Текст книги "Испекли мы каравай (сборник)"

Андрей понял состояние сына и решил облегчить его участь. Под предлогом того, что хочет сфотографироваться с невестой, Андрей отвел ее в сторону. Следом за Андреем еще несколько родственников и гостей пожелали запечатлеться рядом с принцессой. Разделенный десятью метрами с Катенькой, Павлик наконец рассмотрел ее. По тому, как изменилось выражение лица сына – от напряженно-официального до глуповато-восхищенного, – Андрей заключил, что мальчик пришел в себя, он в восторге от будущей жены и ход пьесы более не беспокоит его, коль приз уже обещан.

Борис обратил внимание Татьяны на Маришку, которая, не отрывая взгляда от невесты, хмурила брови и покусывала губы. Корсет на ее груди ходил ходуном, и откровенные колебания не скрывала шифоновая накидка.

– Доченька, с тобой все в порядке? – спросила Татьяна, подойдя.

– Мама, как тебе Владик? – ответила Маришка вопросом на вопрос.

– Какой Владик?

– Я с ним уже три месяца встречаюсь, – укоризненно буркнула Маришка.

Татьяна проследила за ее взглядом. Все ясно – замуж захотелось.

– Владик замечательный, но тебе рано думать о замужестве. Ты у меня еще маленькая и глупая. Обещаю, что твоя свадьба будет не хуже, чем у Павлика. Но венок с фатой на лысой голове! Отрасти волосы, пожалуйста. И вообще: следующей в ЗАГС иду я.

Татьяна оставила Маришку переваривать информацию – прозвучал призыв следовать в зал регистрации.

Двигаясь под звуки марша Мендельсона в нестройной толпе гостей с женихом и невестой во главе, Борис почему-то вспомнил, как в детстве ходил с отцом на первомайские и ноябрьские демонстрации. Тогда он сидел у отца на плечах, а не держал за локоть красивейшую женщину в роскошном платье; он был в два раза ниже ростом и на тридцать с лишним лет моложе. Демонстрация трудящихся и свадьба молодых симпатичных ребят – кажется, никакой связи. Но на Бориса дохнуло запахами детства, которые вызвали ребячий восторг и ожидание праздничного чуда.

Обрядовый староста – ухоженная и строгая женщина с красной лентой через плечо – говорила проникновенно и торжественно. Когда она произнесла: «Сегодня мы присутствуем при рождении новой семьи…», у Татьяны перехватило горло. Она остро почувствовала горечь материнской утраты – у нее забирали, отрезали от тела сыночка. Рядом всхлипнула Александра Ивановна. Не отрывая взгляда от затылков новобрачных, они нашли руки друг друга и крепко сцепили пальцы. Матери переживали одинаковые чувства, и взаимная поддержка была исключительной, особенной – как у двух пострадавших, ограбленных одной и той же бандой.

* * *

Встреча новобрачных в Доме свадебных торжеств, поздравления, рассадка гостей за отлично сервированные столы – все прошло безупречно. Но особенно им повезло с тамадой Глебом Глебовичем Самохваловым. Его благообразная внешность всем была смутно знакома, но мало кто вспомнил, что видел Самохвалова на вторых и третьих ролях в кино. Раскатистый бас и театральный шепот Глеба Глебовича были слышны в самых дальних углах. Он импровизировал, не давал паузам затянуться, а гостям отвлечься, и удачно шутил, и пафосно вещал. Предоставляя слово для тоста, тамада с такой легкостью произносил имена сергей петровичей, яков михалычей, тань, оль и прочих, что можно было подумать, он знает их всю жизнь, а не секунду назад вычитал на заготовленной шпаргалке.

Успешно стартовав и преодолев первую высоту, свадьба набирала обороты. Участники банкета, слегка разогретые спиртным и утолившие голод щедрыми закусками, чувствовали себя превосходно. Родители-организаторы уже не переживали за ход действа, жених и невеста были рады, что их просьба выполняется и команда «Горько!» не сотрясает воздух. Гости, которых не мучили натужными обрядами, знакомились, общались и создавали ровный гул компании – «хорошо сидим».

