Текст книги "Легенды «Вымпела». Разведка специального назначения"

Виктор Васильевич даже перестал переводить, только поднимал уголки губ и тяжело и часто дышал от происходящего.

Преподаватель что-то продолжал рассказывать. Смотрел на Виктора, призывая переводить…

– Todos comprenden, они уже всё понимают, – сквозь зубы сказал Васильевич.

Да, мы действительно начинали понимать, что «домашних пирожков» больше не будет, вчерашний ром начнёт выходить уже через насколько минут, и что нам прямо сейчас предстоит пройти по тропе по этим самым горам… Нас распределили по парам. Дали последние наставления, и колонна вместе с преподавателями двинулась по направлению к горам.

Стали взбираться на первую сопку. Склон уходил вверх градусов на пятьдесят. Еле заметная тропа вилась и изгибалась, забираясь всё выше и выше. Наши белые майки давно уже стали мокрыми от пота. Преподаватели иногда останавливали нас и показывали устроенные на тропе различные ловушки для невнимательных пешеходов: мины, перетяжки проволоки и волчьи ямы. Мы охали и ахали, но замечать их заранее у нас пока не получалось. Вся эта дорога была усеяна сюрпризами. Она шла резко вверх, затем так же резко вниз. Мы скользили по ней в новых тапочках, давно уже измазав зелёные шорты в глине и траве. Между сопками внизу – ручьи, которые тоже начинены минами и сюрпризами.

Первая сопка далась нам с огромным трудом за несколько часов. Уже тогда казалось, что мы идём очень давно. А впереди их было ещё шесть…

Каждая из гор, как оказалось, имела своё имя и свою дополнительную особенность: где были подвесные мосты и канаты, по которым мы, срываясь и раздирая руки, карабкались; где были особенные ловушки; а где – засады и просто непроходимые заросли джунглей…

Короче, наши учителя размазывали группу советских братьев шаг за шагом. Мы проигрывали любое соприкосновение с воображаемым противником. Везде нас «убивали», «брали в плен», только что не «ковырялись ножичками» в наших мозолях, ссадинах и измученных телах в прямом смысле этих слов.

Далеко за полночь закончился наш первый день. Засыпали на своих холодных кроватях, как дети, впервые познавшие истину взрослых.

Ночью мне снились горы, джунгли, ловушки врагов, которые отрывали нам ноги и руки… и… «Тропикана» с танцовщицами, целовавшими меня в шею, именно в то место, где кровоточила рана от ремня монстра-автомата. Тело горело, как будто натёртое перцем чили. Рай, в котором мы жили последние дни, навсегда закончился. Наступили времена, ради которых нас сюда послали…

И полетели дни, похожие один на другой. Утром – в шесть утра – подъём и зарядка, которая длилась час. Завтрак и занятия. Каждые два часа менялись преподаватели. Информация валилась на нас как из рога изобилия. Всё, о чём мы слышали, было для нас незнакомо. Всё, о чем мы знали ранее, – было из другой жизни…

Мы стирали свои майки и трусы, брились, умывались, мылись, но никак не могли привести в порядок свои избитые ноги и тела… Через некоторое время мысли стали собираться, и на занятиях мы стали такими, какими были всегда…

Программа была построена по методике спецвойск Вьетнама. Войска Соединённых Штатов Америки напали на Вьетнам, рассчитывая «разорвать» их своей мощью и силой современного оружия в одно мгновение. Так сначала и произошло – территория была их, а вот сердца и души вьетнамцев оставались непокорёнными. Был создан Да-Конг – спецназ Вьетнама. Используя технику выживания, когда невозможно после массированных бомбардировок, напалма и обстрелов остаться в живых, бойцы Да-Конга умудрялись оставаться не только живыми, но и боеспособными… Эта техника и была положена в основу наших занятий.

Целый курс – это передвижение на поле боя.

Это – самое главное, чтобы выжить. Двигаться одному или в составе маленького подразделения на виду у десятков вражеских глаз, устремлённых в твою сторону, и оставаться невидимыми – наши учителя умели.

