Текст книги "Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости"

В 1662 году Дежнев первый раз едет в Москву.

Знаменательно совпадение.

В этот же год возвращается в Москву из сибирской ссылки мятежный протопоп Аввакум. Шесть лет назад вместе с отрядом воеводы Афанасия Филипповича Пашкова его отправили в Даурскую землю, присоединенную к России походом Ерофея Хабарова. Самого Хабарова незадолго до этого, закованного в железо, увезли в Москву, где, впрочем, он был помилован и даже пожалован чином сына боярского.

Аввакум на год раньше Дежнева добрался до Москвы.

Дежнева задерживали, тщательно и придирчиво проверяя, цела ли казна, которую он вез в столицу. Только в 1665 году он приехал в Москву.

Приветливо встретили Дежнева в столице. Челобитные его были удовлетворены. За девятнадцать лет службы Дежнев сполна получил все свое жалованье: сто двадцать восемь рублей, один алтын, четыре деньги.

Сумма показалась дьякам Сибирского приказа настолько значительной, что они не решились выплатить ее без разрешения царя и боярского приговора. Царь Алексей Михайлович выплату разрешил.

Треть суммы Дежнев получил деньгами, а две трети – сукном.

24 января он стал обладателем семидесяти метров сукна и тридцати восьми рублей денег. Получалось, что в год он зарабатывал по два рубля да по три с половиной метра сукна. Не слишком-то дорого обошлось казне приобретение «восточного угла» державы. Особенно если вспомнить, что стоимость моржовой кости, собранной Дежневым на Анадыре и привезенной им в Москву, была оценена в семнадцать тысяч рублей.

Еще поверстали Семена Ивановича Дежнева за двадцатипятилетнюю службу, «за кровь, за раны, за ясачную прибыль» в чин казачьего атамана.

И еще раз ездил в Москву Семен Иванович…

Бушевала тогда на юге страны крестьянская война Степана Разина. Дежнев плыл по сибирским рекам, а в это время по Волге поднимались войска Степана Разина, и колокольным звоном, хлебом и солью встречали повстанцев Саратов и Самара…

Когда с немалым – он вез соболиную казну – бережением перевалил Дежнев через Камень, повстанцев уже разгромили, и в июне 1671 года казнили в Москве Степана Разина.

Жестоко расправились и с другими участниками восстания.

Плыли, покачиваясь на речной воде, плоты с виселицами. Черными стаями кружилось над плотами воронье.

Горькой и, может быть, самой трудной была эта последняя дорога якутского казака Семена Дежнева.

В конце 1671 года Дежнев сдал в Сибирский приказ «соболиную» казну и сразу заболел.

Здесь, в Москве, он и умер.

Было ему около шестидесяти лет…

Богдан Хмельницкий, протопоп Аввакум, Степан Разин, Семен Дежнев…

Казалось бы, и нет в этих судьбах ничего общего, кроме того, что жили эти люди в одно время, кроме того, что все они поднимались из самой глубины народной жизни, поднимались, чтобы навеки остаться в истории государства.

Различны и устремления их, и цели, достижению которых отдали они свои жизни.

Человек, воссоединивший Украину с Россией, и один из крупнейших деятелей раскола… Казачий атаман, потрясший с неведомой доселе силой основы государства, и землепроходец, вышедший на северо-восточный рубеж державы…

Эти люди столь различны по своим убеждениям и деяниям, что просто не соединяются в сознании. Но вместе с тем каждый из них – живое свидетельство неисчерпаемости сил народа.

XVII век вообще характерен взлетом национального самосознания. Начало его озарено подвигом Нижегородского ополчения под предводительством гражданина Минина и князя Пожарского, середина – борьбою Богдана Хмельницкого, склон этого века оглашен плачем гениального Аввакума.

Его голосом, его словами, донесшимися из горящего скита, плакала вся уходящая Русь, та Русь, что должна была погибнуть во имя новой, рождающейся в огне и крови России.

Подъемом национального самосознания объясняются и подвиги землепроходцев. Трудно выделить наиболее значительные. Трудно назвать наиболее достойные имена.

Каждый совершал свой подвиг, и каждый подвиг был необходим, становился звеном в цепи тех событий, что слились в единый общенациональный подвиг, выведший Россию на берега океана.