В перерыве менялась сервировка перед горячими блюдами, молодежь отправилась танцевать, кто-то подходил лично поздравить новобрачных, большинство народа пребывало в броуновском движении: отыскивали знакомых, которых не успели поприветствовать до банкета. Татьяна представляла Бориса многочисленным родственникам. Она не нашла определения для его статуса – жених? будущий муж? близкий друг? – и поэтому с помощью интонации в слова «это Борис» постаралась вложить максимум информации.

– Татьяна Петровна, можно вас на минуточку? – отозвала ее в сторонку Лена Самохвалова, менеджер заказа.

На лице девушки, до сего момента успешно руководившей армией официантов и помощников, было написано отчаяние.

– У нас проблема, – заикалась она, – понимаете, Глеб Глебович… он… у него… я всегда ставлю перед ним бутылку с водкой, в которой на самом деле чистая вода. Но кто-то подсунул ему настоящую водку. Он наклюкался. Артист погорелого театра!

Татьяна на собственном опыте знала, к чему приводит ошибка с напитками.

– Глеб Глебович не сможет дальше вести банкет? – уточнила она.

Лена отрицательно помотала головой и постаралась взять деловой тон:

– Это целиком наша вина. Вы вправе предъявить претензии по выполнению заказа.

– Где сейчас Самохвалов? – перебила Таня.

– В медпункте.

– Приступ? – испугалась Таня.

– Запой. Я его с одним нашим работником и ящиком водки держу. Пока не отключится, Самохвалов будет травить актерские байки. У дверей стоит охранник. Я вам обещаю! – Голос у Лены сорвался. – Обещаю, что его не выпустят! Но, Татьяна Петровна, нам нужно срочно найти замену. Давайте вызовем грузинского тамаду? Через час он будет здесь.

– Нет, это не выход.

Татьяна повернулась к толпе гостей. Останавливала взгляд на возможном кандидате и тут же его забраковывала: один не умел связно говорить, другой картавил и шепелявил, третий уже дошел до стадии предыдущего тамады, четвертого, пятого она не знала, шестой стеснительный, седьмой развязен во хмелю…

Андрей, решила она. Отец родной не откажет, и коль он руководит большим коллективом, то и со свадьбой справится.

Отца родного, которого они с Леной отыскали и посвятили в проблему, перспектива быть тамадой не вдохновила.

– Мы с вами поговорим о качестве обслуживания при окончательном расчете, – пообещал Андрей менеджеру Лене.

Он повторил Татьянин маневр – стал искать глазами кандидата среди гостей.

– Таня, а что, если Дылду попросить? – предложил Андрей.

Ольга вначале заартачилась – раньше предупреждать надо. Вокзал народу пригласили, а как что, сразу Дылда.

Андрей обрушил на нее каскад комплиментов и уговоров: ты у нас звезда телеэкрана, все свадебные генералы о тебе спрашивали, мечтают познакомиться, ты красавица, умница, выручай, спасай, помоги детям, век не забуду.

– Ладно, – смилостивилась Ольга, – пользуйтесь моей добротой и талантом. Тащите сценарный план.

Замена была неравнозначной. Дылда много внимания привлекала к себе, забывая о виновниках торжества и тостующих. Но народ уже перешел в ту стадию благодушия, когда самое банальное пожелание молодоженам воспринимается на ура и поднятый пальчик вызывает бурное веселье.

Студенческие друзья Павлика и Маришки показали маленький спектакль в кавээновском духе «О том, как Павла женили» – стены дрожали от смеха.

Не дав молодежи разойтись, тамада собрала всех незамужних девушек для участия в конкурсе с флердоранжем. Если бы она знала, чем все это кончится, то не стала бы проявлять активность. Катенька стала спиной к гостям и бросила через голову букетик.

Ольгина дочь пришла на свадьбу со своим новым другом-баскетболистом. У парня, очевидно, взыграл спортивный инстинкт, он выпрыгнул и в воздухе поймал букет. Народ покатился от хохота. Верзила быстро передал флердоранж девушке, но потом весь вечер отбивался от шуток и ловил на себе насмешливые взгляды.

