Текст книги "Петербургский фольклор с финско-шведским акцентом, или Почем фунт лиха в Северной столице"

Центральную часть Нижнего парка Петергофа, или Петродворца, как с 1944 года стал называться этот город, занимает Большой каскад – грандиозное художественно оформленное гидротехническое сооружение, объединившее Петергофский дворец на вершине крутого берега с раскинувшимися у его кромки водами Финского залива. В представлении склонного к символам, эмблемам и аллегориям человека XVIII столетия Каскад олицетворял выход России к морю, идею, реализации которой посвятил всю свою недолгую жизнь Пётр I. Семнадцать водопадных ступеней Большого каскада и канал, который идет от него к морю, украшены сорока одной бронзовой статуей, двадцатью девятью барельефами, четырьмя бюстами, семью маскаронами и ста сорока двумя струями бьющей в небо хрустальной воды.

Смысловым центром всей композиции Большого каскада является скульптурная группа «Самсон, раздирающий пасть льва». Первоначально вызолоченную свинцовую фигуру Самсона, исполненную по модели скульптора Бартоломео Карла Растрелли, установили на Большом каскаде в 1734 году, в 25-ю годовщину Полтавской битвы, хотя сохранилась легенда, согласно которой Самсон был установлен гораздо раньше, ещё при Екатерине I, в 1725 году. Будто бы именно она, едва став императрицей, задумала увековечить великую битву в виде аллегорических фигур – Самсона и льва. Библейский герой символизировал Россию, а лев, изображение которого является частью шведского герба, – побеждённую Швецию. Впрочем, фольклору известно ещё одно предание. Согласно ему, Самсон установлен ещё раньше. Будто бы сам Пётр посвятил его памяти Гангутского сражения.

Сделаем небольшое отступление. Изображение льва в архитектурном убранстве городов известно на Руси давно. Достаточно вспомнить каменные узоры владимирско-суздальских храмов. Может быть, отсюда ведёт свою родословную крылатое выражение «львы стерегут город». Однако скромная и экономная архитектура Петровского барокко животного декора не знала. Тем более что изображение сразу двух львов, поддерживающих геральдический щит, составляет часть государственного герба Швеции – исконного врага Петра I.

На языке знаков, символов и эмблем считается, что лев – древний скандинавский символ власти и могущества. Кстати, лев, попирающий саблю, присутствует и в государственном гербе Финляндии. По одной из версий, лев является символом победы Швеции над Россией во второй половине XVI века. Вот почему если львы в России где-то и появлялись, то не иначе, как попираемые или раздираемые русским богатырем Самсоном, как это и происходит в композиции центрального фонтана «Самсон, раздирающий пасть льва» в Петергофе.

В середине XVIII века изображение львов включается в декоративный орнамент пышных фасадов барочных дворцов великосветской знати. Львиные маски становятся символами богатства и роскоши. Но только в архитектуре классицизма львы перестают выполнять подчинённую, декоративную функцию и становятся самодостаточными. Львы сходят с фасадов и занимают места перед зданиями, подчеркивая тот или иной характер самого сооружения и, в зависимости от этого, гостеприимно приглашают войти внутрь или, наоборот, надёжно охраняют входы от нежелательных посещений. Этим они близки к древним изображениям львов на могилах умерших героев. Одновременно с обозначением мирского статуса умершего, они охраняют его вечный покой вне земного существования.

Сказать, сколько всего львов в скульптурном и архитектурном убранстве Петербурга, невозможно. Если не считать львиных масок, украшающих замко́вые камни, оконные переплеты и межоконные пространства на фасадах, то одни из первых, если не вообще первые, фигуры каменных львов находятся у входа в дом Лаваля на Английской набережной. Считается, что они изваяны по рисункам архитектора А. Н. Воронихина. Они лежат на низких ступенях входа, положив могучие головы на сложенные по-кошачьи лапы. Их архаичный вид мирен и мудр. В народе их давно прозвали «Львами-философами».

