Текст книги "Тотальное преследование"

Боров не ожидал нападения, дрогнул, попробовал было поднять свой навороченный пистолет-пулемет, который держал под рукой, но дедок его опередил:

– Давай, Боров, если рисковый такой. Давай, я-то не промахнусь, ты знаешь.

Том вошел на бывший склад, когда все уже было кончено. Чивилихин ударил пару раз Борова для острастки и замотал ему липкой лентой руки. А потом склонился над ящиком, который, как оказалось, был очень хорошо спрятан под досками пола, и в котором много чего оказалось.

– Вот оно, – сказал Чивилихин и повернулся к Тому. – Как ты и говорил, тут деньги и переводы какие-то по почте… Это что же, твоя зарплата, иуда?

– Я поддерживаю связь с другим отрядом, более сильным, чем наш, – сказал Боров, но голос его дрожал. – И вы еще пожалеете…

– Был бы отряд, мил-человек, – сказал дедок, – ты бы от нас его не скрывал.

– Мне приказали, я исполнял, – пожал плечами Боров.

Чивилихин врезал ему сильнее. Губа у Борова лопнула, между многодневной щетиной на подбородке кровь с трудом пробивала себе дорожку.

– А это что? – и Чивилихин достал удостоверение в темно-красном дерматине. – Тут говорится, что податель сего – агент в чине фельдфебеля и ему следует всем официальным структурам оказывать соответствующую помощь. И фотография твоя, только без бороды… Зато с погонами, – он зло усмехнулся, – не нашими, как видишь.

– У меня много всякого… добра имеется, – отозвался Боров. – Ты дальше смотри, там целая библиотека из ксив… А к ней вдобавок типография, чтобы что угодно состряпать.

В сундучке действительно оказалось немало книжечек. Были даже такие, куда оставалось только впечатать имя, вклеить фотокарточку, и они становились как бы действительными. Тут были и ночные пропуска для патрулей, и проездные документы отпусников из войсковых частей секуритов, и новые паспорта для таких, как Том, кто хотел бы, например, еще разок оказаться в пансионате… На это Извеков сразу обратил внимание. А карточку к тому же легко можно было сделать небольшой и довольно дорогой машинкой, типа «Поляроида», который сразу выдавал изображение на бумаге, только миниатюрней и неизвестной Тому фирмы. Было, конечно, и оружие, много боеприпасов, были и очки ночного видения, на которые Чивилихин сразу наложил лапу.

– Вот и все, – сказал Том, посмотрев на Борова.

– Я знал, что от тебя будут неприятности, – ответил он и перевел взгляд на Чивилихина. – Слушай, я могу сделать так, что вы исчезнете и вас не в чем будет упрекнуть… Бери все. Ты же для этого к нам примкнул. Тебе что красные, что другие…

Договорить он не успел, в сарайчик ворвался Кенарь с чуть отставшей Вешкой и с размаху залепил Борову тяжеленный удар сапогом прямо в лоб. Бывший командир свалился как сноп, тогда только Кенарь повернулся и спросил:

– Сознался?

А Чивилихин смотрел на Тома. Тяжело смотрел, оценивающе. И сложно было понять его взгляд. Наконец он изложил суть своих раздумий:

– Ты вот что, городской. Ты сделай себе какие-нибудь документы и проваливай. Если хочешь, возьми ствол или два, только пушку Борова не трожь, она моя. – Помолчал, обвел тяжелым взглядом остальных, оценивая, не возразит ли кто. Никто не возражал. Все сразу признали, что он теперь будет принимать такие решения.

Машинка, чтобы впечатать в заготовленные бланки новое имя для Извекова, тоже тут имелась и была диво как хороша и проста в употреблении. В нее нужно было только всунуть корочку – она сама ее как-то внутри располагала, – а потом постукать по крохотной клавиатурке все. Остальное техника исполняла сама. Даже, кажется, тип документа распознавала.

Том для начала разобрал все, что было в сундучке. И неожиданно на самом дне обнаружился бланк в пансионат для лодирования где-то под Костромой, выданный на имя Василия Монахова.

