Текст книги "Хлебный вопрос. Юмористические рассказы"

В рабочей избе

I

Барин, рослый пожилой человек, в высоких охотничьих сапогах и кожаной куртке, вошел в рабочую избу и вынул из кармана тощую пачку денег. День был праздничный, время послеобеденное, и рабочие отдыхали. Пять-шесть мужиков лежали на нарах на брюхе и свесив с краев нар ступни. Двое из них тотчас же поднялись с нар и стали на ноги. Один был черный, корявый, пожилой, другой был лет тридцати, русый, с голубыми глазами.

– Здравствуйте, Лисандра Ваныч, – проговорил черный и поклонился.

Русый стал приводить в порядок волосы, стоявшие копной после вчерашней бани, еще не успевшие замаслиться и не прилегавшие друг к другу.

Пахло тулупами, хлебом, махоркой, дегтярными сапогами и потом.

– Какой у вас здесь воздух… – проговорил барин, морща нос. – Вы хоть бы отворили…

– Василиса жалится насчет ребенка, что холодно, потому время осеннее. Прикажете отворить?

– Конечно же, отвори.

– С гороху это… – проговорил черный корявый мужик и полез отворять окно.

Барин закурил папироску и продолжал держать деньги в кулаке.

– Ты и Денис просили денег в деревню послать, – начал барин.

– Точно так, Лисандра Ваныч. На Ивана Богослова у нас в деревне престол. Прикажете разбудить Дениса?

– Да, да. Должен же я ему деньги передать.

– Денис! А Денис! Барин денег принес! – крикнул корявый мужик и ткнул Дениса кулаком в бок.

Поднялся рыжий мужик с всклокоченной головой, протер глаза, поправил опояску и встал.

– Извините, ваша милость. Маленько заспались, – проговорил он.

– Алексей еще просил, – напомнил барину корявый мужик.

– Знаю. И ему дам.

– Явите, барин, и мне божескую милость насчет трех рублей. У нас на Покров по деревне тоже престол. Бабе послать надо, чтоб справила, – проговорил молодой русый, поплевал на руки и стал приглаживать стоявшие копной волосы. – Надо бы самому к Покрову-то ехать в деревню, да так как вы…

– Не пущу я к Покрову, никого не пущу. Нам обмолачиваться надо.

– И так уж надо, так уж надо на праздник!

– Сам на праздник не приедешь – деньги целее будут. А то сейчас пить водку… угощение…

– Да ведь угощение и без меня будет. Вот я и хочу послать бабе трешню.

– А я думал, ей на нужды какие! Так не посылай.

– Нельзя, барин. У нас родня исколотит ее, коли она хоть четвертухи не выставит. И четвертуху-то – уж это самое последнее, – отвечал русый мужик.

– Уж и исколотят!

– Верно-с. Она у меня чужая взята. Дальняя. Заложится да выставит четверть. А зачем закладываться? Маменька прямо платок отнимет. Отнимет – и на вино. Без сапог пустят бабу. Я ведь знаю. И чтобы белый пирог был с убоиной.

– Ну ладно. Тебе сколько, Андреян? – спросил барин черного корявого мужика.

– Да ведь уж вы знаете. Я просил.

– Не могу я тебе двадцати рублей дать. Ты ведь знаешь, я еще хлеб не продал. А ты говори, что тебе нужно в обрез, без чего нельзя, что необходимо.

– Да тоже на Ивана Богослова надо бабе четвертушку. Да нет, ей четвертухи мало. У нас двое дядей с тетками придут, так полчетверти уйдет. А брат мой Калистрат? А ейный дядя? Опять же, у всех жены.

– Ну, браги сварить, – вставил свое слово Денис. – Я больше как на четверть не пошлю. Пусть с бражкой обходятся. Ну, барана заколет.

– Тебе хорошо говорить, коли ты сироту взял! А у меня родни до Москвы не перевешаешь. Из Очкасова придут, из Глебова. Потом староста. Нет, Лисандра Ваныч, мне четвертухи мало. Кладите полведра, – стоял на своем корявый Андреян.

– Бери три рубля, – согласился барин.

– На пряники да на лепешки еще надо. Орехи. У нас староста придет – тому подай. Священник с причтом… Опять же, пирог белый…

– Ну, рубль, что ли?

– Кладите рубль… В богатых домах так духовенство-то у нас пастилой… Да норовят еще с собой взять. Яйца яйцами, это уж положение, а давай и пастилы с орехами.

– Три да рубль – четыре, – считал барин.