Особенно много львов появилось в Петербурге благодаря творчеству архитектора К. И. Росси и его последователей. Первые львиные пары, отлитые по его рисункам, украсили невскую набережную у Дворцового спуска. Затем появились их многочисленные копии.

Их сторожевые функции старательно подчеркиваются одним из важнейших композиционных принципов классицистической традиции – симметрией. Сторожевые львы обязаны смотреть друг на друга, как бы замыкая взглядами охраняемое пространство. Иногда для обозначения этого пространства в пасти львов вкладывают кольца провисающей цепи. Этакий кавказский меловой круг. Однажды пара таких львов нарушила этот незыблемый закон симметрии. Молва утверждает, что этот конфуз произошел с львиной парой у входа на Пролетарский (в прошлом – Александровский) чугунолитейный завод. Кстати, именно на этом заводе были произведены почти все отливки петербургских чугунных львов. Одну львиную пару литейщики оставили себе и установили перед зданием заводоуправления на Шлиссельбургском тракте. Так вот, однажды эти львы вдруг отвернулись друг от друга. Согласно городской легенде, это произошло после того, как львов сняли с пьедесталов для съёмок знаменитого фильма Эльдара Рязанова «Необыкновенные приключения итальянцев в России», в основу которого положена петербургская легенда о якобы зарытом под одним из многочисленных ленинградских львов кладе. После съёмок львов возвратили на место, но при установке будто бы их перепутали и поменяли местами.

Петербургские львы занимают достойное место в городском фольклоре. Так, многие из них, особенно те, что с каменными шарами под «подъятыми лапами», в народе называются памятниками знаменитому вратарю сборной Советского Союза по футболу Льву Яшину.

Но вернемся к петергофскому Самсону. Со временем свинцовая фигура ветхозаветного героя оплыла. В 1802 году её заменили бронзовой отливкой, выполненной по модели скульптора М. И. Козловского. Во время Великой Отечественной войны скульптуру похитили немецкие оккупанты и вывезли в Германию. Обнаружить её после войны не удалось. В 1947 году по модели скульптора В. Л. Симонова на основе сохранившихся фотографий она была воссоздана. Впрочем, бытует на этот счет одна любопытная легенда. Будто бы в начале войны скульптуру «Самсона» закопали в землю в одном из уголков Нижнего парка Петродворца, но свидетелей не осталось. В машину с рабочими будто бы попала бомба, и все до одного погибли.

В XIX и тем более в XX веке яркий и образный язык символов, которым прекрасно владели в XVIII столетии, был забыт, а затем и вовсе исчез из привычного обихода. Некогда грандиозные художественные аллегории превратились в обыкновенные скульптурные украшения. Такая судьба постигла и знаменитый фонтан «Самсон». В связи со 100-летием со дня рождения В. И. Ленина, когда фольклор иронизировал по поводу массовых переименований самых различных городских объектов в честь вождя революции, фонтан в народе получил название «Струя Ильича». Ещё через два десятилетия на страну обрушилась эпидемия телевизионного знахарства. С утра до вечера два телегероя тех незабываемых лет, Анатолий Кашпировский и Алан Чумак, заряжали своей «целительной» энергией бутылки с водопроводной водой и останавливали кровь при полостных операциях на расстоянии тысяч километров. Их «подвиги» во благо человечества не остались незамеченными в ленинградском городском фольклоре. Фонтан «Самсон» в народе получил характерное прозвище «Кашпировский, разрывающий пасть Чумаку». Оба телевизионных экстрасенса и в самом деле были непримиримыми антиподами и соперниками, хотя их методы воздействия на доверчивых телезрителей были совершенно одинаковыми.