На первом занятии по «технике передвижения» нас построили на большой поляне. Стояли мы внизу совсем некрутого склона, уходящего вверх. Метров через сто шли ряды проволочных заграждений, вышки для часовых, а в глубине – зарытые в землю блиндажи-казармы, макеты пушек и танков. Были видны и окопы.

Перед нами, как нам объяснили, укрепрайон противника – примерно батальон по численности.

– Вам, группе из шести человек, – вы будете разделены на две подгруппы, – начал говорить капитан в ангольской форме, – необходимо провести доразведку, скрытое проникновение, пройдя два минных поля, ряды колючей проволоки, и уничтожить личный состав батальона и технику!

Звучало это, по крайней мере, несерьёзно… Группе из шести человек, двое из которых остаются ещё, как оказалось, на прикрытии проделанных входов в минных полях, уничтожить человек триста солдат, пяток танков и пушек… Мы смотрели на преподавателей, ну, по крайней мере, как на перегревшихся на солнце.

У меня в таких случаях обычно портится настроение. В фантастику давно уже не верил. Я начал скучать. Это настроение, пожалуй, было общее у всех. Группа из двенадцати советских офицеров КГБ стояла в уже привычной форме – зелёные шорты-трусы, сумка через плечо и автомат на груди – перед сказочно, как нам казалось, нереальным кубинским капитаном и… слушала бред…

Утром я случайно услышал разговор нашего шефа с начальником школы. Спокойствие и сдержанность Виктора Васильевича мне были уже знакомы. Но даже он после «тропы» в горах был несдержан. Его расстроила не сама тропа, а то, что нам дали эти несусветные болванки автоматов из железа: «Вы что, не доверяете нам оружие? Боитесь, что мы его потеряем? Здесь находятся надёжные офицеры. Относитесь к нам не как к желторотым салагам…» Начальник школы успокаивал, убеждал, что это – такая методика, что все проходят это, всё будет хорошо… Но Воробьёва всё же услышали, теперь в строю мы стояли уже с настоящим, боевым оружием, скучая, разглядывая поле перед нами.

– Раненый или тем более убитый из состава группы, – продолжал кубинец, – это ваше поражение. Это недопустимо, – и добавил пару русских слов, которые он усвоил от нас. – Ни-ет! И – … – ещё одно, нелитературное, которому, будучи на тропе Че Гевары, мы его научили из хулиганских побуждений.

Строй весело захихикал. «Вот уже по-нашему», – подумалось мне.

– А мы считали, что как Александры Матросовы, пойдём в лоб на дзоты, – на русском языке, не переводя на испанский, сказал Михайленко, – и, как один, умрём в борьбе за это, – строкой из революционной песни закончил он.

Строй опять захихикал. Капитан не понимал, что это все так веселятся?

И тут он достал свисток, похожий на судейский, и издал длинный свист.

В десяти метрах перед строем, прямо из-под земли, выросли две фигуры с автоматами наперевес. Вставали эти приведения не спеша, как при замедленных съёмках! На них были маскхалаты, со спины обвязанные с ног до головы травой. Автоматы с одной стороны также обвязаны травой. Мы здесь стояли уже больше двадцати минут, лицом к ним, но даже представить не могли, что рядом находятся люди. Постояв с минуту, эти «привидения» так же медленно, как стелющийся дым, распластались на земле, слившись опять с полем. Я знал точное место, где они скрылись, но разглядеть их не смог…

Капитан тем временем издал два длинных свистка. Метрах в тридцати и чуть правее от строя, из пространства поля, выжженного, чёрного, также не спеша, поднялись уже пять «фигур-привидений» с автоматами. Они были измазаны то ли сажей, то ли углём. Всё, вплоть до лиц, и таких же, как у нас, трусов. Автоматы, сумки, перекинутые через плечо, – чёрные. Минут за пятнадцать перед этим я разглядывал это место и думал: «Здесь, наверное, жгли напалмом?» – и никого там не заметил. На этом выгоревшем пространстве они слились с чёрной землёй, как обугленная картошка в затухшем уже костре. Постояв минуту, бойцы медленно слились со своей преисподней.

