Текст книги "Окрась это в черное"

– Я вижу, вы решили взглянуть.

Дзен стоит в сторонке, глядит на меня и криво улыбается. Левая рука его лежит на узких плечах голой девочки лет не больше шести или семи. Глаза ребенка густо подведены, как у египетских жриц, безволосая половая щель зашита.

Дзен перестает улыбаться и головой показывает на одну из занавешенных ниш.

– Мои работодатели хотели бы с вами говорить, миледи.

– Ваши работодатели? А кто они такие?

Дзен приподнимает тяжелый бархат завеса и жестом приглашает меня войти.

– Их Безмятежнейшие Величества Барон Луксор и Леди Нюи.

Имена кажутся знакомыми, хотя не могу вспомнить откуда. В любом случае ясно, что это Нобли. За двадцать лет, что я искала Моргана, мне попался только один имеющий власть вампир – Панглосс, вампирический породитель Моргана. Атак почти все кровососы, с которыми я имела дело, были исключительно мелкой сошкой, часто даже вурдалаками с мозговой смертью. И тут меня ведут не к одному, а сразу к двум Ноблям. Я проверяю, что пружинный нож у меня наготове.

Внутри «аудиенц-зала» стоит антикварное полуторное кресло, на котором расположился вампир мужского пола, голый, если не считать кожаной набедренной повязки, пояса для чулок, самих черных шелковых чулок и мягких кожаных туфель. Стрижка чуть напоминает «Битлз» – черные волосы обрамляют лицо без бровей и ресниц. Кожа настолько бледна, что кажется прозрачной, как тонко отполированный опал. У ног вампира лежит человек, тоже мужского пола, в костюме из латекса, свернувшись, как преданная гончая. Я переключаюсь в спектр Притворщиков, чтобы оценить ауру лорда вампиров. Она действительно мощная, пульсирует и пузырится вокруг его головы кипящим сахаром.

– Вы барон Луксор?

Губы Нобля растягиваются подобием улыбки.

– А вы – Синяя Женщина?

– Я Соня Блу, если вы это имеете в виду.

Луксор медленно садится, не отводя от меня глаз. Несомненно, он меня тоже оценивает.

– Мы приказали Дзену за вами присмотреть. Старик говорил, что вы рано или поздно придете.

– Старик?

– Панглосс. – Луксор встает, чуть покачнувшись на четырехдюймовых каблуках. – Это он нам рассказал о вас – что вы оставили Моргану отметину, переварили его химеру...

– Вы все говорите «мы», но я вижу только вас одного. А где леди Нюи, о которой говорил Дзен?

Луксор улыбается и поворачивается ко мне лицом, блеснув клыками.

– О, она здесь! Она всегда здесь.

Вдруг его опалесцирующая кожа рябит и дергается, мышцы под ней танцуют. Талия лорда вампиров уходит внутрь, будто сдавленная невидимой рукой. Мышцы на груди колышутся и расцветают парой небольших, но вполне пригодных грудей. Набедренная повязка опадает, когда Луксор втягивает мошонку в себя. Кости на его лице хлюпают и скрипят, перестраиваясь в более мягкое и женственное лицо. Густая струя медных локонов льется с кожи головы на плечи. Должна признать, что на меня это произвело впечатление. Такое владение собственной формой – вещь непростая, даже для Нобля.

Леди Нюи хлопает в ладоши, и раб в латексном коконе вскакивает и бежит в тень. Он тут же возвращается с шелковым кимоно, украшенным бабочками. Леди Нюи, расставив руки, позволяет ему себя одеть.

– Зачем вы меня искали?

– Нам сказали, что вы – создание огромной силы. И достаточно... целеустремленное. И что вы желаете смерти Лорда Утренней Звезды.

– А вам что за дело до этого?

Леди Нюи достает шприц и вставляет его в катетер, торчащий из локтевого сгиба каучукового раба. Не прерывая разговора, она нацеживает четверть пинты крови и выливает ее в фужер для шампанского.

– Морган – наш враг уже много столетий. Представители наших родов дерутся между собой еще со времен Бурбонов. Несчетно погибло ренфилдов, защищавших нас от его нападений. Мы хотим, чтобы он умер раз и навсегда.

– И что?

Леди Нюи отвечает не сразу, а сначала принюхивается к нацеженной крови, потом отхлебывает. Одобрительно улыбается и жестом приглашает меня угощаться.

– Исключительный букет. Прошу вас, попробуйте. Из моих личных запасов, как видите.

Уже два дня прошло, как я последний раз пила, да и то кровь зверя, а не человека. У меня ладони начинают чесаться при взгляде на каучукового раба.