Затем, когда имена телезнахарей стали стираться из памяти неизлечимых обывателей, «Самсон» превратился в обыкновенный «Памятник стоматологу». Эпоха победного наступления капиталистических отношений на социалистическую систему хозяйствования наложила свой отпечаток и на современный фольклор. Вот и в композиции «Самсона» острословы разглядели символ превосходства капиталистической экономики Южной Кореи перед социалистическими опытами Северной и окрестили петергофский фонтан: «Самсунг, разрывающий пасть Ким Ир Сену». Напомним читателю, что «Самсунг» – одна из наиболее успешных и широко известных во всем мире южнокорейских фирм, а Ким Ир Сен – основатель и руководитель Северной Кореи.

Памятник Петру I в Нижнем парке Петродворца

А теперь вновь вернёмся в первые годы XVIII столетия. Пётр сам принимал личное участие в разработке и строительстве Петергофа. Ещё в первые годы XIX века местные жители знавали столетнего старика, чухонца из деревни Ольховка, что вблизи Ропши, который не раз видел царя, неоднократно бывал с ним на работах по строительству водовода. Он носил за Петром межевые шесты, когда тот, нередко по колено в болоте, лично вымерял землю для своего Петергофа. Старый чухонец как святыню хранил один из серебряных рублей, пожалованных ему государем за работу. Правда, как утверждает Пыляев, Таицкий водовод, о котором, скорее всего, идёт речь в легенде, проведён на средства горнопромышленника Александра Григорьевича Демидова, владевшего в то время мызой Тайцы. Но Пыляев сам же и опровергает эту легенду. Будто бы не в демидовских, а в дворцовых документах обозначены расходы на проведение водовода.

Жители Петергофа всегда свято чтили память об основателе города. В 1872 году в Нижнем парке открыли памятник Петру I работы скульптора М. М. Антокольского. Во время Великой Отечественной войны статую Петра похитили немецкие захватчики и увезли в Германию. В 1957 году её вновь отлили по сохранившейся авторской модели. Пётр изображен в форме офицера Преображенского полка. Среди курсантов Петергофского военно-морского училища с давних пор существует традиция: каждую весну перед выпуском происходит так называемый ритуал разоружения Петра – он утрачивает свою офицерскую шпагу, которую местным властям приходится ежегодно восстанавливать.

Строительство дворцово-паркового ансамбля на берегу моря началось только в 1710 году. Очень скоро Петергоф начинают называть «Русским Версалем», а чуть позже – «Столицей фонтанов». В словаре питерской городской фразеологии хранится уникальная формула некой иллюзорной устойчивости, которую пытались обрести целые поколения ленинградцев: «Музей функционирует, фонтаны фонтанируют». Значит, всё в порядке, всё идет нормально, жизнь, несмотря ни на что, продолжается.

Посещение Петергофа для большинства петербуржцев становилось праздником, а для многих – событием, которое оставляло заметный след на всю жизнь. Поездкам «На фонтаны» не могла помешать даже переменчивая и непредсказуемая петербургская погода. С легкой руки Николая II считается, что в Петродворце всегда хорошая, или, как говорили в старом Петербурге, «лейб-гвардии петергофская», погода. Сложился нехитрый, но знаменательный ритуал. Уходя из Нижнего парка Петродворца, посетители бросают монетку в бассейн фонтана «Фаворитка», чтобы обязательно ещё раз сюда вернуться.

* * *

В 1710 году для нужд Адмиралтейства в лесу на берегу реки Ижора строится пильная мельница, положившая начало знаменитому Ижорскому заводу и городу Колпино.

В народе эти места известны как «Чухляндия». Да и саму реку до сих пор иначе как «Чухонка» в просторечии не именуют. По легенде, на поиск места для строительства заводов Пётр отправился в сопровождении скульптора и декоратора Никола Пино. Берега Ижоры так понравились Петру, что он в нетерпении воскликнул: «Вот здесь и будем строить!». И показал на выбранное им место. «А здесь и удобнее, и лучше», – возразил строптивый иностранец, показал в другую сторону и в сердцах воткнул в землю свою трость. Пётр искренне расхохотался, взглянул на трость Пино и, давясь от смеха, добавил: «Пусть будет город там, где кол Пино… Колпино».