– За семена отдать надо. Пишет, что куль на озимое у кабатчика брала.

– Да неужто у вас ничего не уродилось?

– Ярица уродилась, а озимь у нас совсем погибла. Овсы хорошие, это точно… Сено есть. А вот за озимое… Да потом…

– Больше десятки не могу дать, – сказал барин.

– Да что бы уж вам для ровного счета двенадцать?

– Не могу, не могу.

– Дайте, Лисандра Ваныч, одиннадцать.

– Вот тебе десять, и не проси больше.

Барин подал корявому мужику красненькую бумажку.

– Тебе, Денис, сколько? – спросил он рыжего мужика.

– Да столько же, Лисандра Ваныч.

– Да ведь ты только четверть вместо полуведра на праздник покупаешь.

– Все равно меньше не обойтись. Баба пишет, что зайцы есть, а шугая не на что сделать. Ни сукна, ни подкладки.

– Рано о шугае думать. Возьми восемь.

– Явите божескую милость. Пишет еще, что сапоги… Нельзя в праздник без сапог…

– Ну, вот тебе девять. Алексей! – крикнул барин лежавшего мужика.

– Поди ты к черту! – отвечал спросонья спавший мужик.

– Дурак! Это барин зовет! Чего ты ругаешься! – бросились к нему мужики и начали его трясти за плечи. – Вставай, дьявол! Барин денег тебе принес. Выпивши он маленько, ну и заспался. Уж вы извините, Лисандра Ваныч…

Мужик сидел на нарах и протирал глаза.

– Сколько ты будешь в деревню посылать, Алексей? – спрашивал его барин.

Тот смотрел на него посоловелыми глазами и чесал под мышками.

– Вставай, леший! Чего ты? Вставай да отвечай… – тащили его мужики.

Алексей, лысый мужик, с черной бородой впроседь, выпрямился и проговорил барину:

– Желаю здравствовать.

– Сколько в деревню посылать будешь? Ты денег просил, – еще раз сказал барин.

– Шесть рублей.

– Зачем же шесть-то? Ведь рубль лишний. Это ты себе на пропой…

– На подметки. Подметки заказаны.

– Ой, на вино! Ведь вот ты и сегодня пьян.

– Это верно, это правильно. У него подметки заказаны, – подтвердили другие мужики.

– Вот и тебе, Андрей, трешницу, – подал барин русому мужику с голубыми глазами. – Написать вам письма, что ли? Ведь у вас нет грамотного.

– Явите божескую милость, – заговорили мужики. – Есть у нас грамотный – Киндюшка, да уж больно он неладно пишет. Прошлый раз написал моей бабе про ребенка, а баба вовсе и не рожала. Там получили письмо – дивятся. Чей ребенок? Откуда? Прислали письмо – и спрашивают.

– Ну, Денис, сходи к барыне и попроси у нее чернильницу, перо, конвертов и бумаги. Четыре, мол, письма барин писать будет, – отдал барин приказ рыжему мужику.

Тот без шапки и босиком выбежал из избы.

II

Барин присел в рабочей избе за большим некрашеным столом, по которому бегали тараканы, и приготовился писать рабочим письма в деревню. Рабочие столпились вокруг стола. Барин взял в руки перо и спросил:

– Кому же первому? Андреян, тебе, что ли?

– Да пишите хоть мне, – ответил черный корявый мужик и выдвинулся вперед.

– Ну хорошо. Ну, говори, что писать.

– Да уж вам, Лисандра Ваныч, самим лучше знать, что писать. Вы грамотный.

– Однако не могу же я… Ты что? Ты хочешь деньги жене послать на праздник?

– Вот-вот… Деньги… Потом, известно, поклоны и родительское благословение ребятишкам.

– Ну вот, с меня и довольно. Как жену-то звать?

– Афросиньей.

– А по отчеству?

– Захаровной.

– Десять рублей посылаешь? Чудесно, – сказал барин, обмакнул перо, написал и прочел: – «Любезной супруге нашей Афросинье Захаровне от мужа вашего…»

– Нельзя, барин, супруге… Выйдет не в точку… – перебил его Андреян.

– Отчего?

– У меня матушка есть. Обидится… Надо перво-наперво матушке. А то и жену-то забьют.

– Ах ты какой! А я бумагу испортил.

Барин взял новый листик бумаги и спросил:

– Как же мать твою звать?

– Степанида Макаровна. Напиши-ка жене – у меня брат со света ее сживет, даром что младший. А невестка подсобит. У меня хоть и старшая, а тихая. А та – ох, бой-баба!

