Текст книги "Петербургский фольклор с финско-шведским акцентом, или Почем фунт лиха в Северной столице"

Топонимическая история острова Котлин уходит вглубь столетий. Город Кронштадт, основанный Петром I на острове, назван на немецкий лад. В переводе на русский язык это Венецград (Krone – «венец», или «корона»; Stadt – «город»). Тем не менее среди современных потомков древнего народа мари живёт легенда о том, что в далёкие времена финно-угорское племя марийцев населяло Приневье.

Одно время во главе племени стоял князь Кронша, который управлял своим народом с острова посреди Финского залива. Затем, теснимые славянами, марийцы ушли на восток, да там и остались. Однако, утверждают они, память о тех временах сохранилась и живёт до сих пор в названии города на том самом острове.

На шведских и финских картах в разное время остров назывался Риссертом, Реттусаари, Кеттусаари, Рычретом и Каттилой. Происхождение современного названия неизвестно. Однако в древних грамотах, восходящих к XIII веку, остров упоминается под именем, очень близким к нынешнему, – Котлинген. Да и Финский залив в старину назывался Котлинским озером. В народе бытует легенда, будто Котлин назвали так потому, что горловина Финского залива восточнее острова похожа на котёл. Это хорошо видно на старых картах. От слова «котёл» якобы и происходит название Котлин.

Этот котёл, правда, трансформированный в предмет солдатского быта, присутствует и в героической легенде о происхождении названия Котлин. Легенда переносит нас во времена Северной войны между русскими и шведами за обладание Балтикой. Когда шведы, населявшие тогда остров, увидели подходившую к острову яхту Петра I в сопровождении галиота, рассказывает она, солдаты сторожевого отряда бросились в лодки и скрылись. Бегство их было столь поспешным, что, высадившись на берег, русские увидели на неприятельском привале костёр, на котором в котле варилась еда. Вот почему, утверждает легенда, русские солдаты и назвали этот остров Котлиным, от того самого котла.

Если не считать двух попыток шведской эскадры приблизится к Кронштадту с моря, вблизи острова шведы больше не появлялись. Правда, однажды они всё-таки попытались подойти к острову. Это случилось зимой 1704 года. Двигались со стороны Выборга, по льду, в сопровождении русских проводников. В пути их застала метель, они заблудились и к острову так и не подошли. В арсенале городского фольклора сохранилась легенда о том, что один из проводников «повторил подвиг Ивана Сусанина и увёл врага в сторону от острова».

Герб Кронштадта

В 1729–1730 годах в Петербурге напечатали так называемый «Гербовник Миниха», или «Знаменный гербовник», в котором представили более 80 гербов «для малевания на знамёнах». Над гербами работал итальянский граф Ф. Санти, приехавший в Россию при Петре I и служивший в Герольдмейстерской конторе. Среди прочих гербов с описаниями в Гербовнике изображён герб крепости Кроншлот: «На море Кроншлот белый, наверху корона и флаг, поле лазоревое». Там же дано описание и герба города Кронштадта: «щит разделен надвое вертикально, одно поле красное, а другое голубое, на голубом караульная вертикальная башня с фонарем, наверху корона, а на красном поле черный котел, кругом острова вода».

В легенде о гербе города тоже рассказывается о неожиданном появлении на острове русских солдат и о шведах, которые поспешно бежали, оставив в казармах котлы с ещё не остывшей гречневой кашей. В память об этом, если верить фольклору, в рисунок кронштадтского герба включено изображение чёрного кухонного котла.

Памятник Петру I в Кронштадте

С теми далёкими событиями тесно переплетаются современные легенды Кронштадта, одна из которых объясняет происхождение понятия «шведский стол». Будто бы так называется всякая еда, которую не надо предварительно заказывать. Как та, что увидели на шведских столах высадившиеся на Котлине русские солдаты Петра I.

Еще одним напоминанием о русско-шведских отношениях служит памятник Петру I, отлитый П. К. Клодтом по модели скульптора Т. Н. Жака. Памятник установлен в Петровском парке Кронштадта в 1841 году. Бронзовая фигура основателя Кронштадта стоит на высоком гранитном пьедестале. На тыльной стороне памятника высечены строки из Указа царя от мая 1720 года: «Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота яко наиглавнейшее дело». Пётр изображен в движении, в его руке шпага, одной ногой он попирает шведское знамя.

