Текст книги "Хлебный вопрос. Юмористические рассказы"

О, дети, дети! Ведь вот чего я ежедневно меряю ступени в Кредите и то таскаю в сундук, то вытаскиваю оттуда старые газеты! Все для дочерей.

* * *

Сегодня этот артиллерийский офицер Филипп Тимофеевич (забыла его фамилию) вдруг мать свою старуху к нам присылает. Вошла по лестнице в прихожую, запыхавшись, и села на стул. Я выхожу.

– Что вам угодно?

– Не узнаете? – говорит. – Я мамаша того офицера, с которым вы познакомились в Обществе взаимного кредита. Меня вы тоже там видели.

– Что же вам угодно? Прошу покорно в гостиную.

Пришла, села, взяла меня за руку и начала:

– Я мать и вы мать, стало быть, мы поймем друг друга. Моему сыну понравилась ваша дочь, но он не может сделать ей предложения, пока не узнает, сколько…

Я не дала ей даже договорить.

– Вы пришли справляться, сколько я даю за моими дочерьми приданого? – вскричала я. – Так знайте же, что перед свадьбой я ничего не даю, ни копейки! А за вашего сына даже и без копейки не отдам.

– Позвольте… За что же вы так рассердились? То, о чем мы спрашиваем, в наш практический век – самая обыкновенная вещь.

– А я плюю на практический век и считаю все это безнравственным!

– В таком случае извините…

И ушла, как не солоно хлебавши.

* * *

О, Варька! О, дура! О, рассеянная девка! Что она наделала! Ну как мы теперь будем показываться в Кредите! Скандал! Чистый скандал!

Сегодня мы вынимали из сундука синюю сахарную бумагу. Со мной была только одна Варя. Вынув эту бумагу, мы завязали ее в платок и вынесли из гранитного подвала наверх, в банковый зал. Вдруг навстречу нам мадам Ябедникова.

– Вот они, богатые-то люди! Только в банках с ними и встречаешься! – воскликнула она, и мы расцеловались.

Расцеловались, разговорились. Сначала о том, потом о другом. Но надо и расходиться. Простились. Она отправилась в несгораемый подвал, а мы – домой. Идем по лестнице вниз. Взглядываю я на Варьку и вижу, что она без узелка. Я так и ахнула.

– Варвара! Да куда же ты бумаги-то дела? Где платок?

– Ах, забыла все это в зале на столе!

Прибегаем в зал, смотрим, а там уж стоят люди вокруг нашего узелка, развязали его, развертывают лист сахарной бумаги и хохочут.

– Вот так капиталы! – слышится восклицание.

– Как вы смеете трогать! Это мое… В этом я приношу сюда деньги в сундук.

Бумагу и платок я вырвала из рук рассматривавших и стала уходить вместе с дочерью, браня ее за рассеянность. Сзади нас раздавался смех. Из-за решеток насмешливо улыбались служащие.

Надо прикончить с сундуком.

* * *

Была в Кредите и опорожнила весь сундук от конвертов, а артельщику сказала, что капиталы отдам в Государственный банк на хранение. Недоверчиво улыбается, очевидно, знает про сахарную бумагу.

Сдала ключи и покончила с железным несгораемым сундуком.

Конверты с газетами мы вынесли из подвала в большом саквояже. Шли, а служащие насмешливо и ядовито на нас улыбались.

– Богатые невесты идут… – послышалось откуда-то нам вдогонку.

Кто-то фыркнул от смеха.

Как ошпаренные, выскочили мы на лестницу.

Нет, уж теперь я в Кредит ни ногой! Пусть пропадает там мой членский взнос.

Прислуга из конторы

I

Большое семейство Глянцевых, проживающее по зимам в своем доме-особняке, только что приехало из деревни, где оно пробыло лето. С Глянцевыми приехали только горничная и гувернер. Остальная прислуга осталась в деревне. Приходилось нанимать кухарку или повара, прачку и судомойку, кучера и лакея. За всем этим обратились в контору для найма прислуги, и контора начала присылать людей для найма. Утром господа только что проснулись и пили чай, как горничная доложила, что пришел наниматься лакей.

– Здесь будем уговариваться? – спросил Глянцев, пожилой человек, жену, сидевшую за самоваром в утренней блузе.

– Конечно же, в столовой, – отвечала та.

– Пускай сюда придет.