Три длинных свистка капитана подняли ещё человек тридцать невидимых до того спецназовцев на дальнем конце поля, метрах в пятидесяти от нас. Постояв немного, они исчезли, и поле опять стало унылым и пустынным.

– Теперь я дам команду всем этим подразделениям, чтобы они начали передвижение, – стал говорить, воодушевляясь, понимая, что всё увиденное нас поразило, капитан. Он опять засвистел. – А вас прошу наблюдать. Обо всём увиденном докладывать немедленно…

Мы задвигались, стали переговариваться, благо было разрешение тыкать пальцами в сторону «привидений», но ничего толком так и не увидели. Мне казалось, что на выжженной местности я видел какое-то движение, старался вглядеться в это место, но как будто бы скатившийся камешек на обугленных склонах на мгновение двинулся и затих. Трава и прочая растительность лишь колыхалась от небольшого ветерка. «Да они лежат и не двигаются…» – предположил Володя Помазков. «Нет! У них там ямы, выкопанные заранее. Там они и спрятались!» – сказал Халбаич. Так продолжалось минут десять-пятнадцать. Устали глаза всматриваться непонятно во что. «Наверное, опять нас дурят», – думалось мне.

Луис – так звали капитана – прохаживался перед строем, вслушивался в нашу непонятную для него речь и, как бы разговаривая с нами, повторял два знакомых русских слова: «Ни-ет! И…» Потом, резко выхватив свисток, он издал пронзительную трель. Неживое поле опять медленно задвигалось, и на нём выросли бойцы войск специального назначения. Только теперь они все появились в других местах. Те, которые были перед нами, оказались уже в стороне, справа. Те, которые были в самом центре выжженной зоны, оказались на её краю. А самая большая группа и далёкая от нас – вообще около деревьев на опушке джунглей, скрываясь от нас всё дальше и дальше.

Методический приём, который применял преподаватель, был очень эффектный и безусловно достиг цели. Мы были поражены, восхищены и готовы к освоению учебного материала. Капитан – видно, что очень опытный офицер, – был полностью удовлетворён произведённым эффектом. Мы его, как говорится, зауважали. Напряжение непонимания было снято.

Рассмотрев в перерыве бойцов, которых, по одному из каждой группы, пригласил Луис, ощупав маскхалаты, автоматы и поглядев на перемазанные лица, мы перешли к главному – к технике передвижения.

Один из офицеров-преподавателей (их на наших занятиях всегда было несколько) стоял перед нами уже не в своей вьетнамской распятнёнке, а такой же «голый», как и мы. Даже более того: майки на нём не было, а из одежды – только шорты, сумка и автомат. Он был босиком. Невысокого роста, тело, состоящее из сухих мышц и сухожилий, смуглая кожа и карие живые глаза – эта фигура с автоматом и сумкой через плечо представляла собой очень необычную, экзотическую картину. Он напомнил мне какого-то африканского воина из племени диких сыновей джунглей. Правда, и мы, по нашему виду, были из этого же племени…

Хорхе, старший лейтенант, стоявший для демонстрации перед нами, по команде капитана повернулся к строю боком, согнулся, практически наполовину, выставил вперёд автомат, как будто бы прицелился во врага, и, высоко задирая свои голые ноги, медленно, очень плавно двинулся вперёд. Корпус его в движении застыл над землёй и поплыл. Движения ног напоминали повадки огромной цапли. Стопы осторожно ступали, ощупывая землю, как будто там были гвозди и стекло или какая-то раскалённая поверхность. Со стороны это, конечно, выглядело очень необычно. Я никогда, даже в самом смелом сне, проходя обучение в своём военном училище, не мог себе представить такое передвижение на поле боя.

