Текст книги "Хулигангел, или Далеко и Навсегда. Нетленки, тленки и монопье"

Бесстрастно смотрит на обнажившуюся клавиатурку: желтозубая, с черными кариесными впадинами, она смеется над ней. Клава принадлежит г-ну Вейнбаху (семейство Petrof) с Первого Дня Творения: Кира знает о том, но ничего поделать не может – у Киры на пюпитре трехголосная инвенция (сочинитель называл их синфониями) Баха-отца. Однако Кира не видит в слове полифония ничего притягательного, ничего эротичного – многоголосие притягивает ее ровно настолько, насколько может притягивать петля невинно удавленного, попавшего в рай: Кире пятнадцать, Кира седьмой год захаживает в музыкальную школку; этот год – последний. Кира не против музыки, только вот полифония, наказываемая продвинутой педагогиней по голосам, не воодушевляет. Кира барабанит по клавиатуре сначала верхний голос (одной правой), потом средний (правой, левой, левой, правой) и нижний (одной левой), затем бацает темы во всех голосах каждой рукой отдельно (к.р.о. – злобное уточнение в дневнике, уточнение с тремя восклицательными знаками, продвинутой, но, как и Кира, боящейся старости и смерти педагогини); Кира ищет маленькую буковку «И» около интермедии, повторяет противосложения («П»). Неужто Бах-отец был столь безжалостен к многочисленным чадам, что придумал синфонии? Или гений не позволял ему думать о такой мелочи, как детский невроз? Или он думал лишь – черт бы ее подрал – о развитии мелкой моторики, полезной при изучении зашифрованных в клавирную музычку библейских сюжетов? Тема креста, плиз-з-з-з, Тема восхождения на Голгофу, плиз-з-з-з, далее по текстам Яворского: впрочем, Кира еще не думает о том. Через двести с лишним лет после смерти Баха девочка обреченно теребит вторую страницу инвенции и не догоняет, почему полезно именно то, что скучно, невкусно или ниспослано свыше (где-то она и такое услышала) – к тому же у девочки нет шара. «Да кем, кем ниспослано? С какой целью?..» – Кира кричит молча, Кира давно научилась кричать вот так, без звука.

Она слышит сериальный адок из гостиной, слышит обрывки телефонного разговора из коридора, слышит ругань, разбавленную папиросным дымком, летящую на нее из кухни… впрочем, едва ль Кире до них – перед ней желтозубая клава с кариесными впадинами, принадлежащая г-ну Вейнбаху (семейство Petrof) с Первого Дня Творения, и потому Кира закрывает глаза, и потому Кира думает, будто не плачет. Она всем сердцем ненавидит полифонию, которую невозможно – наизусть – по голосам, ненавидит Баха-отца, его сыновей, обеих жен, орган и «богатое культурное наследие», концреп[9]9
  Концертный репертуар (муз. жарг.: прим. Хулигангела).


[Закрыть] костелов и конкурентоспособных консерваторских выпускничков. Кира хочет оказаться подальше: от снулых инвенций, от разочарованной сестрицы с убитой карьерой и без любовника, от продвинутой педагогини – уже не Анны Викторовны, та вышла и ушла, – с дипломом московской консы по теории и ленинградской – по ф-но, от уткнувшегося в пиво-воды соседа да серости одноклассников… Кира роняет ноты, Кира сжимает кулаки, заметив, что в комнату ее входит изысканная, стильно пахнущая деньгами Дама в ярко-красном плаще с воротником-стойкой. Дама кажется Кире знакомой.

– Я родственница маман, – предупреждает вопрос, повисший на Кириных губах, она; Кира молчит, Дама продолжает. – Полифония пригодится тебе так же, как умение выращивать грибы на балконе. Или, скажем, Cannabis indica[10]10
  Марихуана (прим. Хулигангела).


[Закрыть]. Хотя, лучше грибы – опять же, плесень… Пенициллин. Польза. С другой стороны, курение Cannabis indica предотвращает заболевания щитовидки, – Дама усмехается и подходит к ф-но, расстреляв несколько кластеров. Запах чужепланетной парфюмерии проникает в тревожные мысли Киры; она дотрагивается, сама того не желая, до неожиданной гостьи и обжигается. Их взгляды встречаются, Кира с суеверным ужасом замечает их с Дамой сходство:

– У вас родинка тут же, слева, над верхней губой… И эта впадинка вот тут… Странно.

