Текст книги "Хлебный вопрос. Юмористические рассказы"

Несгораемый сундук

Из записок маменьки

Вот и с дачи переехали, а мои Оленька и Варенька все еще без женихов. Уж каких-каких ухищрений не делала я, чтоб заманить к себе летом молодых холостых людей, а никакого толку. Приходили, пили, ели, самые лучшие куски съедали, от дочерей моих сувениры разные выпрашивали, а теперь, когда мы переехали на зимнюю квартиру, они к нам и ни ногой. Вот уже больше месяца, как мы живем в городе, и никого из наших дачных знакомых у нас не было. Даже студенты-старшекурсники, которых мы летом прикармливали, и те ни разу еще не заглянули. Стало быть, это все были мимолетные знакомства, знакомства, чтоб попить, поесть в семейном доме, с барышнями побалагурить. Но если мимолетные знакомства, то зачем же у девушек ленты, банты и перчатки-то на память просить и прятать их в сокровенные места на груди! Оленька раздала полторы пары перчаток по перчаткам, Варя сорвала чуть ли не все голубые бантики со своего белого кашемирового платья кавалерам. Оля сдуру даже пряжку от ботинки кандидату на судебные должности Горюнкову отдала на память и теперь почти новые шестирублевые ботинки без пряжки. Подыскивали пряжку в магазинах, где продают приклад, и не нашли.

А сколько выпили и съели-то эти молодые люди! Сколько я им лососины за лето скормила! А лососина нынче, как на грех, была предорогая. А печенье к чаю! Шесть жестяных коробок пустых из-под робинзоновских бисквитов теперь у меня в шкафу стоят. А сколько ягод! Варенье нарочно для них, подлецов, варила. Да ведь и вино пили. Как двое, бывало, зайдут – бутылки мадеры и нет. А телятина? Боже мой! Ведь я заставляла Василия Кузьмича даже из города телятину привозить, потому что у нас на даче в мясных лавках была какая-то темная. И бедный старик мучился, обливался потом и тащил телятину на дачу. Самой белой телятиной кормила. А теперь никто ни ногой.

А наряды-то для девчонок чего стоили! Пробовала и в скромных черных платьях их водить, пробовала и во всю пестроту цветов радуги одевать, только бы в глаза бросались, – и все-таки никакого толку! Чтоб сблизиться с этим волжско-камским банковским служащим Котовариным, Оленька даже на велосипеде начала учиться ездить, нос о столб себе ссадила – и все понапрасну. Варенька воды ужасно боится, а тут пересилила себя и с Подтяжкиным на лодке разъезжала, а и это не помогло. Матросский костюм ей сделала, чтоб против Подтяжкина на руле сидеть, – тоже ничего не вышло. Этот еще лучше, этот бирюзовое колечко с ее пальца на память снял – и теперь не ходит.

А бедный муж мой, бедный папенька, бедный Василий Кузьмич! Мало того, что он целое лето изображал из себя вьючного верблюда, таская из города на дачу корзинки с разным угощением для молодых людей, – он в долги вошел. Бранишь его, бывало, иногда олухом и старой молеединой, если что-нибудь забудет из города привезти, а в душе и жаль.

А сама я, несчастная! Ведь у меня лисья ротонда заложена. Еще месяц, и ее надо выкупать, а на какие деньги я ее выкуплю?

О, дети, дети! О, дочери! Сколько вы хлопот и горя приносите вашим родителям.

Олечке уж двадцать лет (то есть по-настоящему двадцать четыре), Вареньке семнадцать (по настоящему счету двадцать два), а вот не наклевываются женихи, да и что ты хочешь! Придут, поедят, попьют и уйдут. А ведь девушки недурны собой. Конечно, они бесприданницы, но кто это знает, что они бесприданницы? Ведь мы живем хорошо. Да и бесприданницам бывает счастье. Очень часто они замуж выходят за приличных молодых людей. А тут бездолье какое-то.