Ижорский завод

Между тем посёлок Колпино может гордиться своим гораздо более ранним, чем Петербург, происхождением. Известно, что в переписной книге Водской пятины Великого Новгорода, начиная с XV века, упоминается древнее новгородское поселение «Рядок на реке Ижоре». Позже городок разросся, и из его состава выделилось самостоятельное сельцо Колпино, названное по небольшому притоку Волхова – Колпинке. Этимология этого имени восходит к древнему балтийско-славянскому слову «колпь», что значит «лебедь».

Между тем, будучи вполне искренне уверенными в достоверности преданий, связанных с именем Петра, колпинцы никогда не отказывают себе в удовольствии придумать какой-нибудь очередной вариант названия своего города. Это и «Колпингаген», и «Клопино», и «Чухляндия».

* * *

Одним из самых известных петербургских ближних пригородов вполне заслуженно считается Гатчина, первое упоминание о которой относится к 1499 году. В новгородской писцовой книге о Гатчине написано как о селе Хотчино.

Примерно так же оно названо в шведских писцовых книгах Ижорской земли: «Деревня Hotzino в Дягилинском погосте».

По легенде, топоним Гатчина произошел от древнефинского слова «хотша», что в переводе означает «пожог», то есть участок выжженного под пашню леса. По другой легенде, на месте Гатчины в давние времена находилось капище языческой богини Хочены, от имени которой якобы и произошло название деревни.

По третьей – это старинное название восходит к древнему новгородскому имени Хот. Между тем ещё в XVIII веке предпринимались фантастические попытки произвести его от немецкого «die Schonheit haben» – «иметь красоту»; или от слова «гать» в значении дороги, проложенной через топкое, болотистое место; или от грамматической конструкции, состоящей из немецкого Got (Бог) и русского «чин» в устаревшем значении «порядок».

В петербургский период истории Гатчины глухая фонема «Х» в названии деревни заменяется звонкой «Г», и Хотчино становится Гатчиной.

За время своего существования в петербургский период истории России Гатчина последовательно принадлежала любимой сестре Петра I Наталье Алексеевне, лейб-медику Л. Л. Блюментросту, дипломату и историку князю А. Б. Куракину, фавориту Екатерины II Григорию Орлову и, наконец, с 1783 года – наследнику престола великому князю Павлу Петровичу. В Гатчине Павел провел целых 13 лет так называемого «Гатчинского затвора», в ожидании русского престола, который мог ему достаться исключительно после смерти нелюбимой матери – императрицы Екатерины II.

С ним были его неизменные приверженцы, которые и остались в истории под именем «гатчинцы». Под «гатчинцами» в Петербурге подразумевали людей «без хороших манер, но со смелостью в походке и взгляде, выдрессированных самим императором и одетых на его манер».

P. S.

 
Не проданная, не купленная,
Не брошенная на кон,
Старинная мыза Купчино
Стояла здесь испокон.
Не зная вражды и брани,
Среди болот и снегов
Финские хуторяне
Чтили своих богов.
И веровали в приметы,
В домашний очаг и дым.
И древняя речка Сетунь
Благоволила к ним.
И никому не снилось,
Чтобы однажды вдруг
Купчино превратилось
Из Купчина в Петербург.
История не религия.
В ней вере цена на грош.
Среди Петровских реликвий
Купчина не найдешь.
Подумаешь, чья-то малость
В темени старины.
Но вот и она осталась
На карте иной страны.
О магия топонимии,
От Охты до Коломяг
В каждом почти что имени
Дыхание финских саг.
Владеющих этим даром
Хранят от меча и огня
И Автово, и Шушары,
И Мойка – по-фински Мья.
От Ладоги до Онеги,
До самых Петровских врат
Как памяти обереги
Они до сих пор стоят.
 

