Текст книги "Петербургский фольклор с финско-шведским акцентом, или Почем фунт лиха в Северной столице"

В петербургский городской фольклор станция «Дибуны» попала благодаря блестящему озорному каламбуру «С бодуна на трахалку». Он родился от названий двух пригородных посёлков, расположенных на разных железнодорожных ветках по обе стороны озера Сестрорецкий разлив, – Дибуны и Тарховка. Как дачные места оба посёлка начали развиваться ещё во второй половине XIX века.

Сюда любила выезжать на лето петербургская публика. Популярны они и сегодня, чему в немалой степени обязаны удобному железнодорожному сообщению с Петербургом.

Повторимся, ничего общего, кроме озера, на противоположных берегах которого они находятся, у посёлков нет. Но иногда электричка по маршруту Зеленогорск – Петербург вместо того, чтобы идти по прямой железнодорожной линии к Финляндскому вокзалу, неожиданно от станции «Дибуны» поворачивает к станции «Тарховка» и далее, делая огромную петлю вокруг озера, следует к Петербургу через Сестрорецк. Тогда-то из уст юных пересмешников и вырывается недоуменное восклицание: «С бодуна на трахалку!».

И вправду, после большой пьянки не до радостей грешной любви, молча, с трудом примиряясь с неожиданной задержкой в пути, размышляют застигнутые врасплох пассажиры. Таким неестественным кажется им маршрут с Дибунов на Тарховку.

Белоостров. Вокзал ж/д ст. «Раяйоки»

Впрочем, более низкий, по сравнению с Тарховкой, «статус» Дибунов, название которого в фольклоре ассоциировалось всего лишь с обильной выпивкой, вскоре самым неожиданным образом повысился. С названия посёлка, обозначенного деревянными накладными буквами на здании железнодорожного вокзала, таинственно исчезла первая буква, и Дибуны на зависть Тарховке превратились в «ИБУНЫ». Случилось это летом 2004 года. Вскоре букву восстановили, но, как говорится в одном старинном анекдоте, осадок, в данном случае в виде фольклора, остался.

* * *

Следующую за «Дибунами» железнодорожную станцию построили в шести километрах от старинного финского посёлка Белоостров, русское название которого появилось, по мнению некоторых исследователей, ещё в XVIII веке путём прямого перевода древнего названия «Валькеасаари» с финского языка на русский с тем же смыслом. На зелёном фоне лесов посёлок, раскинувшийся на высокой террасе, напоминал светлый остров. Лютеранский приход Валькеасаари известен с 1685 года. О том, что из себя представляло население этого прихода, можно судить по переписи 1926 года, согласно которой, в посёлке среди 458 жителей проживали 421 финн, 34 русских и 3 латыша.

Первоначально, в отличие от посёлка, станция называлась «Райалой», что в переводе с финского означало «Приграничная». Буквально сразу после обретения Финляндией независимости на финской стороне построили каменный вокзал по проекту финского архитектора Бруно Гранхольма. В ответ на это на советской стороне на здании старого вокзала в 1922 году вывесили огромный плакат, обращённый в сторону Финляндии: «Смерть палачу Маннергейму!».

Тогда же на стене вокзала появилась табличка «Красноостров», название, которое в Советском Союзе использовалось вплоть до 1940 года.

В 1934 году по проекту архитектора А. С. Степанова на советской стороне построили (ныне не существующее) помпезное монументальное здание вокзала, которое символизировало парадные ворота в страну победившего социализма.

* * *

Следующая за Белоостровом железнодорожная станция сегодня носит название «Солнечное». Родовое имя посёлка Солнечное – Оллила. Оно происходит от имени финского предпринимателя, проживавшего в Петербурге, Олли Уллберга, на средства которого построили железнодорожную платформу. Безликое «Солнечное» появилось в 1948 году.

Официально переименование обосновывалось тем, что селение располагалось в «самом южном и высоком» месте Курортного района Ленинграда. Между тем существует легенда, что посёлок назван так, потому что Максим Горький впервые читал свою пьесу «Дети солнца» на даче Репина Куоккала вблизи Оллилы.

* * *

После окончания Великой Отечественной войны вдоль полотна Финляндской железной дороги, от Солнечного до Зеленогорска, разворачивается курортное строительство.