– Ты, что ли, Монахов? – спросил он для верности у приходящего в себя Борова.

– Не я. Это я так, чтобы было куда сбежать и чтобы некоторое время не искали.

Тогда Том набрал себе полный комплект документов, разве что без электронной карточки, освоился с машинкой, настучал на клавишах то же имя Монахова, и все получилось. Ксива с бланком в пансионат получилась на загляденье, даже лучше, чем настоящая. Чивилихин и Вешка наблюдали за ним с интересом. Когда Извеков припрятал вновь обретенные документы в карман и вытащил небольшую пачку денег, рублей в двести, не больше, Чивилихин кивнул, соглашаясь, а потом отобрал у Тома сундучок и принялся опять аккуратно его упаковывать. Затем кивнул Кенарю, чтобы тот прихватил это сокровище. Подумал и протянул руку для рукопожатия.

– Давай, парень, топай. Расходятся тут наши пути.

Том пожал его руку, покрытую цыпками, потом чуть приобнял Вешку за все доброе, что она для него сделала, и похлопал по плечу дедка, который стоял, не шевелясь. А с Кенарем прощаться не стал. Тот возился с Боровом, который стал белее снега, и даже шапку свою зачем-то пнул со злобой. Кажется, он боялся, но на что-то еще надеялся.

И Том ушел. Когда он в этой пурге топал по дороге, надеясь (чем черт не шутит?) поймать какую-нибудь попутку и подумывая, что выглядит он по-прежнему не очень-то деревенским, скорее лесным и никак иначе, сзади ударил выстрел. Извеков остановился, подождал, но больше выстрелов не было. «Значит, Чивилихин все-таки решил обойтись без Борова», – подумал он. И отправился дальше.

Путь до Костромы, где Извеков побывал лишь однажды со школьной экскурсией, был неблизким. К тому же денег было немного, и привыкнуть к новому имени следовало. А еще лучше – придумать себе целую легенду, чтобы не путаться, если кто-нибудь начнет расспрашивать и не удастся отмолчаться. В общем, дело у него появилось. И хорошо, что без Чивилихина, Кенаря, дедка и Вешки.

Их было немного жаль. Недолго они смогут в нынешних условиях партизанить, да еще с таким… решительным командиром, как Чивилихин. Но это уже Тома не касалось. Своими друзьями он их не считал, хотя и недругами, пожалуй, тоже. Просто у него был другой путь, ему хотелось одного-разъединственного – добраться до пансионата, устроиться там, если получится, и забраться в машину для лодирования. Для Тома сейчас это стоило любого риска.

9

Паспорт помог только однажды. И не потому, что патрулей стало меньше, а потому что устроиться на постой даже к обычной старушке, которая и выглядела вполне добродушной и, как сказывали соседи, охотно сдавала комнаты всяким приезжим в этот «санаторий», можно было, только предъявив ей этот документ. Она изучала паспорт долго, дотошно даже, и лишь тогда согласилась пустить Тома, вернее, уже Василия Захаровича Монахова, на три дня.

– Ты, милый, поживи тут, поживи, – говорила она, нажимая на «о», словно они находились где-то в Вологде, а не под Костромой. – Тут многие так делают, оглядываются, а иные и вовсе отказываются в этот санаторий входить. Сам понимаешь, там такие дела творятся, не все и выходят оттуда из тех, что входили-то.

Санаторий оказался базой отдыха военно-морского флота до Завоевания. Оборудование и комфорт там были умопомрачительные – на этом все местные единодушно сходились, но… Когда из него сделали базу лодирования, то нагнали разных охранников и ввели очень строгий контроль. Том даже не знал, что так будет. Он-то надеялся на прежнее, добродушно-снисходительное отношение ко всем, кто прибыл по таким вот «направлениям», которым Извеков и сам теперь располагал и которое выглядело вполне убедительно. С ним была только одна беда – оно было поддельным.

