Текст книги "Сказки для принцев и принцесс. Подарок наследникам престола"

– А ведь эта Эмма мне не жена!

– Неужели?..

Я сделала вид, что меня очень удивило это открытие.

– Совсем не жена, – продолжал негр… – Она моя просто кузина…

И он опять засмеялся… прямо-таки захохотал во все горло, скаля свои превосходные белые зубы. Даже прохожие стали оборачиваться.

– А вы будете моей женой! – бухнул капитан и еще громче захохотал… – Настоящей женой, с пастором и всякими гербовыми бумагами с печатями… ого-го!.. У меня, – продолжал он, – вы видели сами, сколько орденов и медалей; у меня даже есть орден с настоящим бриллиантом… у меня есть уже десять тысяч долларов в нью-йоркском банке, я вам после даже книжку покажу… и я очень знаменитый человек!.. Меня, я вам скажу по секрету, даже третьего дня одна настоящая графиня к себе приглашала, но я не поехал… Вы, мисс, гораздо лучше той настоящей графини и вы будете моей женой!

Я ему отвечала на это, что еще подумаю, что я так молода и все такое, и что я, вообще, очень боюсь всяких злых животных.

– Мои львы совсем не злые!.. Они добрые и очень смирные…

Бедный негр не понял моего намека и отнес его к членам своей труппы.

– Но я еще не так знаменита, не так известна, как вы, – стала я скромничать… – Мне, маленькой выходной наезднице, соединить свою судьбу с таким известным укротителем львов!..

– Вы будете скоро так же знамениты! – закричал негр… – Вы войдете в клетку и положите свою головку прямо в рот Абделькадеру, и вам будут много, очень много аплодировать… И знаете, как это будет эффектно?! На афише ничего не стоит, обыкновенная афиша. Вывозят клетку, открывают доски; львы ревут, я кланяюсь и вхожу к ним, Эмма входит тоже. Львы прыгают, делают труппу, я кладу голову в пасть Абделькадеру, Эмма тоже… Тут экспромт – вы выезжаете с кастаньетами и говорите публике: «Я тоже ничего не боюсь, я тоже могу входить в клетку и тоже могу класть голову в рот Абделькадера…». Публика кричит: «Не надо, не надо!». Директор говорит: «Я не могу пускать, сам господин полицмейстер не позволяет…». Я молча открываю клетку, вы прыгаете с лошади и кладете голову в рот льву. Браво!.. Бис!.. Аплодисменты… Газеты все трубят, печатают ваш портрет, и вы сами делаетесь большой знаменитостью… Хотите? Мы завтра же делаем репетицию?

Негр так увлекся, что схватил меня за талию и чуть было даже не начал целовать…

И представьте себе, господа, мне не на шутку вскружила голову идея негра… не то, чтобы сделаться его женой, даже с пастором и бумагами, как он говорил, но именно проделать все им рекомендованное… Если негр ручается, если он предварительно проделывает репетицию, он так ведь уверен!.. Да, наконец, звери его так удивительно дрессированы!.. Отчего же не попробовать.

– Я согласна! – прервала я свои размышления…

– Быть моей женой?! Ого!.. О, как я рад!.. Какой ты, Блэк, теперь счастливый!..

Негр вскочил и стал хлопать в ладоши…

– Нет, я согласна репетировать, а женой вашей я буду после, когда уже стану такой же знаменитостью, как вы…

– Мы будем репетировать завтра! – решил негр.

– А мисс Эмма?.. Она ничего не будет иметь против этих репетиций?..

– Эмма завтра будет очень пьяна: я ей нарочно забуду бутылку доброго джина, а перед этим сильно побью… Она будет много пить джину и потом много спать… Она ничего знать не будет.

На этом мы порешили, и завтра, по окончании спектакля, я не поеду никуда, вернусь в цирк, в сарай, где стоит клетка со львами, квартира капитана Блэка, и мы проделаем все по расписанию. Кстати ни на следующий день, ни далее еще один день представлений не предполагалось, и времени у нас было довольно… Конечно, я вам скажу откровенно: связывать свою судьбу с судьбой этого глупого полудикого колосса мне и в голову не приходило, но выдвинуться самой хотелось очень, хотелось, что бы обо мне заговорили погромче, хотелось именно стать настоящей знаменитостью… Заговорило тщеславие, и сердце мое сильно забилось при одной только мысли, как все это должно быть эффектно, как интересно!..