В первую очередь появляются дачи партийной и советской номенклатуры, что порождает специфическую микротопонимику, сохранившуюся до сих пор. Курортную зону в районе посёлков Репино, Солнечного и Комарово называют «Зоной придурков» и «Красными куркулями». Здесь же отводятся места для дачных домиков творческой интеллигенции – художников, писателей, композиторов. Один за другим возводятся лечебные и санаторные корпуса. Однажды в таком санатории провела свой отпуск Фаина Георгиевна Раневская. На следующее утро после приезда, вспоминает актриса, её подруга, разбуженная шумом проходившей электрички, постучалась к ней в номер: «Как отдыхали, Фаина Георгиевна?» – «Танечка, как называется этот дом отдыха?» – «Имени Яблочкиной». – «Почему не имени Анны Карениной? Я всю ночь спала под поездом».

* * *

За Солнечным следует станция «Репино», бывшая финская «Куоккала». Старинную Куоккалу, название которой лингвисты возводят или к финскому «koukku» («рыболовный крючок»), или к «kuokka» («мотыга»), постигла та же участь. Ее переименовали в «Репино», по фамилии художника И. Е. Репина, жившего здесь на своей даче с дореволюционных времен.

Репин приобрел участок земли с домом в пригородном финском поселке Куоккала в 1899 году. Перестроив дом по собственному проекту, он назвал его «Пенатами», по имени богов-хранителей домашнего очага, и переехал сюда из Петербурга вместе с семьей. Здесь он написал знаменитое полотно «Торжественное заседание Государственного совета», картину «Пушкин на лицейском экзамене» и другие работы. Сюда по средам к И. Е. Репину приезжали А. М. Горький, Ф. И. Шаляпин, С. А. Есенин, А. И. Куприн, И. А. Бунин, К. И. Чуковский и многие другие деятели культуры и искусства. Здесь за специальным круглым, огромным вращающимся столом устраивались знаменитые репинские вегетарианские обеды, о которых один из гостей впоследствии вспоминал: «Сено, очень искусно и разнообразно приготовленное действительно „валит валом“ на гостеприимные тарелки». Такие обеды на даче у Репина в фольклоре петербургской художественной интеллигенции назывались «Сенной рынок», или «Сеновал».

Репинские Пенаты

Октябрьский переворот и получение Финляндией независимости застали Репина на даче, и возвратиться в Советскую Россию он отказался, хотя большевики на самом высоком уровне делали всё возможное, чтобы вернуть всемирно известного художника на родину. В частных письмах Репин писал, что, пока у власти в России большевики, он туда никогда не вернется. Финляндию Репин полюбил. Он сблизился с финскими художниками, активно занимался благотворительной деятельностью. Передал в дар музею «Атенеум» в Хельсинки большое количество картин из своей коллекции, в том числе и собственные работы. Финские художники выбрали Репина почётным членом Общества художников Финляндии.

В городской фольклор Куоккала попала благодаря известному детскому писателю и видному литературоведу Корнею Ивановичу Чуковскому, дача которого также находилась в финской Куоккале. Это он в начале XX века обогатил петербургскую фразеологию замечательным словом «Чукоккала» (ЧУКОвский + КуоККАЛА). Так Корней Иванович обозвал знаменитый самодельный альбом, где многочисленные посетители его дачи в Куоккале могли оставить свои остроумные автографы, дружеские шаржи, шутливые приветствия, искромётные афоризмы, меткие эпиграммы – словом, всё, что хотели и на что были способны. Благодаря тому, что в гости к Чуковскому сходились и съезжались лучшие и талантливейшие умы того времени, альбом превратился в уникальное собрание удивительных экспромтов. Ныне о «Чукоккале» знают все. Альбом издан отдельной книгой массовым тиражом.

* * *

В широко известной цепи пригородных петербургских курортов особое место занимает посёлок творческой интеллигенции Комарово.

Этот бывший финский курортный посёлок на побережье Финского залива до 1948 года назывался Келломякки, что с финского переводится как «Колокольная горка». Во время строительства железной дороги здесь будто бы располагался небольшой холм, на вершине которого установили медный колокол, извещавший рабочих о перерыве на обед, начале и окончании смены. До появления железной дороги эта местность была совершенно безлюдной. Ее называли тогда Хирвисуо, что означает «Лосиное болото», и в самом деле некогда здесь существовавшее.