После первой же ночи, проведенной на жесткой бабушкиной раскладушке, Том послонялся по крохотному городку на берегу Волги и зашел в пивнушку. Тут уж, приглядываясь к нему, народ стал проявлять интерес, мол, кто он да откуда… И Том вдруг понял, что это и было самым правильным, потому что местные выпивохи, как и все выпивохи в таких вот местах и в таких городках, оказались словоохотливыми, если их слегка угощать жиденьким пивом. А знали они немало. Можно было не то что «оглядеться», как сказала бабуся, тут можно было чуть ли не карту местных сплетен снимать.

И вот что рассказал крепко подвыпивший мужичок в засаленной зимней куртке и сильно прожженной кепке, отзывающийся на имя Иван:

– Ты вот что, парень, не тушуйся перед ними – это главное. Ты, я вижу, сообразительный. Решил разузнать все и не лезть в этот гадючник понапрасну… Так вот, неполезное это дело, их-то «привилегиями» мозги умывать.

– Погоди, Иван, – как и везде, тут сразу переходили на «ты», что Тому показалось признаком скорее хорошим, чем настораживающим, – какими такими привилегиями?

– Так ты не знаешь?.. Они-то, эти красномордые, когда вашего брата обработают как следует, потом или начальником делают, или даже коммерцией заставляют заниматься – на свой карман, конечно. Но и этим вот, зомбированным, тоже что-то перепадает. А это, как ни крути, привилегия.

– Ты полагаешь… – Том решил делать вид, что ничегошеньки про лодирование не знает. И, конечно, ему следовало скрывать, что он человек образованный, интеллигентный даже. Это бы отвадило от него многих из собеседников решительней, чем если бы он красный мундир на себя напялил. – Ты думаешь, что все, кто проходит этот санаторий, значительными людьми становятся?

– Не все. – Иван отпил большими глотками половину подаренной кружки пива, чтобы при случае, если разговор получится, можно было с лоха городского еще стребовать. – А только те, кто выходит оттуда… с умытыми мозгами.

– А есть такие, которые не выходят?

– Дело-то опасное – разное случается. Раньше было просто: приезжали разные, жили как в сказке, как у нас и военно-морские не всегда жили. А сейчас – и проверки, и учет, и, если что не так пошло, даже арестовывают. В прошлом месяце, сказывают, один парень твоего возраста удумал сбежать, а его из станнера так располосовали, что помер он. Прямо вот на автобусной остановке, у всего народа честного на глазах помер.

Иван уверенно допил кружку и вопросительно посмотрел на Тома. Получив утвердительный кивок, отправился за новой. Но вернулся скоренько, видимо, и сам торопился, да и разговор, по всему, показался ему занимательным.

– Вот что, Васек, – Иван снова расположился рядом с Томом, – ты хорошенько подумай, а нужно тебе? У меня свояченица в санатории работает. Говорит, под машинкой этой, что у людей мозги набекрень ставит, приступы сердечные бывают, и окочуриваются даже. Тетки, – он чуть воровато оглянулся на здоровенную бабу за прилавком, продававшую пиво, – они покрепче, им ничего не бывает. Они, если тяжко делается, прекращают все и убывают. А вот мужики попадаются такие, что им все мало, еще подавай этой… Ну, что они там с вашим братом делают? Если много нажрался их… мутоты, то приезжают ребята в машинах и – вплоть до расстрела, как я сказал.

К ним, разговаривавшим довольно громко для этого заведения, подошли еще двое, поздоровались с Иваном, потом и с «Васьком», хотя видели его впервые. Расположились с рыбкой. Том им тоже купил пива. Даже не особенно удивившись, мужики сразу прониклись. Тощий, в очках, похожий на учителя, и с более культурной речью, чем у местных, включился в разговор:

– Не очень-то надейтесь, что все, о чем Ваня говорит, правда. Тут многие рассказывают небылицы.

– Кто, я?! – возмутился Иван, но подумал и решил все же не оскорбляться. По всему было видно, он привык, что его мнение не считается важным. – Да у меня свояченица, ты же ее знаешь…

– У меня был опыт. – Очкастый помолчал, хлебнул, поморщился, словно вместо пива ему налили уксус, и продолжил: – Все просто, чужестранец.

