-нибудь придумаю.

Но моим мечтам не суждено было сбыться. Из-за тети Зины, которая жила на пятом этаже. Тетя Зина стирала белье, услышала стук на чердаке и отправилась проверить, что там происходит. «Стирала белье» – это маскировка. Тетя Зина боялась милиции. Женщины нашего двора, когда гнали самогон, параллельно устраивали стирку. Почему-то считалось, что мокрое развешенное белье нейтрализует характерный запах. Шахтерские жены, конечно, не при каждой стирке перегоняли брагу, но тот день, я отлично унюхала, тетя Зина именно зельеварению посвятила. Идти тете Зине было недалеко – пересечь площадку и подняться на десять ступенек. Возможно, тетя Зина при виде Изольды и исполнила ритуально-женское «Ах!» с приседанием – этого никто не видел. Но вниз по лестнице тетя Зина мчалась, уже вопя во всю мочь и тарабаня в двери по ходу спуска.

– Мертвяк! Люди! Рятуйте! Спасите! Там стоит! Мертвая! В саване. – На улицу тетя Зина выскочила с криком: – Милиция! Убили! Подкинули! Люди, вызывайте милицию! Труп на крыше!

Тетя Зина перепутала чердак с крышей, что простительно в таком остром эмоциональном состоянии. Она даже про самогонку забыла.

Весенний теплый день, наш большой двор полон. На лавочках у беседки сидят молодые мамы с колясками, женщины постарше и бабульки сплетничают на своих скамейках у клумбы, за деревянным столом у первого подъезда народ играет в лото, мужчины забивают «козла» под раскидистым дубом, малышня копается в песочнице, школьники носятся на великах, играют в мяч – обычная мирная картина. И вдруг ее нарушает тетя Зина, которая вопит, машет руками, мечется из стороны в сторону, зовет милицию. Мужчины бросили домино, а лотошники свою игру, вскочили со скамеек молодые мамы и бабульки, прибежали дети – все окружили тетю Зину. Из нашего подъезда вывалились люди, потревоженные стуком в дверь и воплями паникерши. Я в том числе. Тетя Зина выглядела совершенно безумной. Когда она закричала о трупе на крыше, все задрали головы. На крыше никого не было. Выкрики тети Зины, ее кружение на месте и вытаращенные глаза многих навели на мысль, что тетя Зина сошла с ума.

Я слышала реплики в толпе:

– Чокнулась.

– Белая горячка.

– Зина вроде немного пьет.

– Ей хватило.

– Буйное помешательство.

– Надо «скорую» вызывать.

– И повязать ее, детей напугает.

Тетя Поля шла из магазина с авоськами. Растолкала народ и гаркнула:

– Зинка! Цить! Ты чего блажишь?

– Ой, Поленька! – прижала руки к груди тетя Зина. – Тут такое! Такое! Труп натуральный! В саване! Стоит и глаза открытые.

– Какой труп, Зинка? Ты чего несешь?

– Да вы сами идите и посмотрите! – обиделась и потому немного успокоилась тетя Зина.

Она вообще была крикливая, голосистая, из-за каждой мелочи поднимала панику. А тут повод подвернулся – лучше не бывает. Но того, что у тети Зины еще и фантазия работает, я не подозревала.

– Говори толком! – потребовала тетя Поля. – По порядку.

– Я по порядку белье стирала. В смысле… сама понимаешь. Слышу – стучат. Это они доски от гроба отбивали. Точно!

– Кто?

– А я знаю?

– Дальше!

– Дальше я пошла на чердак смотреть. Может, пацаны хулиганят, а может, милиция. А там! Стоит! Люди! Там мертвая стоит как живая и в саване. Истинный крест! Сами удостоверьтесь. Страх господний. Из могилы выкопали, из гроба вытащили и поставили.

– Куда поставили, Зина?

– Прямо у чердака, у двери, я ж говорю!

И тут я поняла, что предаю Изольду. Не хватает у меня мужества выйти и перед всем народом признаться, что это мой манекен, большая кукла, с которой я хочу играть, а родители не позволяют дома ее держать. «Все равно они побегут смотреть, – оправдывала я себя мысленно. – Вон как раскочегарились. Будут надо мной смеяться, пальцами тыкать. Мама разозлится, папа не защитит».