– Деньги-то все-таки жене посылаешь или матушке? – расспрашивал барин, опасаясь опять ошибиться.

– Жене, жене… Это можно! К ней через это будут ласковее, коли она им передаст.

– Степанида Макаровна?

– Вот-вот… Так и пишите, Лисандра Ваныч, а потом жене.

Барин написал и прочел:

– «Любезной матушке нашей Степаниде Макаровне от сына вашего Андреяна…»

– Михайлыча, – подсказал Андреян.

– «…Михайлыча нижайший поклон. С любовию вам кланяюсь и прошу родительского благословения, на веки нерушимого». А теперь жене?

– Теперь можно и жене.

– Афросинья, кажется?

– Афросинья Захаровна.

– «Супруге нашей любезной Афросинье Захаровне от мужа твоего Андреяна Михайловича с любовью низкий поклон, а также и детям моим любезным мой поклон и посылаю родительское благословение…» Так, что ли?

– Так-с, Лисандра Ваныч… А только напишите: Петру, Алексею и Варваре…

– Да уж тут негде. Говорил бы раньше. Можно и не поименовывать.

– Жена обидится. Скажет: «Вот, словно щенки без имени…» Вы как-нибудь сбоку, Лисандра Ваныч.

– А вот так можно: и целую и обнимаю нечетно раз Петю, и Алешу, и Варю.

– А как же маменьку-то старушку не обнимали? Теперь маменька обидится. У нас, Лисандра Ваныч, нужно так, чтоб как одному, так и другому, а то сейчас скажут: «Эво, он как! Мать родную не почитает! Это его жена, подлюга, научила». Ну и давай ее терзать.

Барин улыбнулся.

– Позволь… Тогда можно так: детей целую и обнимаю, а также и вас, матушка любезная. Хочешь?

– Скажет, зачем после детей. Она у нас старуха ой-ой какая строгая!

– Что за вздор! Пустяки.

– Неладно будет, Лисандра Ваныч.

Корявый Андреян потряс головой.

– Ну, я тут такую штуку: а также и вас, маменька любезная, и припадаю к ручкам вашим. Хорошо?

– Хорошо-то хорошо. Но теперь жене будет обидно, отчего ей нет «целую и обнимаю».

– Фу ты, пропасть! Что это за обидчивый народ такой у вас!

– У нас, Лисандра Ваныч, надо так, чтоб точка в точку… Как, значит, одному, так и другому.

– Отлично. Можно прибавить и жене, но только письмо-то складно не будет.

– Нам зачем склад? Нам только бы в точку.

– «Прижимаю к груди моей и целую тебя, супруга моя милая Афросинья Захаровна». А затем можно об деньгах? – спросил барин.

– Как возможно об деньгах! А брату-то Герасиму поклон, а невестке Ульяне?..

– Можно. «Братцу моему любезному Герасиму Михайлычу и невестке любезной Ульяне…» Как по отчеству?

– Спиридоновне, чтобы ее черти драли! Вот ведьма-то, барин! Чисто змея.

– Ну, ты это потом… «Ульяне Спиридоновне от брата вашего с любовию низкий поклон».

– Надо уж и ребятишкам ейным.

– Сейчас. «Со чадами вашими».

– Как бы не обиделись? Скажут: «Своих детьми зовет, а у нас чады». Нет, барин, замарайте. «Чадо» у нас – ругательное слово.

– Да полно. Что ты!

– Прошу вас, Лисандра Ваныч, иначе ведь моей жене-то плохо придется. Напишите так: «Детям вашим шлю поклон с любовию».

Барин написал и спросил:

– Теперь о деньгах?

– Можно и о деньгах.

– «И посылаю тебе, супруга наша любезная, десять рублей, а деньги ты эти передашь матушке, чтобы она купила куль ржи на посев», – писал и читал вслух барин.

– Вот, вот… Теперь будет в точку, – одобрил Андреян. – Маменька будет слушать и понимать, что от нас почтительность.

– «А остальные от семян деньги вам на ваши нужды и на встречу престольного праздника нашего». Вот и все. А теперь можно прибавить, что здоров и на Михайлов день приедет в деревню. Так?

– Нет, Лисандра Ваныч, так нельзя, – перебил его Андреян. – Надо насчет вина сказать и написать сколько. Да бабе моей на сапоги. Вы так: «И купите, маменька любезная, себе в дом на праздник четверть ведра вина…»

– Четверть, стало быть, решил? – спросил барин.