Ясная и понятная символика монумента породила известную матросскую шутку, которой любили наставлять молодых рекрутов бывалые балтийские моряки: «Служить тебе долго, пока царь Пётр другой ножкой ступит».

Нельзя обойти молчанием и тот факт, что островной, изолированный характер в сочетании с сугубо военным статусом отложил на острове Котлин особый отпечаток.

До революции Кронштадт был местом административной ссылки из Петербурга нищих, бродяг и «разного рода провинившихся и порочных людей». Сложился даже образ человека хитрого, пройдохи и мошенника, который в народе получил нарицательные прозвища: «Кронштадтский мещанин» или «Котландерец», от названия острова Котлин.

2

Как известно, в наследство от матушки-природы Петербургу достался удручающий своим однообразием плоский географический ландшафт. Пулковские и Шуваловские высоты, Дудорова и Поклонная горы не в счёт. Во-первых, их спуски и подъёмы настолько пологи, что на всём своём протяжении остаются почти незаметными для глаза. Во-вторых, в начале XVIII века эти высоты находились на далёких рубежах ещё только начинавшегося Петербурга и своим присутствием в окружающем пространстве лишь подчеркивали равнинный характер всей остальной местности. Однако эту досадную географическую особенность многоопытная природа щедро компенсировала широко разветвлённой уникальной сетью многочисленных больших и малых рек, малоприметных ручьев и ручейков, рукавов и протоков, в голубых зеркалах которых низкое северное небо становится неожиданно высоким, а пологие берега удивительным образом достают до облаков. По процентному соотношению водной поверхности и суши Петербург стоит на одном из первых мест в мире. Даже в наше время, когда город в своём развитии давно перешагнул границы собственно невской дельты, вода занимает десять процентов его территории. Чтобы острее почувствовать масштаб сравнения, напомним, что площадь дельты Невы составляет 83 квадратных километра.

Строительство Петербурга

Стремительное строительство Петербурга внесло серьёзные коррективы в сложившуюся к тому времени естественную структуру дельты Невы. Осушение болот, строительная и хозяйственная деятельность, военные нужды требовали активного вмешательства в природную среду. Засыпались одни русла рек и прокладывались другие. Прорывались каналы и объединялись малые ручьи и ручейки. Удлинялись и укорачивались тысячелетние русла водных потоков. Спрямлялись извилистые берега. На географической карте Петербурга появлялись новые гидронимы: Крюков канал, Кронверкский проток, Зимняя канавка, Лебяжий канал, Обводный канал и многие другие имена гидрографических сооружений, властно вписанных человеком в древнюю естественную структуру дельты Невы.

Вместе с этими изменениями за 300 лет человеческой деятельности с топонимической карты Петербурга навсегда исчезли многие исторические названия. В конце XIX – начале XX веков засыпали реки Ольховку, Чернавку, Емельяновку, Таракановку и многие другие. Прекратили свое существование Лиговский ручей и многочисленные мелкие протоки между островами. Прорывались, а затем по разным причинам засыпались каналы. В 1721 году вошёл в эксплуатацию и в 1969 году окончательно засыпан за ненадобностью Лиговский канал. Та же участь постигла более молодой Введенский канал, застойная вода которого долгое время не давала покоя отцам города. Канал просуществовал с 1804 по 1971 год. Ныне не существуют каналы в Петропавловской крепости и каналы вдоль линий Васильевского острова. Исчезли каналы на территории Адмиралтейства и Красный канал вдоль западной границы Марсова поля. Порой менялся даже статус водных потоков. Так, углублённые и спрямлённые речки Кривуша и Волковка превратились соответственно в Екатерининский (ныне – канал Грибоедова) и Волковский каналы. Список подобных утрат и изменений можно продолжать и продолжать.

Не осталась неизменной даже прибрежная часть Финского залива, куда сбрасывает свои воды Нева. В основном эти изменения произошли за счёт сооружения Морского канала, намывки новых территорий в районах Лахты и Васильевского острова и строительства комплекса защитных сооружений от наводнений – Дамбы.