– Он же сказал, его Васей зовут, – пояснил второй из подошедших – в тельняшке, крепкий, невысокий, с короткими сильными пальцами, которыми он очень ловко разделывал сухую рыбу.

– Так вот, Василий, – очкастый решил быть вежливым, – лодирование, как они называют свои операции на подопытных, конечно, по-разному на людей влияет. Сначала служба санатория им действительно помогает. Лишь после того как человек начинает вести себя под их приборами неправильно, нестандартно… они вмешиваются в процесс силовыми средствами. И я вам скажу, это правильно. Потому что, как говорят, многие становятся странными. Говорят, уже человек десять, если не больше, – разумеется, из тех, что тут перебывали за последние полтора года, – сошли с ума. Еще говорят, что некоторые начинают видеть что-то, чего на самом деле не бывает.

– Чего же не бывает? – спросил «тельняшка» и благосклонно кивнул Тому, похрумкивая хвостом сушеной щучки. – Угощайся, парень.

Том попробовал. Рыба действительно оказалась отличной, вот только соли было многовато на его вкус, но для того и существовало пиво, пусть и жиденькое.

– А видят лодированные разное: и привидения, и тени от людей замечают особенные… Говорят, один вдруг стал руками лечить. Вернее, попробовал, но его быстренько красномундирные в кутузку отвезли.

– Он что, ауру человека стал видеть? – Том спросил острожно. Привыкнув за последний месяц говорить с Чивилихиным и Кенарем, он знал, что больше всего на свете таких людей настораживают незнакомые слова.

– Не просто ауру. – Очкастый на пиво не налегал. Видно было, что привык он к водке, только еще не раскочегарился, чтобы попросить у Тома трешницу. Как раз на две бутылки местной хватило бы, для всей их компании. – Он стал видеть сквозь стены. Говорят, что бывали и такие, кто видел прошлое людей. А кому это понравится?

– И совпадало? – Крепыш с тельняшке закончил со щучьим хвостом и стал глодать ребрышки. Такое бывает у рыболовов: они любят есть не саму рыбу, а с костей мясо сдирать – мелкие кусочки считают более вкусными.

– Говорят, что совпадало, – нехотя признал очкастый. – А еще один, мол, видел прошлое у разных незнакомых людей.

– А будущее такие вот… не знают? – спросил Иван, втайне жалея, что эти двое подошли, и почувствовав, что скоро у нового знакомого кончится терпение и он может запросто уйти.

– Они знают слишком много, – вздохнул очкастый. – Поэтому и представляют опасность для новой власти – для захватчиков то есть. Потому их и тащат сразу к секуритам.

– Секуриты – это которые в темных мундирах? – с наигранной бестолковостью переспросил Том.

– Ты, парень, потише о них говори, – предложил «тельняшка». – Их не замечать – самое полезное дело, проживешь дольше.

– Неужто они такие опасные? – снова подал голос Иван.

– Не то слово, – вздохнул очкастый. – Страшные люди!

– Хотя и не страшнее прежней-то милиции, – со смехом проговорил «тельняшка», но подавился пивом.

Том обернулся. В заведение торжественно, словно корабли в бухту, входили трое. Один, чем-то неуловимо похожий на мужичка в тельняшке, быстро и уверенно, по-хозяйски осмотрел всех присутствующих и сдержанно кивнул тетке за стойкой, а та делано улыбнулась ему, показав тусклые стальные зубы. За тем, кто шел впереди, в темном мундирчике, туго натянутом на брюхе, шагали двое здоровенных ребят, тоже в каких-то мешковатых штанах, темно-красных кителях и довольно странных армейских кепках на затылках. «Это что же, у них теперь такая новая форма?» – подумал Том, но ответ был очевиден.

Главный из троицы неторопливо, приглядываясь к людям, обошел все столики. Люди замолкали перед ним, некоторые даже деревенели и сидели, как истуканчики, чуть ли не мигнуть боялись. Наконец троица подошла к столику, где сидели Том, Иван и двое с рыбой.