– Отчего ж странно? – Дама в красном усмехается. – Нет ничего странного!

– Редко встречаешь людей, столь похожих на тебя… только более красивых, – кашляет Кира.

– Разве тебе никогда не хотелось влезть в шкурку, подобную тебе?

– Разве это возможно? – Кира встревожена, Кира заглядывает Даме в зрачки, растворяясь в них: и в сей момент Киры в комнате нет, и в сей момент можно наблюдать в пространстве только-то «Вейнбах» (семейство Petrof) с рабыней-клавой да Даму с зелеными линзами и рыжими волосами. Через какое-то время, впрочем, Кира протискивается в болезненное свое жилище. С ненавистью глядя на Даму, она инстинктивно отходит от «вы»:

– Как ты могла! Как могла предать! Пусть, пусть я не люблю полифонию – но это не значит, что я столь меркантильно смотрю на мир! В твои тридцать плюс-минус бесконечность ты превратилась в затянувшую жиром сердце суку… Твою душонку хорошо б как следует обтравить в Photoshop’e!

– К чему нагнетание отрицательного, девочка? Я же пришла к тебе… Думаешь, легко было? Думаешь, расстояния и секунды высвечиваются годами? Ошибаешься! Время на жизнь измеряется лишь количеством выколоченной из человека энергии! Выколоченной из тебя… из нас… энергии…

– Что за бред! Как ты могла? Как смогла перешагнуть через все, во что верила? Как можешь смотреть себе в глаза по утрам? Как можешь спать спокойно после стольких обманов? После…

Дама морщится:

– Ты слишком мала. К тому же это ты все убила и через все перешагнула, я ни при чем.

– Не может быть! – Кира кидает в Даму том двухголосных и трехголосных инвенций Баха-отца. – Не смей!

– А вот и смею, вот и смею! – рыже-зеленой с красноватым отливом змеей оборачивается вдруг Дама и, заползая Кире на грудь, пытается ужалить. – Вот и смею!

– Мерзкая тварь, нет! – кричит Кира, сбрасывая с себя существо. – Не-е-е-ет!

Она отскакивает к письменному столу и, роясь в старой отцовской готовальне, натыкается на циркуль, которым тотчас, не колеблясь, закалывает незваную гостью: та изворачивается, вьюжит-кружит по комнатке, после чего, наконец, сдыхает. Из глаз ее выкатываются крупные алмазные слезки, превращающиеся в бриллиантовых пауков по двадцать карат каждый – пауки прыгают на колени Киры, но Кира ловко стряхивает их в шуньяту: Кира делает вид, будто ничего не произошло, Кира учит трехголосную инвенцию Баха – по голосам наизусть. Это последний год, «господи» Иисусе!..

Она слышит сериальный бред из гостиной, слышит обрывки телефонного разговора из коридора, слышит кухонную ругань: впрочем, едва ль ей до них здесь и сейчас, ведь перед глазами желтозубая клава с кариесными впадинами, принадлежащая г-ну Вейнбаху (семейство Petrof) с Первого Дня Творения! И Кира думает, будто не плачет. И Кире пятнадцать лет.

Внезапно дверь отворяется и в комнату входит Некто в кожанке. Некто «чудо как хороша», детали опускаем, и только лишь мелкие морщинки выдают возраст да чувственные излишества. У Некто зеленые глаза, у Некто рыжие волосы, Некто стрижена под мальчишку.

– Привет, маман просила послушать твоего Баха.

– Почему я никогда не видела вас в нашем доме? – допрашивает Кира, дотрагиваясь до лица незнакомки, кажущегося ей знакомым, и обжигается.

– Не трогай, – отходит та, но поздно: Кира узнает в ней постаревшую Даму.

– Как ты смела прийти сюда после всего? Ты бросила самое главное, ты изменила себе, я тебя ненавижу! – Кира кричит.

– Юный максимализм… Девчонка, если б я не сделала того, что сделала, меня бы лет пятьдесят – нет, пятьсот! – как уж не было б…

– Но неужели твое жалкое существование лучше честной смерти?