– Н-нет, спасибо.

Леди Нюи смотрит на меня изучающим взглядом, рассеянно вертя бокал в ладонях.

– Ах да... Панглосс говорил нам, что у вас странная привязанность к людям... Но вы же пробовали их кровь?

– Да.

– Отчего же вы тогда колеблетесь? Все люди, которых вы сегодня видели, пришли сюда по собственной свободной воле. Они умоляли нас их использовать. В мире полно тех, кто жаждет собственного уничтожения. Они тянутся к нам, как мотыльки к огню. И вы это знаете, дорогая.

– И даже дети?

– Это беглецы. Удрали от родителей и опекунов куда более бесчеловечных, чем мы. Они просили убежища, мы его предоставили.

– Я вам не верю.

Сосредоточив внимание на каучуковом рабе, я вижу нити цвета сырых жил, исходящие из его головы и ведущие к Нюи-Луксор. Резким рывком разума я обрываю связь между хозяином и рабом.

Каучуковый раб вскакивает и вопит. Он сдирает маску, и оказывается пожилым человеком с седыми волосами и внешностью процветающего банкира. Не переставая визжать, он вцепляется в катетер на сгибе руки, глаза его лезут из орбит, как мячики для пинг-понга.

– Как ты смеешь! – кричит леди Нюи, и на мертвенно-бледных щеках появляются неприличные малиновые пятна. Да, она действительноразозлилась, раз позволила такому количеству крови собраться в одной точке. – Как смеешь ты рвать мою цепь?

Тело каучукового раба щелкает как плеть, когда Нюи снова впихивает в него свою волю. Он падает на пол, шевеля губами и дергая конечностями. Вонючий, неприятно органический запах исходит от него – он наложил в штаны.

Нюи резко оборачивается ко мне, глаза горят красным, клыки обнажены. Она настолько потеряла над собой контроль, что ее внешность снова меняется и становится обличием Луксора. По дороге мелькает истинный образ вампира – ходячий труп цвета колесной мази, морщинистая кожа натянута на высохших мышцах, – и снова иллюзия восстанавливается.

– Я тебе сердце за это вырву, соплячка! – рычит Луксор-Нюи, протягивая ко мне пальцы с шестидюймовыми когтями.

– Это вряд ли, – отвечаю я, и лезвие ножа выскакивает из рукояти.

При виде серебра в глазах Луксора вспыхивает испуг, и он убирает руку, будто от гнезда шершней.

– Убери! Убери эту мерзость! – шипит он.

– В чем дело, ваша милость? Разве Панглосс вам не рассказал о моей любимой игрушке? Которой я и его, и Моргана пометила?

Луксор не отводит глаз от лезвия, следит за ним, как кобра за движениями флейты факира.

– Серебро, – лепечет он. – С-с-с-серебро.

Я начинаю отступать от Луксора и прочь из ниши, готовая всеми силами пробивать себе путь с боем, если надо будет.

– Итак, вы ненавидите Моргана и хотите, чтобы я убрала его у вас с дороги? Забавно: три года назад с таким предложением ко мне обратился Панглосс. Поскольку вы двое – или трое? – такие близкие друзья, я даже удивлена, что он вам не сказал. Все вы, Нобли, одинаковые – ручки боитесь запачкать! Знали бы вы, как мне плевать на ваши чувства к Моргану! Да, я его убью. Но сделаю я это для себя, а не для кровососа с переменным полом! И знаете что, Луксор? Когда я с ним покончу, я приду за вами. За вами обоими.

~~

Я знаю, что за мной следят. «Хвост» я почуяла задолго до того, как вышла из Вест-Виллидж. И, насколько я ощущаю его разум, это не человек. Наверняка кто-то из побочных отпрысков Луксора послан за мной присмотреть и выяснить, где я залягу покемарить. Что ж, ему придется узнать и то, что я не люблю слежки. Почувствовать это на собственной шкуре.

Я делаю вид, что не заметила его, закрыв свои мысли – на всякий случай, если у покойничка есть какая-то ментальная сила. Бреду по улицам, уводя его в сторону Алфабет-Сити, засунув руки в карманы и насвистывая сквозь зубы. Потом останавливаюсь у витрины магазина на Первой авеню и изучаю выставку фигурок ко Дню Мертвых. Скелет из папье-маше в одежде хирурга вскрывает скелет пациента, скелет жениха венчается со скелетом невесты, скелет-парикмахер моет голову скелету-клиенту. Я улыбаюсь, очарованная таким наивным и приземленным представлением о Потом.