Книга вторая
Тишайшая национальная катастрофа
(власть)

Могут ли русские сказать после этого слово, чтобы защищать или оправдывать узурпацию, которая совершена в их стране? Их собственная Церковь замкнула свои уста. Но, может, правительство русское захочет пойти назад? Увы, нет! Правительства, раз совершившие апостасию, нелегко идут обратно; они идут к разрушению.

Уильям Пальмер

Глава первая
Урядник сокольничего пути

День был переполнен солнцем и высоким небом, в бесконечную глубину которого медленными кругами уходила соколиная охота. Вот в малую точку превратилась птица, застыла там на недосягаемой вышине. И казалось, напрягается, будто тетива, небесная синь, дрожит, и вот стрелою, пущенною с неба, устремился кречет на добычу, ударился сверху, но добивать не стал, снова пошел ввысь, натягивая небесную тетиву, застыл и снова – стрелою вниз.

Вот она, красная соколиная охота царская!

Утки падали сразу, сраженные страшными ударами, а с лебедями и гусями завязывались у соколов отчаянные единоборства. Не давая соколу ударить сверху, уходили птицы в высоту, исчезали из глаз охотников. Но стремительней их ввинчивался в небесную высь сокол и снова зависал над жертвой, как стрела в натянутой тетиве небесного лука, падал на птицу, неся неминучую смерть. С бессильно обвисшими крыльями валился из поднебесья лебедь, а сокол, перегнав задержавшуюся в небе добычу, опускался на рукавицу сокольничего, марая ее стекающей с когтей лебединой кровью, и замирал так, глядя на падающего к ногам царского коня лебедя. Круглые глаза были у сокола, неподвижно-черные.

Утешала эта полевая потеха душу государя. Веселила его сердце сия птичья добыча, высокий соколиный лет. И, возвращаясь во дворец, глядя на сияющие в лучах вечернего солнца купола московских церквей, ощущал государь соколиную легкость и силу в своем теле.

Молод и уверен в себе был Алексей Михайлович – первый из Дома Романовых царем родившийся государь. Великие дела предстояло совершить ему, и любовью и радостью была переполнена душа…

Соколиная охота – это не просто развлечение молодого царя Алексея Михайловича, это образ его мысли, его мироощущения…

«Государь, царь и великий князь, Алексей Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, указал быть новому сему образцу и чину для чести и повышения его государевы красныя и славныя птичьи охоты, сокольничья чину. И по его государеву указу никакой бы вещи без благочиния и без устроения уряженого и удивительного не было, и чтоб всякой вещи честь, и чин, и образец писанием предложен был. Потому, хотя мала вещь, а будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна – никто же зазрит, никто же похулит, всякой похвалит, всякой прославит и удивится, что и малой вещи честь, и чин, и образец положен по мере. А честь и чин и образец всякой вещи большой и малой учинен потому: честь укрепляет и возвышает ум, чин управляет и утверждает крепость. Урядство же уставляет и объявляет красоту и удивление, стройство же предлагает дело. Без чести же малится и не славится ум без чину же всякая вещь не утвердится и не укрепится, бесстройство же теряет, дело и воставляет безделье. Всякий же, читателю, почитай, и разумевай, и узнавай, а нас слагателя похваляй, а не осуждай».

Это наставление взято нами из «Книги, глаголемой урядник, новое уложение и устроение чину Сокольничьего пути», составленной при непосредственном участии самого Алексея Михайловича.

«Что всякой вещи потреба? – рассуждает государь. – Мерение, подобие образцу, составление, укрепление; потом в ней или около ее благочиние, устроение, уряжение. Всякая же вещъ без добрыя меры и иных вышеписаных вещей бездельна суть и не может составиться и укрепиться. Паче же почитайте сию книгу, красныя и славныя птичьи охоты, прилежныя и премудрыя охотники, да многие вещи добрые и разумныя узрите и разумеете. Аще с разумом прочтете, найдете всякого утешного добра; аще же ни, наследите всякого неутешного зла». И разве только об устройстве соколиной охоты мысли юного царя?

Мерение, подобие образцу, составление, укрепление – это программа его государственной деятельности, это то, в чем более всего нуждалась его, составляемая из молитв и сказок держава…

Если непредвзято посмотреть на жизнь Руси в XVI–XVII веках, мы обнаружим, что наряду с государственным строительством, ратными заботами, производительным трудом, как самостоятельная – организующая и все определяющая – сила присутствует в этой жизни и святость.