Прозвучала команда Луиса: «Стой!» Хорхе остановился и очень медленно, как будто бы на голове у него стоял полный стакан воды, и он боялся не то чтобы его уронить, а даже пролить каплю драгоценной жидкости из сосуда, стал медленно, но при этом плавно опускаться на землю. Прежде чем лечь, его сухое чуткое тело зависло над землёй на расстоянии двух-трёх сантиметров. Он опирался только на предплечья и пальцы ног. Автомат лежал на кисти руки. Тело его, и это удивительно, стало «ощупывать» землю… Он нежно «потрогал» землю сначала бёдрами, затем животом и грудью. Лёг, всё время пристально глядя в сторону противника.

Капитан пояснял происходящее:

– Это – основное движение на поле боя… Тело полностью оголено, чтобы солдат мог почувствовать растяжки от мин… Высоко поднимает ноги – будто перешагивает растяжку внизу… Осторожно ставит ногу на землю – проверяет: нет ли мины под стопой.

– Это невозможно! – начали возражать мы все сразу.

– Через некоторое время придёт чувство осязания, как на кончиках пальцев. Вы же можете кончиками пальцев в темноте найти даже горошину на полу? – в свою очередь спрашивал нас Луис.

– А скорость передвижения? Пока дойдёшь – война закончится!

– Напоминаю. Это – скрытое передвижение. В атаку мы бегаем так же быстро, как и другие. И убегать умеем быстро, – пошутил капитан. – Когда с поля вы смотрите на кромку леса, что вы там можете заметить? – задал вопрос преподаватель уже после наших шуток о том, кто как быстро убегает…

– ?! Лес и лес…

– Сам по себе лес невидим…

– В смысле?

– Вы не обращаете внимания на деревья. Они сливаются: одно… десятое… сотое. Плавно покачиваются от ветра. Что там? Тишина, спокойствие, – продолжал разъяснять Луис. – Вы сможете увидеть только движение… Вспорхнувшую птицу… Идущего человека…

– !

– Если на опушке леса будет двигаться Хорхе, – преподаватель показал на старшего лейтенанта, – и двигаться скрытно, вот так же плавно, без резких движений, он сольётся с лесом и для наблюдателя будет невидимым. Вы будете смотреть на него, но не будете замечать его… А если это будет происходить в тёмное время суток?..

– А ещё будут применены такие средства, как маскировка! – проговорил Виктор Васильевич, многозначительно поднял палец вверх и уж затем перевёл фразу капитану.

– Да, да, с маскировкой, которую вы увидели, будете невидимы… Теперь – ночь, и взлетела осветительная ракета… – Луис подал команду: «Стоп!» Хорхе стал медленно опускаться на землю…

– Посмотрите! Если он, когда ракета пошла вверх, резко упадёт на землю…

– Его заметят…

– Ракета идёт в свою высшую точку. В ночи, согласитесь, звук её слышен издалека, – Луис почти навис над Хорхе, разводя над ним ладонями, показывая свет. – Так же с подъёмом ракеты по полю и опушке леса медленно двигаются тени. И ещё одна тень, наш Хорхе, также медленно двигается вниз. Он не выделяется из общего хода событий. Ни быстрее, ни медленнее. Он – слился с пространством…

Теперь всё происходящее производило на меня впечатление, как на первоклассника. «Как же силён преподаватель, а методически как всё продумано!» – думал я и был очарован предметом изучения.

С нас сняли майки и тапочки. Поставили в несколько колонн, и мы, согнувшись, стараясь подражать увиденному, начали движение. Около каждой двойки был преподаватель, который поправлял, что не так. Поднялись по склону, затем спустились, потом ещё много раз вверх и вниз. При команде: «Luz!» – свет, мы медленно ложились, вися на руках, и тыкались животами в колючую траву.

Потом показали движение на животе. Это не было движение по-пластунски, знакомое нам по тактическим занятиям в армии. Это движение было совсем другим. Лёжа на животе, боец должен был подвинуть руки чуть вперёд себя, держа автомат на кисти руки, поднять всё тело за счёт рук и пальцев ног, медленно, усилием стоп, продвинуться за руками. Каждое усилие двигало тело сантиметров на пятнадцать-двадцать. Метр пути мы преодолевали за шесть-семь движений. Несмотря на это, поднялись в горку и спустились вниз. Преподаватели были беспощадны и сачковать не давали. Мы, конечно, старались изо всех сил, но мышцы уже начинали отказывать.

