Текст книги "Легенды «Вымпела». Разведка специального назначения"

– Что плохого в том, что автомат стреляет очередями? Не понимаем…

– Однажды, – стал приводить пример Сальвадор, – в одной из боевых ситуаций, это был бой в городе, два противника, неожиданно появившись друг перед другом на расстоянии восьми метров, вскинули автоматы и выпустили очереди во врага…

– И что?

– А то, что в магазине патроны от этой очереди закончились за пару секунд… Все до одного патроны, все тридцать штук – за две секунды! От страха друг перед другом, от стресса боя, оттого, что тряслись руки, по неопытности они, выпустив все до единого патроны, промазали и опять спрятались за стенами домов… Представьте себе спецподразделение, которое совершает марш где-то в джунглях или горах, если таким образом будет расходовать боеприпасы… На сколько времени боя хватит патронов? А сколько же патронов вам надо будет нести в рюкзаке?

– Поэтому переводчик огня, установленный на автоматическую стрельбу, это очень плохо, – подхватил его мысль Хорхе. – А лучше его вообще убрать. Вот тогда это будет автомат, который не ошибается…

– В войне, которая идёт в Афганистане, – продолжил Сальвадор, – не я, «гринго»[69]69
  В Латинской Америке презрительное название неиспаноязычного (либо непортугалоязычного) иностранца, особенно американца. Слово произошло от двух составляющих: green – зелёная форма военнослужащих США, и go – уходите вон!


[Закрыть] подсчитали: на одного убитого или раненого расходуется восемьдесят тысяч патронов…

– Сколько, сколько? – в удивлении от услышанного округлили глаза все сразу.

– Восемьдесят тысяч, – стал повторять Кудряшов, как будто бы уже знал эту цифру.

– Только одиночная, прицельная стрельба, – спокойно говорил Сальвадор, не обращая внимания на наши рассуждения. – Представьте себе бойцов, которые выскочили друг на друга в том бою: один также стреляет очередью, а второй вскинул автомат, прицелился и на расстоянии восемь метров сделал одиночный выстрел… Времени для этого необходимо – полсекунды. Во-первых, он точно попадёт, потому что очень близко, во-вторых, он сбережёт двадцать девять патронов… В нашей колонне во время боевых действий мы обращали внимание в первую очередь на умение наших солдат владеть оружием именно таким образом. Они не имели права стрелять очередями – никогда. Они не имели права стрелять, не видя цели, – никогда. Они не имели права стрелять, не прицелившись, – никогда! Добились этого – наши потери прекратились… Но для этого нужна тренировка, тренировка и настойчивость командира, – подытожил Сальвадор.

– Слушай, Васильич! А ведь насчёт автомата – он прав, – обратившись к шефу, сказал Николай. – Патронов много быть не может…

– Знайте, – прервал Хорхе, – каждая пуля, которая не попала во врага, – прилетит в вас обратно… Не знаю, как у вас в Советском Союзе, но в нашем подразделении самым главным является огневая выучка. Много знаний надо солдату: тактика, техника, физика (наверное, он имел в виду физическую выносливость), но… Самое важное, чтобы все, до последнего солдата, умели стрелять не хуже вас.

– И что, в вашей колонне все стреляли не хуже вас?

– Да. Большинство – не хуже…

Мы только что на деле видели, как владеют пистолетами и Сальвадор, и Хорхе. «Наверное, так же и автоматами, – думали мы. – Несладко приходилось врагу при встрече с этим отрядом. Никаких шансов у противника против них не было…»

Володя Помазков достал свою красивую сигарету и с разрешения шефа закурил.

– Над головой настоящего мужчины, – обращая внимание всех на дымок над головой, заговорил я, – должен всегда виться дым! Или пороховой, или табачный… Поскольку сейчас войны нет, – то табачный. Покурим!

– Что он сказал? – спросил некурящий Сальвадор у Кудряшова, поскольку я эту фразу проговорил по-русски, не зная, как её правильно перевести на испанский.

Юра перевёл.

– Красиво… Но очень опасно, – сказал никарагуанец. – В спецназе курить нельзя. Опасно…

– Для здоровья! – подхватил Корнеенков, который сам никогда не курил.