В 1948 году посёлок назван именем президента Академии наук, известного учёного, ботаника и географа В. Л. Комарова. Однако в самом посёлке до сих пор живет устойчивая легенда о другом происхождении названия. Будто бы первые послевоенные жители, приехав в освобождённый посёлок, увидели множество деревянных табличек с надписью: «Проверено. Мин нет. Комаров». По имени безвестного сапера с этой фамилией, утверждает легенда, и назвали дачное местечко под Ленинградом.

Впрочем, в художественной среде Петербурга этимология названия «Комарово» ещё более упростилась. Посёлок называют «Комары», или «Комарики», вкладывая в это название совершенно определенный смысл:

 
Комарово – комаров
Главная столица.
Вес у них, как у коров,
Жала их, как спицы.
 
 
В понедельник до второго
Я уеду в Комарово.
Навсегда останусь там
На съеденье комарам.
 
 
Секс хреновый в Комарово
От укусов комаров.
Только сняли мы трусы,
В зад вонзились их носы.
 

После окончания войны Комарово отдали под многочисленные творческие дачи писателей, художников, композиторов. Некоторые из дач оставили свой оригинальный след в местном фольклоре. Например, дача литературоведа Б. Мейлаха, известного среди коллег широким использованием всевозможных цитат, называлась «Спас-на-цитатах», или «ЦИТАдель Мейлаха».

В первую очередь вожделенные дачи получали те, кто активно и беззаветно сотрудничал с советской властью, кто доказывал ей свою верность и преданность порою ценой лжи и предательства своих же товарищей по цеху. Такие дачи были хорошо известны. Их называли «Спас-на-крови».

Вместе с тем комаровский фольклор знает и настолько изящную формулу подлинной любви, нежности и восхищения, что ей мог бы позавидовать любой самый привередливый приморский город. Улыбчивые и радостные посетители комаровских пляжей на зависть всем солнечный загар называют «утро в Комарове».

В значительной степени известность дачного посёлка возникла благодаря Анне Андреевне Ахматовой, которая долгое время жила на даче, выделенной ей Литфондом в Комарове и названной ею же самой «Будкой». По выражению Фаины Раневской, для «скопища гостей своей „Будки“» она придумала прозвище: «Станция Ахматовка». Вот строки из её стихотворения, написанного в Комарове в 1956 году:

 
Живу, как в чужом, мне приснившемся доме,
Где, может быть, я умерла,
И кажется, будто глядится Суоми
В пустые свои зеркала.
 
 
Иду между чёрных приземистых ёлок,
Там вереск на ветер похож,
И светится месяца тусклый осколок,
Как финский зазубренный нож.
 

Умерла Анна Андреевна не в Комарове, а в Москве, во время одной из своих кратковременных поездок в столицу, в 1966 году. Но похоронена поэтесса в Комарове, на местном безымянном кладбище. С тех пор в народе это кладбище называют «Ахматовским», а дорогу к нему – «Не скажу куда», по элегической строчке из «Приморского сонета», написанного ею в 1958 году:

 
Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелёт.
 
 
И голос вечности зовёт
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льёт.
 
 
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов ещё светлее,
И всё похоже на аллею
У царскосельского пруда.
 

По воспоминаниям современников, первоначальный памятник на могиле Ахматовой соорудил сын Анны Андреевны, Лев Николаевич Гумилев. Вместе со своими студентами он выложил из камней стену, которая должна была символизировать угол тюремной камеры в «Крестах», под краснокирпичными стенами которых стояла его мать с передачами ему. В стене сделали нишу, похожую на тюремное окно. Будто бы идея этой кладбищенской композиции принадлежала самой Ахматовой. Позже нишу закрыли барельефом с портретом поэтессы работы ленинградского скульптора А. М. Игнатьева. Говорят, что лицо Анны Андреевны на барельефе должно было быть прикрыто символической решеткой, но скульптор «побоялся и лицо не зарешетил».

Недалеко от захоронения Ахматовой на комаровском кладбище находится могила известного в своё время и ныне совершенно забытого литературного критика Л. А. Плоткина. Это о его даче на Озёрной улице Комарова, которую писатели называли «Дача-на-крови», Анна Андреевна, каждый раз проходя мимо, говорила: «О, этот фундамент замешан и на моих капельках крови». Предлог «и» в этой фразе вовсе не случаен. Известно отношение к Плоткину и других ленинградских писателей. Так, Михаил Зощенко в разговоре с одним своим приятелем как-то проговорился: «А знаете, каким я вижу вас в своем воображении? …Я сижу в саду, в летнем ресторанчике и попиваю пиво, и вдруг вижу: вдалеке клубится пыль, и вы на белом коне подъезжаете и кладете мне на стол отрубленную голову Плоткина».