Вошел юркий человек средних лет, в бакенбардах колбасками, в старом потертом пиджаке и в синем галстуке. В руках он держал фуражечку в белом чехле.

– Из конторы для найма прислуги? – спросил Глянцев.

– Точно так-с. Вам нужен лакей?

– Да. Где раньше служили?

– У графа Хотищева, у генерала Перемелькова.

Глянцев взглянул на жену, улыбнулся и проговорил:

– Не бывает без графов и без генералов.

– Это истинно-с. Я все по большим, хорошим домам…

– Ну, так вот, нам нужен лакей. Убирать вместе с горничной комнаты… Квартира у нас делится пополам. Половину убирает горничная, другую – лакей. Чистить мне платье и сапоги, подавать к столу, отворять двери, заправлять лампы… Ну, одним словом…

– Да-с, уж это как полагается, – перебил лакей и хлопнул себя фуражечкой по коленке.

– Жалованье у нас восемнадцать рублей. Кушанье наше, чай ваш.

– Восемнадцать? Маловато. Я все больше за двадцать служил.

– Нет уж, у меня положение. Я из сметы не выхожу.

– Позвольте вас спросить, керосин и свечи буду я закупать?

– Керосин у нас дворник берет, потому что, кроме того, для двора и для лестницы требуется. У нас на книжку. Свечи – ваше дело. Возьмете книжку и купите свечей, сколько потребуется. Свечи, кроме квартиры, кучеру идут в экипаж и в фонарь для конюшни.

Лакей сделал гримасу, оттопырив нижнюю губу.

– А закупок лакею никаких не поручается? – спросил он.

– Какие же могут быть закупки?

– Перец, горчица, уксус, прованское масло для стола, мелкая соль, соя…

– Нет, нет. Это дело не лакейское.

– Я у молодого графа Хотищева жил… Офицер они… Капитан… Так все на моих руках было.

– Да на ваших руках все это и будет, только закупать-то будете не вы…

– Маловато жалованья-то. Помилуйте, ведь чисто одетым надо быть… Фрак… Белый жилет… Сапоги мягкие…

– Перчатки наши.

– Да это уж везде-с. А как стирка?

– Стирка наша. У нас прачка всей прислуге стирает. Кроме, разумеется, глаженья крахмальных сорочек.

– Ну, да это что! Это всегда с вашей же прислугой сговориться можно. А вот жалованье мало и насчет закупок… Неужели и белый хлеб к столу?..

– Это будете вы покупать. У нас книжка из булочной…

– Ну, то-то. А я уж думал… Серого фрака для утренних часов и уборки комнат у вас не полагается?

– Нет.

– Ну, вот видите. Насчет жалованья я еще ничего бы, но вот закупки…

Глянцев вспыхнул.

– Как это неприятно слышать! – проговорил он. – Говорите тогда прямо, что воровать хотите.

– Да какое же тут воровство-с? Просто хлопочем из-за того, чтоб немножко к пальцам прилипало. Кто керосин покупает в свечной, понятное дело, что тому свечник и дает. Нажива-с. А воровства тут никакого нет.

– У тебя аттестат от последнего места есть?

– От генерала-с? Никак нет-с. Так как, значит, я у них жил всего три месяца, потом они весной заторопились за границу.

– А где же вы летом жили?

– Летом-с? Да нигде-с. Господа были разъехавшись по дачам… Хорошее место летом лакею вообще трудно найти, так я официантом поденно служил.

– Ах, вот что… Ну, оттого-то вы все и толкуете о наживе.

– Это точно-с. Жалованья в садах только полтинник в вечер, а что с гостей на чай получали, только тем и жили. Дозвольте узнать… Ведь вот у вас камин коксом топится… Кто же у вас кокс покупает?

– На топливо у нас поставщик. Он поставляет дрова, кокс и каменный уголь раз в год осенью…

– Ну, а вот у молодого графа Хотищева я покупал. Как, бывало, нет угля, он сейчас и говорит: «Иван! Чтобы было привезено столько-то и столько-то». Кокс привезут. Они деньги выдадут, а я рассчитываюсь.

– Ведь холостой он, этот граф?

– Холостой-с.

– Ну, так это дело другое.

– Еще немножко извините… Бутылки из-под вина – это уж лакейский доход? – спросил лакей, улыбнувшись.

Глянцева покоробило.

– Боже мой! Да что это вы все!.. – пробормотал он.