На другой же день у Блэка с его кузиной вышла бурная сцена: он ее жестоко побил, та нашла подставленную бутылку джина, напилась и свалилась, как мертвая, даже не у себя в сарае, а в конюшне, в стойле пони Бобби… Наступила ночь. Кончилось представление, я переоделась в уборной в мой испанский костюм, как советовал Блэк, и пошла на репетицию… Все уже спали, даже дежурные конюха забрались куда-то; я должна была пройти через всю длинную конюшню, коридором, между стойл… в конце которого только чуть светилась маленькая лампа в фонаре.

Мне стало страшно, и я чуть было не вернулась назад. Самолюбие вдруг зашевелилось. Я чуть не бегом прошла остальную половину коридора, подняла занавес, отделявший конюшни от арены, несмотря на темноту перескочила барьер, пробежала через весь цирк мимо буфета, к боковой выходной двери. Здесь были широкие холодные сени, из которых дверь вела в сарай – квартиру Блэка и его львов.

Этот сарай отапливался двумя большими железными печами и был освещен. Хозяин ждал уже меня, во всем блеске своего величия: на нем было его золотистое кольчужное трико и даже все ордена и медали были налицо. При моем входе он важно раскланялся, подал мне руку, сказав:

– Это хорошо! – и запер дверь на ключ.

– Это зачем? – спросила я, немного, по правде сказать, струсив.

– Так надо! – ответил Блэк.

Из угла сарая, за драпировкой из старой декорации, слышался тяжелый храп с присвистом.

– Там спит моя пьяница, – пояснил мне хозяин эти неграциозные звуки. – Она очень крепко спит, ее можно изрезать на куски, и она не проснется… Я ее могу, если хотите, отдать скушать львам, и она очнется разве уже в их желудках… Хотите, я это сделаю?

– Нет. Ради Бога!.. Что вы!..

Я поверила, что он это способен сделать, и меня охватил положительный ужас, даже отчаяние.

– Ха, ха!.. Нет, я этого не сделаю; это может испортить мою дрессировку… нарушить и подорвать дисциплину… я этого не буду делать… это вредно для моих львов. Ну, начинаем!.. Сбросьте ваше манто!

Я последовала его приказанию и очутилась в трико и в короткой испанской юбочке… Негр посмотрел на меня такими глазами, что глаза Абделькадера мне показались гораздо кротче в сравнении с этим ужасным взглядом…

Клетка стояла длинной стороной к наружной капитальной стене и была задернута толстой суконной занавесью; доски были уже сняты, и, когда негр отдернул занавес, я увидала темную, сбитую в угол, сплошную массу звериных тел, а в полумраке искрились их глаза, и слышалось глухое, недоброе такое рычание.

– Ого! Го! – крикнул укротитель.

И звери разделились, беспокойно заметавшись по клетке.

IV

Засовы завизжали, маленькая дверца отодвинулась, негр согнулся и одним прыжком очутился в клетке. Звери снова собрались все в кучу, в противоположном от входа углу.

– Входите смело и быстро! Ни малейшего колебания! – ровным голосом произнес Блэк, не оборачиваясь ко мне и пристально глядя на своих питомцев. – Входите смело!

Я вошла.

Я не могу вам передать, господа, что я испытывала в эту минуту… Я не боялась… во мне была полная уверенность в обаятельную силу этого страшного негра: я не смела и думать, чтобы эта сила могла поколебаться, могла бы уступить победу над собой, я верила и все-таки положительно не владела собой… более казалось, что я уже не имею своей воли, ничего своего… я – манекен, игрушка в руках этого человека и его свирепой труппы… я была ноль!

– Абэль! Сюда! – произнес громко Блэк (он так сокращал имя Абделькадера; полностью это имя значилось только на афишах). – Абэль, сюда! – повторил он.