Трудно переоценить роль и значение рек в жизни Петербурга первых лет его существования. Нева стала главной транспортной магистралью города, дорогой, по которой в Петербург прибывали купеческие торговые корабли с товарами и иностранными путешественниками. Вдоль рек и каналов возникали промышленные предприятия, поскольку вода была самым дешевым способом перемещения грузов и готовой продукции. Реки были естественными пожарными водохранилищами в борьбе с огненной стихией. В условиях Северной войны, которая закончилась только в 1721 году, реки представляли собой непреодолимые препятствия при возможном нападении противника и создавали достаточные запасы пресной воды в случае возможной осады города. Они являлись неограниченными источниками питьевой и технической воды. И наконец, создание новых русел рек и каналов в то время – единственный способ осушения болотистой почвы.

Нельзя исключить роль водной стихии и в формировании в жителях Петербурга так называемого «морского характера», который активно культивировал неутомимый Пётр I, прививая своим подданным привычку и любовь к воде. Для этого вводились даже специальные государственные праздники, связанные, например, с водосвятием, вскрытием льда, торжественными спусками кораблей и прочими подобными событиями в жизни раннего Петербурга. Существовала даже специальная Партикулярная верфь, на которой строились малые гребные и парусные суда для так называемой «Невской флотилии». Обладание яликами, шлюпками и ботами, а также умение управлять ими для высших чиновников считалось обязательным. Не забудем и то, что ради формирования этого пресловутого «морского характера» Пётр разрешал строить мосты только в исключительных случаях. С берега на берег петербуржцы перебирались с помощью шлюпочных переправ. Первый постоянный мост через Неву появился вообще только в середине XIX века, через полтора столетия после основания Петербурга. До этого в Петербурге действовали исключительно плашкоутные, то есть наплавные, мосты, которые наводились ранней весной и разбирались поздней осенью. Зимой действовали санные переправы. Застывшая и закованная в лёд зимой Нева была вдоль и поперек испещрена протоптанными пешеходными тропами и расчищенными широкими дорогами для легковых санных экипажей, а то и для конных троек.

Точное количество водных протоков Петербурга до сих пор остается неизвестным. В Петербурге и в самом деле, согласно одному раешному стиху,

 
Воды в нём тьма-тьмущая,
Река течёт пребольшущая,
А мелкие реки не меряны,
Все счета им потеряны.
 

Панорама Невы

В этом нет ничего удивительного. Реки засыпаются, прорываются каналы, забираются в трубы протоки, исчезают ручьи. Прячутся за стенами промышленных предприятий безымянные протоки. Превращаются в ручьи и речки, забранные в жёсткие берега многочисленные болотца и озерки. Включаются в границы города одни реки и выводятся за его пределы другие. Меняются сами границы города. Всё в буквальном смысле слова течёт и изменяется. Официальной статистике просто не угнаться за этими изменениями.

Тем не менее с известной долей уверенности можно сказать, что сложившаяся к нашим дням структура дельты Невы включает в себя более 90 естественных рек и рукотворных каналов, прорезавших город во всех направлениях. Их общая протяженность составляет более 300 километров.

Нева, или, как называют её петербуржцы, «Главный проспект», вытекает из Ладожского озера и впадает в Финский залив. Длина Невы составляет 74 км, причём около 30 км приходится на собственно Петербург. Глубина Невы доходит до 24 м, ширина – до 1200 м. Нева впадает в Финский залив многочисленными рукавами, образующими острова, на которых расположен Петербург. О некоторых из них, давно уже исчезнувших, сохранились только предания. Например, местность на левом берегу Невы к югу от Невской заставы, известная как Щемиловка, согласно давним преданиям, в прошлом была руслом реки, куда свободно входили речные суда. Да и сам город по генеральному, «сталинскому» плану развития Ленинграда 1936 года должен был вытянуться вдоль Невы до самой её излучины, которая в народе известна как «Кривое колено».

Этимология официального названия Невы не вполне ясна. Одни связывают его с финским словом «нево», то есть болото или топь. Другие – со шведским «ню», переводимое как «новая». Третьи обращают внимание любознательных знатоков на то, что в глубокой древности и вплоть до XII века и Ладожское озеро, и река Нева назывались одним словом «Нево» в значении «море».

Для петербуржцев Нева – это данность, появившаяся одновременно с городом и неразрывно с ним связанная. Как пишут школьники в своих сочинениях: «Пётр I увидел реку Неву и подарил её городу». Взрослые более изощрены в оценках, но суть от этого не меняется. В 1-м томе «Энциклопедии весельчака», опубликованном в 1871 году, её автор И. Попов приводит провинциальный анекдот о приехавшем в Петербург деревенском простофиле из Саратова.