– Для здоровья, – подтвердил Сальвадор, – когда враг унюхает тебя в джунглях, где-нибудь в засаде, в городе на конспиративной квартире, или ночью увидит огонёк от сигареты, будет плохо для здоровья… У нас в колонне никто не курил.

А я продолжал гонять свои мысли: «Ведь я – не стрелок. Когда-то много лет назад на соревнованиях выполнил нормативы кандидата в мастера спорта из револьвера. Но, наверное, это было больше от испуга проиграть, а не от моей тренированности… Тогда моей любовью были: рукопашный бой, боевое каратэ, самбо – короче говоря, все единоборства, но именно сегодня я стал больше стрелком, чем кто-либо ещё. Теперь у меня получилось, как в уже известной поговорке: «Бог создал больших и маленьких, слабых и сильных, а мистер Кольт придумал пистолет и уравнял всех в правах!»

А в унисон моей мысли Сальвадор говорил:

– …а мистер Кольт уравнял всех в правах!

Да, именно тогда я ещё не был стрелком-профессионалом… Но в этот день я им стал. Другой вопрос, насколько профессиональным? Уверен, и сегодня многие стреляют лучше. Но есть секреты, которые мы узнали и до автоматизма отрабатывали на занятиях (как самбисты или боксёры свои коронные приёмы). И знаем их только мы. Придут другие и, конечно, придумают свои коронные приёмы… Но те секреты, которые мы познали у наших никарагуанцев… – это наши секреты.

С благословения шефа занятия продолжались в любую свободную минуту, которая выдавалась после нашей основной работы. Недооценить тот замечательный никарагуанский день и восход на озере близ Манагуа – невозможно.

Так в наши подразделения пришла «защитная стрельба – “бам-бам”!»

Стрельба эта – американская, дополненная и опробованная никарагуанскими партизанами и спецназовцами, переработанная нами на опыте боевых действий спецназа Кубы и вьетнамских партизан, опробованная затем в Афганистане и на Северном Кавказе.

Вечером собрались у нас на вилле, накрыли шикарный стол и продолжали беседовать, но уже не только о стрельбе. Поднимали бокалы за дружбу и очень часто – за Кудряшова, доведя его тем самым до необычайного смущения. Через какое-то время подъехали несколько офицеров из спецвойск, это были наши уже близкие друзья: молодой бравый капитан Марио и два старших лейтенанта, Густаво и Мануэль. Ещё через час приехали кубинцы.

Несколько дней назад мы нос к носу столкнулись с нашими преподавателями-кубинцами в штабе спецвойск Никарагуа. Встреча была настолько неожиданная, что и мы, и они растерялись. По крайней мере, в голове у меня была в этот момент только одна мысль: «Имею ли я право узнать их? Ведь и мы, и они здесь не на прогулке…» Мы стояли несколько мгновений в растерянности, не зная, как поступить… На помощь пришёл наш шеф.

– Всё нормально! – проговорил Виктор Васильевич. – Ребята здесь уже давно, они готовят отряды спецназа по своей методике для действий против «контрас». Мы с ними давно взаимодействуем… – И шеф стал по очереди здороваться и обниматься с кубинскими преподавателями.

Мы тоже заулыбались и давай тискать их в объятиях. Их было трое. Двоих мы с Володей Помазковым знали хорошо. Это Орландо и Луис – преподаватели специальной тактики. Третьего видели впервые. «Карлос» – представился их товарищ. Мы познакомили всех и с Сергеем, и с Николаем. Виктор Васильевич пригласил кубинцев вечером к нам на виллу.

И вот теперь стол, за которым мы сидели, стал просто огромным. Радостно разговаривали обо всём. Мы с Володей и Луисом вспоминали, как нас гоняли по Тропе Че Гевары, Сергей с Николаем выпытывали у Сальвадора и Хорхе что-то об особенностях стрельбы, никарагуанские офицеры уважительно слушали Виктора Васильевича. Так продолжалось до тех пор, пока Хорхе – он был наиболее высокого ранга среди никарагуанцев – не завёл разговор об истории партизанской войны в стране. Мы стали внимательно слушать.