– Четверть. Довольно. Иначе жене на сапоги не останется.

Барин написал и прочел. Андреян одобрил и сказал:

– А теперь про сапоги: «А два рубля, супруга наша любезная, вам на сапоги к празднику и желаю вам щеголять и веселиться». А потом пишите, когда я приеду, – вот и все.

Барин написал и прочел. Андреян внимательно слушал и одобрил. Принимая от барина письмо и надписанный конверт, он говорил:

– О, у нас насчет писем страсть как строго! У нас письмо-то ведь читают раз десять. Как кто грамотный пришел – сейчас и просят прочитать. А потом судят да рядят – ну, и обида.

– Тебе что писать, Денис? – спрашивал барин.

Выдвинулся рыжий мужик.

III

Четыре письма в деревню с пересылкой денег для справки престольного праздника были окончены. Барин стал собирать письменные принадлежности, чтобы уходить из рабочей избы, как вдруг к столу подошел пятый рабочий. Это был небольшого роста человек, в новой розовой, стоявшей колом, ситцевой рубахе, с бумажным платком, обмотанным вокруг шеи, и с редкими рыжеватыми волосами, до того густо смазанными постным маслом, что с них даже текло. Лицо этого мужика было в высшей степени комично. Оно было совершенно без бровей, скуластое, и волосы на подбородке и верхней губе еле росли. В довершение всего, верхняя губа была двойная, рассеченная вдоль пополам, так что виднелись в прореху три белых зуба. Как только мужик этот приблизился к столу, остальные мужики уже захохотали. Он обернулся к ним, попробовал сделать строгое лицо и сказал:

– Чего вы, черти, ржете? Ну чего? К вашей милости и я, Лисандра Ваныч, – обратился он к барину, пришепетывая, и поклонился.

– Что? И у тебя, Константин, разве престол в деревне? – спросил барин, невольно ухмыляясь на его комичную фигуру.

– Престола, Лисандра Ваныч, у нас нет. Зачем буду врать? Престол у нас на зимнего Николу. А письмецо мне нужно написать в деревню. Письмецо напишите. Но только мне нужно письмецо особенное.

– Какое же такое?

– Да как вам сказать… Такое, чтобы пользительное было, – проговорил Константин и, снова услыхав смех других мужиков, опять обернулся к ним и произнес: – Да будет вам, лешим! Такое, чтобы, значит, с пользой…

– Кому писать-то?

– Моей бабе, моей бабе… Но чтобы с пользой и пробрать ее хорошенько, шкуру…

– Не понимаю… – покачал головой барин.

– Баба избаловалась, Лисандра Ваныч, будем так говорить. Вот маменька и пишет… Моя мать то есть. «Пробери ты ее хорошенько, шкуру, коли сам поучить ее приехать не можешь».

– Это ты хочешь, чтобы я написал твоей жене ругательное письмо?

– Не ругательное, Лисандра Ваныч. Зачем ругательное писать? От этого пользы не будет. А жалостливое, с жалкими словами – ну, и пристрастить ее хорошенько.

– Да за что? Что у тебя такое там случилось?

– Не по поступкам живет. Другой бы за эту музыку… приехал да, как дугу, в три погибели ее… За косу да вон из избы – «иди, шельма, куда хочешь, с ребенком». А нам, Лисандра Ваныч, этого нельзя. У меня маменька стар человек, совсем припадать стала, и нам в доме нужна работница. Вот вы и учтите. А вы напишите так, чтобы пронять ее наскрозь и чтобы пользительность была.

– Да ты расскажи толком, что случилось-то у тебя? – сказал барин.

– Как рассказывать-то?.. Вон, гогочут, черти!

Константин обернулся и взглянул на мужиков.

– Ребята! Ребята… что это такое! Дайте ему рассказать. Чего вы?.. – останавливал рабочих барин. – Ну, говори, Константин, что такое у тебя стряслось?

– Что стряслось? То стряслось, что с каждым может, и смеяться им нечего. Может статься, и у них…

– Нет, брат, уж извини… Никогда этого у нас не было да и не будет… – послышалось у мужиков. – У нас за это чуть что – сама родня вожжами…

– Бросьте, вам говорят! – крикнул барин. – Рассказывай, Константин, – обратился он к мужику с рассеченной губой.

– Баба у меня избаловалась в деревне, Лисандра Ваныч. Полтора года в деревне я не был, а она, подлая, с ребенком… Так вот маменька и пишет: «Пробери ты ее, мерзавку, и чтоб через это самое…»

– Ну, конечно же, ругательное письмо. Нет, Константин, этого я не могу, – решительно сказал барин.