«Как называется эта река?» – спросил он. «Нева», – отвечают ему. «Странное дело, у нас в Саратове тоже река, а зовут её Волгой. И точно, всяк молодец на свой образец: и рек-то не хотят называть единообразно».

Попову вторит современный писатель Сергей Довлатов. В «Записных книжках» он вспоминает ленинградский анекдот, авторство которого приписывает своей тётке: «Как называется эта река?» – «Нева». – «Нева. Что вдруг?!».

Фольклор, связанный с Невой, вполне соответствует восторженному отношению к ней петербуржцев. Её называют «Нева-красавица», «Красавица-Нева», «Голубая красавица» и даже по-домашнему, на старинный московский лад – «Нева Петровна». Всё, чем может гордиться подлинный петербуржец, так или иначе тесно переплетается с его любимой рекой. Например, известно, что Невский проспект своим названием обязан Александро-Невской лавре, для непосредственной связи которой с городом, собственно, его и проложили, и что он нигде не соприкасается с Невой. Однако в сознании петербуржцев прочно живёт легенда, что название Невского происходит от Невы. Сырую воду из-под крана, которой ещё совсем недавно мы так гордились, независимо от её источника и даже вовсе не зная о нём, мы все равно называем: «Невская вода». Даже теперь, когда пить её просто не рекомендуют.

 
Если невской дать воды
Выпить организму,
Не придётся никогда
Уже ставить клизму.
 

Современные работники коммунального хозяйства придумали даже пословицу о качестве некогда безупречной невской воды: «Петрокрепость пьет из Невы воду, Отрадное – чай, а Петербургу достается кофе». На пути следования из Ладоги в Финский залив, минуя обозначенные в пословице населённые пункты, она и в самом деле становится все хуже и хуже, меняя не только свой вкус, но и цвет.

Надо сказать, что в старое время невскую воду очень ценили. Сваренный на ней сбитень обладал высокими вкусовыми и питательными качествами. Среди зазывных выкриков уличных торговцев на Масляной или Пасхальной неделях можно было услышать:

 
Сбитень горячий медовой!
Подходи мастеровой,
За невской водой!
В комнату, пожалуйста,
честные господа.
 

Хотя, надо признать, в старые времена традиционно считалось, что для выпечки традиционного на Руси чёрного хлеба и калачей невская вода все-таки не годится. Известно, что московские булочники, борясь за право доставлять свою продукцию к царскому завтраку прямо из Москвы, придумали даже легенду о том, что самый вкусный калач можно испечь, только используя москворецкую воду. Похоже, в Петербурге с этим не спорили. Петербуржцам было чем гордиться и без калачей: «Славна Москва калачами, Петербург – сигами». А москвичи пошли даже на известные расходы. Если царь отправлялся в путешествие, за ним будто бы следовали цистерны с водой, взятой из Москвы-реки.

Даже скудный промысел, которым жили многие лодочники в старом Петербурге – извлечение из воды дров, брёвен, досок для последующей продажи или использования – принимался с благодарностью к кормилице Неве. Все эти случайные находки имели в старом Петербурге своё народное название: «Дары Невы».

С Невой связаны многие чисто петербургские традиции. Так, например, весенний ледоход на Неве превращался в общегородской праздник. В старом Петербурге существовал обычай заключать пари о дне начала ледохода. А в конце долгой зимы в Петербурге наступало время, когда в атмосфере возникало всеобщее радостное предощущение весны. С главных улиц и площадей города исчезали характерные атрибуты петербургских зим. По воспоминаниям художника Мстислава Добужинского, в это время «целые полки дворников в белых передниках быстро убирали снег с улиц». Среди петербуржцев это называлось: «Дворники делают весну в Петербурге».

Весной начинался торжественный проход по Неве ладожского льда, или «Ладожских караванов», как называли петербуржцы неторопливо проплывающие между гранитными берегами огромные ледяные глыбы. Они вселяли окончательную уверенность в приходе долгожданной весны. В петербургский климат ледоход вносит некоторые изменения. Среди обывателей живут давние питерские приметы: «Пойдет ладожский лёд – станет холодно», и в то же время: «Ладожский лёд прошел – тепло будет».