– Так-так, – процедил сквозь зубы главный из них, – опять пьете, господа бездельники… Особенно ты, Иван. Все пьешь и пьешь… Как тебя еще Аглая не выгнала?

– Да пью-то на свои, – неуверенно пробормотал Иван.

– Ну, этих я знаю, – веско сказал главный и в упор посмотрел на Тома немигающим взглядом. – А вот ты что за фрукт?

Извеков спокойно, чтобы двое обломов по бокам чего не подумали, достал свой новенький фальшивый паспорт и даже направление в санаторий. Толстяку понравился такой подход, он неторопливо вытащил очки из внутреннего кармана и, придерживая стекла за дужку, стал водить перед документами.

– В санаторий наш прибыл? А чего же не пошел туда?

– У бабушки одной остановился, – понурился Том. – Решил пару дней в городе пожить. Захотелось вот на реку посмотреть, пивка выпить.

– На прощанье перед долгой несвободной жизнью, – вставил Иван.

– Тебя не спрашивают, – буркнул главный. – А бабку Силантьевну я скоро прижму. За то, что койку сдает… Это ведь доход, предпринимательская деятельность, а она налогов не платит.

«Ох, бомбанет он бабку! – подумал Том. – Придет, застращает, и она ему часть от своей выручки отдаст, как миленькая. Обычный, даже привычный еще с ельцинских времен милицейский рэкет». В общем, получалось, что заложил он бабушку-домовладелицу.

– Как звать? – вдруг почти зашипел главный, быстро наклонившись к Тому. Вблизи лицо его оказалось злым, опухшим, с какими-то неприятными прыщами.

– В документах все написано.

– Я не документы, я тебя спрашиваю… – Теперь толстяк почти визжал, хотя как ему удавалось шипеть и визжать одновременно, было не вполне понятно.

– Все, что следует знать официальным лицам, как вы, в документах есть, – строго, словно бы даже оскорбленно, заявил Извеков.

И все, вдруг напряжение спало. Он показал, что умеет, в отличие от местных, давать этому типу отпор. И тот решил больше не испытывать судьбу. Если бы он был умнее, сразу бы понял, что Тома это не впечатлит, но он привык считаться тут «страшилищем» всех и вся, вот и перегибал иногда палку.

Потоптавшись еще немного, подчеркнуто разглядывая Извекова с разных сторон, словно раздумывая, а не упечь ли его в кутузку, троица все же удалилась.

– А ты молодец, парень! – хлопнул мускулистой рукой по плечу Тома «тельняшка». – Умеешь отругиваться.

– Он мог вас забрать, – добавил очкастый.

– Я знаю, – кивнул Том. – Хотя, с другой стороны… За что?

– А за то, что с нами сидишь, – хмыкнул Иван, у которого тоже отлегло от сердца, он даже самый лучший кусок рыбины стащил со стола. – За то, что дышишь, что вообще к нам приехал… Он бы потом нашел за что, когда тебе бланш под глазом бы засветил.

– Неужели они такие? – делано удивился Извеков.

– М-да, – опять вздохнул очкастый, – странный вы человек, Василий. Вроде бы и одеты не очень, можно сказать, как наш, то есть… И говорите просто, когда захотите, как я заметил… А все же есть в вас что-то – не простой вы человек. А когда напряжены, то говорите, словно два университета кончили.

– Дак в санаторий, – решил разрядить ситуацию «тельняшка», – кого попало не заправят. А что он такой… непрезентабельный – для пивнухи в самый раз.

И крепыш рассмеялся, показав на миг очень белые зубы никогда не курившего человека.

– Правильно, – согласился очкастый, как привык, должно быть, соглашаться с «тельняшкой» во всем. И тут же размашисто хлопнул ладонями на всю забегаловку. – Ну что, может, все-таки водочки, вдогонку к пивцу? Если есть деньги, Василиса из-под прилавка нальет. А если денег нет, то – самогона.

– Как будто не из-под прилавка… – протявкал от волнения Иван, проглотив мигом образовавшуюся слюну конченого алкоголика. И пояснил, умильно глядя на Тома: – Я, Васек, про самогон то есть… Но для вас я бы не советовал, он у нас ядреный.