Время обеда пришло, как долгожданный первый офицерский отпуск. А после еды нам дали целый час поваляться в кроватях. В общей сложности два часа полуденного зноя, время сиесты – это было время несказанного счастья. Уснули мгновенно все. Даже балагур и весельчак Виталик Ермаков, не унывающий никогда десантник, смог высказать только одну шутку: «В таком положении – на животе, теперь всем подползать к шефу с просьбами…» Но похоже, что первый, кто добрёл до кровати, слышал только первую часть фразы…

Класс для теоретических занятий располагался в десяти метрах от dormitorio (спальни), ещё в десяти метрах – умывальник с туалетом. Чуть ниже, в соседнем здании – столовая. Всё рядом. Осмысленно и разумно. Этот комплекс зданий стоял на возвышении, на невысокой сопке, в самом центре лагеря. Если спуститься по тропинке вниз и влево, то можно попасть на тенистую дорогу, а через ручей и маленькие заросли – на главное учебное поле, где располагался укрепрайон «батальон противника». Через лес вдалеке, примерно в километре, на другом поле, побольше, виднелась учебная точка с огромными баками для горючего. А ещё дальше – аэродром со стоявшим вокруг взлётной полосы десятком самолётов и вертолётов. Там мы ещё не были.

Окунув голову под холодную воду, пришли в класс. Преподаватель в ярко-зелёной, красивой форме проговорил:

– Мины, гранаты, взрывчатка – это не для спецназа. Находясь долго в джунглях, на себе всё это не унесёшь. Мы научимся с вами, имея хороший нож и верёвку, сделать ловушки для врага и добычи пищи, – говорил он, одновременно развешивая по стенам класса плакаты.

– Так это «волчьи ямы», – вставил Ермаков, разглядывая картинки.

Капитан-преподаватель вопросительно посмотрел на Виктора Васильевича.

– Он охотник, – недовольно пробурчал Воробьёв. – Саша, давай переводи, – приказал он Михайленко. Шеф имел право на отдых.

Саша оживился и с удовольствием перевёл сказанное. Энергии Михайленко можно было только позавидовать. Здоровый, высокий парень с атлетической фигурой многоборца: широкие, мощные плечи, узкая талия и длинные сухие ноги. Мастер спорта по боксу когда-то очень неплохо боксировал на республиканских соревнованиях. Очень эрудированный и начитанный, знающий в совершенстве пять языков. Испанским владел безукоризненно. Для него говорить на иностранном – удовольствие.

На плакатах мы увидели страшные, по сути, картинки. Нет, это не совсем наши ловушки. Эти – с жестоким азиатским и африканским смыслом. Из такой живым не выберешься. Крутящиеся барабаны с заострёнными бамбуковыми палочками. Провалился по пояс, а глубина, судя по масштабам, была не меньше, – и распорол себе живот. Обратно человека вытащить можно только, если раскопать до основания всё сооружение. Крышки, захлопывающиеся вовнутрь вместе с жертвой, а внизу – заострённые колья в разных направлениях. Вытащить ноги нельзя – из-за разнонаправленных ухищрений. Оттянутые в сторону гибкие стволы деревьев, с верёвочками под ногами. Порвал нить – и получил в живот заострённый кол…

«Не зря они называют это ловушками!» – думалось мне. Я слушал часто повторяющиеся испанские слова, запоминал и записывал их, восхищался Михайленко: «Как это он всё понимает, тема-то специфическая?» – и рисовал в своей рабочей тетради все эти ужасы, с пояснениями по маскировке. Неожиданной особенностью было то, что companero profesor (товарищ преподаватель) научил, как эти ловушки срабатывают на второго или даже третьего проходящего. Это уже – высший класс. Этого охотники не знали…