– Думаешь, кто-то хочет умирать? Все, кто там пока не был, говорят, будто там здорово, однако никто не спешит туда по собственной воле.

– Плевать. Ты не должна была, не должна, понимаешь? В твоей жизни нет ни капли смысла, ни воттакусенького, – Кира показывает на пальцах, очень популярно показывает «про смысл»: это похоже на мудру, – понимаешь, нет? Неужто ты думаешь, будто имеешь право слушать инвенцию? В моем исполнении, в это время и в этом месте?

– Время жизни измеряется лишь количеством выколоченной из человека энергии. Выколоченной из тебя энергии!

– Где-то я это уже слышала… – Кира берет со стола Музыкальный энциклопедический словарь и бьет гостью по голове: бьет долго, проникновенно, упоительно, пока не проламывает череп. Гостья, истекая мозгами, пачкает пол и сдыхает. Кира берет тряпку, пакет для мусора и, расчленяя экс-красотку, быстренько удаляет ее: на уборку нет времени – нужно срочно выучить инвенцию наизусть! По голосам. Вместо которых она слышит отзвуки сериала из гостиной, обрывки телефонного разговора из коридора да кухонную ругань; впрочем, ей теперь едва ли до них – перед глазами желтозубая клава с кариесными впадинами, принадлежащая г-ну Вейнбаху (семейство Petrof) с Первого Дня Творения! Кира вздыхает, примеривается к клавишам, как вдруг слышит:

– Милочка, вечер добрый! – тряся благородной сединой, дверь открывает ягиня. – Я – Бабаня!

– Бабаня – родственница японской матери?

– Я – родственница твоей маман!

– Сколько же тебе лет?

– Столько не живут. Боже упаси прожить столько на черном свете, сколько прожила я!

– Зачем же пришла? Третьей не будешь?

– Кирушка, а пришла-то за главным: хочу от тебя эвтаназии.

– От меня – эвтаназии? В своем ли ты уме?..

– Один укольчик от старости и болезни, деточка, один укольчик, а там – жизнь вечная, мирра и ладан!

– Что такое жизнь вечная, Бабаня? – спрашивает Кира старуху, случайно дотрагиваясь до ее лица, и обжигается: оно кажется ей ледяным и жарким одновременно. Кире страшно, Кира нащупывает тяжелый предмет поблизости, но тщетно.

– Один укольчик Бабане, один укольчик! Упокой! – кружит-вьюжит Бабаня у самого носа Киры, и Кире кажется, что старая ведьма цепляется, будто за хвост, будто за вожжи, будто за саму соломинку – за Кирину юность, которая и самой Кире-то готова уж платочком махнуть!

– Но как ты посмела дожить до таких? С твоими-то мыслями? С твоими делами? Как могла? Как ты могла предать себя и забыть об этом?

– Девочка, глупочка, один укольчик…

Кира берет с фортепьяно настольную лампу и со всего размаху бьет Бабаню: та падает замертво быстрее двух первых леди. Кира садится на круглый вертящийся стул. Кире пятнадцать. Кира делает вид, что не плачет. Она слышит отзвуки сериала из гостиной, обрывки телефонного разговора из коридора, кухонную ругань… Впрочем, едва ли ей до них – перед глазами желтозубая клава с кариесными впадинами, принадлежащая г-ну Вейнбаху (семейство Petrof) с Первого Дня Творения! Так живая мертвая Кира смотрит в ноты трехголосной инвенции Баха-отца: она уже выучена и сыграна. Бах в переводе с немецкого – ручей. Отец по-немецки – фатер. Дама сменяется Женщиной, Женщина – Старухой, Старуха – Смертью. После Смерти Кира видит коляску, ручьем втекающую к ней в комнату.

В коляске – мальчик-экспромт: индиго, штучное исполнение. Он мал и мил. Кир – так зовут мальчика – смотрит в ноты трехголосной инвенции Баха-отца. Он не любит полифонии, не понимает и не принимает ее, однако захаживает в музыкальную школку. Это, должно быть, последний год. К Киру приходят гости: Первый, Второй, Третий. Все они пытаются убедить его в том, будто Время, отпущенное на жизнь, измеряется лишь количеством выколоченной из человека энергии. Кир не знает, можно ли им верить. К тому же не знает, а был ли мальчик? Ну а Кира смотрит на звезды: и звезды танцуют, складываясь невольно в стандартное заявленьице по щучьему хотенью. Кира сплевывает фортепьянную кровь за окно; разлетаясь на все четыре, красная жидкость на мгновение создает идеальный портрет – тот самый образ, который: и Кира приоткрывает рот – нирванка постфактум, марш Мендельсона, аплодисменты под этюды Карла Черни, опус 299, оглушенный счастливый Сашка в черном фраке, Кира белей смерти: интересно, что сказала бы на это Старуха?.. Бабуля, милмой, прости!..