– Жалованье очень маленькое-с. А что насчет бутылок, это порядочный расчет, где много вина потребляют.

– Хорошо. Берите себе бутылки, берите. У нас вина немного выходит. Странно только, что вы это так вслух, так открыто!..

– Помилуйте, зачем же я буду закрыто?.. Я человек честный, я прямо говорю…

– Это вас поденщина в садах испортила.

– Нет-с, даже в домах, даже в графских домах… Нынче это везде. А где лакеи закупают, там они и выговаривают себе в лавках положение.

– Нет, нет. У нас этого нет.

– Из булочной же буду что-нибудь получать. Булочная же на моих руках… Ах да… Вот еще что, барин, позвольте спросить: как у вас насчет карт?

– То есть?

– Карты кто для гостей закупает? Кому доход от карт?

– Ну, уж это ваше дело. Что гости лишнее заплатят, то ваше. Только в карты-то у нас вообще редко играют, – проговорил Глянцев.

– Редко-с?

– Да, нечасто. Играют, но очень мало. Сам я в карты не играю.

– Не играете? – протянул лакей, и лицо его как-то вытянулось.

– Не люблю, не люблю карт.

– Это важная статья для лакея, ежели в карты играют.

Лакей задумался, развел руками и сказал:

– Стало быть, за все про все восемнадцать рублей, бутылки и булочная…

– Не трудитесь, не трудитесь считать. Я вас не возьму… Вы мне не годитесь… – проговорил Глянцев, кивнул и прибавил: – Можете уходить.

– Да мне и самому при таких доходах не расчет служить. Извините…

Лакей поклонился и вышел из столовой.

II

Только что лакей удалился, как горничная доложила, что из конторы пришла наниматься кухарка.

– Зови, – сказал Глянцев.

Вошла пожилая полная женщина, в сером байковом платке, в драповой кацавейке, изрядно поношенной, и в темно-фиолетовом шерстяном платье. Войдя в столовую и увидав в углу образ, она перекрестилась три раза и, поклонившись господам, сказала:

– Здравствуйте. Из конторы меня прислали. Кухарка я…

– Отлично. Стряпать-то хорошо ли умеете? – спросила Глянцева.

– Я даже за повара могу.

– Да ведь и повара разные бывают, – проговорил Глянцев. – Рыбу, например, вареную умеете поставить на блюдо, украсить и подать?

– Это чтобы с майонезом кушать? В лучшем виде. Я у генерала Невольникова жила, так по четвергам обед для гостей справляла.

– У Осипа Семеныча Невольникова?

– Вот, вот… Барин уж куда разборчивый и строгий.

– Может быть. А только он никогда генералом и не бывал.

– Не знаю-с. У нас их вся прислуга за генерала считала, и лакей завсегда звал «ваше превосходительство».

– Ну, да это к делу не идет.

– Господин такой, что очень покушать любят, – продолжала кухарка. – Я, барин, стряпни не боюсь, а только чтобы господа сквалыжники не были и мне выгодно было.

– Аттестат от Невольникова имеете? – спросила Глянцева.

– Нет-с, так как ушла по неприятности из-за горничной. Горничная была с лакеем связавшись, и вдвоем они стали подводить под меня интригу…

– Ну довольно, довольно. Так все стряпать умеете? Вот муж у меня любит пироги по праздникам.

– Какую угодно, сударыня, кулебяку подам. Слойка так слойка, подовое так подовое… Слойка у меня даже отлично удается.

– А соуса?

– Все, все могу. Соус томат… К рыбе соус голландский. Не жалейте только провизии, сударыня. Величать вас как прикажете? Генеральша будете?

– Нет, нет. Мы даже и служить еще не начинали, – улыбнулся Глянцев.

– Дичь вот, чтобы хорошо изжарить и не засушить, сладкое… – говорила Глянцева.

– Все, все могу. Мусс, крем, мороженое, сливочный пирог.

– Ну вот и отлично. Жалованье мы даем двенадцать рублей, горячее ваше, знать у нас надо только одну кухню.

– А кофей я буду для господ жарить или вы жареный уже кофей покупаете?

– Да разве это так трудно – кофе изжарить? Кофе мы пьем вообще очень редко. Вот чай…

– Что вы, что вы, барыня! Не в трудности речь… Я работы не боюсь. А вообще так спросила, потому мы, кухарки, уж все кофейницы. Мне дадите жарить, так и кофей у вас хороший будет.