Косматая громадная голова старого льва выдвинулась из массы. Зверь глухо зарычал, словно задохнулся отчего-то, униженно припал на передние лапы и тихо пополз к укротителю.

– Абэль, сюда! Гоп!

Лев сделал попытку к прыжку и очутился у самых моих ног. Мне показалось, что зверь смотрит на меня очень подозрительно и вовсе недружелюбно.

– Это твоя царица! – отрекомендовал меня капитан. – К ногам!

Лев зарычал, высунул свой шершавый язык, оскалил зубы и лизнул мою туфлю.

– Погладьте его, но смело!..

Блэк не взглянул на меня ни разу: он не спускал глаз со своих зверей. Он их положительно магнетизировал этим холодным, бесстрастным, мертвым каким-то взглядом…

Я положила руку на лоб Абделькадера и погладила его по голове. Лев снова зарычал, видимо, избегая моей ласки.

Блэк вытянул его гуттаперчевым хлыстом вдоль спины; зверь зарычал жалобно и попятился… В дальнем углу тоже раздалось хоровое грозное рычание… Капитан сделал шаг вперед, львиная куча еще более сжалась. Абэль воспользовался мгновением и быстро ретировался…

– Довольно! – вырвалось у меня тихое восклицание.

– Пустяки! Абель, сюда!.. Это что такое?.. Сюда, Абэль, ближе!.. – и снова великолепное животное очутилось у самых моих ног.

Капитан взял одной рукой за нос льва, другой за его нижнюю челюсть и раскрыл страшную пасть… Он быстро наклонил туда свою голову, пробыл несколько секунд в таком положении и освободился…

– Вы видите, как это просто!.. Эмма тоже боялась сначала, а теперь сама видит, как это просто, – заметил он мне вполголоса. – Повторяйте!..

Он снова раскрыл львиную пасть… Какая-та сила потянула меня – я только помню ощущение острого зуба на моем подбородке, горячее и вонючее дыхание зверя… но дело было сделано и показалось мне действительно очень просто, Мы прорепетировали еще раз. Блэк сказал:

– Довольно! Выходите, но тихо, покойно…

Я вышла, но едва только ступила на последнюю ступеньку лестницы – упала без чувств…

– Ого! – вскрикнул доктор… – Для негра это было кстати!

– Вы дурно воспитаны, – заметила ему рассказчица. – Негр же был джентльмен!

– Что же дальше? Рассказывайте, бога ради. Да это прелесть что такое! – вмешался хозяин, видимо, желая замять неловкость доктора.

Хорошо еще, что Иван Семенович не сразу сообразил в чем дело…

Следующим вечером, правильнее ночью, мы повторили репетицию, но уже без обморока, и сюрприз наш, экспромт этот самый, решен был на следующее представление. Кстати, был мой бенефис, и сбор был вполне обеспечен. Репортерам нарочно я, всем без исключения, разослала даровые билеты, а семейным даже ложи… Это лишило меня сотни рублей, но входило в мой расчет. К семи часам цирк был освещен, публика собиралась – съезд громадный! Особенно много было карет, это все шло хорошо!

Оба мои выхода, в первом и во втором отделении, вышли блистательны. Последним номером, перед пантомимой – капитан Блэк, его супруга Эмма и шесть львов. Я, помня заговор, не переодевалась, осталась в трико и приказала не расседлывать моего серого Гарри… Конюх удивился, но приказание исполнил; директор так был занят на арене и доволен всем, что не заметил этой якобы неисправности и беспорядка.

Роковая минута приближалась…

Из своей уборной я слышала, как грохотали по доскам колеса громадной клетки, когда ее катили по коридору… я надела уже длинное манто и собиралась пробраться в конюшню, вскочить на Гарри и выехать на арену, ожидая условного знака укротителя, как тут случилось одно совершенно уже неожиданное обстоятельство, разрушившее все наши планы и для меня, конечно, к лучшему – этого мало… для меня это была милость Неба, мое спасение!