Ок.2017

Нетленка девятая, трехгрошовая
[Монетки счастья]

Постояв минуту в нерешительности, Сухова все-таки толкнула прихотливую эту конструкцию. Дернешь за веревочку… в голове промелькнула, скорее, не сама даже фраза или лейттема унылой полифонии (эти, разумеется, ставят ударение на предпоследний), которую herоИне нашей не то чтоб очень уж хотелось назвать заношенным word’очком «жизнь» – нет-нет, зазвучало, скорее, некое визуальное противосложение: Бабушка-бабушка, а почему у тебя?..

Далее опускаем.

С некоторых пор она избегала бук-шопов: профзаболевание, подхваченное в том самом отделе реализации дышащего на ладан ИД, специализировавшегося на «гордой» (она же «бесценная», «непродажная») буржуинской и местного замеса поп-&-лит-ре́. Все, что нужно было знать о книге как о товаре, умещалось в нескольких строках (Arial, 12 кегль: Times New Roman Сухова почему-то недолюбливала): серия/автор/название/аннотация/ISBN/тираж/цена вопроса. Скопировав сюда же, в Документ Microsoft Word, обложку-small, она кидала сей вирт-мано́к товаро-пардонте-ведам, ну а дальше совсем уж тупо: кол-во пач., шт. в пач., отгруз., достав., накладн. – и др. и пр. Через какое-то время начинались возвраты, платежки, акты и проч., о чем авторы (словечко это считалось в агонизирующем коллективчике ругательным), которых Сухова силилась по долгу службы худо-бедно «обслужить» (продать), не имели по большей части никакого представления – как не имели они никакого представления и о том, что на самом деле говорили о них editorвши[11]11
  Editor – редактор (прим. Хулигангела).


[Закрыть] заглавные и строчные, а также Тот, кто совсем недавно жал их, малоприбыльные с точки зрения премиальной литпроцессии, ручки да улыбался во все импланты.

Комната, где отсиживала Сухова с десяти до семи – отсиживала, заметим, вместе с косящим на оба глаза потливым мальчиком тридцати лет от роду да жабьерылой mademoiselle, к месту и не к месту цитировавшей того самого классика, на чьей могиле Сухову когда-то стошнило (ужасный, и впрямь ужасный токсикоз – и тут же: я не хочу печалить вас ничем), – от пола до потолка была завалена тем самым продуктом, из-за которого одинокие пиплы, владеющие языком – шкала от «худо-бедно» до «excellent», – горделиво и одновременно робко прячущиеся под собственными фамилиями, не спали ночей-с, играли в «ворованный воздух» да расставались с теми самыми «0.5», тщетно силящимися понять так называемую магию их word’a. Сухова, впрочем, давно не силилась – она ничего не читала с тех самых пор, как б.-у. – шный ее husband, небезызвестный переводчик, предложил ей роль старшей ж. и уж хотел было представить новую пассию с тем, чтоб – ну мы же современные люди – «devochki подружились».

Сняв вмиг потускневшее от адюльтеришки колечко, тогда, три года назад, она все-таки расклеилась – и Даня, голубоглазый шкодник, сказал то, что говорят обычно в таких случаях все дети: «Ма, ты чего?..» – и, не дождавшись ответа, побежал в ванную за салфеткой; далее опускаем, возвращаясь к началу текста и вспоминая, что дверь-таки открылась.