– Это вы от нашего кофею себе отсыпать хотите, что ли? – спросила Глянцева.

– Да уж у хлеба, сударыня, не без крох. Это все хорошие господа знают. А велика беда, ежели кухарке горсточка-другая от господского кофею перепадет! Впрочем, я так только спросила. От этого много не наживешь.

Глянцевы друг с другом переглянулись.

– Так вот, – продолжала Глянцева. – Жалованья у нас двенадцать рублей. Передники кухарке для кухни наши. Стряпня у нас: к половине первого завтрак из двух блюд, в шесть часов обед из четырех блюд. Посуду и кухню моет у нас судомойка, она же и прачка. Стирка полотенец и передников – это ее дело.

– А какое у вас, сударыня, семейство? – спросила кухарка.

– Семейство у нас небольшое. Пять человек за стол садятся. Разумеется, когда нет гостей. Ну, прислуга… Ее надо накормить.

– Да ведь большое семейство, барыня, для кухарки выгоднее. Я всегда жила в больших семействах. Больше семейство – больше провизии в лавках покупается. А работы я не боюсь. А гости часто у вас бывают?

– Два раза в месяц в среду у нас собираются гости по вечерам, и тогда, разумеется, надо ужин состряпать.

– Ужин, закуску нарезать – это я все могу. А много ли бывает гостей?

– Ну, человек восемь – десять. Самое уж большое – двенадцать.

– Это что за гости! Нам чем больше, тем лучше.

Глянцевы опять перекинулись взглядами друг с другом.

– Ну, так вот, ежели желаете остаться, то состряпайте нам пробный обед, – сказала Глянцева.

– Вы прибавьте сколько-нибудь жалованья, сударыня. В маленьких семействах я всегда живала за пятнадцать рублей. От маленького семейства много ли кухарке очистится!

– Да что я все слышу «очистится» да «очистится»! – возвысил голос Глянцев. – Вы должны рассчитывать на жалованье. Желаете оставаться на наше жалованье – оставайтесь, нет – не надо.

– Нельзя же, ваше превосходительство, кухарке без халтуры быть.

– Я вам сказал, что я не превосходительство.

– Ну, барин, добрый барин. Нельзя же, барин, кухарке без халтуры. Ведь уж для того по местам служим. Иначе бы жили в деревне. Я честный человек, я не скрываюсь, я говорю прямо и откровенно, что ведь из-за наживы служить идем. У меня, вон, дочка в учении у портнихи… Ей помочь надо. Смотришь, то сапоги, то платьишко. А откуда же иначе взять? Из двенадцатирублевого жалованья много не скопишь. Мясник дает, лавочник дает, рыбак дает, зеленщик.

– Каков цинизм! – проговорил Глянцев, взглянув на супругу.

– Да уж они нынче все таковы, – отвечала та.

– Ах да, барин! Вот еще что… самое-то главное я и забыла спросить. Провизию буду, разумеется, я закупать?

– Да, да… У нас в мясную книжка, в зеленную книжка и в мелочной лавочке тоже будете на книжку брать.

– На книжку-у? – протянула кухарка и покачала головой. – Вот уж на таких местах я не люблю жить, где на книжки надо брать.

– А не любите, так можете и не жить, – проговорил Глянцев и прибавил: – Какая вы бесстыжая, посмотрю я на вас!

– Жалованья, барин, мало, семейство маленькое, гости редко бывают.

– Ну и уходите с Богом! Другую кухарку найдем, – сердито кивнул Глянцев.

– Зачем же, милый барин, сердиться? Ведь уж ежели нанимаешься на место, то надо обо всем переговорить. А я женщина откровенная.

Глянцев отвернулся. Кухарка продолжала:

– А дозвольте, барин, последнее спросить: кто по книжкам будет деньги платить: я сама или барыня?

– Нам такую не надо! – махнула ей рукой Глянцева.

Глянцев не отвечал.

– Уходите, уходите. Не возьмем мы вас.

Кухарка выпрямилась.

– Вам не надо, да я и сама не согласна, – проговорила она. – Хотите кухарку за повара иметь, а сами двенадцать рублей, провизию на книжку, сами платить будете, да еще весы в кухне для проверки повесили. Нет уж, это не место!

Глянцева позвонила горничную.

– Даша! Проведи ее! Не нужно нам ее, – проговорила она.