Святость на Руси была тогда явлением обычным.

Святого можно было встретить на русских дорогах, на улицах русских городов. Святые совершали молитвенные подвиги и юродствовали, обличая и сильных мира сего, если отступали они от православной морали. Святые возводили монастыри и писали книги, формируя, как сказали бы сейчас, национальную доктрину России…

Мысль Аристотеля, что первое дело государства есть забота о религии, реализовывалась в русской общественной мысли XVII века не на уровне осознания полезности Церкви, а на уровне невозможности иного, неправославного устроения Руси.

Святые были тогда везде, святость пронизывала и организовывала русскую жизнь, помогая преодолевать самые немыслимые трудности, освещая жизнь, какой бы беспросветной она ни казалась. Святые приходили на помощь в самых различных обстоятельствах жизни, без участия святых и не мыслилась эта жизнь.

Из этой Святой Руси произрастал и царь Алексей Михайлович.

Уже само его рождение связано с молитвами святого…

Семейная жизнь отца Алексея Михайловича, царя Михаила Федоровича, вследствие интриг Салтыковых, о которых мы рассказывали, оказалась не очень-то счастливой. Первый брак с Марией Владимировной Долгорукой длился всего несколько месяцев. Второй раз Михаил Федорович женился только на двадцать девятом году, и от этого брака с Евдокией Лукьяновной Стрешневой поначалу рождались дочери, пока не призван был в Москву святой Елеазар Анзерский помолиться о даровании наследника. И до тех пор не отпускали святого Елеазара из Москвы, пока и не родился Алексей Михайлович…

Царь Алексей Михайлович. Портрет из «Титулярника». 1672 г.

Произошло это долгожданное событие в 1629 году.

Всея Руси самодержец родился, когда еще не оправилась толком после Смуты страна, когда молодой династии Романовых не исполнилось и шестнадцати лет.

Шестнадцать лет было и самому Алексею Михайловичу, когда во время молитвы умер его отец, и Земский собор избрал Алексея Михайловича на престол.

Рожденный по молитвам святого, под присмотром святых и находился этот русский царь.

Однажды на охоте в звенигородском лесу насел на государя медведь. Тогда Алексей Михайлович и с жизнью уже прощался, ибо, думая вытащить нож, только пустые ножны ухватил.

Слава Богу, святой Савва Сторожевский явился.

Уложил топором зверя…

Тогда Алексей Михайлович не понял, кто его спаситель. Исчез тот, пока выбирался государь из-под мертвого зверя.

И только 19 января 1652 года, когда обретены были мощи преподобного Саввы Сторожевского, почившего больше двух веков назад, сыскалась разгадка.

Только взглянул Алексей Михайлович на образ святого и сразу признал своего спасителя. Это же святой Савва в лесу к нему на помощь являлся!

И ведь все, все Господь вымоленному святым Елеазаром Анзерским царю дал. И здоровье, и силу, и сердце доброе, и разум, знающий меру всякому удовольствию.

Уже в молодые годы понимал Алексей Михайлович, что «всякая вещь без меры бездельна суть и не может составиться и укрепиться…».

Вот бы и утешать свое сердце соколиною потехой, забавляться веселием радостным, выезжая в поле нелениво и бесскучно, чтобы не забывали соколы премудрую и красную свою добычу!

В шестнадцать лет державою ли править?

В Боярской ли думе председательствовать, внимая скучным речам? В бумагах ли пыльных копаться, когда молодое тело на вольный простор тянется?

И винить ли себя молодому государю, что легко и доверчиво переложил он все многотрудные обязанности царские на плечи дядьки своего, Бориса Ивановича Морозова?

Все как бы само собою совершалось.

Держава росла, прибывая великими соболиными реками…

Иконы чудотворные являлись повсюду…

Заводы строились…

Армия крепла – как раз в 1647 году, когда женился государь на Марии Ильиничне Милославской, новый Устав ввели в армии – «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей».

Ну а главное – на глазах слабел страшный враг России – Польша!