Ежегодно 6 января в дореволюционном Петербурге проходил праздник Водосвятия – Крещения Господня, который в народе почитался как «Крещение Невы». На Неве, напротив Зимнего дворца, устраивалась прорубь. Над ней возводилась деревянная часовня. Все это называлось Иорданью – по реке на Ближнем Востоке, в которой крестился Иисус Христос. Праздник начинался выходом из дворца царской семьи по лестнице, которая до сих пор называется Иорданской. Петербуржцы готовились к этому празднику заранее. Простолюдины приурочивали к нему крещение новорожденных. Простодушные родители верили, что это принесёт счастье и благополучие в жизнь их детей.

Но радужные ожидания не всегда оправдывались. Иногда при крещении в проруби дети гибли, или замерзая, или захлебываясь. Правда, и это объяснялось Божьим промыслом: «Бог дал, Бог взял». Фольклор свидетельствует, что и Нева часто становилась причиной человеческих драм и трагедий. Пословичная формула взаимоотношений бренного человека с вечной Невой становилась точной и конкретной:

«Матушка Нева испромыла нам бока».

 
Уж как с Питера начать,
До Казани окончать.
Уж как в Питере Нева
Испромыла нам бока.
 

К началу XX века в Петербурге заметно выросло количество самоубийств. Отвергнутые влюбленные, безнадежные неудачники, проворовавшиеся авантюристы видели только один исход:

 
Не священник нас венчает,
Повенчает нас – Нева;
Золоты венцы оденет —
Серебристая волна.
 

Но вот что любопытно. В это же время в Петербурге появляется оригинальная поговорка, которую петербуржцы использовали как универсальный эвфемизм. Вместо грубого «утопиться» или казенного «совершить самоубийство» фольклор предложил этакую рафинированную формулу – джентльменскую смесь мрачного юмора и легкой самоиронии, скрашивающей эсхатологические ужасы самоубийства: «Броситься в объятия красавицы Невы». О каком самоубийстве может идти речь? О какой смерти? Не верите? Тогда послушайте:

 
Я страдала, страданула,
С моста в Невку сиганула.
Из-за Митьки-дьявола
Два часа проплавала.
 

И другой церковный праздник связывался с Невой в городском календаре. Примерно около дня Преполовения, приходящегося на середину между Пасхой и Троицей, Нева освобождается от грязного весеннего льда. Задолго до этого петербуржцы любили заключать пари о дне ледохода. В обиходной речи горожан появлялись странные идиомы, понятные только истинным петербуржцам: «В Петербурге началось сумасшествие – вчера тронулась Нева», «Очиститься, как Нева». Каждый мог вложить в них любой смысл. В день Преполовения комендант Петропавловской крепости наполнял невской водой кубок и на своём 12-вёсельном катере направлялся к Зимнему дворцу. Там он вручал кубок императору, который торжественно выливал воду и заполнял кубок серебряными монетами. Затем комендант выходил на набережную. Это было сигналом к началу навигации на Неве. Начинали действовать лодочные перевозы, река заполнялась пароходами, шлюпками, плотами, яликами.

Фольклору известна традиция, заложенная ещё Петром I и сохранявшаяся вплоть до 1917 года. 29 июня, в храмовый праздник Петропавловского собора, который приходился на Петров день, в Комендантском доме давались ежегодные обеды для причта. На этих обедах «непременно являлись громадные осетры на деревянных лотках, четверо лакеев не без усилий обносили гостей лакомым блюдом». По преданию, Пётр Великий, предоставив коменданту рыбные ловли около крепости, завещал ему к обеденному праздничному столу подавать целого осетра и притом изловленного не где-нибудь, а непременно в Неве или в Ладожском озере. С середины XIX века поймать в Неве осетра становилось всё труднее и труднее. Однако традиция сохранялась, и коменданты в праздничные дни всегда посылали духовенству собора 100 рублей в специальном конверте с надписью: «На осетра».

Рыбный промысел в Петербурге считается традиционным. В 1716 году по указу Петра I на левом берегу Невы, между впадающими в неё реками Мурзинкой и Славянкой, поселили рыбаков из северных губерний России. Место это известно с XV–XVI веков. По-фински оно называлось «Tuntia», то есть «Рыбацкое». По замыслу Петра, рыбаки должны обеспечивать столичных жителей рыбой. В первые годы петербургской истории слобода так и называлась Рыбной.