10

– Хорош огурец! – сказала бабуля, с треском хлопая дверью в комнату, которая по договоренности могла бы считаться приватной территорией Тома.

Он оторвал голову от подушки и мутно посмотрел на хозяйку. Она стояла у двери и хлопала ею, вымещая на нем этим шумом свою злость.

– Ох и надрался я вчера, – со стоном проговорил Извеков.

Вообще-то ему казалось, не так уж сильно он был пьян, но вот голова болела жутко. Конечно, он мог бы бороться с этой болью, в пансионате и не к такому привык. Но то была благородная боль, она возникала от перегрузки, от странного устройства его мозгов, в которые на тройной скорости загоняли знания. А это… Гадко как-то было, хотя он и не собирался поддаваться этому ощущению.

– Да уж, – веско сказала бабуля, – а по виду не скажешь! Приличный такой, говоришь вежливо…

Тогда Том, посматривая на хозяйку, которая вчера тоже разговаривала вежливо и по виду которой можно было подумать, что тут все больше приличные бабули обитают, обо всем догадался. Приходил этот, начальник над местными пьяницами и, должно быть, устроил бабуле погром. Наверное, потребовал от бабки денег, вот она и злится, что проиграла в этой обычной для России войне начальников со своими согражданами, не могла не проиграть.

– Что случилось? – спросил Извеков.

– А то и случилось, что предал ты меня, милок! – Бабуля помолчала и вдруг резко проговорила, должно быть, давно готовила эту фразу: – Выметайся-ка, пока я сыну не позвонила, чтобы он тебя вытолкал взашей.

– Почему? Мы же на три дня договорились.

– Так я же не знала, что ты пьянь такая!

– Вообще-то, – признался Том, поглядывая на бабку с интересом, – я не пью. Просто так вышло.

– Знаем мы, как вы не пьете… Девушек бы пожалели, которые за вас, иродов, выходят. Ведь я-то что, я свое отстрадала! А вот какая помоложе польстится на умные речи да на мужикову стать… Тьфу! Что там за стать – мы-то знаем, а мучиться всю жизнь придется.

– И что? – спросил Том. – Что дальше-то? Только, пожалуйста, давайте без грубостей и женских страданий.

Бабка примолкла, не понимала она его. По всему, ему полагалось или виниться, или ругаться, а Извеков просто изучал ее.

– А то, что я теперь должна квартплату повысить вдвое, если хочешь остаться.

– Согласен, – вздохнул Том. – Плачу вдвое, если до вечера не съеду.

Бабка не поверила и смотрела по-прежнему зло, но уже с пониманием, что с этим парнем ей следовало придумать что-то другое, не то, к чему она привыкла за десятилетия тяжкой жизни. Тогда она спросила напрямую:

– Слушай, милок, как тебя… Вася, ты, случаем, не из этих?

– Каких таких «этих»?

– Которые вокруг нашего санатория так и вьются да наших девок пытаются охмурить, чтобы они их провели и под машинку эту треклятую подложили. Много разного народа у нас из-за санатория развелось, и все больше чудиков…

– Да, я слышал, – вздохнул Том. – Мне вчера ребята в пивной рассказали. Но вы ведь знаете, я вполне официально прибыл.

– Ну, документ, – она сделала неправильное ударение, на «у», прямо как плохая актриса, которая решила вот так незамысловато подчеркнуть свою недообразованность, – у нас любой можно купить, чего уж там… – Она снова помолчала, должно быть, вспоминая что-то. – Да только ерунда все это. Никакие документы, – опять через «у», – не действуют, когда под машину, сказывают, подложат.

– Это верно, – согласился Извеков.

Оказалось, бабка была самым верным источником, который он только мог тут найти, а вчера об этом не подумал. Вернее, не понял сразу, что следует говорить с ней, а не по кабакам шляться, хотя… Оно и понятно, рассудил он по-мужски. Ладно, что было, то и было, и так сойдет. Теперь ему следовало подумать.

Бабка смотрела на Тома по-прежнему с недоверием.