Мой Гарри, мой крепкий Гарри споткнулся как раз в ту минуту, когда я хотела перескочить барьер, чтобы неожиданно появиться на арене; я упала на что-то твердое, на какую-то декорацию и сломала себе ребро… это случилось еще в начале коридора, публика не могла видеть, представление продолжалось… Меня отнесли пока в уборную, вызвали доктора, а через несколько минут страшный крик пронесся по всему цирку. Публика, охваченная ужасом, бежала, и через входы, и через наши конюшни… послышались выстрелы на арене, рев зверей… Смятение полное!.. Мне только крикнули:

– Не беспокойтесь, все благополучно!.. Клетка заперта. Абделькадер разорвал капитана Блэка, мисс Эмма спасена… Это наш директор называл «все благополучно!». – Рассказчица остановилась и перевела дух. – А если бы мой Гарри не споткнулся, и я не сломала бы себе ребра, ведь я была бы в клетке вместе с несчастным Блэком! Вы знаете, что я после купила моего доброго Гарри, и он уже теперь совсем старый-престарый, даже слепой и покойно отдыхает у нас в имении. Иван Семенович обещал даже, что когда Гарри сдохнет, заказать из его кожи чучело и поставить у себя в кабинете. – Ах, да! Кстати! – словно спохватилась мадам Терпугова. – Я должна добавить, что мой серый старик никогда до того не спотыкался, даже после ни разу. Я в прошлом году, летом, велела его оседлать – и что же? Лошадь ничего не видит, а идет верно и твердо. Удивительно, как у него сохранились ноги!.. Отчего же он тогда именно споткнулся? Отчего? Отчего?.. Нет, вы мне скажите; отчего именно это случилось?..

Мадам Терпугова сильно взволновалась, повторяя нам свой вопрос, и успокоилась только тогда, когда к этому вопросу присоединился и ее супруг, повторив:

– Да-с, милостивые государи, извольте вот ответить категорично и убедительно: отчего-с? Случайность?.. Нет, милостивые государи, тут нечто иное, высшего порядка… так-то-с!

Конечно, насчет высшего порядка мы согласились единогласно, даже наш скептик-доктор не возражал. Он был в очень дурном расположении духа, помня резкое замечание рассказчицы, и даже делал вид, что его нисколько не занимает продолжение рассказа; но это он притворялся: я хорошо заметил, что слушал он, так же как и мы, очень внимательно.

Послышался мелодичный, точно где-то на далекой башне, бой часов… Отсчитали мы двенадцать – полночь… В соседней комнате, за портьерой зазвенела посуда, завозились около стола…

Время приближалось к ужину, в половине первого, по заведенному порядку… Овинов кликнул своего татарина и спросил:

– Принесли?

– Так точно!.. И повар сам пришел, на конфорке соуса подогревает…

– Устрицы принесли тоже?

– И устрицы принесли, балчык[102]102
  Человек, слуга (татарский).


[Закрыть] раскрывает…

Переговоры эти не могли, конечно, не возбудить нашего аппетита, и доктор улыбнулся даже, сменив свое мрачное настроение духа на более положению соответствующее.

Как вдруг за окнами, на улице, послышалось дребезжание бубенчиков и грохот колес… Словно тройка лихо подкатила к крыльцу, да не одна, а целых две, потому что подальше слышались еще бубенцы, кони остановились, фыркая, у нашего подъезда…

V

В передней загремел голос князя Чох-Чохова, а через мгновение и сам он предстал перед нами во всем своем блеске…

– Это что же такое!.. Господа… это уже свинство.

Но тут он, осмотревшись хорошенько, заметил между господами одну госпожу и сконфузился…

– Пардон, мадам, это к вам не относится, но они, они, ну, ей-богу же, так поступать не по-дружески!..

– Во-первых, здравствуй! – остановил его хозяин. – А во-вторых… Ты-то за что на нас в претензии? Мы можем быть недовольны тобой, это правда! А ты чего не приехал, когда тебя звали к восьми? Ты чего это прямо к ужину разлетелся?.. Это по-дружески, по-твоему?..

– Ты меня звал? – взглянул на него Чох-Чохов.

– Звал!