– Да не ругательное, Лисандра Ваныч, а чтобы она прочувствовала. Явите божескую милость, напишите, потому кому же иначе, коли я неграмотный?

– Не могу, не могу. Не умею я так и писать.

– Барин, заставьте вечно Бога молить. Иначе что же это будет, коли без письма!

Константин поклонился в пояс. Барин замялся.

– Если скажешь, что писать… – проговорил он, присаживаясь к столу.

– Да ведь уж вам лучше знать, коли вы грамотный. Вы от себя.

– Нет, я от себя не могу. Я даже не знаю твоего семейного положения.

Барин опять поднялся из-за стола.

– Маменька у нас там вдова существует, и вот при ней эта шкура Авдотья. Женился я на ней вдовый. Ни от первой у меня жены ребят не было, ни от второй, от этой то есть.

– Понимаю, – кивнул барин.

– А тут уехал на полтора года – и вдруг… А жениться я на ней не хотел, а маменька пристала: «Нельзя, – говорит, – надо нам в дом работницу взять, потому я при своей старости». Ну я и… А она, подлюга, взяла да и… Отпишите ей, Лисандра Ваныч, как-нибудь построже…

– Говори, что писать, говори. Иначе я не могу.

– Вам лучше знать, Лисандра Ваныч. Я человек темный…

– Нет, не могу… Извини меня, но не могу… Тут проповедь надо целую написать. Нет, не могу…

Барин взял перо, чернильницу, бумагу и стал уходить из избы.

– Лисандра Ваныч! А нельзя ли ее, шкуру, по телеграпу?..

Мужики захохотали. Барин не вернулся. Константин чесал затылок.

Водопровод шалит

I

Утром в Екатеринин день, 24 ноября, супруги Данкратовы только что проснулись, как супруг Данкратов тронул супругу в бок и сказал:

– Катенька, ты проснулась?

– Угу, – ответила она, не разжимая губ.

– Так с ангелом, голубушка.

Он потянулся к ней.

– Куда ж ты целоваться-то лезешь! Я еще не умывалась.

– Ну, так вставай да умывайся скорее.

Супруга быстро поднялась с постели, опустила ноги в туфли, накинула на себя юбку, вышла в другую комнату и крикнула горничной:

– Анисья! Одеваться!

– У нас, барыня, воды нет, – отвечала горничная.

– Как нет? Что ты врешь?!

– Да нет-с. Вот, извольте сами посмотреть. Ни капельки из крана не идет.

– Не может быть. Куда же она девалась?

– Куда девалась – неизвестно, но в кране воды у нас нет. Да дворник говорит, что и до завтрого не будет.

Екатерина Антоновна бросилась к мужу.

– Симочка, вообрази, у нас в водопроводе воды нет. Умываться нечем, – отрапортовала она.

– Как воды в водопроводе нет? Не может быть! – воскликнул муж, вскакивая с постели, накинул на себя халат и бросился в кухню к водопроводному крану.

– Нет, нет, и не пробуйте, барин, – остановила его кухарка. – Ночью уж не было.

– Да что такое случилось? – развел руками Семен Кондратьевич, отчего полы халата его раскрылись.

– Симочка, в каком ты виде! – подмигнула ему жена. – Ты забываешь, что она женщина.

– Ах, матушка! Не до вида мне теперь! Что такое случилось с водопроводом? Надо позвать дворника.

– А дворник говорит, что какая-то большая рыбина влезла в водопроводную трубу и не дает воде идти.

– Рыбина? Большая рыбина? Вот тебе здравствуй! Так как же нам быть-то? Ведь надо умываться, надо чай пить.

– На полсамовара я кой-как выпросила воды у самых нижних жильцов. Там кое-как вода идет из крана по капелькам. А больше не дают.

– Как не дают? Не можем же мы быть без воды! Нам умываться надо. Где Анисья? Пускай бежит с кувшином и принесет воды.

– Ходила уж я, барин, но меня вон выгнали… Сама содержанка выскочила и кричит: «Вон!» Там содержанка живет, – пояснила горничная.

– Вот нахалка-то! Но ведь вода в доме общая, – раздраженно проговорила Екатерина Антоновна. – Как для крашеного рыла, так и…

– Пошлите тогда с кувшином к доктору, который под нами живет, – приказывает муж.