Татьяна просила Ольгу – никаких фольклорных обрядов. Но очевидно, плохо просила.

Из Смятинова позвонил охранник Стас – машина с цветами прибыла, букеты расставили в соответствии с указаниями Татьяны Петровны. Грузовичок «Газель» доставил свадебные подарки, – Татьяна решила, что Катеньке и Павлу будет приятно завтра-послезавтра раскрывать коробки.

Молодожены собирались тихо покинуть свадьбу. Но гости не отпускали.

– А у меня нет туфельки. Ее украли.

– Туфельку невесты украли! – подхватил тамада. – Внимание! Старинный русский обычай – выкуп туфельки невесты. Жених! Сколько даешь за туфельку?

В карманах у Павлика было пусто. Андрей открыл бумажник, изрядно похудевший после выкупа невесты у соседей, и по цепочке, под столом, передал сыну купюры. Они сидели в ряд: жених и невеста и по обе стороны родители. Следующим достал бумажник Борис, передали деньги. Туфелька не объявлялась. Татьяна и Александра Ивановна пришли на свадьбу без наличности. Больше всех оказалось у Юли, но и ее запасы скоро кончились. Очистили карманы свидетеля Виталика. Георгий Петрович, отец невесты, сдал мятые десятирублевые бумажки.

– Остался только служебный проездной на метро, – сокрушенно пробормотал он.

– Кредитные карточки? – предложила Юля.

– Теперь мы с полным основанием можем сказать: дорогая наша невеста, – ухмыльнулся Андрей.

Они тихо переговаривались, шелестели под столом купюрами, а туфелька не появлялась.

– Платите! – требовала Ольга, не замечавшая выразительных гримас Татьяны.

У главного стола, за которым происходил аукцион, собралась толпа гостей. Деньги кончились, туфельки не было. Неожиданно один из свадебных генералов достал стодолларовую бумажку и хлопнул ею по стопке «выкупных» денег:

– Плачу за право пить шампанское из туфельки невесты!

Его примеру последовали другие состоятельные гости. Гора денег росла, туфелька не объявлялась. По расчетам Бориса, стоимость одной туфельки приближалась к цене нового автомобиля.

Наконец, когда гусарские порывы стали иссякать, Ольга перегнулась через стол и обратилась к Лене-Киргизухе:

– А что у вас, дамочка, в концертной сумке?

Лена, которая наблюдала происходящее с интересом телезрителя передачи «Кто хочет стать миллионером?», недоуменно пожала плечами, открыла свою, скорее хозяйственную, чем концертную, сумочку и вытащила оттуда белую туфельку. На появление хрустального башмачка народ отозвался бурными аплодисментами. Татьяна облегченно рассмеялась: затея, вначале показавшаяся ей пошловатой и разорительной, была остроумной и оригинальной – Лена, как никто другой, заслуживала материальной помощи.

Тихо улизнуть новобрачным не удалось. В туфельку поставили фужер, началось состязание в витиеватости тостов в честь невесты.

Павлик и Катенька уходили под свадебный марш, аплодисменты и выкрикиваемые гостями здравицы.

Менеджер Лена уверила Татьяну и Андрея, что порядок будет обеспечен и завершение банкета пройдет на высоком организационном уровне. В танцевальном зале гремела дискотека, гости разбились по интересам: пели, поглощали десерт, вели оживленные разговоры.

Группа родителей обменялась мнениями: все прошло отлично – и по-английски удалилась с пиршества. На улице они долго прощались, уговаривая друг друга «надо видеться чаще!», потом расселись по машинам.

* * *

Борис обессиленно рухнул на диван, когда они пришли домой. Свадьба, конечно, мероприятие замечательное, но выматывает не хуже лыжного кросса.

Его усталость как рукой сняло, когда пред ним предстала Татьяна и повинилась: «Столько переживаний, такое напряжение… словом, я не только лимонад пила… еще и шампанское… два, три – не помню, сколько фужеров. Да, чудить буду. Мне в голову пришли фантазии. Сейчас я тебе расскажу какие».