Сколько лет не была она в бук-шопе просто так – сколько лет не смотрела на полки, заставленные разноцветными томиками, без треклятой профнадобы? Репертуар слева – Сухова огляделась – показался поначалу забавным (на вывеску ЭЗОКНИГА она не обратила внимания): «Как легко и быстро испортить жизнь себе и другим», «Ускоренный курс практической магии», «Привлекаем деньги» и пр. То, что находилось справа – Саи Баба, Ошо, Айванхов и пр., – священного трепета тоже не вызвало, и все же кое-что – а кое-чем оказался пресловутый Карлос Ка – она все-таки полистала: небезызвестный афоризм «Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все что угодно. В любое время. Мгновенно» ввел heroИню нашу в легкий ступор: на мгновение она, будто ее выключили, застыла, а потом, опомнившись, повертела зеленый томик да и поставила безвольно на место. Собравшись же было уходить – Данька наверняка ничего не ел: новые выкрутасы, ну-ну, – Сухова вдруг резко повернулась и пошла назад, но не к опусам Карлоса Ка, а к «левым», среди которых чего только не было – глаза с непривычки разбегались: и Ритуалы на привлечение счастья («…книга поможет избавиться от жизненных неурядиц, семейных и межличностных проблем»), и Защита от денежных пробоев («… прочитав эту книгу, вы навсегда забудете о материальных проблемах!»), и Магия денег («… эта книга притянет к вам удачу и успех: талисманы, амулеты, заговоры»), etc. Сухова поглаживала подушечками пальцев то одну аляповатую обложку (у них в ИД такие ваяли «для регионов»), то другую, а когда, наконец, это прискучило, положила на кассу три, взятых наугад, «эквивалента счастья», не вспоминала про которые до тех самых пор, пока они в буквальном смысле не свалились ей на голову: «О-о… – только и выдавила из себя тогда наша heroИня. – О!..». А что еще из себя выдавишь? Ну разве слезу: ее-то и смахнем.

Это был, как уверяли СМИ, самый мрачный ноябрь за последние сто лет – утешение, разумеется, слабое для того, чтобы держаться; впрочем, Сухова держалась, и где-то как-то это даже срабатывало. Надо было всего лишь чего-то не замечать, настраиваться на, будь он неладен, pozitiff («нажмешь на словечко…» – «бабушка, но по-че-му?!..») да не принимать ни-че-го близко к тому, что двуногие все еще называют сердцем. И Сухова не замечала, настраивалась и не принимала, однако даже квартира, летом в которой было невыносимо жарко, а зимой – чудовищно холодно, казалось, и та смеялась над ней. От невидимого сего оскала Сухова внутренне съеживалась и качала головой, чем вызывала недовольство сына: «Ма, ты чего, сама с собой уже разговариваешь?..» – после развода отношения с Данькой не то что ухудшились: нет-нет, он был понятлив, и все же нечто неуловимое, не имеющее названия, из них исчезло.

Обида – профессионально, со знанием дела выедающая душу, – не торопилась растворяться в чудодейственном эликсире прощения: Сухова решила было пуститься «во все тяжкие», но сдержалась (остановил, кстати, не в последнюю очередь и потенциально возможный букет ЗППП), а когда, двадцать четыре месяца спустя, вспомнила, что все это время в постель ее «не ступала нога человека» (пошлейший, пошлейший анекдот! и жизнь… жизнь у нее такая же… пош-лей-ша-я), расхохоталась. Вспоминание это пришлось, к слову сказать, на тот самый период, когда ИД, в отделе реализации которого просидела heroИня наша без малого пять лет, занялся тем, что называют высвобождением персонала – под «антикризисную» его политику Сухова и попала: п. 3 ст. 77 ТК РФ, далее опускаем.

То, что было отложено «на море», проели за два месяца: хоть к Deus’y обращайся, хоть к Яndex’y – едино. Job-сайты, все меньше пестрящие объявлениями о хоть сколько-нибудь достойном занятии, не вызывали у Суховой ничего, кроме усталого раздражения, доходящего порой до брезгливости, а то и отчаяния – первые четыре недели ее, болтающееся в Сети и куда только не рассылаемое, CV оставалось незамеченным, будто несуществующим в природе (спам типа «женщине-руководителю требуется помощник» опускаем); вторые четыре, равно как и последующие, впрочем, тоже… Кому нужен сейчас, думала она, ее опыт – сей час, когда тиражи урезаны, а типографский прайс и не думает спускаться не то что с мелованных, но даже с офсетных своих занебеснутостей? А дальше: Массовка в кино! Опыт не обязателен! Так, проткнув дедовским шилом еще одно – в сторону, разумеется, уменьшения ОТ[12]12
  Объем талии (прим. Хулигангела).