Надгробие над прахом плодовитого критика представляет собой композицию из трёх мощных монументальных, вырубленных из красного гранита, стилизованных книжных томов критических трудов Плоткина. При жизни он был одним из самых яростных гонителей Анны Андреевны.

Могила А. А. Ахматовой на Комаровском кладбище

Знатоки утверждают, что каменные книги – это именно те три тома пасквилей, которые долгие годы отравляли жизнь великой поэтессы. Но справедливость восторжествовала, и каждому дано по заслугам его. Слава Ахматовой преумножилась, а тяжести облыжных каменных книг не выдержал сам Плоткин. Они навеки погребли под собой ныне всеми забытого советского литературного деятеля.

На комаровском кладбище, которое давно уже приобрело мировую известность, похоронены 40 академиков и членов-корреспондентов, более 50 литераторов, писателей и поэтов, более 40 актёров, деятелей кино и театра, архитекторы, скульпторы, художники, композиторы, музыканты. Кроме Анны Ахматовой, здесь покоится прах Натана Альтмана, Вениамина Баснера, Сергея Курёхина, Дмитрия Лихачёва, Веры Пановой, Иосифа Хейфица, Натальи Бехтеревой и многих других деятелей науки и культуры.

Курортная зона Петербурга заканчивается городом Зеленогорск, об истории и судьбе которого мы расскажем в главе «Зимняя война».

4

Введение в эксплуатацию Финляндской железной дороги значительно оживило и без того тесные связи бывшей Ингерманландии с Петербургом. Не в последнюю очередь благодаря особому статусу Великого княжества Финляндского, которому царским правительством была предоставлена широкая внешняя и внутренняя автономия, предполагавшая сохранение сложившихся в Финляндии законов, конституции и сейма. Этот статус определили ещё Александр I, который с момента присоединения Финляндии к России подчеркивал, что «Финляндия – не губерния, Финляндия – это государство». Едва ли не в первую очередь этим воспользовались оппозиционные политические партии как правого, так и левого толка. В Финляндии, где полицейский надзор и слежка были не столь тотальны, проводились конференции и съезды, назначались нелегальные встречи, здесь скрывались от арестов и полицейских облав революционеры. Так, Ленин, о котором мы уже говорили, когда его пребывание в Разливе стало опасным, тайно покинул свой шалаш, добрался до станции «Дибуны» и под видом кочегара паровоза выехал в Финляндию. Цепкие журналисты отметили это событие крылатой фразой, ставшей ещё одним несмываемым клеймом на политической репутации Ульянова-Ленина: «Кочегар революции».

Впрочем, Финляндия и сама поставляла революционеров. Среди них – одна из знаменитых «Валькирий революции», соратница Владимира Ильича – Александра Михайловна Коллонтай. Александра Михайловна родилась в Петербурге в дворянской семье. Её отец – генерал М. А. Домонтович, мать – дочь финского фабриканта и лесоторговца Александра Масалина. Коллонтай рано вступила на революционный путь. С Лениным познакомилась в 1905 году, выполняла его тайные и особо опасные поручения. По легендам того времени, была его любовницей, во всяком случае, так пелось в народных песнях и частушках. Прежде чем мы познакомим читателей с образцом песенного фольклора того времени, напомним, что Николай Ленин – это один из многочисленных псевдонимов Ильича.

 
Из-за острова Кронштадта
На простор реки Невы
Выплывает много лодок,
В них сидят большевики.
 
 
На передней Колька Ленин
С Коллонтайкою мадам.
Свадьбу новую справляет
Русь продавший немцам хам.
 
 
Позади их слышен ропот:
Пропадёт владыко наш.
Он идею большевизма
Отдал ночью за массаж.
 

Моральная репутация Александры Коллонтай, и вправду, находилась на довольно низком уровне. Вот как, ссылаясь на рассказ своего знакомца, пишет об этом Иван Алексеевич Бунин в «Окаянных днях»: «Я её знаю очень хорошо. Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы – „на работу“. А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку – и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: „Ну, давай, дружок, поболтаем теперь всласть!“. Судебная и психиатрическая медицина давно знает и этот ангелоподобный тип среди прирождённых преступниц и проституток».