Жестом простолюдинки она задрала подол своего королевского платья, села на колени к Борису и стала медленно расстегивать пуговицы на его сорочке.

МАНЕКЕН
Рассказ

Это было почти полвека назад, когда девочки собирали и хранили фантики от конфет и пузырьки от духов, а мальчики делали самокаты из подшипников, найденных на свалке. Конечно, у нас были и другие игрушки – плюшевые зверята, деревянная детская мебель и алюминиевая посуда. Но главной утехой девочек во все времена оставались куклы. Пластмассовые пупсы, чьи конечности и голова крепились резинками внутри туловища. Если оттянуть ручку или ножку, а потом отпустить, они возвращались на место с громком щелчком – дреньць! У тряпичных кукол, набитых ватой, быстро пачкались розовые мордашки и ручки. Сейчас я бы сказала, что эти наши Тани-Мани-Ляли обладали врожденными дефектами. У них были сросшиеся пальчики, только обозначенные на ладошках машинной строчкой. Так же имелись проблемы с позвоночником – они не умели самостоятельно сидеть и предпочитали горизонтальное положение. Поскольку мировое внимание было приковано к Африканскому континенту, обретавшему независимость, в продажу поступили негритята. Сделанные, очевидно, из резины для автомобильных протекторов, они вообще не гнулись – стойкие, как мужественные африканцы. Свою черняшку с нарисованными алыми губами и белыми глазами, голую и без признаков пола я назвала настоящим «африканским» именем Эмма.

Мы жили в Донбассе, в небольшом шахтерском городе, и в тех семьях, что побогаче, имелись настоящие куклы – умопомрачительные красавицы с фарфоровыми лицами, закрывающимися глазами, в королевских платьях. С этими куклами не играли, они стояли как украшение интерьера, вроде хрустальной вазы на серванте. Никому в голову не пришло бы поставить букет в хрустальную вазу, и куклы-принцессы были не для развлечения. У меня такой куклы не было, потому что она немало стоила, да и продавалась только в столицах. Кроме того, моя мама не стала бы делать из куклы неприкосновенный объект, а попав в мои руки, дорогая вещь очень скоро пришла бы в плачевный вид. Иногда в доме подруги-счастливицы мне удавалось уговорить хозяйку (не подругу, а маму подруги) дать мне подержать волшебную куклу. За мной пристально наблюдали, когда я с трепетом наклоняла куклу и она издавала капризное «Ма-ма!» и томно закрывала глаза с пушистыми ресницами. Три раза качнешь – все, отдавай, хватит, наигралась.

Моя страстная любовь к куклам началась, очевидно, в колыбели и не утихала лет до четырнадцати, когда остальных подруг уже стали волновать совершенно другие игры. Я обожала собрать всех девочек с их куклами и устроить спектакль. Это мог быть королевский двор с принцессами и принцами, со злодейками и страшными колдуньями. А могла быть простая многодетная шахтерская семья, в которой ссорились, женились, рожали, умирали, куда приезжали гости и где варили на зиму варенье. Подруги-кукловоды часто путались с репликами, не могли понять сюжета, не проявляли фантазии, и к концу спектакля оказывалось, что остальные девочки превратились в зрителей, а я выступаю за всех актеров и веду действие к торжественному финалу единолично.

Мне было лет десять, когда моя кукольная страсть взметнулась на небывалую высоту, и я пережила состояние изумительного восторга. Человек бывает счастлив, когда сбывается мечта, которую он долго лелеял. А бывает, что он даже не подозревает, о чем возможно грезить, какие фантастические вещи встречаются и события происходят. И вдруг – ОПА! ЧУДО! Сердце сжимается и начинает биться колокольчиком часто-часто, и внутри тебя все дрожит и поет, и кажется, что ты лопнешь от ликования, разлетишься на тысячи поющих осколков. Детство – время открытий, и ОПА-ЧУДО ребятишкам хорошо знакомо, восторг изумления они переживают часто. С возрастом нечаянные радостные открытия посещают нас все реже и реже. И я никогда не видела стариков, в полную силу охваченных безумством негаданного изумления.