Хотя еще четыре утра, на улицах уже встречаются люди. Я прохожу мимо группы гуляк у корейского магазинчика, прижимающих к груди бутылки и спорящих, куда пойти теперь. Сильно пьяный мужчина с джерсийским акцентом во всю мочь орет в трубку телефона-автомата:

– Ну и мать твою! И тебя тоже!

Он пытается хлопнуть трубкой на рычаг, но промахивается. От этого он злится так, что лупит трубкой по кожуху аппарата.

– Твою мать! Мать, мать, мать!

Гуляки отступают, не зная, что делать с вдруг озверевшим компаньоном. Ненавистник автоматов пытается запустить трубкой в проезжающий автомобиль, но она падает недалеко. Зато по инерции пьяница налетает прямо на меня. Я на ходу небрежно его отбрасываю, и он с мясистым звуком – будто собаку сбило бампером – стукается о телефон. И перестает орать. Гуляки, вдруг протрезвев, быстро освобождают мне путь.

Я чувствую, как мой «хвост» неуверенно решает, что делать. Оглушенный пьяница – серьезный соблазн, тем более что его приятели его тут же бросили, не заботясь о его судьбе. Я не хочу, чтобы он заметил мое внимание, а потому продолжаю идти в сторону угла Первой и Хьюстон-стрит.

Вход на станцию линии "F" находится посреди асфальтовой пустыни, которой полагается быть зоной отдыха. Узкая полоска, зажатая между Хьюстон-стрит и Первой, щеголяет заброшенными качелями, крохотной гандбольной площадкой и парой фибергласовых цыплят на пружинах для катания малышей. Еще – баскетбольная площадка без сетки и без щита. В остальном здесь до боли пусто – разве что по выходным бродяги и уличные карманники устраивают тут свой воровской рынок. Но сейчас слишком поздно, чтобы кто-то играл в баскетбол или интересовался покупкой чужого мусора. Раннее утро придает этой зоне что-то по-городскому зловещее.

Я направляюсь к лестнице, ведущей в подземку, переключившись с низкой передачи на высокую. Когда я тусуюсь с людьми на их уровне, у меня бывает чувство, будто я двигаюсь под водой, как у чистокровной лошади на скачках с гандикапом. Но время от времени – когда никто не видит – я отбрасываю притворство и двигаюсь с недоступной людскому восприятию скоростью.

Я проскакиваю мимо кассы, на миг замедлившись посмотреть в пуленепробиваемую клетку, где сидит скучающая продавщица жетонов. В моих глазах она движется еще медленнее, чем на самом деле, если это возможно; указательный палец застыл, перелистывая страницы иллюстрированного журнала. Если она меня и почувствовала, то лишь как мимолетные мурашки по коже – не больше.

И сигнал не срабатывает, когда я перескакиваю турникет и направляюсь к платформе. Я скольжу по ступеням, держась в тени между красными толстыми колоннами, поддерживающими крошащуюся крышу.

Голая бетонная платформа тянется вдоль Хьюстон-стрит между Первой и Второй авеню, прерываемая одинокой скамейкой и центральной стойкой, выложенной красной и белой плиткой. На платформе никого, кроме бродяги, который вынужден спать на скамейке сидя – она разделена перегородками на отдельные сиденья. Между изорванными армейскими ботинками бродяги – лужица рвоты. Будь я человеком, мне бы тревожно было ждать поезда на такой станции.

Я влезаю по красному столбу и устраиваюсь среди балок, спугнув крысу из гнезда. Она пищит и показывает зубы, я хватаю ее и ломаю ей шею одним движением, прекращая ее жалобы. Удовлетворенная, смотрю вниз, поджидая свою тень. Ждать приходится недолго.

Это мужчина, с виду тридцати с чем-то лет. Одет совершенно неприметно, но респектабельно. Он ничем не примечательный, но и презрения недостойный. Так обычно маскируются вампиры – большинство из них. Только более старшие и сильные рискуют выделяться, привлекая к себе внимание.

Вампир, как и я, включил высокую скорость, то есть практически не виден человеческому глазу. Если очнется бродяга или на станцию войдет другой пассажир, он лишь боковым зрением может заметить неясное движение. Хотя если он очень проницателен, ему станет тревожно и он поспешит уйти.

Я жду с интересом, пока моя тень бегает по платформе взад-вперед, досадливо рыча, что я куда-то делась. Кажется, Луксор послал из своих подчиненных самого тупого. Подождав, пока вампир будет прямо подо мной, я спрыгиваю и хлопаю его по плечу, приземляясь. Он недоуменно оборачивается, и выражение страха и удивления на его физиономии мне нравится. Давно уже его никто не заставал врасплох.