От себя добавим, что в Петрограде Коллонтай называли «Пролетарской Мессалиной». Напомним читателям, что имя жены римского императора Клавдия Валерия Мессалина давно стало нарицательным из-за её безудержно распутного поведения.

А. М. Коллонтай

Напомним и то, что с начала XX века в петербургской богемной среде мода на «брак втроём» была довольно распространенной. Её страстные приверженцы – Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Философов, Владимир Маяковский, Лиля и Осип Брики и многие другие. Апологеты такого образа интимной жизни утверждали, что «брак вдвоём» – ветхозаветный общественный институт, и он давно уже отменен Новым заветом. После революции эту «религиозную» систему взглядов на брак заменили революционной теорией «стакана воды», согласно которой удовлетворение страсти приравнивалось к утолению жажды. Активным проповедником новых половых отношений стала Александра Коллонтай. В фольклоре сохранилась даже поговорка: «По примеру Коллонтай ты жене свободу дай!». Особенно пылко она пропагандировала «крылатый эрос революции», который должен способствовать скорейшему появлению все новых и новых строителей коммунизма.

Это находило живой отклик в молодёжной среде «раскрепощённого» рабочего класса. Летом 1926 года в Ленинграде хулиганы, среди которых был даже комсомольский вожак с завода «Кооператор», некто Константин Кочергин, остановили в Чубаровом переулке 20-летнюю Любу Белякову, силой затащили в сад завода Сан-Галли на Лиговке и изнасиловали. Глумились над девушкой с особой жестокостью более двух десятков мерзавцев, выстроившихся в живую очередь.

В декабре состоялся суд над «чубаровцами», как стали называть молодых насильников в городской печати. Процесс был показательным. В значительной степени именно это обстоятельство стало причиной довольно жёстких приговоров. Семерых приговорили к расстрелу, остальных – к разным срокам заключения. Понятие «чубаровщина» стало нарицательным. Но вот что интересно. На суде Кочергин наивно воскликнул в адрес несчастной жертвы насилия: «Она же наш товарищ по классу и должна была помочь нашему половому удовлетворению».

В 1919 году мужа Александры Коллонтай Павла Дыбенко назначили командующим Крымской армией. Прибыв на место назначения, он тут же объявил о создании Крымской республики в составе РСФСР. Главой республики назначил себя, но фактически ею руководила его жена. Республика просуществовала всего два месяца, но прозвище Александры Коллонтай «Царица Крымская» осталось. Осталось в украинском фольклоре и отношение как к самой Александре Михайловне, так и к её двум соратникам по партии с ярко выраженными украинскими фамилиями:

 
Як вiн встане на Дибенкi,
Як розкине вiн Криленкi,
Та як заколлонтаiть.
 

Впрочем, эта украинская частушка имеет петербургские корни. Известный сатирик Аркадий Аверченко в одном из номеров конфискованного большевиками журнала «Сатирикон» писал о завсегдатаях митингов на площади перед Казанским собором в революционном Петрограде: «Встанет этакий шпец на дыбенки, расправит крыленки, да как заколлонтает». Сейчас уже трудно сказать, Аверченко подарил фольклору эту жемчужину городской мифологии, или он подслушал эту фразу в многоголосой городской толпе. Так или иначе, но она буквально в одночасье облетела весь Петроград и надолго стала убийственной характеристикой политических демагогов и крикунов.

А что касается Финляндии, то Александра Михайловна Коллонтай, как нам кажется, если и была перед ней в чем-то виновата, то сумела полностью и самым достойным образом себя реабилитировать. В 1944 году, будучи чрезвычайным и полномочным послом Советского Союза в Швеции, она взяла на себя роль посредника в переговорах о выходе Финляндии из войны. И успешно эту роль выполнила.

* * *

В начале XX века под влиянием шведской и в особенности финской архитектуры национального романтизма в Петербурге в русской архитектуре модерна возникло направление, получившее название «северный модерн». Главными характерными особенностями этого стиля была облицовка цокольного этажа фасада грубо обработанными блоками финского гранита и разномасштабные, многофигурные оконные проёмы в сочетании с гладкими плоскостями наружных стен, облицованных фактурной штукатуркой или облицовочным кирпичом. Идеологом и практиком этого направления стал один из виднейших представителей шведской диаспоры Петербурга архитектор Федор Лидваль.