В магазине готовой одежды рядом с нашим домом делали ремонт. На тротуаре высилась гора мусора, который выбрасывали из дверей магазина. Я шла мимо и вижу – из тряпок, коробок, мятой бумаги торчит человеческая рука. Красивая рука по локоть, женская, с манерно оттопыренным мизинцем и маникюром на всех пальчиках.

Я не испугалась, не подумала о мертвеце, спрятанном среди хлама. Потому что в те времена книги, кино и телевизор не пугали ужастиками с расчлененными трупами и прочей людоедской атрибутикой. Я подумала: «Ничего себе тетя напилась!» Подойдя ближе, я увидела, что рука ненастоящая, и потянула за нее, сама не зная зачем. И тут на свет явилось чудо! Женский манекен! По сути, та же кукла, но большая, в человеческий рост! Я захлебнулась от восторга и несколько минут стояла, не дыша, сердце-колокольчик звонило в полную мощь. Иметь такую фантастическую куклу! Украсть, унести – без всяких сомнений.

К сожалению, кукла была слегка попорчена. Одна нога от колена отсутствовала, на черепе с правой стороны выдраны волосы, зато с левой кудрявились пышным рыжим облаком. Шея свернута, голова криво задрана вверх. На месте правого глаза зияла дыра, зато левый смотрел с холодным аристократическим благородством в чистое небо. И еще у манекена имелись груди – как настоящие женские, очень твердые бугорки, я их погладила в умилении. Мои домашние пупсы были равноплоски спереди и сзади, приходилось подкладывать ватку под платье той кукле, которая изображала маму или бабушку. Воровато оглянувшись, я схватила манекен и бросилась в свой двор. «Бросилась» – громко сказано. Манекен был достаточно тяжел. Сначала я несла его на вытянутых руках, точно жених невесту.

У нас было принято, чтобы после загса жених вносил невесту в дом на руках. Я очень быстро устала, но не уронила манекен, как Володька Прокопенко уронил Люсю.

Она была настоящим бомбовозом, а ее жених Володька маленьким, щуплым и костлявым. Володька с невестой рухнул, не дойдя до дверей подъезда, и ехидные зрители советовали: «Надо было на закорках Люсю тащить». Я попробовала пристроить манекен на закорки – не вышло, потому что пластиковая девушка не могла обхватить меня руками за шею и ногами за талию. Тогда я взяла манекен под мышку и в свой подъезд входила, неся манекен как торпеду – головой вперед.

Первой жертвой манекена стала соседка, добрейшая тетя Поля. Она работала откатчицей вагонеток в шахте, имела монументальную фигуру, была очень сильна физически. Нравы в нашем доме, заселенном в основном шахтерами-забойщиками, не отличались куртуазностью. По выходным народ крепко выпивал, и случались семейные драки. Звали на помощь почему-то не милицию, а тетю Полю. Она взлетала по лестнице или мчалась по ступенькам вниз, а мы, детвора, следом. Тетя Поля всегда считала виновным мужика. Хватала его за плечи и отшвыривала в сторону, стараясь не попасть в сервант с посудой или в кадку с фикусом. Свалившись кулем, дебошир обзывал тетю Полю плохими словами, чаще – на букву «б». Он ей: «Б…». Она в ответ загадочную фразу-вопрос: «Тынанемебуф?» И так несколько минут: «Б…» – «Тынаменебуф?» Пока обиженная жена не скажет: «Ладно, Поля, брось его. Теперь он безопасный. Спасибо тебе!»

На самом деле ничего загадочного во фразе тети Поли не было. По-украински она звучала: «Ты на мене був?», в переводе на русский: «Ты на мне бывал?» Мои родители, не пожелав мне объяснить перевод и смысл тети-Полиной приговорки, сами же и пострадали. Как-то к нам в гости пришел папин начальник с женой, их принимали по высшему разряду – мама налепила пельменей. Она была родом из Сибири, и лучше ее никто не делал пельменей в нашем дворе. Перед гостями я, конечно, выступила с кратким концертом – стихи Лермонтова и песня «По долинам и по взгорьям».