Рыбы было много. До сих пор овраг в современном Рыбацком местные жители называют «Щучьей гаванью». По преданиям, сюда по весне заходила невская рыба, поймать которую уже не составляло никакого труда. Должно быть, по этому же принципу проезд на берегу Славянки имел старинное название «Заверняйка».

Морской промысел оказался прибыльным. Село богатело и процветало. Зажиточные крестьяне, вызывавшие зависть, в старом Петербурге имели вполне определенное прозвище:

«Рыбацкий куркуль». Вместе с тем их нелегкий труд вызывал и восторженные оценки: «Рыбацкий куркуль – вместо корюшки омуль», на что степенные потомки северных поморов примирительно и беззлобно советовали: «А ты поймай угря в Рыбацком, да продай за рупь в кабацком». На петербургских обжорных рынках рыбаков из Рыбацкого узнавали по характерным торговым выкрикам: «Не обходи рыбака, бери ладожского судака!». Впрочем, как работали, так и гуляли. Умели и весело скоморошничать, и мрачно загуливать. Идиомы «Рыбацкое – дурацкое» и «Рыбацкое – кабацкое» известны в Петербурге с давних времен.

Аромат моря и рыбы мифология Рыбацкого сохраняет до сих пор. В 1980-х годах началась массовая застройка Рыбацкого современными жилыми домами. Тогда же родилась и соответствующая поговорка. Получить квартиру в Рыбацком иронически называлось: «Рыбацкое счастье».

Сохранились и другие традиции, связанные с Невой. Например, на биологическом факультете Университета ежегодно отмечается день миног. Известно, что один раз в году эти весьма необычные рыбы со всей Европы покидают свои реки и отправляются на нерест в Балтийское море. Как правило, это происходит в сентябре. Узнать об этом легко по шутливым объявлениям, которые студенты-биологи любят развешивать в факультетских коридорах. Среди них попадаются и те, что становятся достоянием общегородского фольклора: «Не купайте в Неве ноги, здесь разводятся миноги».

Иные традиции более строги и связаны с другими событиями отечественной истории. В 1989 году на воды Невы между «Большим домом» и «Крестами» впервые опустили цветы в память обо всех погибших во времена сталинских репрессий. С тех пор этот обычай стал ежегодным.

* * *

Река Мойка протяжённостью свыше 5 км вытекает из Фонтанки возле Летнего сада и втекает в Неву у самого её устья. Легенды о названии реки в первую очередь связаны со звуковыми ассоциациями. Уж очень соблазнительно вывести этимологию слова «Мойка» от глагола «мыть». Тем более что само название «Мойка» восходит к более раннему – Мья. А та, в свою очередь, – к древнему финскому слову «мую». Что, кстати говоря, переводится как «грязь», или «слякоть». То есть Мойка это просто – мутная, грязная речка. Старые легенды об этом противоречивы и противоположны по смыслу. С одной стороны, говорили, что в старину эта протока служила «единственно для мытья белья», с другой – некоторые исследователи считают, что старинная русская пословица «Беленько умойся», имевшая широкое распространение в раннем Петербурге, имела парадоксальный смысл: «Вымарайся» (в мутной тинистой воде речки Мьи). И современные частушки особенного разнообразия в смысл привычного названия также не вносят:

 
Как-то раз мальчишка бойкий
Искупался прямо в Мойке.
Мойка моет хорошо:
Весь загар с него сошёл.
 

Дом М. С. Воронина (наб. р. Мойки, 82). Во дворе находились Воронинские (Фонарные) бани

Надо сказать, легенды о том, что на берегах Мойки в раннем Петербурге строились общественные бани и потому, дескать, речка эта называется Мойкой, живут до сих пор. Впрочем, известно, что легенды на пустом месте не рождаются. Издревле бани на Руси считались одним из обязательных элементов традиционного быта. Бани устраивались практически при каждом доме, будь то в большом городе или убогой деревеньке. Иностранные путешественники единогласно отмечали необыкновенную страсть русских к бане, в которой мылись не менее одного-двух раз в неделю, что было совершенно необычно для тогдашней Европы.