– Ты меня завтра звал, а не сегодня. Я получил сегодня утром твою записку, там написано: завтра… Вот посмотри, она у меня в кармане… На, читай сам…

Князь вынул измятый клочок бумаги и протянул его Овинову.

– Да ты смотрел число? Написано восьмого, девятого, значит, завтра, то есть, сегодня, так как сегодня девятое…

– Так ты так и напиши, что завтра значит сегодня. А со мной какая история!.. Удивительно!.. Вы знаете, какая со мной история?..

– Рассказывай, князь, в чем дело?..

– Я сегодня нечаянно узнал в штабе, что родился я девятого ноября, а не пятого августа, как всегда праздновал. В штабе верно в бумагах показано… Это, значит, я на целых три месяца стал моложе… Удивительное дело!

И князь молодцевато подбоченился и закрутил свой черный с проседью ус… Выстрелил, как из пистолета, взглядом в сторону мадам Терпуговой. Та кокетливо погрозила ему пальцем.

– Ну, вот, по такому радостному событию, мы сейчас и выпьем, и закусим чем бог послал, и до холодненького доберемся, – произнес хозяин и добавил, указывая на дверь столовой: – Милости просим, дорогие товарищи!

Сам же лихо согнул руку калачиком и подставил ее единственной даме.

– Стой, стой, стой! Не туда поехали! – закричал во все горло князь Чох-Чохов… – Не туда совсем!

Все остановились в недоумении.

– Говорю, не туда, значит – назад! По случаю своего рождения я заказал в Зеленом кабачке шашлык, чахиртму[103]103
  Национальное грузинское блюдо.


[Закрыть], пилав[104]104
  Восточный плов.


[Закрыть] и согнал цыган со всех таборов. Там уже поехали Мечмелеев, Чучеладзе, Поль, Мишель, Пьер лысый… Все туда поехали, а я взял две тройки и вас начал разыскивать – приезжаю к одному, говорят, пошел к Овинову, приезжаю к другому – тоже ушел к Овинову, к третьему – тоже. Я сюда, и застаю вас всех в сборе, как раз на две тройки… Одеваться и марш!

– Послушай, да это неловко, – обиделся немного Овинов. – У меня уже ужин на столе, нарочно заказан в Английском клубе… Наконец, поздно!

– Ничего не поздно… А ужин – пустяки… Ну, подари своему Шарипу свой ужин… Шашлык лучше…

– Ехать в такую даль, по такой погоде… – заворчал было доктор.

– Не езди, коли не хочешь! Не смущай, душа, кампанию! – огрызнулся князь.

– Погода-то точно… – вставили от себя братья Грызуновы.

– Ах! Я очень люблю слушать цыган… – заявила госпожа Терпугова.

– Мало ли мы их слушали! – недовольным тоном проговорил ее супруг.

– А это кто?

Князь стал пристально всматриваться в капитана Кара-Сакала. Тот сидел в тени и молчал, веселыми и радостными глазами глядя на Чох-Чохова.

– Николка, ты?.. Так вот какой сюрприз!.. Ты приехал… Ну, как же я рад, как я рад… Нет, теперь уже баста! Не поддамся!.. Не хотят ехать, я тебя одного увезу… Здесь не оставлю. Ах, ты, друг мой единственный!

И два друга, восемь лет не видавшиеся, заключили себя в такие могучие объятия, что повалился даже стол с фруктами.

Во время этих объятий мадам Терпугова успела шепнуть Овинову, что ужин его не пропадет, что она завтра приедет к нему к позднему завтраку, и огорченный было хозяин повеселел.

– Так как же? – начал он нерешительно – Я право не знаю…

– Ехать, так ехать! – решили братья Грызуновы.

– Поедем!.. Устрицы только, которые открыты, выбросить даром надо! – согласился доктор.

– Непременно едем! – энергично крикнула мадам Терпугова.

– Конечно едем! – оторвался-таки от Кара-Сакала князь Чох-Чоховь… – Мадам, большое мерси… Как здоровье вашего почтеннейшего супруга?..

– Да сам-то я налицо, у меня и спрашивай! – заметил тот.