Папин начальник похвалил меня:

– Бойкая девочка!

Прозвучало невнятно, потому что он гонял во рту горячий пельмень, и мне показалось обидным столь краткое восхищение.

– А ты на мене буф? – огрызнулась я.

Пельмень выпал у начальника изо рта, его жена испуганно ахнула, мой отец закашлялся, мама покрылась красными пятнами, схватила меня за руку и потащила вон из комнаты, ругая неизвестно за что. Она потом говорила папе, что в воспитании детей нельзя оставлять белых пятен. Папа был полностью согласен: пробелы в моем воспитании уже не раз попортили ему кровь.

Тетя Поля мыла полы на лестничной клетке. Тогда никто понятия не имел об уборщицах подъездов, все убирали по очереди, по неделям. И попробуй кто-нибудь соринку в твое дежурство заметить! Тетя Поля презирала женщин, которые моют полы вприсядку, а тех, что пользуются шваброй, называла не иначе как лахудрами. Полы нужно мыть, согнувшись в поясе, положив кисти на тряпку, водить ими из стороны в сторону, волнообразными движениями собирая воду с грязью. Два раза мыть с большим количеством воды, потом вытирать насухо.

Подойдя к лестнице, я увидела колышущийся зад тети Поли. Она возила тряпкой и пела. Физическая работа почему-то всегда вызывала у тети Поли желание петь. Рассказывали, что она и тяжеленные вагонетки гоняет в шахте под репертуар Зыкиной. Тетя Поля развернулась, чтобы опустить тряпку в ведро, которое стояло на две ступеньки ниже. И тут увидела меня. То есть не меня, а плывущую вверх параллельно ступенькам голую одноглазую женщину, наполовину лысую. Тетя Поля взвыла, точнее, заскулила – истошно и одновременно беспомощно. В следующий момент тетя Поля плюхнулась на мокрую тряпку, поехала вниз, пересчитывая своим нехрупким чемоданным задом ступеньки. При этом она верещала тонко и жалобно. Я успела отскочить к перилам и пропустить мимо мчащийся сель из воды и тети Поли с задранной юбкой, под которой колыхались толстые бедра, обтянутые сиреневыми панталонами. С рекордной скоростью взлетая по ступенькам, я успела удивиться: как можно по доброй воле носить летом панталоны?

Сей предмет туалета был для нас, девочек, настоящим проклятием в холодное время года. За неношение панталон наказывали строго, потому что мы могли застудить придатки. Это обидно звучащее слово тоже не объясняли толком – мол, с больными застуженными придатками детей потом не будет. «Дети потом» были абсолютно эфемерны, а толстые панталоны из байки с начесом отравляли жизнь и портили внешний вид в настоящем. Придя в школу, мы заскакивали в туалет, стягивали панталоны и прятали их в портфели. Однажды мальчишки, сговорившись, стащили на перемене из наших портфелей чертовы панталоны. Бегали по коридору и размахивали девичьим нижним бельем как флагами. Акция началась в нашем третьем «В», потом к ней присоединились пацаны из третьих «А» и «Б» с такими же «транспарантами», украденными из портфелей одноклассниц. В школьном коридоре творилось что-то невообразимое: носились и вопили мальчишки, размахивая над головами разноцветными панталонами, учителя во главе с завучем тоже бегали и кричали, пытаясь отловить и усмирить хулиганов. Но те как с ума посходили, забыли в коллективном безумии про страх перед учителями. Конец панталонову бунту положили физрук и военрук. Прибежавший физрук оглушительно засвистел. Причем не дуя в свой свисток, тот так и остался висеть на веревочке у него на груди. Физрук приставил два пальца к губам и так свистнул, что у нас уши заложило.

Воспользовавшийся паузой, всеобщим онемением, военрук отдавал приказы командным голосом:

– Смир-р-рно! Прекратить безобразие! Стройся парами! Разоружиться! Складывай трусы на подоконник!