Глава VI
Ингерманландская губерния

1

 До 1708 года огромная территория Российского государства делилась на различные по размеру и статусу административные единицы, называемые уездами. По указу Петра I от 18 декабря 1708 года в стране упразднили уезды и образовали восемь губерний. Первая из них – Ингерманландская губерния с губернским центром в Шлиссельбурге. Просуществовала она недолго и в 1710 году преобразована в Санкт-Петербургскую губернию, но историческое название Ингерманландия в совокупной памяти петербуржцев сохранилось до сих пор.

Северная граница Ингерманландской губернии проходила по реке Сестре, первое документальное упоминание о которой относится к XIV веку. Согласно Ореховецкому миру 1323 года, заключённому новгородским князем Юрием Даниловичем и норвежско-шведским королём Магнусом, река Сестра служила границей между Новгородской республикой и территорией, принадлежащей шведам. В XV веке Сестра упоминается в новгородских писцовых книгах под именем Сестрея, от финского Siestar oja, то есть «Черносмородиновая река». На шведских картах она значилась под названием «Систер-бек» – «Сестрин ручей». Впрочем, финны, издревле обитавшие вдоль берегов этого «ручья», называли его Съестар-йоки – «Смородинная речка». По созвучию, русские трансформировали это название в Сестру. Заметим, кстати, что в 1918 году, едва Финляндия получила независимость, реку Сестру переименовали в Райа-йоки – «Пограничную реку». Русский гидроним с финскими корнями Сестра вернулся к реке в 1940 году.

И. И. Шишкин. Дубовая роща Петра Великого в Сестрорецке. 1885 г.

Но вернёмся к хронологической последовательности нашего рассказа. В 1703 году на реке Сестре состоялось одно из сражений Северной войны, известное в истории как «Бой на реке Сестре», в результате которого Пётр нанёс сокрушительное поражение 12-тысячной армии шведского генерала Крониорта. Согласно легендам, убегая, шведы зарыли армейскую кассу с 1600 золотых крон под одним из дубов на Дубковском мысу. Они собирались вскоре сюда вернуться. Будто бы этот клад так и лежит до сих пор, никем не найденный, в знаменитой сестрорецкой дубовой роще.

Об этой роще сестрорецкие жители рассказывают и другую фантастическую легенду. Однажды Пётр I остановился здесь на отдых. Вдруг над заливом появился орёл. В когтях он держал золотую ветвь. Сделав несколько взмахов крыльями, орёл приблизился к берегу и выпустил ветку. Она упала к ногам Петра. Золотая пыль покрыла сапоги царя, а в воде залива появилось отражение здания. «Посему быть здесь моему дворцу, – решил Пётр и добавил: – Место красиво и благородно».

Дворец, действительно, построили в 1719–1724 годах. Вокруг дворца высадили рощу молодых дубков в количестве около 2000 саженцев. К сожалению, в 1781 году дворец разобрали.

Между тем в 1710 году, чтобы окончательно закрепиться на этом месте, недалеко от устья реки Сестры построили гавань. Впрочем, гавань и торговое поселение со шведским названием «Систер-бек» находились здесь ещё в XVII веке. Местные финны произносили это название по-своему: Пэкки, или Пякки. В 1721 году здесь под руководством командира Олонецких заводов полковника Вильгельма Генина началось строительство оружейного завода. Тогда же рабочий посёлок, раскинувшийся по берегам реки, стал называться Сестрорецком. Сюда принудительно переселили металлургов и оружейников с семьями из олонецких и других существовавших ранее подобных заводов.

Первоначально сестрорецкий оружейный завод представлял собой своеобразный производственный комплекс из двух десятков самостоятельных так называемых «оружейных фабрик». Сестрорецкие оружейники прославились виртуозным мастерством и высочайшей квалификацией. Они не раз завоевывали высокие награды на различных выставках. В России их не без гордости называли «сестрорецкие левши». Кстати, и «сестрорецкие левши», и Сестрорецк под названием «Сестербек» упоминаются в широко известной повести Николая Лескова «Левша».