Два часа пролетели незаметно. Я успел записать в тетрадь и всё то, что мы делали на первых четырёх часах занятий: как сгибаться, как ползти, как щупать животом мины…

Следующие два часа – физо. Внизу, на тенистой дороге, нас ждал преподаватель, широкоплечий, физически мощный инструктор, обладатель чёрного пояса по карате. Мы его уже видели на показательных занятиях в Гаване. Судя по всему, он был ведущим специалистом школы. Тогда, на демонстрации техники поединков, командовал десятком чёрных поясов и выполнял самые сложные приёмы. Это был офицер, но звания его мы не знали, потому что ни разу не видели его в военной форме с погонами: он всегда ходил или в кимоно, или в спортивном костюме, или в гражданке.

– Меня зовут Соса! – сказал здоровяк, построив нас около полигона с колючей проволокой, где проходили утренние занятия. Дорога вниз от нашего общежития – очень живописная, окружённая большими деревьями, – располагала к дружеской беседе.

Но методика его не была построена на разговорах. Тем более, для его занятий и переводчика не надо. Бегали, прыгали, отжимались, качали пресс… и чего ещё только не делали. За первый час он хорошо и как-то по-доброму, с улыбками и прибаутками, нас вымотал. К тому же, это происходило ещё и после вчерашней многокилометровой тропы, и утренних ползаний, и хождения на корячках. Мышцы гудели и ныли.

Поставил в пары. Начали отрабатывать приёмы. Всё так же, как и на наших занятиях, но…

Соса показывал очень простые и целесообразные приёмы: нападение, уход, защита и два-три поражающих удара. «Главное, – говорил он, – это не задерживаться с противником. Поразили и – двигайтесь дальше…»

В конце занятий выполняли давно забытые в нашей армии приёмы штыкового боя с автоматом. Инструктор показал поистине филигранную технику. Автомат вращался в его руках, сверкая штыком, угрожая прикладом и защищая тело всем своим железным естеством так выразительно, что в конце мы даже зааплодировали. Такое проявление эмоций на занятиях не принято, но это произвело настолько сильное впечатление, что мы не удержались… Соса засмущался, заулыбался, но явно был доволен произведённым эффектом. В общем, расстались мы друзьями.

И это был ещё не конец дня!

После ужина, переодевшись в коричневую, с разводами, кубинскую (с африканским подтекстом) форму, получив автоматы и патроны, мы отправились на ночные стрельбы. Стрельбище было на другом конце лагеря, где-то за аэродромом. Оборудовано без всяких замысловатостей – обычное поле с мишенями, торчащими то там, то тут.

Все преподаватели были здесь в военной форме. У каждого на боку кольт, красивые, необычные для нас американские ремни, ножи. Увидев нас, подходящих строем к тиру, все оживились, обрадовались, как будто бы появились любимые родственники после длительной разлуки. Они понимали, что физически нам тяжело, и пытались подбодрить, и поэтому шутили. Воробьёв, Михайленко и Володя Помазков, знающие язык, смеялись вместе с ними, ну и мы скалили зубы, понимая, что шутки добрые и, наверное, хохотали не над нами.

После первых минут встречи и оживления нас построили и объявили:

– Будут ночные стрельбы.

На огневой рубеж вышли первые пять кубинцев с автоматами. Впереди них было тёмное поле, на котором даже не просматривались мишени. Луна из-за сопок только поднималась и света практически не давала. Больше света было даже от ярких звёзд… В общем, впереди – тёмное поле и пять силуэтов в коричневой форме. Дали команду – защёлкали затворы, заряжая оружие. Тишина стояла до звона в ушах, только неистовствовали местные то ли жабы, то ли кузнечики.