– От Никольского рынка, может статься, хотят взять стряпуху, – пробормотала кухарка, но дверь за ней уж захлопнулась.

III

– Боже мой! Что это за народ! – пожал плечами Глянцев по уходе кухарки. – Прямо, не стесняясь, намекает, что она воровать хочет. И какая грубиянка!

– Ужас что такое! – отвечала Глянцева. – А заметил ты, как крестилась на образ, когда в комнату вошла!

– «Нажива, нажива», «халтура, халтура», «к пальцам чтоб прилипало» – только и слышишь.

– Да, да… Вдруг спрашивает: «Кто у вас будет жарить кофе»… А я в простоте душевной думала, что она тяготится жареньем кофе как работой, да и говорю: мы, говорю, кофе очень мало пьем…

– Какое! Она просто спрашивала для того, чтобы знать, будет ли ей возможно при жареньи отсыпать наш кофе.

В дверях стояла горничная и говорила:

– Там еще кучер дожидается. Тоже из конторы прислан.

– Кучер? Ну, зови, зови, – сказал Глянцев горничной. – Приготовимся еще слушать насчет наживы и халтуры, – обратился он к жене.

Вошел чернобородый кучер, в пиджаке нараспашку, черной жилетке, застегнутой до горла, и в сапогах гармонией. В руке он держал картуз с широким дном.

– Кучер? – спросил Глянцев.

– Точно так-с… К вашей милости… Из конторы прислали, – поклонился кучер и погладил бороду.

Глянцев начал:

– Вот мы приехали из деревни и привели себе лошадей. Пока за ними ходит человек, который приехал с ними с завода, но он должен уехать опять на завод… Лошади молодые…

– Выезжали всяких… – проговорил кучер. – Мне по-настоящему в наездниках жить бы, но у меня грудь расшиблена.

– Где раньше служил в кучерах?

– У генерала Заветова, у генерала Миндлера…

Глянцев улыбнулся.

– Ну а кроме генералов? – спросил он.

– Купца Захлебаева изволите знать? Бани у них и материальный двор в Коломне. У него большая охота. От него и аттестат есть.

– Это последнее место?

– Нет, не последнее. Пять лет тому назад я жил у него.

– Ну, за это время много воды утекло. А у кого же было последнее место?

Кучер замялся.

– Да я тут в деревню уезжал, а потом жил у извозчика Ивана Павлова… Под посланника меня ставили. Только из-за того и пошел к извозчику, что под посланника.

– С каким посланником ездил? – допытывался Глянцев.

Кучер почесал затылок.

– Мудреное такое название, – сказал он. – Как его?..

– Испанского, голландского, португальского?

– Хуже как-то… Мудренее…

– Ну, все равно. Из-за чего же ушел?

– Жизнь уж очень беспокойная. По ночам все у «Кубы» на Морской стоял, а я человек сырой.

– Так ведь и у нас придется иногда вечером у театра стоять.

– Это что! А ведь там до четвертого, до пятого часа утра, а то и добела…

– Долго ли же ты у этого посланника жил?

– Месяц.

– Ну, немного же это.

– Прямо из-за собачьей жизни ушел. Там и конюх был, и все, а жизнь собачья.

– Ну так вот, мне нужен кучер к паре лошадей… – объявил Глянцев.

– Это чем больше, тем лучше для кучера.

– Кучер, разумеется, у меня уж без конюха.

– Да и не надо, справимся. Я лошадей люблю.

– Отчего же для кучера лучше, если больше лошадей?

– Эх, барин… – улыбнулся кучер. – На две ли пары положение или на пару!

– Это то есть насчет воровства, что ли? – спросил Глянцев.

– Боже избави. Я скотину люблю. Зачем я ее обижать буду? А уж известно, сенник дает, овсяник дает, и всегда они дадут кучеру больше, ежели на две пары поставляют, чем на одну. А какое ваше жалованье?

– Восемнадцать рублей, мои харчи, а твое горячее.

– Маловато. Я меньше как за двадцать не живал.

– А я из сметы не выхожу. У меня смета восемнадцать.

– А сено и солому кучер у вас закупать будет?

– С барки сено будем брать. Поставщик будет поставлять.

– Ну вот видите. Какой же расчет за восемнадцать рублей!.. Экипажи у вас уже есть или покупать будете?

– Есть.

– Вот и тут от каретника ничего не очистится. И сбруя есть?