[Закрыть] – отверстие на ремне, Сухова и приблизилась вплотную к «важнейшему из всех видов искусства», так и впустила его (пятьсот пятьдесят рэ в день: что ж, лучше чем ничего) в плоть и кровь. Впускала же до тех самых пор, пока не слегла с жесточайшим гриппом (слегла, на самом деле, от обиды: г-н режиссер не считал за людей не то что массовку с эпизодниками, но и актеров, неустанно указывая младшим по разуму братьям, а особенно сестрам, их место): съемки на натуре – дождь, ветер – окончательно вышибли из головы дурь, и именно тогда-то и свалились на нее – макушка: аккурат! свят-свят! – «Ритуалы и заговоры».

Стилёк авторессы вызывал поначалу усмешку: перелистывая страницы – одну за другой, одну за другой, – Сухова то морщилась, то качала головой, но в какой-то момент поняла, что купила это вовсе не для удовольствия. Ей, Суховой, сорок три. Да, сорок три – не много и не мало: что дальше? Что она будет делать дальше, если «кризис» затянется? (Скидывать со счетов возрастной ценз тоже глупо – найти место после сорока гораздо сложнее, чем, скажем, в тридцать: ты уже second hand, тебя давно отъюзали «не по-деццки»[13]13
  От «user» (прим. Хулигангела).


[Закрыть]). Ок, ок, можно и так: что они с Данькой будут есть? Вопрос не праздный: husband платит алименты «по белой», rondo о потерянном гроше: одно слово – переводчик, круг замыкается, – а не пошли бы вы на translate.ru? (Общую лексику опускаем).

Пошатываясь – температура не спадала уже неделю, – Сухова дошла до кухни и, еще раз бросив взгляд на содержание, закурила, довольно быстро, впрочем, затушив сигарету: кисловатый привкус дыма вызвал кашель. Что знает она об «энергетической теории денег», о «стратегии богатства и бедности», об «обрядах на удачу», наконец? Что вообще понимает в чертовой этой ж.? Пригодился ли ей ее «ум», помог ли выкарабкаться из долговой ямы? Нет-нет, ша. Наплевать на стилёк! В прошлую субботу она чуть не двинула кони. В прошлую субботу Данька тихо скулил в ванной, а она «не слышала». Ок, ок: бытовая магия – и тут же, контрапунктом: «Докатилась!» Какая, впрочем, разница? Одна дает, другая дразнится: ей, Суховой, нужна информация, просто информация – а там видно будет.

Когда чуть-чуть полегчало, она снова отправилась в тот самый эзотерический бук-шоп и прикупила стопочку книжек в мягких обложках, аляповатость которых, как уже говорилось, по представлениям столичных издателей, привлечет внимание регионального потребителя: «Знаки и магия денег», «Думаем и богатеем», «Сам себе банкир», etc. – и погрузилась, благо времени было много, в чтение. Материальчик, надо сказать, поначалу обнадеживал: еще бы! Каждый, уверяли Сухову, может «приворожить» финансовый поток, просто подключившись определенным способом к денежному эгрегору. В качестве доводов приводилось немало «стопроцентных» способов: скажем, заговоренная в определенные дни вода, «колдовские» амулеты или аффирмации на любой вкус и фасон, которые следует повторять каждый день в течение, как минимум, месяца (что-то типа «Я люблю деньги, они легко входят в мою жизнь», etc.). Также маги советовали класть в кошель хрен с вереском да выходить двенадцать полнолуний подряд – в полночь, разумеется, – на улицу и крутиться, пока не упадешь, волчком («двенадцать полнолуний подряд выдержать сложно», трогательно предупреждали Сухову). В одном из доморощенных «гримуаров» приводился даже шепоток на кошелек. «Как звезд на небе много, – пробормотала Сухова, словно ее загипнотизировали, – как воды в море хватает, так и моему кошелю чтоб денег было много и всегда хватало, аминь»: шептать следовало, вестимо, на растущей Луне, когда видимая ее половина освещается солнечным светом, да-с.