Воронинские (Фонарные) бани

В отличие от Западной Европы, в Древней Руси бани и в самом деле были настолько широко распространены, что заслужили обязательного упоминания о них многими иностранными путешественниками. Например, о русских банях писал английский поэт и дипломат, автор описания Русского царства в XVI столетии Джильс Флетчер: «Вы нередко увидите, как они для подкрепления тела выбегают из бань в мыле и, дымясь от жару, как поросенок на вертеле, кидаются нагие в реку или окачиваются холодной водой, даже в самый сильный мороз». В XVII веке ему вторит британский аристократ Чарльз Карлейль, приближённый английского короля Карла II, посланный им в 1663 году к царю Алексею Михайловичу: «Нет города в их стране, где бы не было общественных и частных бань, так как это почти всеобщее средство против болезней».

Действительно, иностранцев привлекала в русской бане не только экзотика, связанная с совместным мытьем мужчин и женщин или купанием в ледяной воде после парилки. Они давно подметили, какое значение придают русские люди лечению многих болезней с помощью бани. Датский посланник в Петербурге Юст Юль писал: «У русских во всей их стране всего три доктора, лечат они от всех болезней и прибегают к ним все, как больные, так и здоровые». Далее Юст Юль перечисляет этих «докторов»: баня, водка и чеснок. Но при этом особо подчеркивает, что «первый доктор – это баня».

Естественно, что и в Петербурге строительству бань придавалось большое значение, не говоря уже о том, что Пётр I извлекал из этого определённый доход для государственной казны, так как бани облагались значительным налогом. Только из официальных источников известно, что уже в 1707 году были бани на Адмиралтейском дворе и вблизи Гавани, причём как солдатские, так и торговые, то есть общие. В первой четверти XIX века в Петербурге насчитывалось около 50 торговых бань, в то время как количество домашних уверенно приближалось к полутысяче.

В XX веке строительство бань приобрело новое качество. К их проектированию привлекались видные архитекторы, а их внешнему облику придавалось преувеличенное значение. Они в полном смысле слова становились общественными сооружениями городского значения. Неслучайно городской фольклор так точно сформулировал отношение петербуржцев к этому своеобразному общественному социальному институту: «Без Петербурга да без бани нам как телу без души». Между прочим, доказательством того, что известный персонаж русской истории Лжедмитрий оказался не просто самозванцем, но и вообще нерусским человеком, фольклор считает тот факт, что он не только отказывался осенять себя крестным знамением, но и не был знаком с русскими традициями и обычаями: он не спал после обеда и не ходил в баню.

Если говорить о принципах мытья в русской бане, основанных на действии горячей воды и пара, то можно с уверенностью сказать, что русская и финская бани – это родные сёстры. Изначально они и были совершенно одинаковыми. И те и другие бани представляли собой небольшой деревянный сруб с очагом, выложенным из камня в центре, без какой бы то не было трубы для отвода дыма, стены и потолок – чёрные, закопчённые. Об отношении русских к бане мы уже знаем. А вот что говорили о ней финны: «Сначала построй сауну, а потом дом», «Баня – лекарство для финна», «Сауна есть аптека для бедных», «Если алкоголь, смола или сауна не помогают, значит, болезнь нельзя вылечить», «Дом без хозяйки, что баня без пара», «Веди себя в сауне так, словно находишься в церкви». И действительно, в сознании финнов баня является таким же священным местом, как церковь. В бане нельзя ссориться и даже громко разговаривать. Считается, что это приведёт к несчастьям в доме.

Как видим, отношение к бане у финнов и русских было одинаковым. Правда, иногда финский фольклор фиксирует и различия. Например, в бане «у русского сходит семь потов», а у финна одновременно сходят «кровь, пот и слёзы» («vuodattaa verta, hikeä ja kyyneleitä»). Для финнов сауна представляет собой сакральное место. В старину в сауне появлялись на свет дети, и первые несколько недель мать с новорождённым жила в сауне. В сауне перед свадьбой мылась невеста, а после свадьбы новобрачные приходили сюда для совместного мытья. В сауну из дома переносили умирающих стариков, а после их кончины покойников три дня держали в холодной бане, затем здесь же обмывали перед похоронами. Так от рождения до смерти свершался жизненный цикл по немудреной формуле: родиться, помыться и умереть. Но и это ещё не всё. До сих пор финны свято верят в то, что в День Всех Святых, который справляется 1 ноября, духи мёртвых возвращаются в сауну, «так как это самое приятное место на земле». Похоже, что это правда. Во всяком случае, финны и сегодня говорят, что «первый пар в бане кружит, как страстная любовница, второй пар ласкает, как нежная жена, а в третьем пару сидишь, как в детстве на коленях доброй матери».