– А ты сам знаешь? Ты почем сам можешь знать?.. Здоровье мужа знает только его жена; ласкова с тобой была, ну, ты здоров. Сердита на тебя жена, ты болен… Ха… ха… ха!..

– Князь, вы прелестны! – заявила мадам Терпугова.

– Так одеваться, господа, живо! – засуетился князь. – А насчет твоего ужина, – он обратился к Овинову, – я распоряжусь сам… Я сию минуту!

Князь исчез за портьерой, и мы тотчас же услышали его распоряжения:

– Это ты поставь в холодное место, хоть три дня постоит, не беда! Это ты в комнату, в шкаф… Это выбрось вон… Это ты хорошо сделал, что еще не раскупоривал… Это назад в бочонки и на лед… Это к черту! Дичь переложи почтовой бумагой… и т. д.

Мы переглянулись, пожали плечами и стали собираться в дальнюю дорогу, в Зеленый кабачок… Капитан Кара-Сакал предложил мадам Терпуговой свою непромокаемую бурку, и, через десять минут, две тройки уже неслись по городским улицам, направляясь к Нарвской заставе…

Не буду рассказывать о том, что происходило в Зеленом кабачке. Подобные шумные, многолюдные оргии все до такой степени бессодержательны и похожи одна на другую, что, описав одну, можно составить себе полное понятие и обо всех других, а так как подобные описания не раз уже появлялись в печати, то я и пропускаю подробности великого события и чествования новооткрытого дня рождения милейшего князя Чох-Чохова.

Дело только в том, что когда, с тяжелыми головами, с безобразным гулом и звоном в ушах, мы вновь сели в экипажи, чтобы возвращаться домой – мы, несмотря на мерзейшую погоду, с таким наслаждением вдыхали свежий воздух, ну, точно как рыбы, побывав на берегу, вновь попали в свою родную стихию…

Начинало рассветать, а мы повиновались неизбежности ехать еще раз к Овинову, пить у него утренний кофе. Наш хозяин требовал реванша, и отказать ему в этом требовании было невозможно.

Мы уже проскакали половину еще спящего Петербурга; еще два поворота – и мы дома… Но тут нас поразил необычайный для такого времени шум и движение именно в той стороне, где находилась квартира Овинова… Там чернела толпа народа, и зловеще мелькали в этой темной волнующейся массе медные каски пожарных… Ни пламени, ни даже дыма не было видно, а тревога все росла и росла, народ прибывал…

Мы подъехали, пробились к подъезду и остолбенели просто… перед нашими глазами была картина страшного разрушения… Два этажа, тот, который занимал Овинов и под ним, были в развалинах. Вместо красивых окон с цельными зеркальными стеклами зияли безобразные дыры, и сквозь них мы видели только груды обломков и мусора, в которых местами виднелось нечто похожее на остатки мебели, бронзы, картин, вообще всего, что составляло роскошную обстановку квартиры.

Оказалось, что ровно в час, в тот именно час, когда мы все должны были бы сидеть за столом, наслаждаясь устрицами и дорогим вином, взорвало газометр, устроенный как раз под столовой Овинова, в подвальном помещении… Много бы от нас тогда осталось…

Овинов стоял бледный, как полотно, не слушая расспросов брандмейстера и еще какого-то полицейского офицера…

– Делайте, господа, свое дело… Я после… после… не теперь! – проговорил он и направился вновь к экипажу.

Мы тоже молча заняли свои места в экипажах…

Тронулись… Знаете ли куда?.. Нет?.. Ну, так я вам скажу!

Мы поехали… Словно сговорились, а ведь ни словом не перекинулись… Одна мысль руководила теперь всеми нашими, окончательно уже протрезвевшими, просветленными головами.

Мы поехали к Неве, далее, через Троицкий мост, прямо, к часовне, что на том берегу… Мы, переехав этот бесконечно длинный мост, оставили свои тройки и дальше пошли пешком… Неловко стало с бубенцами да к такому святому месту, и…

– Эх, господа! Несчастные, право, несчастные, жалкие даже те люди – людишки просто, кто не умеет жарко, всей душой и сердцем, забыв все земные помыслы, молиться перед престолом Всевышнего.

Это – тоже случайность!..