– Армия Сандино – армия поэтов, – как-то очень необычно и даже романтично начал говорить Хорхе, – «мы – поэты и воины» – так видели себя никарагуанцы и задолго до генерала Сандино. Такое самоощущение идёт ещё со времен прихода в нашу страну испанцев. На территории современной Никарагуа было тогда два крупных племени: Никарагуа и Чоротега. Первая встреча испанского конкистадора Жиля Гонсалеса с вождем индейцев по имени Никарагуа произошла 12 апреля 1523 года. Нельзя сказать, что начало переговоров было удачным для индейцев – свою рубашку Гонсалес продал вождю за 18 506 золотых монет (вот оно, предвестие будущего грабежа…). Но интеллектуальная победа осталась за индейским вождем – неделю он вёл разговоры с испанцем об астрономии, философии и религии. Гонсалес со смущением констатировал недостаток своих знаний по всем перечисленным областям знаний. Вождь второго племени индейцев-чоротегов, Дирианген, поступил иначе. По его повелению испанцев встретили две прекрасные девушки, державшие в руках по золотому украшению. Три дня пришельцы пировали в раю, вождь же за это время собрал четырёхтысячную армию. Испанцы еле унесли ноги. Вот эти два разных подхода к одной проблеме мы и считаем своей характерной чертой…

Впрочем, индейцы не могли тогда сопротивляться испанцам. В 1524 году на их землю в сопровождении 229 вооружённых людей приплыл конкистадор по имени Кордоба.

– Кордоба? Что… – перебил его Помазков. – Деньги, национальная валюта, носят его имя?

– Ну а чьё же ещё? – предположил я.

– Одна из версий: да, его, – продолжал показывать свою эрудицию и глубокие исторические знания Хорхе. – Он же основал там два самых старинных города, Леон и Гранада. За год Кордобе удалось собрать почти всё золото, которое индейцы накопили за 700–800 лет. Результаты испанского владычества были так же трагичны для местного населения, как и во всей Латинской Америке. В 1523 году население Никарагуа составляло около 500 тысяч человек, спустя 40 лет – 50 тысяч, а к 1621 году сократилось до 12 тысяч. И только в XX веке приблизилось к доколумбовому уровню…

Слушая эти слова, мы были поражены. Мы всегда считали, что открытие Америки – это великое благо для местных индейцев: цивилизация, наука, медицина… А тут! Лицо Хорхе носило в себе явные признаки индейской крови. Прямые длинные, чёрные, как смоль, волосы, смуглая кожа и яркие коричневые глаза. Свой высокий рост и почти белую кожу он, конечно, уже приобрёл от каких-то испанских или голландских предков, но сердце его было индейским.

А Хорхе тем временем продолжал рассказывать об истории своей страны:

– Наша война за свободу была очень длинной. Наш национальный герой – Сандино. Полное имя этого человека – Аугусто Сесар Сандино Кальдерон, – по слогам, разделяя слова, произнёс Хорхе. – Папа у него был, видимо, с претензиями – раз назвал сына как римского императора, – Цезарем Августом. У папы, Грегорио Сандино, была небольшая кофейная плантация. Денег у семьи хватало, чтобы маленький Аугусто посещал школу, но после школы приходилось подрабатывать на ферме. Родился Аугусто то ли в 1895-м, то ли в 1893 году – то есть как раз тогда, когда у власти находился Селайя[70]70
  Хосе Сантос Селайя Лопес – никарагуанский политический и военный деятель, президент Никарагуа в 1893–1909 гг., национальный герой Никарагуа.


[Закрыть]. Времена были относительно стабильные – и Аугусто даже проучился несколько лет в гимназии в городе Гранада. Но окончить гимназию не пришлось: отец женился во второй раз, пошли дети – Сократес, Асунсьон, Зоила – всю эту кучу малышей надо было кормить.

Сандино, хоть он позже и прославился как непобедимый генерал, никогда не был профессиональным военным. Не было у него военного образования, и даже среднее было неполным. Правда, он жадно, запоем читал, но это уже другое. Внешность у него была самая незавидная: маленький, худенький, с некрасивым лицом метиса. Как у большинства крестьян Никарагуа, в венах Сандино текла преимущественно индейская кровь. Аристократические роды Латинской Америки любят подчеркивать своё расовое превосходство над простолюдинами – вот, мол, посмотрите на моё лицо: ничего индейского, чисто европейский профиль. Европейская внешность – это гарантия древности рода, гарантия того, что перед вами – не выскочка, не внезапно разбогатевший каким-то сомнительным способом нувориш.