Тетя Поля отыскала меня взглядом в толпе. Я покраснела и опустила голову.

– Ну что, мужики? – спросила тетя Поля. – Айда с трупом разбираться?

Добровольцев не нашлось. Послышались голоса, мол, это дело милиции. Людская масса заколыхалась в хаотичном перестроении. Никому не хотелось идти, а выглядывать из-за спины во втором эшелоне любопытно было многим.

– Петро, Иван, Коля, за мной! – скомандовала тетя Поля.

Вызванные мужчины неохотно присоединились к смелой тете Поле и стали подниматься по ступенькам подъезда. Следом потянулись любопытствующие, втекая, как тараканы в бутылочное горлышко, на лестницу.

Но тетя Поля отсекла зевак:

– Больше нихто не йдет! Сашка! На караул! Никого не впускать и никого не выпускать.

Странная задорность тети Поли вызывала недоумение. Чего потешаться, когда труп бесхозный подкинули? Только я знала причину ее веселья. Но мне было не до смеха. Я ушла со двора, долго гуляла, чтобы не видеть, как мою Изольду выносят на белый свет.

Ею потом завладели мальчишки. Хулиганили: приставляли к чьей-нибудь двери, давили на звонок… Про манекен все знали, но не было ни одного человека, который бы в первый момент ни испытал шок. Мальчишки потом весело обсуждали, как тетя Таня грохнулась на колени, а дядя Витя взревел благим матом. Главной задачей шалунов было успеть, пока человек в панике, схватить манекен и удрать. У них были расписаны роли: один подпирал палкой Изольду, чтобы не валилась, другой, тоже палкой, давил на звонок, третий дергал за веревку, привязанную к манекену, чтобы с ним быстро смыться, когда эффект достигнут. Как выглядела Изольда после этих надругательств, я без слез не могла думать. Тетя Поля никому не проговорилась, что манекен притащила я. Родители, хотя и знали, что моя Изольда превратилась в дворовое пугало, ни разу меня не упрекнули. Видя мое отчаяние, пытались задобрить обещанием купить настоящую говорящую «Ма-ма» куклу с фарфоровым лицом, пышными волосами, закрывающимися глазами, в красивом платье. Однако разве могла кукла игрушечных размеров сравниться с Изольдой? И обида сменилась жалостью: бедные родители, вы такие глупые!

– Изольду отобрал у мальчишек Володька, сломал и выбросил на помойку, – сообщила я родителям. – Боялся, что они напугают Люсю, которая беременная.

Всякий раз, когда заходила речь о беременности, зачатии детей мама и папа смущались и старались переключиться на другую тему. Это наводило меня на мысль, что родители плохо разбираются в данных вопросах.

– Помнишь, – спросила я папу, – ты мне рассказывал про закон сохранения массы?

– Помню, – улыбнулся папа и рано расслабился.

– Если в одном месте уменьшается, то в другом прибавляется? – уточнила я.

– Примерно так.

Мама по-прежнему смотрела на меня подозрительно, ее так просто не проведешь.

– Если у Люси растет живот, – продолжила я, – то что уменьшается у Володьки? Его и так соплей перешибешь.

Мама возмущенно ахнула.

– Это тетя Поля сказала, – поспешила уточнить я.

– Сколько раз тебе повторять? Не все, что говорят взрослые, следует произносить детям! – нахмурилась мама.

– А почему? – вредно спросила я. – И вообще! У нас учебник и предмет называются «Родная речь», а в старших классах «Русский язык». Какая между ними разница?

– Давайте вернемся к закону сохранения массы, – предложил папа. – Этот закон – частный случай закона сохранения энергии…

– Электричества? – удивилась я. – Мне подружки рассказывали, как детей делают. Такие глупости! Но никто не заикался, что для этого надо к розетке подключаться.

– Забудь про электричество и розетки, – начал терять терпение папа и заговорил непонятно: – Энергия – это физическая величина, единая мера различных форм движения материи и перехода движения материи из одних форм в другие…

Пряча улыбку, мама встала и ушла на кухню готовить ужин. Папа всегда хотел, чтобы я была умной девочкой. С точки зрения взрослых, умность ребенка почему-то определяется суммой недетских знаний.