– Все, все есть. Мы и раньше держали лошадей, но на лето уехали в деревню и перед отъездом продали лошадей.

– Оголовки, значит, только новые потребуются. От оголовков с шорника много не возьмешь.

– Да зачем же брать-то, ежели я тебе жалованье плачу?

– Эх, барин! Кучеру одним жалованьем вашим жить, так что же ему на пиво очистится!

– Да, я вот тебя не спросил, как ты насчет выпивки?

– Пиво потребляю, скрывать не стану, ну и водку тоже, но не очень, пьян не бываю. Ковка у вас месячная будет?

– Лучше месячная. Кузнец привыкнет к лошади, к копыту.

– Да и кучеру лучше. Овес я буду покупать?

– Да… Выдадим тебе книжку из лабаза…

– Книжку? Гм… А деньги через мои руки пойдут?

– Послушай, мне кажется, это решительно все равно, если ты воровать не собираешься.

– Какое тут воровство! Что вы! Но ежели, к примеру, я в лабаз плачу…

– Хорошо… Я сговорюсь в цене насчет овса, а ты будешь платить.

– А как у вас дача овса? – спросил, сделав паузу, кучер.

– Езда у нас будет маленькая. Я думаю…

– Да я, барин, езды не боюсь. Катайтесь во все удовольствие…

– В прошлом году у нас была дача овса при хорошем сеянном сене три гарнца в день…

– Гм… Это маловато. А на свечи в фонаре есть у вас какое-нибудь положение?

– Свечи будешь получать, когда понадобятся.

– Стало быть, не деньгами?

– Нет, нет.

– А сколько же у вас выдается свечей в неделю? Какое положение?

Глянцев вспыхнул.

– Я с тобой, братец, и разговаривать не хочу. Можешь уходить, – сказал он.

– Да и мне не расчет оставаться. Три гарнца в день на лошадь… Где же это видано, чтобы по три гарнца! Где ни живал – нигде меньше четырех…

– Уходи, уходи…

– Да уж делать нечего. Прощенья просим. Я на таких местах не живал, – бормотал кучер и стал уходить.

IV

Супруги Глянцевы отпили утренний чай, и Глянцев перешел уже в кабинет, как вдруг горничная доложила ему, что повар наниматься пришел.

– Как повар? Мы ведь уж порешили с женой остановиться на кухарке, – сказал он горничной.

– Да, мой друг. Но ты видишь, что две кухарки, которые сейчас приходили наниматься, предъявляют такие же требования, что и повара, то я уж думаю, не лучше ли нам три-четыре рубля переплатить жалованья и взять повара, – проговорила Глянцева, входя в кабинет. – Пускай уж лучше капризничает повар. Он все-таки и состряпает, и подаст к столу лучше, чем какая угодно хорошая кухарка. Я думаю попробовать переговорить с ним.

– Да ведь повара-то все больше нетрезвого поведения – так вот я из-за чего. Помнишь, как мы в прошлом году бились с поваром? У нас гости, а повар пьян.

– Ну, не все же они таковы. Есть между ними и не пьяницы.

– Зови, Даша, сюда повара трезвого поведения, – отдал Глянцев приказ горничной.

– И, барин! От этого и сейчас-то водкой, как из кабака, несет, – отвечала горничная.

– Ну, зови, зови… Сами будем видеть, что за зверь.

Вошел пожилой, гладко бритый человек, толстый и совсем с бульдогообразной физиономией. Входя, он положил в рот три жареные кофеинки и еще в кабинете продолжал их прожевывать. Одет он был в серую пиджачную пару, без белья и в белой коленкоровой косынке на шее, до того туго повязанной, что даже глаза выпучивались, и лицо его было красно, как вареный рак. Он поклонился и сказал:

– Желаю здравствовать.

Глянцеву надоели уже бесплодные переговоры с прислугой, и он стал его вышучивать.

– Повар трезвого поведения? – спросил он, улыбаясь.

– То есть как это? – выпучил он еще больше глаза.

– Да ведь вы, повара, обыкновенно так публикуетесь в газетах.

– Я, барин, пью. Я не скажу, чтобы я не пил, потому что наша должность такая, но пью в пропорции, а чтобы без обеда господ оставить – этого у меня нет. Ежели не я сам, то у меня судомойка так же хорошо состряпает, как я… Я судомоек-то как жучу? Как обучаю? От меня и посейчас две судомойки на двенадцатирублевых местах в кухарках служат. А что до меня самого, то мою стряпню французский посланник одобряли.