Сандино, напротив, гордился своей внешностью и своим происхождением. «Я – никарагуанец и горжусь тем, что в моих венах течёт кровь американских индейцев, – говорил он. – Я – городской рабочий, ремесленник, но мои стремления общенациональны, мой идеал – обладать правом на свободу и правом требовать справедливости, даже если для завоевания этого потребуется пролить и свою, и чужую кровь. Олигархия, эти гуси из грязной лужи, скажут, что я – плебей. И пусть. Я горжусь тем, что вышел из среды угнетённых, ведь именно они – душа и честь нашего народа…»

В сентябре 1927 года Сандино объявил о создании Армии защитников национальной независимости Никарагуа – со своими знаменем, девизом, печатью, гимном, воинскими званиями и Уставом.

В этом Уставе специально подчеркивалось, что целью армии является изгнание янки, восстановление полного суверенитета Никарагуа и избрание законного, независимого от США правительства. Командование армией осуществляет Главный штаб, все бойцы армии – добровольцы и не получают никакого жалованья, им «запрещается наносить ущерб мирным крестьянам, но разрешается облагать принудительными налогами местных и иностранных капиталистов». Командирам Армии защитников национальной независимости Никарагуа строжайше запрещалось вступать в тайные переговоры с противником. Этот Устав подписали около тысячи бойцов – так возникла Армия Сандино.

Команданте разделил армию на колонны численностью от пятидесяти до нескольких сот бойцов. У каждой колонны было своё задание и свой оперативный район. Он разделил территорию, фактически контролируемую его армией, на четыре зоны, в каждой из которых были сформированы органы революционной власти. Это было ни много ни мало – четверть всей территории Никарагуа. К декабрю 1932 года сандинисты контролировали уже свыше половины территории страны.

Сандино и его армия быстро превратились в живую легенду. Неоднократно распространявшиеся правительством и янки сообщения о гибели вожака и разгроме его «банд» каждый раз оказывались вымыслом. Однажды такое сообщение о гибели Сандино было даже спровоцировано им самим: в начале 1928 года, когда американцы развернули крупное наступление на партизанскую базу «Эль Чипоте», окружили там штаб армии и принялись ежедневно бомбить базу, Сандино распространил слух о своей смерти и инсценировал собственные похороны. Американцы приостановили наступление на суше и принялись безостановочно атаковать базу с воздуха… Они полагали, что сандинисты, деморализованные гибелью своего вождя и беспрерывными авианалётами, скоро сами сдадутся.

А революционер тем временем, оставив на позициях чучела, вывел своих людей через джунгли из «Эль Чипоте»[71]71
  «Сильный удар» – партизанская база в горах департамента Новая Сеговия.


[Закрыть]. Когда «гринго» ворвались в «Эль Чипоте», они обнаружили, что база пуста. Через несколько дней им пришлось срочно эвакуироваться с базы – пришло сообщение, что партизаны захватили город Сан-Рафаэль-дель-Норте. Но когда «маринерз»[72]72
  Американские морские пехотинцы.


[Закрыть] ворвались в Сан-Рафаэль, сандинистов там уже не было: они оставались в городе ровно столько времени, сколько было нужно для того, чтобы захватить и вывезти оружие из местного арсенала.

Вообще, Сандино постоянно ставил «гринго» в тупик. Американцы, например, хорошо знали, что в тропических джунглях ночью воевать невозможно – тьма кромешная, никакие опознавательные знаки не видны, а если стрелять на глазок, по вспышкам выстрелов, – наверняка перебьёшь кучу своих.

Однако революционеры благополучно разгромили посреди ночи лагерь «маринерз» на реке Коко, не оставив на месте боя ни одного убитого партизана. Американцам не пришло в голову, что Сандино приказал своим людям перед боем раздеться догола и выкупаться в реке. Света звёзд и вспышек выстрелов вполне хватило для того, чтобы голые блестящие партизаны уверенно различали друг друга в бою. Так, без потерь, небольшой отряд голых сандинистов, вооружённых одними мачете и пистолетами, полностью уничтожил втрое превосходящее их по численности подразделение морских пехотинцев, захватил ружья, патроны, пулемёты, гранаты и карту с планом антипартизанских операций.