В 1754 году, по специальному указу императрицы Елизаветы Петровны, на сестрорецком оружейном заводе началась чеканка медных монет из «негодных и нештатных орудий, кроме достопамятных». Оружейные мастерские, приспособленные для этих целей, стали называть «Монетной экспедицией». Медные деньги выпускали на заводе только до 1766 года. Но через четыре года к их производству снова вернулись. Правда, это оказался довольно странный заказ. Заводу поручили чеканку рублёвых монет в два с половиной фунта весом. Выпустили пробную партию, но дальше этого дело не пошло. Килограммовые медные деньги хождения не получили. Выпущенная партия превратилась в нумизматическую редкость. Среди коллекционеров эта увесистая денежка называется «Сестрорецкой монетой», по двум буквам «С» и «М», выбитых чеканщиками в хвостовой части двуглавого орла, изображённого на рубле.

Оружейный завод в Сестрорецке

Сестрорецкие монеты

После постройки сестрорецкой ветки железной дороги Сестрорецк стал превращаться в дачную местность. Близость к границе с Финляндией придавала поездкам на отдых в Сестрорецк особый аромат некой романтической авантюры. Сестрорецк получил прозвища «Кусочек заграницы», «Сестрорецкая Ривьера» или просто «Финляндия». Живописная природа и уникальный морской климат превратили некогда рабочий поселок в популярный пригородный курорт. Среди петербуржцев курорт пользовался исключительной славой, и не только лечебной. «В Сестрорецк едут не за отдыхом, а за знакомствами», – говаривали «знатоки» в Петербурге.

* * *

Вдоль упомянутой нами сестрорецкой ветки Финляндской железной дороги раскинулись и другие не менее популярные среди петербуржцев курортные поселки. Эта территория в северо-западной части Петербурга, на северном берегу Финского залива издавна была заселена финно-угорскими народами. Одно из рыбацких поселений под названием Сартон-Лаксы было известно задолго до основания Петербурга. В буквальном переводе с финского языка этот старинный топоним означал «залив», или «бухта». Некогда эта мелководная часть Финского залива являлась дном древнего Литоринового моря, существовавшего на этих территориях 8500–4000 лет назад.

Уже в первой четверти XVIII века местность привлекает внимание своим удобным расположением на самом берегу залива. Здесь возникает усадьба Петра I «Ближние дубки». Однако финское название местности Сартон-Лаксы не приживалось. При произношении оно очень напоминало «Чёртову Лахту», как, впрочем, иногда и называют её петербуржцы до сих пор. К середине XVIII века финское название сократилось до одного слова и окончательно русифицировалось: Лахта.

Финский залив

«Чёртовой» Лахту называют неслучайно. Существует легенда о первых монахах Коневецкого монастыря, которые, впервые появившись на ладожском острове Коневец, решили молитвами изгнать с острова издавна поселившихся там бесов. Это им удалось. Бесы «обратились в стаю воронов и с превеликим шумом полетели в сторону выборгского берега Финского залива, обосновались там, в лахтинской губе, где и остались до наших дней».