– В том-то и дело, что и у доктора, как и у нас, ни капли… Во всех этажах ни капли и только у содержанки в нижнем этаже немножко еще сочится.

– Это ужасно! Сегодня мои именины, будут гости, и вдруг ни капли воды в доме! – ужасается барыня. – Позовите тогда дворника. Пусть где хочет достает воду. Без воды нельзя. Мы квартиру снимали с водой, у нас контракт, и вода должна быть. Позовите дворника.

– Да уж звали, барыня, сто раз звали, но он не идет. «Что, – говорит, – пользы мне идти, ежели я помочь делу не могу». Вы думаете, ему приятно разве слышать ругательства, ежели он не виноват!

– Ты, кажется, милая, становишься на сторону мерзавцев, так я нарочно тебя пошлю. Иди и позови сюда дворника, – приказывает барыня.

– Ах, боже мой! Да говорят вам, что он даже в трактир убежал. Ведь тут уж к нему все приступали. На дворе-то целое полчище жильцов было. Ну, рассказал всем, что рыба виновата, да и ушел чай пить.

– Симочка! Надо в участок заявить. Так нельзя оставить, – обратилась Данкратова к мужу.

– И в участок уж ходили. Полковник из семнадцатого номера ходил, а только все равно никакого толку. Полковнику ехать надо, велел лошадей закладывать, а кучер говорит, что нельзя ехать, потому что лошади не поены, – сообщает кухарка.

– Что ж в участке-то, что в участке-то полковнику сказали? – допытывается барин.

– Да то же самое. Ближе как к ночи воды, говорят, не получите, потому рыбина большущая…

– Фу ты, пропасть! Да кит, что ли, в водопроводную трубу залез?

– Очень просто. Может быть, и кит. Что вы поделаете с ним! Полковник уж послал кучера в дрожках и с бочонком на Неву за водой.

– Боже мой! Ну а что же другим-то жильцам, у которых нет кучера и дрожек! – воскликнула барыня. – Симочка! Ты должен распорядиться. Так нельзя оставить.

– Садитесь вы, барыня, чай пить. Самовар готов. А я тем временем сбегаю с кувшином в соседский дом. Может быть, там и есть вода, – предлагает горничная.

– Пожалуйста, Анисьюшка. Просто невозможно не умывшись. Ольга! Подавай самовар.

Супруги отправились в столовую. Супруга стала заваривать чай. Она была раздражена.

– С ангелом, Катенька! – подошел к ней супруг.

– Какой тут ангел, коли не умывшись сижу! – оттолкнула она его.

– Да зачем же сердиться-то, душенька? Ну, хочешь, я сам к содержанке схожу и принесу тебе в кувшине воды?

– Да вы с ума сошли? К такой дряни и вдруг статский советник воды пойдет просить! Идите в спальню, наденьте на себя хоть что-нибудь под халат и приходите сюда чай пить.

Явилась горничная с кувшином. Она была запыхавшись.

– Достала, барыня, кувшинчик для вас, – говорила она. – В соседском доме есть в баке немного воды, но тоже не дают, а я уж у дворников Христом Богом вымолила. А только и охальники же мужики! Прежде чем дать, всю измяли и исщипали.

– Спасибо, спасибо, Анисьюшка. Поставь там в спальне на умывальник кувшин-то.

– Вы, барыня, не беспокойтесь, потому на соседском дворе говорят, что к вечеру вода опять будет, потому рыбину эту уж поймали и тащат из трубы.

Вошел муж. Он уже был в пиджачной парочке, хотя и в ночной рубашке.

– Вот Анисья говорит, что тащат уж рыбу-то из трубы. Поймали и тащат, – сообщила ему жена.

– Да, да, – подтвердила горничная. – Сама я не видала, а соседский дворник сказывал. Он ходил в участок, так видел. Приехал, говорит, набольший водопроводный, велел разрыть землю до трубы и стал оттуда вытаскивать рыбину.

– Кто, Симочка, старший-то в водопроводах? – спросила жена.

– Да председатель комиссии.

– Ну, вот, вот… Этот председатель и тащит. Поймал ее за жабры и тащит, – подхватила горничная.

– Да что ты врешь! – крикнул на нее Данкратов.

– Истинно, барин. Мне так дворник сказывал. Выманили они эту рыбину на тухлую говядину и тащат. А только она большущая-пребольшущая и все срывается.

– Пошла вон! Ведь выдумает тоже! Ежели это рыба застряла…

– Да конечно же, рыба. Чему же иначе быть!