Первая четверть растущей в Рыбах Луны приходилась на двадцать пятое ноября: отсчет с 0:39. В ту ночь Сухова впервые задумалась, почему ведьмы зависимы от загадочной сей планетки, а утром, как только выпроводила хмурого – улыбаться он, что ли, разучился? – Даньку в школу, стала спешно собираться. Еще бы, столько всего успеть надо! И веник купить новый (лучше два), и доллар без шестерок в номере, и ленточку красивую зеленую, и монеток пятикопеечных разменять, и… да, банку не забыть! – банку из стекла толстого, чтоб в морозильник воду-то… и свечи… свечи… в «Софрино» дешевле, значит, на «Павелецкую» еще… ничего не упустила?.. А! Заговор.

Сложив в кошелек все деньги, которые были в доме, Сухова положила его в карман, а потом, взяв один из «гримуаров», подошла к большому, висевшему в коридоре, зеркалу, и трижды – с чувством, да бестолку – произнесла: «Как звезд на небе изобильно, как воды в океане чаша полная, как песка в пустыне преизобильно, так и денег у меня все больше и больше становится» – для пущей важности heroИня наша покрыла голову черной шалью; далее опускаем.

Стремительно выбежав из подъезда, она едва не сбила с ног соседку, ожидавшую привычного «здрасть» и крайне удивленную неприветливостью «этой разведёнки» – какая-то сила, неведомая раньше, несла Сухову навстречу светлому будущему.

Казалось, в тело вошла невероятная мощь, и потому нет ничего такого, чего нельзя б было преодолеть или осилить… У нее все получится, она уверена – у богини самые простые вкусы: она довольствуется самым лучшим[14]14
  Уайльд (прим. Хулигангела).


[Закрыть]! Надо только все сделать правильно… как по нотам – зернышко к зернышку… пшеница, черт! Пшеницу-то прорастить забыла… и масло, масло – пихтовое да бергамотовое купить… В аптеке – вон-он за тем домом… И маслом этим, значит, свечи-то зеленые натереть потом – все семь… Ведро еще… ведро новое железное (а где теперь железные? одна пластмасса)… и ткань, опять же, зеленую: цвет денег… И почему не записала? Да что теперь… ладно, что купит – то купит, а если забудет чего – не страшно: Луна только начала расти, время есть.

Она терпеть не могла галантереи – все эти дамочки, выбирающие кружева да пуговки, казались ей смешными: забавно, теперь она стала одной из них – одной из тех самых клуш «второй свежести», рассматривающей тесемки да ленточки; впрочем, для дела Сухова могла постоять и не в такой очереди. «Мне, пожалуйста, эту… – попросила она дебелую продавщицу: полметра атласной полоски: что ж, неплохо! – А веники не знаете где… у вас… тут?..». Кукла за прилавком подняла брови и сделала невнятный жест в сторону первого этажа: Сухова кивнула и кинулась вниз. Не сразу найдя хозяйственный отдел (и мисочку! мисочку еще забыла! зеленую! чтоб монетки духам, под заклинание! утром и вечером!.. дура!..), она обошла полсупермаркета, прежде чем заметила недешевые «фирменные» метелки – впрочем, в книжке было сказано «не торгуясь», поэтому Сухова и подхватила, не задумываясь, две, а, выйдя на улицу, выдохнула и огляделась: все как всегда – собаки, голуби, машины, люди, – есть лишь одно «но»: она – о, чудо – другая: «Просто и без напряжения, сохраняя здоровье и позитивный настрой, я создаю свой полный финансовый успех» – дастиш фантастиш, ес? Смеяться после слова «лопата».

В обменнике прыщавая девица ехидно поинтересовалась, чем ее не устраивает купюра с тремя шестерками в номере, на что Сухова простодушно ответила: «А вы купите веник, привяжите к нему зеленой ленточкой доллар без этих цифр, поставьте в угол метелкой вверх – а там узнаете! Главное, на растущей Луне только…». На мгновение в мутных глазах девицы вспыхнуло что-то вроде вялого интереса, но тут же быстро и погасло. Протянув странной тетке заветную бумажку, она хмыкнула: «Будут деньги – заходите». Непременно! У нее-то они теперь точно будут, думала Сухова, почем свет кляня себя за то, что раньше ей и в голову не приходило привлекать к так называемому процессу накопления магические силы – не столь важно, какие.