Зашипела, поднимаясь, белого цвета ракета, освещая лес, траву, выхватив мишени, стоявшие на стрельбище. Поле замерцало, задвигалось, наши учителя открыли огонь. Они все приняли позу, похожую на боевую стойку карате, плотно прижав автоматы к поясу. Стреляли короткими очередями по два патрона. Перенос огня, от мишени к мишени, делали всем корпусом, как бы целясь всем телом… Ракета, повисев, погасла. Стрельба стихла. Опять пришли темнота и тишина. Силуэты задвигались, поменяв позиции. Кто влево, кто вправо и вперёд, к мишеням, метров на десять-пятнадцать. Когда засвистела вторая ракета, все пятеро были на абсолютно других точках. И опять огонь из автоматов заглушил тишину…

Проверив оружие, все пошли смотреть мишени. У инструкторов по огневой подготовке оказались фонарики и мел, чтобы подсветить и закрасить пробоины. Мишеней стояло больше тридцати. Все до одной были поражены, и не по одному разу… Довольные стрелки поясняли нам, что и как происходило:

– Главное, приобрести мышечную память в изготовке к стрельбе… Надо чувствовать корпусом, кишками, куда направлен ствол… Цельтесь всем телом. Чувствуйте, куда летят пули, и тогда легко будете попадать…

Вернувшись, инструкторы показывали нам положение для стрельбы, у каждого из нас был свой автомат. Вроде всё понятно…

– Надо бы пристрелять оружие, – сказал Помазков.

– Пристреливают «бешеных собак», – вставил неунывающий Ермаков, – а оружие приводят к нормальному бою! Хотя в такой темноте – зачем тебе мушка? Целься кишками!

– Ну, как бы автомат должен попадать куда надо…

– Надо – в мишень. Ха-ха!

На огневой рубеж вышли другие пять преподавателей. Старший дал сигнал свистком. Мы уже обратили внимание на то, что кубинцы давали многие команды не голосом, как это принято у нас, а, не утруждаясь, просто свистели. Защёлкали предохранители и затворы. Ещё один свисток. Ракету в этот раз не запускали… Теперь, практически в темноте, стрелки, ориентируясь и замечая мишени лишь от всполохов очередей соседа, выпустили из своих автоматов огневой вал в сторону мишеней. На этот раз все они стремительно передвигались. Замирали в своих стойках на мгновение, для выстрела: одной, двух очередей, и – в сторону, и – вперёд. Двигались, однако, слаженно: контролируя друг друга.

Пошли с фонариками к мишеням. Честно говоря, я, да и все мы не надеялись, что найдём в невидимых силуэтах дырки. Но, к нашему удивлению, все мишени были поражены. В каждой из них дырок было больше, чем даже в первый раз. А преподаватели объясняли:

– Самое важное после изготовки – это глаза…

– Как у кошки?

– Человеческий глаз привыкает к темноте больше десяти минут, – не обращая внимания на колкости, продолжал инструктор. – Если вы в темноте, то свет – не ваш друг! Осветительная ракета вас не только освещает, она вас и ослепляет. И если вы следите за её полётом, то минут десять будете слепыми.

– Да этот «салют», – имея в виду ракету, сказал Володя Помазков, – не в нашу честь…

– Услышали свист – прикрыли глаза, – медленно, растягивая слова, говорил преподаватель. – Залегли и… краем глаза, из-под прикрытых век смотрите, как затухает свет. Когда наступила темнота – часовые на несколько минут слепые. У вас появляется преимущество.

Нам ещё долго растолковывали особенности войны ночью. Видно, что преподаватели эту ситуацию знают не только из стрельб на полигонах. Если живы, значит, хорошо прочувствовали на своей шкуре. А я говорил себе: «Слушай, запоминай, не ленись: может, когда-то это спасёт тебе жизнь…»

Возились инструкторы в эту ночь с нами долго. Вдалбливали то, что считали важным. А мы стреляли и мазали… Стреляли – и опять мимо. Зато какое счастье было, когда начали попадать. Это было ценней, чем олимпийское золото. Потому что ценнее, чем умение выживать, ничего нет!

Дело потихоньку пошло.