В ура-патриотических кругах иначе чем «чухонским модерном» этот архитектурный стиль не называли. В шовинистической критике он противопоставлялся господствовавшей тогда имперской неоклассике, считавшейся подлинно народным стилем.

Лидваль родился в Петербурге в июне 1870 года, в семье обрусевших шведов. Как гласит семейная легенда, его отец, Йон Петер Лидваль, прибыл в российскую столицу из шведской деревни в 1859 году. Все его имущество составлял лишь легкий ранец за спиной. Здесь он основал швейную мастерскую по изготовлению мужского платья и ливрей, сменил своё крестьянское имя на более звучное Иоганн и перенес ударение в своей «шведской» фамилии с первого слога на второй, сделав её более «русской».

Ф. И. Лидваль

Мастерская Лидваля приносила немалый доход. Благодаря хорошо налаженным связям, Лидвалю удалось получить долгосрочный выгодный заказ. Он обшивал царскую семью, высших чиновников и дворцовую прислугу. Вскоре Лидваль удостоился звания поставщика Императорского двора. Но и это ещё не всё. В то время форменную одежду должны были носить все – и гражданские, и военные, и поэтому клиенты не переводились.

После его смерти в 1886 году отлично функционировавшее предприятие, к тому времени получившее название «Торговый дом „Лидваль и сыновья“», возглавила его вдова, Ида Амалия Лидваль. В 1900-е годы в мастерской работало более 150 человек. Фактически это была мини-фабрика, способная выпускать большое количество высококлассной одежды. По свидетельству современников, продукция «Торгового дома Лидваль» «по своему покрою являлась просто верхом портняжного искусства».

К концу XIX века перед Идой Лидваль остро встал вопрос о вложении накопленных средств в недвижимость. По совету своего сына Фёдора она приобретает участок земли на Каменноостровском проспекте, с тем чтобы выстроить доходный дом. Проект заказывает своему сыну, только что окончившему Академию художеств. Так Фёдор Лидваль реализует свой первый крупный архитектурный проект.

Дом строился с 1899 по 1904 год на участке № 1–3 по Каменноостровскому проспекту. Здесь же жил и сам Фёдор Иванович. Его архитектурная мастерская находилась в корпусе, выходившем на Малую Посадскую улицу – это дом-комплекс, выходящий на две улицы. Впоследствии такой прием стал визитной карточкой архитектора Лидваля. Чем сложнее выглядел контур пространства, тем интереснее становился проект. Дом на Каменноостровском сразу приняла петербургская художественная общественность. Он принёс архитектору широкую известность и признание товарищей по цеху.

В авторитетнейшем петербургском архитектурном справочнике Б. М. Кирикова «Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века», изданном в 1996 году, значится 33 архитектурных сооружения, авторство которых принадлежит русско-шведскому архитектору Фёдору Ивановичу Лидвалю. В том числе здания гостиницы «Астория», Азовско-Донского и Русского для внешней торговли банков на Большой Морской улице и многие другие.

Но, пожалуй, самым известным его архитектурным произведением в Петербурге стал Доходный дом Толстого, выходящий фасадами, с одной стороны – на улицу Рубинштейна, бывшую Троицкую, с другой – на набережную Фонтанки. Причём выходил не напрямую, а с некоторым изгибом. Он был ассиметричен, и это давало возможность архитектору поэкспериментировать с пространством. При этом надо иметь в виду, что Троицкая улица и набережная Фонтанки не параллельны друг другу, а идут под углом, и довольно значительным. В немалой степени благодаря этому зодчему удалось создать великолепную анфиладу внутренних дворов, окружённых фасадами, более похожими на фасады богатых дворцовых особняков, нежели доходных домов. Условия проектирования и строительства были благодатными. На дворе стояли 1910-е годы, в это время архитектурный стиль модерн переживал пик своей популярности. Внутренние фасады Толстовского дома выглядели не столько дворовыми, сколько уличными, лицевыми. Неслучайно в петербургском городском фольклоре, наряду со знаменитой улицей Зодчего Росси, по аналогии с ней существует «Улица зодчего Лидваля», как именуют в народе систему знаменитых в Петербурге проходных дворов Толстовского дома.

Русскость, если можно так выразиться, Фёдора Лидваля определяется местом его рождения, языком, на котором он говорил, культурой, в которой он воспитывался, и внесённым им личным вкладом в эту культуру. Но он швед по происхождению. Его родители шведы, он жил в шведской семье. Среди его заказчиков были самые известные представители шведской общины в Петербурге: братья Нобели. Только для них Фёдор Лидваль построил шесть сооружений самого различного назначения, в том числе административное здание, особняк, производственные мастерские и даже жилой городок для рабочих.