«Ом Гам Ганапатайе Сарве Вигхна Райе Сарвайя Сарве Гураве Ламба Дарайя Хрим Гам Намах» – тянула она, перебирая четки, сто восемь ночей подряд Мантру Великого Богатства, вычитанную все в том же «гримуаре»: там, впрочем, не говорилось о том, что мантра работает лишь после посвящения в нее, а большинство ритуалов действенны, если их проводит маг. Тем не менее каждый месяц покупала Сухова на растущей Луне желтую розу, зеленую свечу да гроздь винограда, а потом, уже после захода солнца, зажигала огонь, ставила цветок в вазу и, положив рядом виноград, внимательно вглядывалась в пламя да кое-что представляла: душеведы называли процесс сей скучным словечком «визуализация», далее опускаем.

Дни, как всегда, следовали за днями, месяцы сменяли месяцы, ан ничего у Суховой не менялось, ничегошеньки. «Я Есмь, Я Есмь, Я Есмь воскрешение и жизнь моих финансов, я получаю сейчас средства на жизнь от Высших Сил для себя!» – упорно повторяла она каждое утро, стоя перед зеркалом, однако деньги по-прежнему не приходили. Сухова начала думать, что, может быть – даже наверняка – делает что-то неправильно: не так произносит заклинания, не с той интонацией или не в том порядке… иначе как же? Столько книг выпущено на эту тему – не могут же все они врать? Лунный календарь давно заменил ей светский: теперь Сухова много чего знала о том, в каком созвездии находится Луна, знала точное время и даты основных ее фаз, помнила о затмениях и даже о так называемой Луне без курса: времени, когда ветреная спутница нашего шарика находится вне знаков радикса… Где же подвох, в чем ошибка? «Все идет хорошо и будет только лучше, – повторяла она, едва не плача. – Мне хорошо. Я счастлива. Счастлива. Я очень счастлива! Все идет хорошо и бу…» – но на бу однажды разрыдалась и рыдала до тех самых пор, пока не заставила себя вымыть пол (аффирмация «Мой мир заботится обо мне»), а уж когда стала собирать белье для прачечной (аффирмация «У меня появляется новая интересная высокооплачиваемая работа»), и вовсе запретила себе думать о ерунде.

Замечая мамашины странности, сын все больше отдалялся и в конце концов перестал спрашивать, почему она запирается вечерами в своей комнате. Впрочем, heroИне нашей было явно не до него: деньги стремительно таяли, ну а очередное уникальное издание, обещающее обретение богатства всем, кто приготовит протиевую воду и кое-что на нее нашепчет, стало очередным капканом, причем недешевым. На книжицу «Я излечу ваше безденежье» Сухова купилась благодаря попсовой книжной выставке, куда ее-таки затащил сын, зная, что на выставке дешевле, а значит, на иллюстрированную энциклопедию животных мать отстегнет. Они долго ходили между издательскими стендами, и Сухова с нескрываемым удовольствием отмечала, что Данька по-настоящему красив, к тому же, в отличие от большинства тинейджеров, любит читать. «Ну и где эта твоя энциклопедия?» – чуть было не спросила она, но не успела: ее внимание привлекла толпа, сгрудившаяся около дверей одного из конференц-залов, да куча-мала, облепившая лотки с «денежными книгами» – все это походило больше на осаду, нежели на встречу автора с читателями.

Не обращая внимания на отчаянно жестикулирующего Даньку, Сухова потащила его в самую гущу разношерстной публички, мечтающей «оздоровиться и разбогатеть за сутки». Магический трансхирург, – сообщал крикливый плакат с изображением г-на волшебника. – Роже Хулимов, потомственный целитель, навсегда излечит вас от денежных пробоев, вернет здоровье и привлечет удачу! – Сухова вытянула шею и стала внимать. – Космическая энергия, которой управляет этот человек, не только избавит вас от всех недугов, но и откорректирует денежную карму! – вцепившись в Данькину руку, Сухова потащила упирающегося сына к прилавку: «Ты не понимаешь… Если у нас будут деньги… То есть нельзя говорить “если”, надо говорить “как только”… и вот тогда… тогда я куплю тебе тысячу… тысячу энциклопедий… сразу… ты меня слышишь?..» – но Данька уже не слушал.