Весною 1648 года началось восстание под предводительством Богдана Хмельницкого, и уже 16 мая в урочище Горохова Дуброва близ Корсуня повстанцы разгромили польско-шляхетскую армию коронного гетмана Николая Потоцкого и польного гетмана Мартына Калиновского.

И семейная жизнь, хоть и началась она вроде как у отца с отставки невесты, упавшей в обморок на смотринах, складывалась удачно, потому как любимый наставник Борис Иванович Морозов другую невесту подыскал – Марию Ильиничну Милославскую. А себе в жены ее сестру взял.

И вот, когда так хорошо, так складно все устраивалось, когда первые месяцы только и потешился с молодой женой восемнадцатилетний царь, государевы заботы крепкою мужицкой рукою схватили под уздцы его коня, требуя выдать на расправу ближних слуг!

И выдал их царь Алексей Михайлович.

И судью Земского приказа Леонтия Плещеева, и думного дьяка Назария Чистого, и окольничего Петра Траханиотова. Только свояка Бориса Ивановича Морозова и удалось отстоять, да и то, спрятав в Кириллове монастыре.

И произошло это первое в правление Романовых восстание как раз в тот год, когда совершил свое знаменитое плавание Семен Дежнев, в тот год, когда совершил Ерофей Хабаров свой поход в Приамурье.

Все понимал Алексей Михайлович.

Понимал, что подвел, подвел его любимый наставник.

Как с цепи сорвался – такая обуяла жадность. Соляным налогом всю страну обложил. Да так обложил, что и вздохнуть нельзя стало.

Удалить его от дел на время пришлось.

И хотя и не лежало молодое сердце к скучному бумажному делу, а пришлось воедино свести законы, чтобы больше плещеевских беззаконий не случалось в Московском государстве, чтобы каждый подданный от последнего стрельца до ближайшего боярина меру своей власти знал.

Э.Э. Лисснер. Восстание у стен Кремля 3 июля 1648 г.

Уже 16 июля 1648 года, сразу после пожара, в огне которого и Петровка, и Дмитровка, и Тверская, и Никитская, и Арбат начисто выгорели, советовался молодой государь с патриархом Иосифом, со всем Священным Собором, с боярами, окольничими и думными дьяками, чтобы прежние великих государей указы и боярские приговоры на всякие государственные и земские дела вместе собрать и, сообразуясь с правилами Святых апостолов и Святых Отцов, а также с законами греческих царей, свести воедино в Соборное уложение, дабы Московского государства всяких чинов людям, от большого до самого малого, суд и расправа во всяких делах одинаковы были… Под присмотром князя Никиты Ивановича Одоевского составили Уложения и утвердили на Соборе 1649 года. А в ноябре того же года пришло в Москву посольство от Богдана Хмельницкого, начались переговоры о воссоединении Украины с Россией.

Трудно Алексею Михайловичу в царскую лямку впрягаться было, но и всей стране нелегко приходилось.

Шумели восстаниями Новгород и Псков, изнемогали в неравной борьбе с польскими панами единокровные православные на Украине – вторая война Богдана Хмельницкого в 1651 году началась. Зимними вечерами любил молодой государь слушать сказки, которые верховые нищие, в царском дворце жившие, рассказывали. О Польше странники Божии тоже немало говорили. Рассказывали, будто в Варшаве на кладбище, где преступников казнят, у одного покойника полилась кровь из уха, а другой мертвец высунул из могилы руку, пророча большие беды для Польши.

В феврале 1651 года снова Земский собор собирали, думали, как с Польшей быть, начинать войну или погодить, решили ждать, еще маленько сил подкопить, пищалей побольше да пороха в Голландии закупить.

С Варшавой, однако, смелее говорить стали, потребовали у польского короля, чтобы всех, кто неправильно титул российского государя пишет и пропуски в нем допускает, покарал лютой смертью. Титул у Алексея Михайловича длинный был, на одном листе целиком не уместится – небось и в Москве не каждый грамотей мог его правильно написать, но от польского короля строго потребовали, чтоб без ошибок писали. Через два года, 1 октября 1653 года, Земский собор, принимая решение о войне с Польшей, вспомнит о пропусках. Эти пропуски в титуле и объявят причиной войны.