Оставил своеобразный шведский след Фёдор Лидваль и в петербургском городском фольклоре. Если не считать боковых Шведского и Чебоксарского переулков, пешеходная Малая Конюшенная улица, как известно, никуда не ведет. Она тупиковая. Известна она и тем, что здесь особенно остро чувствуется шведское присутствие. На участке дома № 1 располагается шведская церковь Святой Екатерины.

Первый храм шведской кирхи заложили по проекту Ю. М. Фельтена в 1767 году. Строительство длилось около двух лет, и 29 мая 1769 года церковь освятили во имя Святой Екатерины, покровительницы Екатерины II, пожертвовавшей на строительство крупную сумму. Храм вмещал около 300 человек. Но к середине XIX века приходу стало тесно в старом храме, и на его месте появился новый, рассчитанный уже на 1200 человек. Автором проекта стал архитектор К. К. Андерсон. Строительство началось 28 июля 1863 года, а освящение храма состоялось 28 ноября 1865 года. По некоторым данным, в 1905 году Ф. И. Лидваль несколько перестроил фасад и создал Екатерининский зал. 27 мая 2006 года во дворе дома № 1/3 по Малой Конюшенной улице открыли памятную доску, посвящённую Ф. И. Лидвалю и К. К. Андерсону. В 1904–1905 годах на участке дома № 3 появился возведённый по проекту Ф. И. Лидваля доходный дом при церкви.

Все это вместе взятое дало основание петербургскому городскому фольклору назвать последний участок Малой Конюшенной улицы «Скандинавским закутком», или «Шведским тупиком».

* * *

Упомянутый нами Альфред Нобель – один из четырёх сыновей шведского промышленника Эммануэля Нобеля, который занимался изобретательством и работал на каучуковой фабрике. В 1833 году Эммануэль Нобель разорился и покинул Швецию. Через четыре года приехал в Петербург, куда вскоре прибыла вся его семья. В Петербурге Нобель основал машиностроительный завод по производству канонерских лодок, паровых машин для военных судов и других изделий для Военно-морского флота. Однако после окончания Русско-турецкой войны, лишившись военных заказов, Нобель покинул Россию. С этого времени промышленная династия Нобелей распалась на две ветви – российскую и шведскую. Альфред Нобель остался с отцом в Швеции. Из дальнейшей биографии Альфреда известно, что он изобрел динамит и был владельцем 93 заводов по его производству.

Альфред Нобель

В 1895 году Альфред Нобель учредил премию, которая ежегодно начисляется с процентов принадлежавшего ему капитала и присуждается за наиболее важные достижения в физике, химии, медицине, литературе и за вклад в укрепление мира. Во всем мире премия известна как Нобелевская.

Любопытна история возникновения Нобелевской премии. В 1888 году в России умер брат Альфреда Нобеля – Людвиг. Газетные репортеры по ошибке поместили объявление о смерти самого Альфреда Нобеля. В газетных некрологах о нём стали писать как о «миллионере на крови», «торговце взрывчатой смертью» и «динамитном короле». В одном из некрологов так и написали: «Торговец смертью мёртв». Тогда-то «погребенный заживо» Альфред Нобель и задумался над тем, как его будет помнить человечество. После этого он решил изменить своё завещание в пользу будущей знаменитой премии.

Единственной из наук, представителям которой Нобелевская премия не вручается, оказалась математика. Она обойдена Нобелем в завещании. Если верить фольклору, произошло это сознательно. Таким образом Нобель якобы отомстил известному шведскому математику Магнусу Густаву Миттаг-Леффлеру за то, что тот будто бы увел от него невесту.

Деятельность Нобеля была разнообразной, но более всего он известен изобретением динамита. Его так и называли: «Король динамита», а денежную составляющую премии его имени – «динамитными деньгами».

Слава Нобелей началась ещё в Петербурге. Здесь их называли «русскими Рокфеллерами», а заводы, принадлежавшие братьям, получили в народе почётное собирательное прозвище «Бранобли». Крупнейший из них в советское время стал называться «Русский дизель». Нобели известны и своей благотворительной деятельностью. Они строили дома и общежития для рабочих, выделяли стипендии на образование детей, открывали школы и народные дома.