Дважды Лахта вошла в историю Петербурга в связи с именем его основателя – Петра I. В ноябре 1724 года, здесь, у Лахтинского посёлка, стоя по пояс в воде, Пётр спасал тонущих моряков, в результате чего простудился, что, как уверяет официальная историография, стало причиной его скорой кончины. Второй раз история Лахты пересеклась уже с посмертной жизнью Петра. В конце 1760-х годов здесь, в 12 верстах от Петербурга обнаружили гранитный монолит, который после двухлетней обработки стал основанием для памятника Петру Великому на Сенатской площади. Эта гигантская гранитная скала высилась среди дремучих лесов и непроходимых болот с древнейших времен. Известно, что это памятник Ледникового периода, хотя с языческих времен сохранилась легенда о том, что некогда этот камень «свалился с неба». Древние обитатели этих мест ему поклонялись. Когда-то во время грозы в скалу ударила молния, образовав в ней трещину. С той поры эту скалу в народе называют «Гром-камень», или «Камень-гром». О камне знали только местные жители. Глубоко вросший в землю, он был покрыт мхом и лишайником и походил на холм. По преданию, во время войны со шведами на него поднимался Пётр I и следил за передвижением войск. А когда стали подыскивать камень для памятника Петру, то и вспомнили об этой гранитной глыбе.

«Гром-камень»

В Лахте на месте этого монолита ныне плещется глубокое озеро. Окрестные жители называют его «Петровским», или «Каменкой».

Сохранилась и своеобразная, если можно сказать, «ювелирная» память о «Лахтинской скале». В 1778 году, за четыре года до открытия монумента Петру I, скульптор Этьен Фальконе, обиженный на несправедливые обвинения в растрате казённых денег, покинул Петербург и возвратился во Францию. Уезжая из России, согласно одной легенде, Фальконе увез с собой на родину осколки «Гром-камня», которые раздаривал друзьям в качестве сувениров. Неожиданно в Париже возникла мода оправлять эти гранитные осколки в драгоценные металлы, превращая их в женские украшения. Надо сказать, что рождению этой легенды предшествовали совершенно реальные факты. Ещё в то время, когда «Громкамень» доставили в Петербург, а Фальконе даже не помышлял о досрочном выезде из России, петербуржцы были так поражены этой гранитной скалой, что, как писал один из них, «многие охотники ради достопамятного определения сего камня заказывали делать из осколков оного разные запонки, набалдашники и тому подобное». Не брезговала этим и сама императрица, которая будто бы заказала то ли себе, то ли в подарок кому-то серьги из осколков этого камня.

Долгое время связь Лахты с именем Петра I поддерживалась легендой о сосне, якобы посаженной самим царём. Её так и называли: «Петровская». В 1924 году она упала. В 2000 году мемориальную сосну восстановили.

В 1938 году, вместе с изменением статуса старинного поселения, ему присвоили новое название: посёлок городского типа Лахтинский. В 1960-х годах северо-западные границы Ленинграда расширились, и посёлок вошёл в черту города. С этого времени формально топоним «Лахта» утратил своё самостоятельное значение и сохраняется исключительно в качестве мемориального топонимического памятника.

Сегодняшние жители Лахты гордятся своей малой родиной. В известной речёвке не чувствуется никакой обделённости или, тем более, ущербности. Напротив, в её интонациях можно легко обнаружить чувство определённой петербургской общности:

 
Ох-ты! Ах-ты! – парни с Лахты,
Ах-ты! Ох-ты! – девки с Охты!
 

* * *

К северо-западу от Лахты находится посёлок Лисий Нос, своим необычным названием обязанный характерным береговым очертаниям близлежащего мыса. Село Лисичье, «что на Корине носу», известно по переписной окладной книге Водской пятины 1500 года. Топоним «Корин», или «Карин нос», восходит к финскому слову «kari» в значении «подводный камень», или «риф». На шведских картах эта местность известна под названием Karranena. По-фински «nena» означает «нос». Напомним, что, по Далю, одно из многочисленных значений слова «нос» – «земля, берег, выдавшийся в воду».

Начиная с 1905 года репутация Лисьего Носа приобретает мрачный, если не сказать драматический или даже эсхатологический характер. Неизвестно по какой причине, Лисий Нос выбрали местом приведения в исполнение казней, назначенных по приговору суда, и тайного погребения казнённых. Приговорённых узников доставляли из казематов Петропавловской крепости летом на пароходах, а зимой на поездах. Любопытно, что в свидетели казней, кроме обязательных врачей, священников, полицейских и прокурорских чинов, «приглашались местные именитые обыватели».