– Ежели это рыба в трубе застряла, то такую рыбу, я полагаю, иначе и из трубы не удалишь, как обратным давлением воды в водопроводную трубу. Как она вошла, так и должна выйти, – повествовал супруг, подошел к жене, протянул губы и опять сказал: – С ангелом, Катенька…

– Тьфу ты, пропасть! Да дай ты мне умыться-то прежде, а потом и лезь целоваться! – снова крикнула на него супруга и отправилась в спальню.

II

– Катенька, ты не очень воду-то истребляй! Оставь и мне чем-нибудь умыться. А ты уж очень плещешься! – кричал жене в спальню Данкратов.

– И мне, барыня, на кофейничек малость оставьте, – просила полная, белая и румяная горничная Анисья. – Право, я еще кофейку сегодня не пила.

– Ну, ты достанешь себе воды на кофей. Ты девка молодая, сбегаешь еще раз, – отвечала Данкратова.

– Опять на соседский двор идти? Нет, барыня, ни за что на свете! Меня уж и так дворники-охальники до того измяли, что все кости болят. Один хватит ладонью по спине: «Ах ты, гладкая!» Другой облапит и кричит: «Где жиру столько, сахарная, нагуляла?» Потом третий… Помилуйте, ежели бы они были политичные кавалеры, а то серые мужики безо всякой учтивости. Нет уж, вы, пожалуйста…

– Ну-ну-ну… Ежели уж такое бедствие в доме, то всякий должен свои тяготы нести. Ведь не убили, а только помяли. Важная вещь, что помяли! Сходишь.

– Нет уж, лучше без кофею останусь, а не пойду.

Барыня умылась и вышла в столовую к чаю.

– С ангелом, друг мой Катенька, – снова подошел к ней муж, протягивая губы.

– Ах ты, боже мой! Да подите прежде умойтесь, а потом и лезьте целоваться! – оттолкнула его супруга.

Тот пошел умываться. В столовую пришла кухарка Ольга.

– Позвольте, барыня, чуточку горячей водицы из самовара. Ведь ножи надо вымыть, ложки, а мыть нечем. Вчера как с вечера за ужином вы замарали, так и остались, – говорила она барыне.

– Это ужас что такое! Как же нам быть-то без воды! – воскликнула барыня и прибавила: – Возьми немножко. Только очень немножко!

– Я чуточку. Ах, рыбина, рыбина! Что она нам ведь наделала! Ведь без кофею сижу. Вот за провизией пойду, так надо будет узнать, нет ли где-нибудь воды. Сказывали давеча кухарки, что будто где-то в конце улицы продают воду по полтиннику за ведро.

– По полтиннику? Да ты сшутила?

– А что же вы поделаете? И больше заплатите, коли нужно. Ничего не поделаешь.

– Тогда уж нанять извозчика и на Неву ехать с двумя ведрами, все дешевле обойдется.

– А где у нас ведра-то, барыня? Ведь и ведер-то нет. Зачем нам были ведра, коли у нас был водопроводный кран.

Вошел Данкратов. Он был умывшись и причесавшись.

– На руки воды хватило, а стал лицо умывать, так только одна пригоршня. Мазнул себя по лицу раз – на том и заговелся. Здравствуй, душечка, с ангелом!

– Ну, целуйте скорей, да слушайте, что кухарка-то говорит.

Жена подставила ему щеку. Тот чмокнул и спросил:

– Что кухарка говорит?

– Воду-то уж по полтиннику за ведро продают, нашлись промышленники.

– По полтиннику? Вот так драгоценность! – воскликнул барин.

– Истинно, барин, драгоценность, у кого осталось в кадке или в чем другом с вечера.

– Тогда мы на Неву пошлем.

– С чем пошлешь? У нас и ведер-то нет.

– Ах да… Вот незадача-то! – проговорил муж и досадливо стал чесать затылок. – Какое ужасное положение.

Жена придвинула ему стакан чаю и сказала:

– Ступай сейчас к домовладельцу и скажи ему, чтобы он где хочет, а достал бы нам воды. У нас квартира по контракту с водой, и он обязан нам воду доставить.

– Но представь себе, наш домовладелец живет в Царском Селе. Пока я буду ездить…

– Тьфу ты, пропасть! Тогда дай мне адрес этого самого водопроводного заседателя. Я пойду к нему и глаза ему выцарапаю!

– Ну и что ж из этого? Ну придешь, ну выцарапаешь, а тебя в участок отправят.

– И пускай отправляют. Полиция должна же понимать, что без воды жить нельзя. А что этот заседатель виноват, то он кругом виноват. Зачем же он допустил в трубу рыбу? Зачем не сделал загородку?