– Меня ищешь, покойничек?

Я даю ему левой в челюсть, и она отваливается в сторону, как сбитые ворота. Я налетаю на него, нанося удар в живот такой силы, что он взмывает на фут или два вверх.

Но преимущество внезапности кончилось; покойник с визгом вцепляется когтями мне в лицо, распарывая до костей. Маска конторской крысы сброшена, и передо мной оказывается высохший, красноглазый, безносый гуль с трехдюймовыми костями и таким дыханием, что может отогнать стервятника от вагона с дерьмом. Мне уже не впервые видеть такую метаморфозу.

Мы падаем на землю, отплевываясь и когтя друг друга, как дикие коты во время гона. Посланец Луксора силен, надо отдать ему должное, но выносливости ему не хватает. Он привык глушить невезучих поздних пассажиров или прохожих и точно не привык к настоящей драке.

Я сажусь верхом ему на грудь, хватаю за молочно-белое горло и начинаю колотить его черепом по бетону. Я знаю, что надо бы достать нож, сделать дело, а гниющую голову кровососа оставить на пороге у его хозяина в знак предупреждения, но я не убираю рук. Я хочу убить этого говнюка, но хочу убить его медленно.

– Ни с места, панк!

К моему виску прижат ствол. Подняв глаза, я вижу перед собой дуло «глока», а рукоять держит бродяга, который минуту назад валялся на скамейке в отключке. В руках у бродяги, одетого в вонючие лохмотья, удостоверение. Черт, мое везение! Так была занята вампиром, что не проверила бродягу.

Я отпускаю покойника и медленно встаю. Дуло «глока» в сантиметре от моего лба. Я могла бы скрутить этого копа, но не хочу рисковать. Пуля в голову – это конец, вампир ты или нет.

Коп хватает меня за воротник куртки и швыряет на ближайший столб.

– Ну-ка, ты! Руки подними, чтобы я их видел! Пальцы в стороны, пока я тебе их на фиг не поломал, ясно?

Держа одну руку у меня на плече, он оборачивается к моему противнику:

– Сэр, вы не ранены? Сейчас сюда едет подкрепление – «скорую» вызвать?

Я слышу вой сирен, уже отдающийся эхом в туннеле подземки как вопли баньши, летящих на пир. Покойник тоже слышит и потому нервничает. Задание обернулось плохо. Настолько плохо, что у хозяина наверняка найдется для него что-нибудь очень неприятное. Что-нибудь похуже, чем просто быть мертвым.

– Сэр, вы можете ответить? Вам помощь нужна?

Покойник поворачивается к нему, и замаскированный коп впервые как следует видит «жертву». При виде вывихнутой челюсти вампира и запекшейся крови на черепе он неловко переступает с ноги на ногу.

– Э-э...сэр?

Вампир уже на нем – раньше, чем коп успевает мигнуть. Он орет, когда клыки вонзаются ему в горло, но при этом успевает пару раз спустить курок, направив пистолет на нападающего. «Глок» оставляет огромные рваные дыры в груди и в спине вампира, но тот их даже не замечает.

Я хватаю кровососа за макушку и отрываю от жертвы, как пиявку. Коп потерял много крови, но далеко еще не высушен. Он хватается за горло, в глазах его ужас и недоумение, а я держу вампира борцовским хамерлоком. Тварь плюется, шипит и молотит когтями воздух, как рысь, которой припекли задницу каленым железом.

– Мотай отсюда! Быстро! – рычу я.

Копу не надо повторять дважды.

Сирены уже почти здесь. Игра мне уже во как надоела, пора добивать.

– Заткнись на фиг! – шиплю я на дергающегося вампира.

Он не перестает, и я бью его башкой о ближайший столб, да так, что какая-то жижа льется из ушей.

– Я собиралась тебе набить морду и отправить к твоему сюзерену, как выпоротую собаку. Но ты решил выпендриться и завалить полицейского! Глупо, покойничек. Очень и очень глупо!

Я подчеркиваю глупость его поступка, мерно ударяя его головой о столб.

Внезапно раздается рокот, платформа под ногами начинает вибрировать. Туннель заполняется горячим, шероховатым запахом мочи и электричества. Я в предвкушении ухмыляюсь.

Пара копов в форме транспортной полиции грохочет вниз по лестнице с пистолетами в руках, вытаращив глаза от страха и адреналина. Тот, что впереди, чуть не наступает на раненого полисмена, который успел добраться до лестницы и свалиться там от потери крови.

Второй, до боли молодой мальчишка испанской внешности, перепуганный больше, чем полагалось бы вооруженному мужчине, направляется ко мне.