В основном казнили приговорённых к смерти террористов, убийц и особо опасных государственных преступников. Правда, в советское время за Лисьим Носом закрепилась репутация «лобного места российской революции», жертвами которого якобы были исключительно «борцы за освобождение рабочего класса от гнёта самодержавия». Общество политкаторжан однажды даже выступило с предложением переименовать Лисий Нос в Мыс Казнённых. Впрочем, мрачные традиции «проклятого царизма» успешно продолжались большевиками. Сначала в Лисьем Носу расстреливали выявленных «пособников Юденича», а потом, в феврале 1921 года, хоронили расстрелянных на кронштадтском льду из артиллерийских орудий участников Кронштадтского восстания. Известно, что на подавление восстания бросили две армейские группы. Южная наст упала со стороны Ораниенбаума, а северная – по льду Финского залива от Сестрорецка и Лисьего Носа. Помните романтические строчки Эдуарда Багрицкого: «Нас водила молодость в сабельный поход, / Нас бросала молодость на кронштадтский лед». И только фольклор предлагал част ушку, за распространение которой, возможно, заплачено не одной человеческой судьбой, а может быть, и жизнью. Во всяком случае, книга, изданная в 1922 году, из которой извлечена эта частушка, была в буквальном смысле репрессирована. Ее изъяли из библиотек и долгие годы держали в спецхране. Только совсем недавно, в 1980-х годах, она стала доступна широкому читателю. Вот эта частушка:

 
По Кронштадту мы палили
Прямо с пристани.
Рыбку-корюшку кормили
Анархистами.
 

Это о восставших кронштадтских моряках, многие из которых были отцами и сыновьями Петроградских рабочих, «освобождённых от гнёта самодержавия».

Сегодня Лисий Нос – это дачный посёлок, постоянные жители которого – «лисьеносцы» – прекрасно соседствуют и легко уживаются с многочисленными петербуржцами, которые на своих дачных участках с удовольствием «ковыряются в Лисьем Носу».

* * *

Особо следует остановиться на фольклоре железнодорожной станции «Разлив», вошедшей в историю благодаря событиям лета 1917 года в Петрограде. Разлив – это дачный посёлок на берегу озера Сестрорецкий Разлив, появившийся в начале XX века после прокладки сестрорецкой ветки Финляндской железной дороги. Озеро возникло в результате строительства моста-плотины, известного по народному названию: «Шипучий мост». Ничем не примечательный крошечный посёлок в едва ли не «заграничной» Финляндии в июле 1917 года большевики выбрали для тайного нелегального пребывания Ленина в связи с угрозой его ареста Временным правительством. Как с двусмысленной откровенностью сказано в одном из школьных сочинений, «рабочие оберегали жизнь Ленина, и, чтобы её обезопасить, они решили послать его подальше».

Официальная советская историография придала Разливу столь недосягаемо высокий статус, что, если верить фольклору, такое близкое по звучанию слово «ро́злив» – с обязательной ударной буквой «о» – будто бы было специально придумано в идеологическом отделе ЦК КПСС, чтобы на фоне вульгарного «ро́злива» более ярко и убедительно звучало ленинское «Разлив». Такой пропагандистский натиск не мог не вызвать ответную реакцию. В фольклоре появляются попытки спародировать ситуацию: «В винный магазин заходит невысокий мужчина в кепочке и, слегка картавя, обращается к продавщице: „Мне портвейн, пожалуйста, триста грамм“. – „Мы в розлив не продаем“. – „А мне не в розлив, а в Шушенское“».

Речевой оборот «В Разлив, к Ленину» с тех пор превратился в заветный адрес многих винно-водочных магазинов всей страны, в том числе в Ленинграде, особенно в пресловутый период тотальной борьбы с алкоголизмом, когда достать бутылку вина можно было далеко не всегда и не везде.