«Мы, великий государь, – объявил тогда в Успенском соборе Алексей Михайлович, – положа упование на Бога и на Пресвятую Богородицу и на московских чудотворцев, посоветовавшись с отцом своим, с великим государем, святейшим Никоном патриархом, со всем освященным собором и с вами, боярами, окольничими и думными людьми, приговорили и изволили идти на недруга своего польского короля».

Сколько великих князей, сколько царей русских ждали этого дня?

Четыре столетия назад заполыхала в огне татарского нашествия древняя Киевская Русь… И сколько еще было нашествий, междоусобиц и смут на Руси – сосчитать невозможно! В огне пожарищ, среди дымящейся крови, текущей по российским полям, кто вспоминал, кто думал о древней матери русских городов – Киеве?

Оказывается, помнили!

Оказывается, жила четыре столетия подряд эта боль в русских людях – и в князьях, и в простых пахарях.

И вот пришел великий день. Несколько лет шли переговоры, несколько лет думали полковники и есаулы Богдана Хмельницкого, несколько лет думали бояре и дьяки в Москве, и наконец, решилось – 8 января 1654 года с раннего утра забили барабаны в Переяславле, собирая народ на великий круг на рыночную площадь.

И вошел в круг широкоплечий Богдан Хмельницкий, а с ним судьи, есаулы, писарь и все полковники казацкие, и, дождавшись, когда наступит тишина, начал читать гетман: «Паны полковники, есаулы, сотники, все Войско Запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как Бог освободил нас из рук врагов, гонящих церковь Божию и озлобляющих все христианство нашего восточного православия. Вот уже шесть лет живем мы без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, хотящими искоренить церковь Божию, дабы имя русское не помянулось в земле нашей. Это уже очень нам всем наскучило, и видим, что нельзя нам больше жить без царя. Для этого собрали мы Раду, явную всему народу, чтобы вы с нами выбрали себе государя из четырех, кого хотите.

Первый – царь турецкий, который много раз через послов своих призывал нас под свою власть…

Второй – хан крымский.

Третий – король польский, который, если захотим, и теперь нас еще в прежнюю ласку принять может…

Четвертый есть православный Великой России государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец восточный, которого мы уже шесть лет беспрестанными моленьями нашими себе просим. Того, которого хотите, выбирайте!

Царь турецкий – басурман. Всем вам известно, как братья наши, православные христиане, греки, беду терпят и в каком живут от безбожных утеснении. Крымский хан – тоже басурман, которого мы, по нужде в дружбу принявши, нестерпимые беды испытали! Об утеснениях от польских панов нечего и говорить: сами знаете, что жида и пса лучше, нежели брата нашего, паны почитали. А православный христианский великий государь, царь восточный, единого с нами благочестия, греческого закона, единого исповедания – едино мы тело церковное с православием Великой России, главу имея Иисуса Христа.

Этот великий государь, царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением Православной Церкви в нашей Малой России, шестилетних наших молений беспрестанных не презревши, теперь милостивое свое сердце к нам склонивши, своих великих людей к нам с царскою милостию своею прислать изволил…»

Заканчивая свою речь, обвел гетман своими черными, чуть раскосыми глазами собравшихся. Великое множество людей слушало его. Не только рыночная площадь была народом забита, но и ближние улицы. Везде, куда ни взгляни, народ. От толпищи снега не видно белого, словно и зимы не стало.

И сказал, возвышая голос, Богдан Хмельницкий:

– Если же кто с нами не согласен, то куда хочешь иди – вольная дорога!

Мгновение, другое длилось молчание. Черная разлилась тишина. Щипал уши морозец. И вот, словно белым облаком, окуталась в едином выходе человечья масса…

– Волим под царя восточного, православного! Лучше в своей вере умереть, нежели ненавистникам Христовым достаться!

Отлетело в высоту облако белое. Истаяло в голубизне неба. И тихо стало. Так тихо, что слышно было, как скрипит снег под ногами переяславского полковника Тетери, идущего по кругу.

– Все ли так соизволяете? – спрашивал он.

– Все! Единодушно! – кричали в ответ.

И снова, сбив иней с усов, заговорил гетман Богдан Хмельницкий.

– Будь так! – сказал. – Да укрепит нас Господь Бог под крепкой рукою царскою!

И перекрестился.

И снова взмыло над толпой белое облако дыхания:

– Боже, утверди! Боже, укрепи! Чтоб вовеки едины мы были!