Подчинение командам старшего военного начальника, наверное, от рождения присуще мужчинам. У нас еще не было предмета «военное дело», военрука мы видели только издали. Его приказы не вызвали у девочек никакого трепета, только хихиканье. А мальчики все как один испуганно выстроились и зашагали складывать панталоны, названные военруком трусами, на подоконник. Мальчики были похожи на солдат, проигравших сражение и теперь сдающих знамена. После того как мальчишек строем развели по классам, девочкам было предложено разобрать свое белье. Мы сбились в кучку и не трогались с места. У бравого военрука наш тихий девичий протест, неподчинение приказу: «Взять свои трусы!» – вызвали растерянность. На помощь пришла завуч. Она стала называть нас по фамилиям.

– Катя Симоненко! Вера Панова! Возьмите свои панталоны!

Катя и Вера захлюпали носами, но не двинулись ни на шаг.

– Наташа Нестерова! – наступила моя очередь. – Где тут твои панталоны? Немедленно забери!

Я почувствовала тычки в спину и в бока. Это подружки призывали меня высказаться от их имени. Обычно им не очень нравилась моя манера всем затыкать рот и вещать самой. Но тут самое время проявить красноречие. Я, конечно, сильно волновалась. В подобном состоянии у меня до сих пор выскакивают неожиданные слова, цитаты и не всегда уместные выражения.

– Во-первых, – умно, по-взрослому начала я. Как раз осваивала понравившуюся конструкцию «во-первых, во-вторых…». – Я не знаю, где здесь мои панталоны. Они все одинаковые – розовые, голубые и желтые. Ассортимент наших магазинов разнообразием не отличается.

Последнюю фразу я слышала от мамы и, как оказалось, запомнила, хотя, что такое ассортимент, понятия не имела. Но панталоны продаются в магазине, значит, могут быть ассортиментом. Угадала: военрук вытаращил глаза: не ожидал от малявки такого словарного запаса. Дальше надо было говорить «во-вторых», а что говорить, я не знала. И опять пришла на помощь чужая фраза. Теперь – молоденькой докторши, которая пришла по вызову к нам домой, ей предложили комнатные тапки, а она скривилась: «Надевать чужую обувь негигиенично, можно заразиться грибком», и достала из сумки свои тапки. Слова докторши показались мне верхом глупости: какие грибы в тапках? Негигиенично – это от гиены, что ли? У нас не то что гиены, даже кошки нет. В тот момент я пластом лежала с высокой температурой, и слова докторши должны были бы раствориться в лихорадке, однако, выходит, запомнились.

– Во-вторых, – с гордым видом продолжила я, – надевать чужие панталоны негигиенично, можно заразиться грибком.

– Эта девочка далеко пойдет, – вырвалось у военрука.

– Она пойдет в класс! – строго сказала завуч. – Как и остальные! Занять места за своими партами!

Я могла бы еще сказать и «в-третьих» – самое главное, но прикусила язык. Мы просто жутко стеснялись вернуться в класс с панталонами в руках. Девичья стыдливость – самое сильное чувство в детстве. Взрослые тетеньки об этом почему-то забывают.

Наверное, для педагогического коллектива проблема с перепутанными негигиеничными девичьими панталонами оказалась не простой. В самом деле, не отпускать же девочек на мороз без нижнего белья! И вызвать без подрыва авторитета три с лишним десятка родителей и предложить им захватить новое белье невозможно – телефонов у большинства нет, да и на работе люди. Но наши учителя не в такие переплеты попадали и благополучно выходили.

На последнем уроке каждой девочке, по очереди, велели идти с дневником в кабинет завуча. Там завуч указывала на груду белья и спрашивала:

– Какого цвета были твои панталоны? Голубые? Бери голубые, надевай без рассуждений!

И писала что-то в дневнике.

Девочка возвращалась в класс, нас распирало любопытство, но шел урок, и учительница пресекала попытки посторонних разговоров.

Меня вызвали последней, не иначе, как в отместку за лидерство.

– Какого цвета были… – начала завуч и прервалась. – Впрочем, остались только одни, желтые. Надевай эти панталоны!

– Они не мои! Мои были розовые.

– Нестерова, ты мне еще про гигиену поговори! Кто-то из девочек дальтоник.

– Даль… что?