Грохот поезда глушит его слова, но по губам легко прочитать: «Стой, стрелять буду!»

И я швыряю вампира перед поездом.

В переднем стекле видно лицо машиниста. Виден ужас в его глазах, когда до него доходит. Поезд идет очень быстро, даже для ночного времени. Очевидно, машиниста предупредили, что на станции «Вторая авеню» беспорядки и надо проехать ее без остановки. Другая находит его страх очень забавным. И пробуждающим аппетит.

Поезд летит вперед, рыча как большой железный дракон. Ветер от вагонов треплет мне волосы и заставляет меня отступить из уважения к слепой, механической силе поезда.

Тра-та-та – мелькают размытые испуганные лица в окнах, и поезд исчезает, направляясь за четыре квартала отсюда к платформе на углу Бродвея и Лафайет-сквер.

Юный коп из транспортной полиции, застыв при появлении поезда, все еще держит меня под прицелом. Я стою на краю платформы, подняв руки, и мило улыбаюсь. Напарник юнца, пожилой мужчина восточного вида, обходит меня сбоку, целясь точно мне в голову. Он толстый и пухлый, как горшочек с мясом, который пора вынимать из печи. Другая оживляется – жрать хочет.

– Доброе утро, сэр.

– Ах ты сука гребаная!

– Простите?

– Ты его сбросила с платформы! Ты этого человека нарочно убила!

– Позволю себе уточнить ваши утверждения, сэр. Я его не убила, и это не был человек.

– Что?

– Посмотрите сами.

Сам того не желая, он смотрит вниз – и начинает истерически вопить.

– Диас, перестань! – одергивает его старший коп. Он держит меня под прицелом и в то же время старается не выпускать из поля зрения напарника. – Ты не раз видал перееханные поездом трупы. Возьми себя в руки!

Молодой не слышит. И начинает разряжать пистолет во что-то, что ниже платформы.

Пожилой коп теряет остатки своего не слишком мощного терпения.

– Перестань валять дурака, Диас! – Он достает наручники и застегивает один браслет у меня на левой руке. – Нет времени заниматься ерундой!

– У меня тоже, – вздыхаю я, выворачиваясь из его хватки и вдвигая локоть ему в лицо. Он падает, как мешок с жиром.

Молодой уже разрядил всю обойму, но продолжает щелкать курком. Лицо его застыло в ужасе, он пятится прочь с платформы. Вампир, или то, что от него осталось, сумел наконец вытащить себя с рельсов.

Поезд его перерезал пополам, как пила фокусника. Из разваленного торса свисают кишки праздничными лентами, будто вымазанными тормозной жидкостью. Глаза горят нечеловеческой ненавистью, и труп поднимается и идет на руках.

Коп падает в обморок. Я отбираю у него пистолет, недоверчиво покачивая головой.

– Друг, ты действительно никогда не знаешь, где надо остановиться?

Вампир выбрасывает вперед правую руку, потом левую, тащит за собой перепутанные кишки, как шлейф невесты.

– Скажешь последнее слово, ты, жопожующий?

Вампир скалит клыки и шипит на меня.

Пистолет копа сносит ему полголовы, убивая вампира так же действенно, как рядового воришку. Молодой коп на меня таращится, и лицо у него цвета свежего творога. Я улыбаюсь ему. Глаза у него совсем лезут на лоб, и он бросается к лестнице.

Сверху ревут новые сирены, мигалки полицейских и санитарных машин пробиваются в щели крыши. Слышен шорох подошв по камню. Через секунду здесь будет яблоку негде упасть от копов. Пора уносить ноги.

Я швыряю пистолет с платформы, как швырнула бы прожеванный ком жвачки, и переключаюсь на высокую скорость. Бегу вдоль платформы в направлении выхода на Вторую авеню, подальше от прибывающих копов. Поскольку выход на Вторую авеню находится рядом с парком Сары Делано Рузвельт, любимым местом окрестных бродяг, двери заперты цепью с девяти вечера до шести утра. Мне-то все равно. Я нажимаю на двери, и цепи падают. Замок куда-то отлетает.

Я вылетаю на перекресток со стороны Кристи-стрит, перепрыгнув через чернокожего старика, сидящего в луже собственных нечистот и прижимающего к груди бутылку какого-то хмельного пойла. Он просыпается, отмахивается грязной клешней.

– А-блядь-хрен-вам-всем-это-мое!

Голос его вливается в немолчный рев города и отдается у меня в ушах, когда я скрываюсь в тени, растворяясь в наступающем рассвете вместе с воем полицейских сирен.