– У французского посланника служили?

– Нет-с, не у французского посланника, а у двух старушек-графинь Бубниковых, а господин французский посланник у них раз обедали и одобряли. Потом у генерала…

– Ну, а уж меньше чином, как у генерала, не служили? – перебил повара Глянцев.

– Служил. Служил и у полковников, – ответил повар, не поняв, в чем дело, и в свою очередь спросил: – А велико ли у вас семейство?

– Пять человек за стол садимся, ну и пять человек у нас будет прислуги.

– Семейство невелико. Ну а на прислугу по сколько у вас в месяц на человека повару отпускается?

– Нет, нет, голубчик. Этого у нас нет. Вы будете брать на книжку в лавках провизию и стряпать им каждый день два блюда: щи хорошие говяжьи и какую-нибудь кашу или макароны к обеду. К завтраку на следующий день щи или суп разогреваете или делаете вареную говядину под каким-нибудь соусом. В воскресенье и в праздник прислуге прибавляется к обеду пирог, а вместо каши делается жареная говядина или баранина.

– Понимаю-с, понимаю-с. Невыгодно это повару. А гости часто у вас обедают? – спросил повар.

– Прежде чем отвечать на этот вопрос, я сам вас спрошу: сколько вы жалованья хотите? Может быть, вы захотите столько жалованья, что мне и не годитесь.

Повар махнул рукой:

– Да жалованье что! Повар не от жалованья живет. Конечно, оно…

– А от чего же повар живет? От воровства?

– Зачем же воровать-то? На нас крест есть. А я говорю о наживе. Вот, к примеру, у вас званы к обеду десять человек… Отлично. Вот вы призываете меня и говорите: «Евтихий, сегодня у нас десять человек посторонних к обеду и пять своих. Кладу по два рубля на человека. Что ты можешь дать нам на тридцать рублей?» А я вам…

– Нет, нет… У нас этого не бывает, и, стало быть, вы нам не годитесь.

– Да ведь это к примеру, чтобы показать, как повару выгоднее и откуда у него нажива… Вот я тут по четвертаку…

– Не годитесь, не годитесь. У нас ничего не ассигнуется на персону, провизия закупается на книжку…

– А по книжкам в конце месяца повар в лавки деньги носит?

– Да что! Не стоит уж и отвечать. Я вижу уж, что вы для нас не подходите.

– Все-таки у вас есть положение, что повар для вашей милости на обед и на завтраки истратить может в день?

– Ничего этого нет. Хозяйка заказывает вам обед из четырех блюд и завтрак из двух, вы покупаете на книжки…

– Сколько же жалованья у вас, барин, повару полагается? – допытывался повар.

– Да не годитесь вы для нас, говорю я вам…

– Если вы двадцать пять мне положите в месяц и по книжкам я буду платить…

– Уходите, уходите.

– Какое же ваше жалованье? Скажите ваше жалованье.

Глянцев молчал и отвернулся. Повар продолжал:

– Вы, барин, вот что… Я с женой и свояченицей. Ежели вы жену возьмете в судомойки за восемь рублей…

– Вам же ведь говорят, что вы можете уходить, – сказала повару Глянцева.

Повар развел руками:

– Воля ваша-с… А только я и скупым господам потрафлял. С женой я к вам даже за двадцать рублей пошел бы. Двадцать мне, восемь ей, и чтобы мне деньги по книжкам платить.

– Тебе сказано, чтобы ты уходил! – закричал на повара Глянцев и двинул стулом.

Повар повернулся и стал уходить, бормоча:

– На местах жить, так было бы из-за чего, потому мы и без места с голоду не пропадем. Нам в поденщину по большим кухням ходить, так и то по два рубля в вечер платят…

Он скрылся. Глянцев посмотрел на жену и произнес:

– Я ведь говорил тебе, что повар нам не годится. Повар только и толкует что о наживе, о положении, об ассигновке…

– Да ведь и кухарка только о наживе толкует. Ведь мы видели сейчас. Приходила наниматься и тоже первое слово – «нажива». Должно быть, уж надо подчиниться, что ли.

– Съезди ты в контору и попроси, чтобы нам прислали кухарку-шведку или чухонку. Те как-то совестливее, – сказал Глянцев и принялся рассматривать газеты, лежавшие на столе.