Сначала я думала, что это неуменье, неуменье в руки молодого мужчину взять и окрутить, но теперь вижу, что прямо бездолье. Бедные девочки все делали, чтобы поймать женихов, на всякие тонкости ухищрялись, но без результата. Ведь вот и их браню, что они рохли, дуры, а потом как вдумаешься в суть-то всего, и жаль.

Отчего, в самом деле, банковые-то перестали ходить? Отчего этот кандидат на судебные должности не ходит? Ведь уж, кажется, у них такая дружба была с моими дочерьми, что и водой не разольешь. Неужели разнюхали, что приданого ни копейки?

Как бы то ни было, нужно новых молодых людей искать, искать и загонять в дом. Трудна эта кормежка для отца семейства, живущего одним жалованьем, но что делать! Не складыватъ же оружие. Рано складывать. Будем биться из всех сил. Но ах как трудно!

Вот Анне Ивановне Барбарисовой с полгоря, хоть у ней и три дочери еще на руках осталось. У ней и жалованье мужа, да и капитал в железном шкафу в несгораемом подвале Общества взаимного кредита. Жалованье жалованьем, да четыре раза в год в подвал Общества взаимного кредита стричь купоны отправляется. Ножницами позвенит – пятьсот – шестьсот рублей отрежет. А тут, когда несгораемого ящика с капиталами нет, – ничего не поделаешь. Сашеньку-то, старшую-то, Барбарисова прямо из-за железного несгораемого сундука только и замуж выдала. Там в Обществе взаимного кредита и жених нашелся. Такой же, с несгораемым сундуком, и нашелся. Видит, баба с дочкой купоны резать в несгораемый сундук ходит. Ну, значит, у бабы деньги есть, а у дочери приданое – и посватался.

И вторую так же замуж выдаст. И для второй так же с железным несгораемым сундуком найдется.

А тут…

* * *

Счастливая мысль! Заведу-ка я себе железный несгораемый сундук в Обществе взаимного кредита. Нужды нет, что у нас капитала нет, а сундук все-таки будет. Люди будут думать, что сундук есть, стало быть, есть и деньги. Кому придет в голову, что сундук без денег? А ходить мы туда все-таки будем, отпирать и запирать его, класть туда газетную бумагу. Ходить будем все втроем: я, Оленька, Варя. Будем ходить и будем встречаться там с сундучными женихами. При сундуке всегда легче заманить к себе в дом молодого человека. Сообщу мужу свою мысль и попрошу, чтобы он узнал, почем берут за пользование железным несгораемым сундуком.

* * *

Говорила мужу. Улыбнулся и одобрил насчет сундука. Говорит: «Отчего же не попробовать». И в самом деле, отчего не попробовать, тем более что аренда сундука на год стоит всего только двенадцать рублей! Но, кроме того, надо записаться еще членом банка, что стоит еще тридцать рублей. Тридцать рублей эти, впрочем, не пропадут, и на них будут идти проценты, а когда пожелаешь уйти из членов, то эти тридцать рублей обратно выдают.

Сожмемся как-нибудь и внесем сорок два рубля. На ловлю молодых людей мы и не такие деньги тратили.

* * *

Заложила сегодня мужнину енотовую шубу и была в Обществе взаимного кредита. Зачем мужу енотовая шуба? Он ее так редко носит. Все больше по зимам в меховом пальто ходит. За шубу дали шестьдесят рублей. Кое-что еще останется дочкам на наряды.

Какие любезные люди в этом Взаимном кредите! Была я, разумеется, там с Оленькой и Варенькой. Сейчас же и записали меня членом. Нашли даже двух членов, которые рекомендовали меня в члены. Теперь я с железным несгораемым сундуком. А какой сундук премиленький! Два ключа от него мне на руки выдали. Сундук запирается моим ключом и ключом артельщика, но ни артельщик один, ни я одна сундука отворить не можем. Теперь надо только класть в него что-нибудь.