Вскоре в Армию Сандино стали приходить не только никарагуанцы, но и другие латиноамериканцы. Чем шире распространялась слава Сандино, тем больше появлялось в Латинской Америке людей, которые приходили к мысли, что погибнуть в горах чужой страны, сражаясь с «гринго» за её свободу, – куда достойнее, чем прозябать у себя на родине. Многие из таких людей скоро выбились в командиры в армии революционеров. Вообще, Армия Сандино состояла, конечно, из людей неординарных. Ординарные в такое самоубийственное дело лезть боялись.

Армию Сандино называли иногда «армией детей». У него было очень много бойцов-подростков. Взрослые усталые крестьяне, сплошь и рядом, хоть и сочувствовали революционерам, но воевать не стремились – семью надо кормить, да и вообще – «плетью обуха не перешибёшь». А 12—14-летние мальчишки семьями ещё не обзавелись, да и насчёт плети и обуха они не были так уверены.

Первым таким бойцом был индейский мальчуган всего лишь девяти лет от роду. Несколько недель по тропам, видным только индейцам, шёл он сквозь джунгли в лагерь Сандино. Принёс продукты партизанам и потребовал ружьё и пули, «чтобы убивать бандитов». Сандино называл его «чико-омбре» (мальчик-мужчина). Этот Чико-омбре участвовал в тридцати шести боях, выучился у партизан грамоте, стал всеобщим любимцем. Таких «чико-омбре» было много. Лучшим снайпером у сандинистов был двенадцатилетний Хосе Кастильо. Сначала он был разведчиком, но в бою у Тельпанека был ранен в ногу и охромел. Тогда Хосе стал снайпером.

Подростки приходили даже из-за границы. Прославившийся храбростью «чико-омбре» Хуан Альберто Родригес пробрался к Сандино из Гондураса. Ему тогда было двенадцать лет. Сандино пытался отправить мальчишку домой, но ничего не вышло. Тот сам раздобыл себе оружие, убив морского пехотинца, – и доказал таким образом своё право быть партизаном…

Хорхе остановился на мгновение и задумался, а его рассказ подхватил Сальвадор:

– А ещё Армию Сандино звали «армией поэтов». Любимым занятием сандинистов было соревнование в чтении стихов Рубена Дарио[73]73
  Первый всемирно известный латиноамериканский поэт, один из ярчайших представителей модернизма в испаноязычной литературе.


[Закрыть]. Дарио – это гений, гордость маленькой Никарагуа. Рубен Дарио был великим новатором, в начале ХХ века он изменил лицо не только никарагуанской, не только латиноамериканской, но вообще всей испаноязычной поэзии. Сам Пабло Неруда[74]74
  Чилийский поэт, дипломат и политический деятель, сенатор Республики Чили, член Центрального комитета Коммунистической партии Чили.


[Закрыть] говорил: «Без Дарио латиноамериканцы вообще не умели бы говорить».

– Да-да, – поддержал его Хорхе, – Сандино любил стихи Дарио до безумия и считал, что должен всех ознакомить с ними. Когда «герильерос»[75]75
  Латиноамериканские партизаны.


[Закрыть] занимали селение или город, обязательным элементом пропаганды было чтение стихов Рубена Дарио.

Американцы перешли к тактике «выжженной земли» в партизанских районах. По малейшему подозрению в сочувствии к Сандино людей расстреливали. В северных районах крестьянам отрубали руки – чтобы они не могли держать оружие. Только за первый год боев американцы полностью сожгли и разрушили семьдесят сел. Измотанные в боях, постоянно терпящие поражение, в атмосфере всеобщей ненависти «маринерз» постепенно теряли человеческий облик, превращались в садистов…

Тут в разговор вмешался Виктор Васильевич, видно было, что эта информация жгла ему душу, и он сказал:

– В 1933 году тогдашний президент Никарагуа Сакаса передал США длинный список задокументированных военных преступлений американских солдат – с просьбой «хоть кого-то наказать», чтобы успокоить общественное мнение в Никарагуа. Американцы никого, естественно, не наказали. В списке Сакасы были такие, например, имена и факты:

лейтенант морской пехоты Мак-Дональд. Сжёг заживо в Сан-Рафаэле-дель-Норте вместе с домом семью из 8 человек, в том числе 6 детей;

лейтенант Стюарт. Расстрелял из пулемета в Ла Конкордии 23-летнего Эдуардо Сентено; у живого ещё Сентено отрезал уши и привязал к хвосту своей лошади – как трофей;

лейтенант Ли. У крестьянина Сантоса Лопеса отобрал пятимесячного ребёнка, подбросил младенца в воздух и «поймал» на штык. У крестьянки Мануэлы Гарсия отнял двухмесячную девочку и, схватив за ножки, разорвал пополам;

рядовой Фелипон. В Сан-Рафаэле-дель-Норте утопил годовалого мальчика только за то, что того звали Аугусто, как Сандино. В селении Ла Пинтада ножом вспорол грудь 12-летнему подростку, вырвал у него сердце и бросил собакам;

рядовой Мартин. Застрелил в Манагуа пятилетнего ребёнка – просто так, для развлечения. (Впрочем, рядовой Мартин недолго прожил после этого. Сосед убитого мальчика, 12-летний Дуино, выследил Мартина и однажды в ресторане, на глазах у всех, убил ударом в грудь заточкой. Весь ресторан сделал вид, что ничего не произошло и никто ничего не видел. Дуино ушёл в горы, к сандинистам…)

– Это ужасно! – заговорили мы. Было видно, что даже не все никарагуанцы знали эти факты. Шеф специально, мы поняли это сразу, зазубрил все эти случаи из истории сандинистов. Впечатление от его слов было потрясающее… А Виктор Васильевич продолжал:

– Американцы объявили за голову Сандино награду в 100 тысяч долларов. Предателей среди партизан не нашлось…

– 100 тысяч долларов тогда, – подытожил Помазков, – это несколько миллионов сегодня…

– «Маринерз» и «национальная гвардия»[76]76
  Группы резерва внутренних войск, организованные армией и ВВС США.


[Закрыть] обычно не брали пленных, – не обращая внимания на реплику, продолжил В.В. – Но вскоре от простого расстрела они перешли к изощрённым вариантам казни. Например, «корте де кумбо» – пленного привязывали к дереву и затем сильным ударом мачете сносили верхушку черепа; «корте де чалеко» – пленному отрубали обе руки, вспарывали живот, а затем отрубали голову; «корте де блумер» – пленному отрубали…

– Виктор Васильевич! Я прошу тебя, хватит, – взмолился Володя Помазков, – слушать страшно! На войну это не похоже…

– Война, друг мой, ой какая бывает разная, – печально, но жёстко сказал шеф, – а нам о ней знать надо всё. Хотя, согласен, к этому привыкнуть нельзя…

– А я хочу рассказать вам историю, как во всём мире поддерживали Сандино, – меняя страшную тему, заговорил капитан Марио. Он был молодым, но мудрым человеком, понимал, что незачем смаковать, пересказывая ужасы войны. – У нас эту историю, как и стихи Рубена Дарио, знает каждый солдат революционной армии… Во время сражения под Эль Чипоте, – продолжил капитан, – сандинисты в качестве трофея захватили американский флаг. Были и другие трофеи, но знамя американского полка морской пехоты – это была неслыханная удача. Сандино долго разглядывал полотнище, оно было размером в два метра длиной и такое же по ширине. Из тяжёлой шерсти и усыпанное в верхнем левом углу вышитыми золотыми звёздами. Потом созвал своих бойцов и в присутствии всех, взяв ручку, поперёк звёзд написал: «Это знамя захвачено у войск империалистов-янки в сражении у Эль Чипоте. Свободная Родина – или смерть!» И расписался своей размашистой подписью. Этот факт в жизни отряда имел решающее значение. Простые люди поверили, что и хорошо обученных, и вооружённых до зубов американцев можно побеждать, а слава Сандино как талантливого стратега стала незыблемой. В него поверили люди, его стали бояться враги. Но после этого началась охота, чтобы вызволить американский флаг из рук сандинистов. Разрабатывались целые операции, как это сделать, но… у этого трофея была своя история, которая принесла пользу всему освободительному движению во всём мире. Наверное, это был почти единственный случай в истории двадцатого века, когда знамя врага так работало против самого врага…