– Верно. Но все же самоуправствовать нельзя. Мы, вот, можем сговориться двадцать – тридцать квартирантов и подать на него в суд, чтобы проучить его.

– А кому, барин, эта рыбина достанется, когда ее из трубы вытащат? – допытывается кухарка.

– Да какая рыбина! Ну, статочное ли это дело, чтобы в трубу рыба попала! Что-нибудь другое. Какое-нибудь другое упущение. Недосмотр… Жалованье получают, а ничего не делают. Сидят в комиссии и в ноздре ковыряют.

– Все это прекрасно, но что же нам делать-то? – сказала жена. – Без воды жить нельзя.

– Что делать? – задумался муж, сдвинув брови. – Что-нибудь делать надо. Дай сюда еще стакан чаю. Я подумаю.

– А откуда я тебе его возьму? Воды только и было полсамовара. Вот четверть стакана есть. Пей…

– Придумал! – хлопнул рукой по столу Данкратов. – У нас есть полуведерная бутыль из-под водки. Пускай кухарка берет эту бутыль, садится в конку и едет на Неву за водой.

– Благодарю покорно, – поклонилась кухарка. – А кто же стряпать-то у вас будет? Кто плиту затопит? Кто за провизией пойдет?

– Дура! Да ведь стряпать все равно без воды невозможно. Как ты будешь суп варить без воды?

– Ах да, да… Действительно… Впрочем, уж сегодня-то такой день, что можно и без супу.

– Да ты в уме? У нас сегодня именинница, трое-четверо гостей обедают, а мы будем без супа? Ни за что на свете. Анисью пошлю за водой, сам поеду, а без супу не останусь. Пускай Анисья идет.

– Пойми ты, что Анисью нельзя удалять из дома. Сейчас начнут приходить поздравители, чтобы с ангелом меня поздравлять, а кто же двери-то отворять будет? – сказала жена. – А ты вот что… Ты пойдешь в должность?

– Пойду. Сегодня у меня доклад директору.

– Так возьми эту полуведерную бутыль с собой, свези ее в департамент и пошли с ней из департамента курьера на Неву за водой.

– Матушка, да разве это можно казенных курьеров за водой посылать! Ведь они не водовозы.

– В бедственные дни всегда можно. Теперь бедственные дни. Курьер съездит на казенной лошади, съездит и привезет эту бутыль нам на казенной лошади. А ведь из дома надо деньги на проезд давать.

– Нет, нет. Это невозможно!

– Барин! Знаете, что я придумала? – воскликнула кухарка. – Да сваримте мы суп на зельтерской воде. Ежели пять-шесть бутылок купить…

Данкратов всплеснул руками.

– Да ты в уме? Суп на зельтерской воде? Почем же этот суп обойдется?! – воскликнул он.

– Ах, боже мой! Да что ж вы поделаете, ежели другой воды нет?

– Будет. Я знаю, что сделаю. Зови сюда дворника. Зови!

– Немцы и на пиве очень чудесно варят… – не унималась кухарка.

– Дворника сюда! Старшего! Он обязан мне воду доставить! – кричал Данкратов. – Зови его!

Кухарка стала пятиться.

– Чего вы кричите-то? Пожалуй, я позову, а только никакого толку из этого не будет, – сказала она и пошла за дворником.

III

В кухню явился старший дворник – мужик-чистяк в барашковой шапке и в пальто, из-под которого торчал конец белого передника.

– Пожалуйте, барин, старшего дворника привела, – позвала кухарка Данкратова. – В портерную бегала. Насилу его из портерной вытащила.

Данкратов вышел в кухню.

– Что же это, братец, у нас за беспорядки? Воды в доме нет.

– Оказия… Истинная оказия! – покрутил головой дворник. – А только уж это не от нас, а от водопроводов. Говорят, целое стадо лещей в трубу засосало.

– Что мне за дело до лещей! Нет воды в водопроводах – бочки за водой на Неву пошлите! А я не могу жить без воды. Я у вас квартиру нанимал с водой!.. – закричал на него Данкратов.

– Ваша милость, позвольте!.. Ведь это не от нас… Это от Бога…

– Вздор! Вздор! Пустяки! Чтоб была вода! Иначе я первого числа удержу деньги за квартиру.

– Позвольте… К вечеру вода будет. Половину уж лещей выловили и уже понесли к водопроводным набольшим… Я сейчас был на водопроводной станции.