* * *

Ходили сегодня во Взаимный кредит в сундук и положили четыре номера газеты, завернутые в белую бумагу и перевязанные бечевкой. Кроме того, я поставила туда ящичек из-под перчаток. Была с Олей и Варей. Когда мы выходили из гранитного подвала, где находится несгораемый сундук, стояли около решетки кассира двое приличных молодых людей. Один из них кивнул на Олю и Вареньку и сказал:

– Вон где богатые невесты с маменькой ходили свои капиталы в сундук прятать.

И как это мне раньше не пришла мысль насчет сундука!

* * *

Сегодня опять ходили во Взаимный кредит и лазали в сундук. Положила туда еще номер газеты «Новое время», заклеенный в конверт. На конверте крупными буквами Оленька написала: «7 билетов внутреннего с выигрышами займа». Артельщик, отворявший со мной сундук, покосился и прочел надпись – разумеется, я была с обеими дочерьми.

Сегодня в банке молодых подходящих людей не встретили. Были все больше артельщики с мешками и сумками, бродившие около касс. Впрочем, один толстый пожилой человек в серебряных очках очень пристально посмотрел на Олю и Варю. Что ж, может быть, старый холостяк или вдовец. Я и за такого с удовольствием бы выдала любую из дочерей, если он хороший капиталист.

Уходя уже из банка, нос с носом столкнулись с Анной Ивановной Ябедниковой. Развела руками и восклицает:

– Боже мой! Вы какими судьбами здесь, Настасья Ивановна?

Сделала я гордый вид, пожала плечами и ответила:

– Такими же судьбами, какими и вы.

– Я, душечка, другое дело. Я имею несчастие быть домовладелицей и поневоле должна иметь здесь текущий счет, чтобы класть деньги, получаемые с жильцов. По частям за квартиры сбираешь, складываешь, а потом рассчитываешься этими деньгами за расходы по дому.

– А у меня здесь несгораемый железный сундук.

– Ах да, да… Прелестная это вещь – класть в этот сундук столовое серебро, золотые вещи, когда уезжаешь на дачу.

– Зачем столовое серебро? Мы билеты выигрышного займа сейчас положили.

– Да и билеты. У меня тоже есть здесь такой сундук. Я там держу и все мои документы: купчую крепость на дом, метрические свидетельства и даже клок волос моего покойного мужа. Ну, прикапливайте, прикапливайте дочкам капиталы, – закончила она на прощанье, чмокнула меня иудиным целованием, как-то насмешливо улыбнулась, и мы расстались.

Отчего эта дрянь Ябедникова думает, что у ней только одной могут быть капиталы!

* * *

Опять ходили в сундук и вынули оттуда ящик из-под перчаток, который я туда положила в первый раз.

– Бери, – сказала я Оле, подавая ей ящичек. – Да не забывай, что именно несешь.

В коридоре стоял, ожидая своей очереди отворить сундук, очень не старый еще штаб-офицер с поперечными отставными погонами. Он слышал слова, сказанные мною Оле, и прибавил, слегка поклонившись:

– Больше всего надо опасаться, чтоб не забыть где-нибудь этот ящичек, ежели будете куда-нибудь заходить – в магазин или в кондитерскую.

Я тоже ответила на его поклон и проговорила:

– Нет, уж с ценными вещами мы всегда прямо домой, никуда не заходим.

– Бриллиантики? – спросил он. – Ценные женские украшения? А удивительно удобная вещь – здешние несгораемые сундуки. Вы всегда гарантированы…

– Прелесть, прелесть что такое… Я рай увидела, когда завела себе этот сундук, – отвечала я.

Мы разговорились. Оказывается, домовладелец с Петербургской стороны. Овдовел он в прошлом году, недавно вышел в отставку и завел материальный двор: торгует лесом, цементом, бутовой плитой и песком.

Пока мы разговаривали, мои дуры стреляли перед ним глазами. Как бы завязать с ним знакомство?

* * *

Опять были в сундуке. Снесли туда два номера «Правительственного вестника». Во все закоулки банка заглядывала, но отставного штаб-офицера не видала. А Оле даже нарочно для него велела надеть серую шляпку с загнутыми полями, которая ей так к лицу.