В это время в мире активно начинали сплачиваться силы борцов с империализмом и колониальным угнетением. В Германии, во Франкфурте-на-Майне открывался конгресс Лиги Наций. И вот, представьте, знамя главного врага свободы – американского империализма – было в присутствии четырёхсот делегатов со всего мира развёрнуто в зале конгресса. И все до одного узнали тогда, что это знамя захватили в кровопролитной борьбе с самой хищной акулой – армией США – отряд страны Никарагуа и его вождь Сандино. Весь мир услышал о борьбе партизан за независимость страны. Весь мир теперь знал героя этой борьбы – Сандино. Все до одного видели надпись, сделанную на знамени «маринерз», – «Свободная Родина – или смерть!», и все до одного делегаты при развёрнутом знамени врага запели Интернационал. Это было странно и нелогично. Все должны бы были петь при своём, красном флаге, а запели – в едином порыве и стремлении к всеобщему единению – при развёрнутом знамени врага…

– Да нет! – прервал его Виктор Васильевич. – Они запели, потому что на знамени расписался герой этой войны, войны «…за лучший мир, за святую свободу!» И они все, и весь мир сразу же полюбили мужественного и великого Сандино…

– Конечно так, – продолжал молодой офицер. Он даже покраснел от того, что Виктор Васильевич перебил и поправил его. А мы все стали тоже волноваться за капитана. Осёкся и шеф, поняв свою оплошность. А Марио торжественно проговорил, как будто бы он сам присутствовал там, на этом конгрессе, пятьдесят лет назад:

– Через минуту, уже в середине песни, кто-то догадался вынести красное знамя всего пролетариата. И этот стяг был водружён поверх американского, как предвестие всеобщей Победы. Многие смотрели на это, пели и плакали. Плакал и человек, который привёз это знамя из Латинской Америки в самый центр Европы. Это был мексиканский писатель и учёный Херман Арсубиде…

Его приключения в дороге – отдельная история. Американские ищейки рыскали в поисках знамени повсюду. Дорога из Мехико в Европу длинная, а для революционера со злополучным флагом, на котором стоит печать партизан, – опасная. Тем более что путь писателя лежал через Нью-Йорк. Границу проходил, обернув вокруг себя полотнище. Поверх надел рубашку и костюм. В поезде было душно, а на улице стояла жара. Чтобы скрыть неестественную полноту, Арсубиде пришлось надеть ещё и пальто и притвориться простуженным. Американский таможенник осмотрел вещи, проверил документы и вдруг сказал:

– Разденьтесь!

– Что вы хотите? – стал возмущаться мексиканец. А про себя подумал: «Это всё… конец!»

– Мне надо посмотреть, сделал ли ты прививки, – раздражаясь, чуть ли не накинулся на него таможенник.

Арсубиде снял пальто и, натужно кашляя и хватаясь за грудь, засучил рукав.

– Нормально! Проходите, не задерживайте, – отправил его дальше офицер.

– Ура! У меня получилось… – ликовал неопытный «контрабандист».

Когда поезд отошёл от пограничной станции, писатель, зайдя в туалет, размотал на себе знамя и спрятал его в чемодан. Прибыв через сутки в Нью-Йорк, Арсубиде узнал, что сегодня четвёртое июля – День независимости Соединённых Штатов. Азарт и озорство, несмотря на его преклонный возраст, овладели им. На каждом углу он видел развешенные знамёна. Разные – большие, маленькие, атласные, шёлковые… А у него было знамя, за которым охотились все спецслужбы, по крайней мере, Латинской Америки и США, и отдали бы многое, чтобы найти его… Расположившись в отеле, где ему нужно было ждать отправления парохода в Европу целые сутки, он вышел на балкон. Тридцать восьмой этаж показался ему хорошим местом, чтобы над головами всей столичной полиции помахать поверженным символом Америки: звёздно-полосатым флагом с печатью и росписью Сандино. И он смело вывесил знамя на балконе и ушёл принимать ванну. «Пусть я буду для них примерным патриотом…» – весело думал писатель, раскуривая хорошую кубинскую сигару, нежась в ванной. Так этот флаг побывал и над главным городом зла.