– Ты и вправду решил съезжать или заплатишь все же?

Оказывается, теперь, когда она откупилась от этого… местного громилы, ей стало жалко, что не заработает денег, которые ей в хозяйстве, конечно, лишними не были.

– Я же сказал!..

Препираться с ней было скучно. Том уже начинал думать, хотя его и разбудили… скажем так, не вовремя. Он бы еще часа два поспал, а там, глядишь, и голова лучше бы соображала.

– Ладно, тогда живи, – милостиво согласилась старуха. – Деньги только не забудь заплатить ввечеру, – опять ударение на «у». – Я вот тебе сейчас рассольчику принесу. Ты какой больше любишь, капустный или огуречный?

Напившись капустного рассолу, побрившись и после этого справившись даже с большой кружкой чая с какой-то лепешкой, намазанной деревенским маслом с яблочно-грушевым повидлом, Том все-таки решил уединиться – снова лег, не раздеваясь, на свою раскладушку, подоткнул подушку повыше и закрыл глаза.

Идея была простая, следовало «увидеть» то, что происходило в санатории, и выяснить, получится у него трюк с липовым направлением или следует бежать отсюда без оглядки. Ведь нужно же было на что-то решаться.

Лучше, конечно, увидеть – подсмотреть, так сказать… Но тогда дело касалось его, было направленно против него, ему грозила опасность попасть к красномундирным, вот предчувствие или, лучше сказать, прозрение и сработало. Потом оно срабатывало еще у Ларисы и перед лагерем Борова. Хотя об этом Извеков и ранее, когда отлеживались в общежитии, тоже немало думал. В общем, следовало думать и думать, а решение само придет.

Итак, он сунется туда… И – оп-ля! – выхода у него уже не будет. Умными стали мекафы и те, кто им служит, настороженными и более опытными. Раньше-то, когда он лодировался, они не знали, что есть такие вот, как Том, которые начинают глотать их заливки, как воздух. И после этого у них что-то в мозгах смещается, как сказали вчера приятели-собутыльники – тонкий мир начинают видеть, привидений, даже сквозь стены. И с ним это было, Извеков видел и даже слышал, потому и удрал из пансионата вовремя.

Да, теперь их отлавливают, теперь за ними всерьез гоняются. Настолько всерьез, что даже Борова, довольно толково законспирированного ловца всяких ненадежных и противоправных типов вроде Чивилихина и остальных, решено было сдать, чтобы отловить именно его, Тома Извекова. Да, Боровом рискнули – теперь Том в этом не сомневался. Ведь должны же были там, в штабах секуритов, понять, что эти ребята, которые сквозь стены видят, вычислят Борова в конце концов. Но у Борова был приказ, он сделал все, как Том и предвидел, и поплатился, конечно.

Да, борьба с такими, как он, начиналась нешуточная. Чем-то они опасны мекафам, чем-то они очень опасны всему строю, новой власти, которую установили захватчики. Интересно, когда они догадаются не отстреливать этих ребят, продвинутых в лодировании, а использовать против таких же, как они сами? Это же просто! Человеческий опыт борьбы со всякими террористами, революционерами, просто недовольными должен был подсказать тем, кто этим занимается, что перекупить некоторых «продвинутых» и стравить их с другими, которые могут «продвинуться», – это и есть наиболее совершенная тактика борьбы.

В общем, повалявшись так, Извеков решил, что ничего у него с липовой справкой не выйдет. Нужно мотать отсюда. Даже вот бабушка-домохозяйка его, не самая умная и посвященная, и то знает, что появляются в их городе какие-то люди, которые пробуют соблазнить местных красавиц из санатория, чтобы подкупить их… Значит, желание снова оказаться под машиной заливки у них, может быть, даже сильнее, чем у Тома…