* * *

Были в Кредите и ходили в сундук. Мало-помалу ознакомливаемся со служащими в этом банке. Ах, какие предупредительные и любезные! Поди, хорошее жалованье получают. И наверное, есть между ними холостые. Сегодня выдали мне чековую книжку и книжку для взносов на текущий счет. Надо внести что-нибудь на текущий счет. Но что я внесу? Муж в нынешнем месяце и на расходы-то мне дал меньше, чем в прошедшем месяце.

Искала штаб-офицера с Петербургской стороны, но не нашла. Досадно, что я не спросила у служащих, как его фамилия!

Надо на служащих также приналечь. Скажу своим дурам, чтобы они им за проволочные решетки глазами стреляли.

* * *

Еще положили в сундук три пакета с номерами «Правительственного вестника» и, кроме того, снесла туда же футляр из-под серебряной ложки, которую мне подарил брат Василий Игнатьич в день ангела.

Опять у кассы стояли два молодых человека, которых мы уже видели в первое наше посещение сундука. Один из них, брюнет, опять довольно громко произнес:

– Вот богатые невесты идут.

Я тотчас же подскочила к Оле и шепнула ей:

– Урони скорей на пол платок! Урони.

Оля этот фортель уже знает и тотчас же, будто невзначай, уронила платок. Брюнетный молодой человек со всех ног бросился к платку, поднял его, подал Оле, и у нас завязался разговор.

Он сын купчихи, домовладелицы с Песков (право, я ничего не имею против купцов, хотя мои дочери – дочери коллежского советника). Мать его торгует хлебом, а он заведует ее делами. Здесь у него текущий счет на имя матери, но несгораемого сундука нет.

– Отчего, – говорю, – вы не заведете? Такая это прелесть.

– Оттого, – говорит, – что у нас прятать в сундук нечего. У нас деньги в товаре. По нынешним ценам на хлеб выгоднее товар купить, чем процентные бумаги.

Проводил он нас из банка до Невского проспекта и просил позволения быть знакомым, для чего передал карточку. Семен Семеныч Стоеросов его фамилия.

При прощании я ввернула, что придем в Кредит в пятницу в два часа дня.

Удивительно, как вообще мне неловко разговаривать о деньгах. Я никогда не обращалась с процентными бумагами и совсем не знаю их названия. Надо поучиться. А то я только и знаю выигрышные займы.

* * *

Сегодня говорю мужу:

– Поучи, говорю, меня, Василий Кузьмич, названиям процентных бумаг, а то в банке приходится разговаривать об них, а я не знаю, как они и называются.

Отвечает:

– Да я и сам не мастак разбирать их. Никогда у меня процентных бумаг не было, ну, я и не научился. Возьми, – говорит, – биржевую хронику в любой газете, читай и научишься.

* * *

Зубрю по биржевой хронике «Нового времени» названия процентных бумаг. И это на старости-то лет! На какое только дело не пойдешь из-за дочерей!

* * *

Пятница. Были опять в Кредите и запрятали в сундук пакет с «Правительственным вестником» с надписью на конверте: «Акции Русского страхового общества». Семен Семеныч Стоеросов был уже на месте. Мы улыбнулись и раскланялись, как старые знакомые.

Начала было разговор с ним о бумагах, но он сам не знает их названия.

Опять проводил нас из банка до Невского. В следующий раз приглашу его к нам, а пока сказала ему вскользь, что в Кредите будем в понедельник.

Но где же это штаб-офицер отставной запропастился? Не видать его в Кредите, а для него-то я больше и названиям процентных бумаг училась.

* * *

В несгораемый железный сундук в Кредите столько наложили конвертов с газетами, что он уж почти полон. За Олей и Варенькой положительно упрочилась слава богатых невест. Даже служащие в Кредите, видя нас проходящими по большому залу Кредита в гранитный подвал, где помещаются сундуки, переглядываются друг с другом и говорят нам вдогонку:

– Вот богатые невесты идут.