– Надевай! – заорала завуч, наверное, доведенная до последний точки.

Ее можно понять, панталоны кого угодно выведут из себя.

Дома мама пялилась на запись красными чернилами в моем дневнике: «Убедительно предлагаем постирать своей дочери панталоны! Завуч».

– Почему постирать? – недоумевала мама. – Что произошло с твоими панталонами?

– Во-первых, у меня теперь чужие панталоны, не розовые, а желтые. Потому что, во-вторых, кто-то из девочек дальгоник.

– Кто-кто? – спросил папа.

Мне пришлось все рассказать, актерствуя и приукрашивая, конечно. Папа сначала пыхтел и трясся, а потом расхохотался в голос.

– Зачем ты используешь слова, значения которых не знаешь? – возмутилась мама.

Она была учительницей русского языка и к вольному словоупотреблению относилась негативно. Но я не стала спрашивать про ассортимент и гигиену. У меня был заготовлен другой вопрос:

– Тетя Поля называет Володьку Прокопенко недоноском. Что это значит? Куда Володьку не донесли?

Мама быстро не нашлась с ответом.

Папа перевел стрелки:

– Мы ужинать сегодня будем?

Ненавистные когда-то панталоны вызвали всплеск воспоминаний и отвлекли от главной темы, от манекена. Возвращаюсь к нему.

Я влетела в квартиру и закрылась на замок.

Тетя Поля тарабанила в нашу дверь:

– Бисова дочка! Ты шо удумала? Ты кого в хату притащила?

Я не подавала ни звука. Тетя Поля скоро угомонилась, ей на работу в вечернюю смену, с мамой не встретится, не нажалуется, а завтра остынет. Тетя Поля отходчива, а под горячую руку могла бы меня половой тряпкой отхлестать.

Второй жертвой манекена стала моя мама. К тому времени манекен уже обрел имя Изольда. Не Машей или Таней мне такую красавицу называть! Наигралась я с Изольдой всласть. Часа три ее наряжала и так и этак. В ход пошел мамин гардероб, потому что мои вещи Изольде были малы. В окончательном варианте моя Изольда имела на голове берет, закрывающий лысину, и черные очки. Недостающий глаз я пыталась протезировать: нарисовала на бумаге, заклеила дырку, но получалось ненатурально, совсем не так, как у одноглазого дяди Миши с пятого этажа. Его стеклянный глаз был предметом нашего постоянного интереса. Под хмельком дядя Миша развлекал нас тем, что стучал ногтем по искусственному глазу. Звук выходил загадочно-страшным. Кстати, подумала я, надо спросить у дяди Миши, нет ли у него лишнего стеклянного глаза. Наряжена моя Изольда была со всем возможным шиком: мамина красная блузка с рукавами-буф, на груди бусы в пять рядов. С украшениями у мамы было не густо, и бусами стали елочные гирлянды. На плечах ажурная перелина – гипюровая накидка на подушку с родительской кровати. С юбкой возникли сложности, потому что ни одна не доходила до пола и была заметна колченогость Изольды. Я вышла из положения, соорудив юбку из покрывала опять-таки с родительской постели, которое подвязала на талии своими капроновыми бантами. Процесс облачения манекена доставлял мне несказанное удовольствие. Потом, много лет спустя, мне приходила в голову мысль, что дизайнеры одежды, возможно, этот этап работы – создание ансамбля на манекене – любят больше, чем хлопоты с живыми моделями. Да и многие артисты признаются, что репетиции их захватывают сильнее, чем спектакли.

Как назло, мама пришла домой в тот момент, когда я отлучилась в туалет и не смогла представить их друг другу лично. Надо еще заметить, что главной проблемой Изольды была неустойчивость. Чем я только ни пыталась заменить недостающую ногу, манекен не стоял вертикально, валился. Наверное, центр тяжести сместился роковым образом или вовсе пропал, потому и выбросили такую замечательную искусственную девушку. В итоге под недостающую ногу я подложила стопку книг. Изольда стояла, но ненадежно, любого толчка, колыхания воздуха было достаточно, чтобы она полетела носом вниз или завалилась набок.