И вдруг прозрение наступило. Внезапно, словно он был каким-то экраном, на который вдруг решили транслировать фильм из некоего аппарата, а ему оставалось только следить за тем, что показывают… Да, он видел, что происходило с разными людьми в санатории этом треклятом. Вот только одна беда: «фильмов» было несколько и транслировались они из нескольких «аппаратов» разом, и он должен был усвоить все разом. И про того парня, невысокого черноволосого мальчишку, который вдруг начал видеть сквозь стены и решил, что теперь сможет безбедно прожить, давая какие-то представления, как Вольф Мессинг. И про рыжеволосую девицу, которая обрела умение подчинять себе людей, причем ей и говорить ничего не нужно было… Ее, кстати, застрелили сразу же – уж очень боялись секуриты, что она уйдет. И про довольно пожилую тетку, которая стала лечить наложением рук, почище Месмера с его магнитными железками… Извеков видел еще какие-то случаи, каких-то людей, которые становились «альфа-людьми», как их называли в официальных документах секуритов. А на неофициальном языке такие люди именовались «лодерами».

«Неужели я тоже лодер?» – спросил себя Том. И понял тогда, что скорее всего так и есть. Весьма специфический лодер – хотя он и не понимал, не знал еще, в чем именно состоит его… талант. Да он и не хотел это знать сейчас. Настолько представление о других лодерах испугало его. Ведь Извеков слышал их почти живые голоса, видел их, как если бы был с ними знаком, и мог детально вспомнить их внешность. Даже почувствовал в них что-то человеческое, словно разом проник в их характеры. Вот этот мальчик, видящий сквозь стены, мог бы ему понравиться, они могли быть друзьями. Девица – нет, жестковатая она была и какая-то не слишком чуткая, склонная к грубости с родными и близкими, властная слишком. А лечащая всех пожилая тетка была несчастной, но… Она могла бы стать хорошей знакомой, к которой приятно зайти на чай и разговор, если что-то не ладится…

Но их убили – Том в этом не сомневался. Драгоценнейший фонд человечества сознательно, целенаправленно уничтожался, чтобы обеднить человечество в целом, лишить таланта, уничтожить в людях самое главное, что в них, оказывается, имелось. Потому что эти альфа-люди… Да, они никогда не смогли бы работать на мекафов, как работали остальные люди, которые и разницы-то между захваченной Землей и прежним строем, прежней своей жизнью не почувствовали. Не увидели никакого различия между нынешним… рабством и прежними порядками, устроенными подлыми политиками и дерьмовыми теоретиками, лишенными совести и сознания человеческой, а не фальшивой, какой-то кукольной правды!..

Такова ситуация – понял Том. Значит, нужно все менять. И примириться с тем, что для всех теперь он – преступник. Как если бы собрал банду и она стала выбивать, выламывать через кровь, человеческие страдания и боль… возможно, деньги и власть, чтобы самому жрать посытнее. Да, именно так все это мекафы и обставят очень скоро. Может, уже в высоких кабинетах, где обдумывают такие вот идеологические кампании, готовятся документы с требованиями к журналистам, телеобозревателям и, вероятно, даже романы об этом заказываются продажным литераторам… Скоро все это будет. Он для всех – преступник. Исходя из этого, Извекову и следовало теперь действовать.

По измененному плану, который оказался слишком наивным, даже детским. Теперь отсюда следовало бежать. Резко и бесповоротно, но только – незаметно. Кажется, он еще не бросается в глаза, но это лишь вопрос времени, когда тот же обалдуй из местной полиции решится на серьезные действия против него. Толстяк тот ведь что-то почувствовал, недаром так «дружелюбно» себя вел. Эти, которые привыкли людей мучить, они чувствуют… Люди вообще чувствуют – с этим ничего не поделаешь, – даже самые скверные из них. Поэтому следует уходить, причем в такое место, где даже его фальшивый паспорт сработает.

Вот только бы знать, где это место находится. А то ведь с деньгами у Извекова совсем не густо – мало взял из сундучка Борова, не хотел Чивилихина дразнить и поскромничал к тому же, чисто интеллигентски… И тогда Том понял, где может хотя бы на время осесть, где пришлого люда навалом. Он знал, что это решение правильное. Только не догадывался еще, получится ли у него и сам ли он это придумал или, как незадолго до этого, пресловутое шестое чувство подсказало ему решение?.. Да, впрочем, какая разница?