С такими же приключениями: то обматываясь знаменем, то укладывая его в чемодан, Арсубиде добрался до Германии. Здесь его встречали немецкие товарищи. Один из них, его друг, прекрасно говорил по-испански, поэтому путешественник рассказал ему во всех красках, ну, он всё же писатель, историю со знаменем. На следующий день, когда делегат от Латинской Америки, писатель и учёный Херман Арсубиде взошёл на трибуну, все до одного делегаты уже знали эту историю. Его приветствовали стоя, даже президиум: Анри Барбюс[77]77
  Французский писатель, журналист и общественный деятель. Член Французской коммунистической партии.


[Закрыть], Джавахарлал Неру[78]78
  Один из самых видных политических деятелей мира, лидер левого крыла индийского национально-освободительного движения.


[Закрыть], Сен Катаяма[79]79
  Японский коммунист, деятель Коминтерна.


[Закрыть] аплодировали ему, писателю из Мексики, стоя… Он развернул полотнище, казалось, по залу прошёл электрический ток. Поверженное знамя врага! Раздался гром аплодисментов. Люди на всех языках выкрикивали имя Сандино. А писатель Арсубиде – плакал. Плакал от счастья, что он оказался причастным к имени Сандино…

– Да-да, – поддержали мы и тоже все встали, как будто бы находились вместе со всеми, в том зале во Франкфурте, в Германии, а кубинцы и никарагуанцы стали обсуждать, непрерывно чокаясь бокалами с ромом, что пора создавать социалистическое государство – Латинская Америка…

– А кто знает, почему знамя сандинистов такого цвета? – спросил один из старших лейтенантов.

Я представил полотнище, разделённое ровно посередине на два цвета: половина красного, половина чёрного… Я не знал и даже, честно говоря, и не задумывался, почему. Знамя как знамя…

– С 1927 года, когда оно впервые появилось в качестве символа борьбы, оно стало иметь значительно большее значение, чем просто знамя. Красный цвет – цвет пролетариата и означает государство, свободное от угнетения. Чёрный цвет – символ смерти. И никаких иллюзий: или так, или так… «Свободная родина – или смерть!» – торжественно произнёс спецназовец.

– Да, да… – поддержали его кубинцы. – Через тридцать лет этот же символ выбрал себе Фидель[80]80
  Фидель Алехандро Кастро Рус – кубинский революционный, государственный, политический и партийный деятель, команданте.


[Закрыть].

Мы уже не садились. Стоя, наливали ром и, множество раз чокаясь, пили за свободу, Родину, Сандино, Фиделя, Советский Союз, дружбу, спецназ, стрельбу, в отдельности за каждого и…

Так наш разговор продолжался глубоко за полночь. Уехал Кудряшов, его дома ждала жена Галина. Распрощался и укатил на своей «тойоте» Виктор Васильевич, а чуть позднее, на огромном «кадиллаке» пятидесятых годов выпуска, похожем больше даже не на автомобиль, а на морской катер, укатили кубинцы. Провожая их, около дверей виллы мы наблюдали, как закачался катер-машина на неровностях дороги, отъезжая от дома.

Этот день, начавшийся удивительным рассветом на озере Хилуа, прошёл. Мы приобрели новых друзей, с которыми не раздумывая пошли бы в разведку…

А вот следующий день сделал нас миллионерами…

* * *

Проведя, уже как обычно, первую половину дня в штабе спецвойск, шеф забрал нас со словами:

– Поедем в посольство, сегодня день получения зарплаты…

Мы оживились, радостные и возбуждённые попрыгали по машинам и поехали в советское посольство. Особняк стоял на уютной тенистой улочке Манагуа, окружённый деревьями и клумбами с цветами. Красивое двухэтажное здание утопало в зелени. В кабинете на втором этаже, куда гуськом за Виктором Васильевичем прошли и мы, нас встретила симпатичная бухгалтерша. Расписавшись в ведомостях, получили первые в этой командировке деньги. Зарплату выдавали американскими долларами. Зелёные сотенные купюры, непривычные для нас не по виду, а неуместные по ситуации, как-то остудили нашу радость…