Эта ночь для каждого из нас была с самым сладким сном. Мы спали, спокойные и счастливые. Довольные собой и тем, что познали. Впереди у нас была ещё целая вечность: учёба в спецшколе и общение с нашими учителями…

Утро наступило как-то совсем неожиданно. Тело болело, стонало, жгло и не слушалось… Хотелось «принять ванну и выпить чашечку кофэ»

– Будет вам и «кофэ», – шутил Ермаков, – и «какава»: вперёд, за шефом!

Зарядка наша проходила с добавлением методов передвижения… Мы теперь бегали значительно меньше. Вместо кроссов мы шли, согнувшись, на полусогнутых ногах, просто на карачках или ползали на животе. Отжимались и опять ползли. Инструктором на зарядке был, конечно, Соса.

– Давайте, зарядку мы сами будем проводить, – предложил Воробьёв. – У нас большинство – спортсмены, мастера спорта…

Соса только улыбнулся и отныне каждое утро был с нами.

А его методическая целеустремлённость давала результат. Мышцы бёдер через некоторое время приобрели рельефность, а ноги – безразличие к нагрузкам. Привычка двигаться «по-вьетнамски» у нас укрепилась, вплоть до того, что сознание заставляло согнуть тело, когда ты даже «несекретно пробирался» от казармы к отдельно стоящему туалету.

* * *

– Numero uno (номер один) – это основной человек в составе группы, – говорил нам Луис, когда мы перешли через пару недель интенсивных занятий по секретному передвижению к следующему этапу подготовки. – Именно он – самый опытный, сильный, натренированный и, если хотите, удачливый – идёт впереди группы.

Капитан по очереди назначал нас на «номер один». Но чаще всего это был Халбаич. У него лучше всех получалось телом искать мины и скрупулёзно разминировать их.

Маленького роста, крепкий, как камень, и надёжный, как скала, старший лейтенант Юрий Халбаевич был удивительным человеком. Лучшего друга не найти. Ему важнее, чтобы удобно было человеку, рядом с которым он находится. О себе он думал только тогда, когда всем вокруг хорошо. Он первым, как бы тяжело ни было, кидался выполнять просьбу не только шефа или преподавателей, но и любого из нас. Все это видели и искренне любили его. Без амбиций и хвастовства в свободные от занятий минуты он занимал нас бесконечными рассказами о своей учёбе в университете. Мы уже по именам знали всех его однокурсников и друзей, а истории не кончались. Иногда даже казалось, что рассказанное им не всегда происходило именно в его присутствии. Замечая наше недоверие, обязательно вворачивал анекдот, а знал он их, по любому поводу, великое множество и всегда выходил победителем… Смеясь, Виталик Ермаков пытался поддеть Юру:

– Юрок, ну ты даёшь! Этого не может быть. Даже десантники так не заливают…

– А у нас в Туркмении и не такое бывает, – загадочно отвечал ему Халбаич.

И в этот раз Юра полз впереди меня. В полуметре от моей головы маячили его красно-зелёные – от красной почвы и зелёной травы – пятки. Его стопы с синхронностью в десять-пятнадцать секунд подтягивали носки, на мгновение замирали, и сильное тело уходило вперёд. Я не должен был пропустить именно этого момента. А за мной точно так же наблюдал следующий. Мы, как единый организм, как в синхронном плавании, передвигались вперёд. Все, кто находился следующим за первым, практически отдыхали. По крайней мере, мы уже ползая научились отдыхать! Номер один всегда двигался без автомата, и именно у него была основная работа. Сначала вытягивал руку вперёд на весу перед собой, проверяя, нет ли проволоки-растяжки от мины. Затем, так же медленно и осторожно – в сторону. Правой рукой, левой. После чего, начиная от груди и в стороны, прощупывал сантиметр за сантиметром землю до тех пор, пока хватало длины рук.

Так двигалась группа на самых опасных участках проникновения на объект. Всё происходило в полной темноте. Иногда, если это происходило днём, через пять-пятнадцать минут преподаватель давал команду: «Ракета!», все должны были прикрыть глаза и медленно уткнуться головой в землю. В ночное время ракеты пускали с интервалом в десять минут, а иногда и чаще.