Купчик Семен Семенович Стоеросов аккуратно всякий раз является на свидание с нами, если мы только намекнем, когда мы будем в Кредите. Каждый раз он провожает нас по набережной Екатерининского канала до Невского, но дальше не идет и раскланивается, отправляясь налево. Мы направо, он налево.

Сегодня я его пригласила посетить нас и сообщила наш адрес.

Поблагодарил и сказал: «Мерси. Как-нибудь в праздник поеду свою шведку объезжать и заеду к вам чайку напиться».

Право, я ничего не имею против купцов, и, если он богат, пусть берет Олю или Варю.

* * *

Сегодня вынули из сундука восемь пакетов с газетами. Я бережно завернула их в носовой платок и несу, вдруг встречается отставной штаб-офицер с Петербургской (наше банковое знакомство), любезно раскланивается и, кивая на мой платок, говорит:

– Уж капиталистке-то непростительно не иметь портфеля для процентных бумаг.

– Надо, надо, действительно надо, – отвечала я. – Вот все собираюсь купить, но не могу собраться.

– А вы дочкам поручите. Ведь капиталы-то, в сущности, их, им же в приданое пойдут, – проговорил он, умильно посматривая на Олю и Вареньку, и, улыбаясь, спросил: – По скольку за каждой даете?

– Да не обидим, – проговорила я.

– Однако? – допытывался он.

– А вы сначала посватайтесь, а потом и спрашивайте.

– А что ж, я не прочь. Я человек вдовый, но в то же время и практический. Прежде чем свататься, надо знать, сколько приданого.

– Какой вы материалист! – произнесла я и сделала знак дочерям, чтобы те стреляли глазами.

– Да, я материалист, – согласился он. – Но иначе нынче нельзя. Век уж такой материальный. Ваше имя и отчество?

– Настасья Ивановна.

– Век такой уже нынче материальный, Настасья Ивановна. А не зная цифры приданого, свататься нельзя. За что я сконфужу девушку, посватаясь, не узнав сути, а потом, узнав, и на попятный? Ведь это конфуз для девушки, если просватанный жених отвильнет. Вы дама рассудительная и должны понять.

– Да я и понимаю.

– В своем доме изволите жить? – вдруг спросил он.

– Нет, в наемной квартире.

– И хорошо делаете. Нынче домовладельчество – бремя. А где изволите квартировать?

Я сказала.

Мало-помалу он расспросил меня о нашем адресе, о фамилии нашей, о количестве семьи, о службе мужа и адрес тотчас же записал в записную книжку.

– Будете в наших краях, так милости просим, – сказала я.

– Постараюсь, постараюсь. Для того и адрес записал, – отвечал он.

Вот бы Оле жених! Но нет, этого воробья на мякине не проведешь!

* * *

По совету штаб-офицера купила портфель и ношу конверты с газетами класть в сундук в портфеле. Сегодня положила на текущий счет тридцать пять рублей.

Когда я писала ордер и около конторки стояли Оля и Варенька, на них очень пристально смотрел молодой артиллерийский офицер, пришедший получать по чеку деньги вместе со старушкой маменькой. Я сделала своим дурам знак, и они начали стрелять глазами в сторону офицера. Оля прибегла к фортелю и уронила платок. Артиллерист поднял платок и подал ей, но разговора с ним завязать не пришлось.

* * *

Воскресенье. Сегодня идем мы (я и две дочери) от поздней обедни и только подошли к нашему подъезду, как вдруг нас обгоняет купчик Стоеросов. Он в шарабане с кучером, сам правит и кричит:

– А я к вам с Песков визит делать!

Соскочил с шарабана, поздоровался и вместе с нами вошел в квартиру. Познакомила его с Василием Кузьмичом, сама сейчас в кухню хлопотать о завтраке. Пирог с капустой у нас был. Послала кухарку в мясную лавку за вырезкой и велела делать на второе бифштексы.

Стоеросов у нас завтракал. Водки не пьет. На предложение Василия Кузьмича выпить с ним водки отвечал:

– По нынешним временам я жених большой ценности, и мне за невестой много дадут: водки я не пью и в прошлом году по воинской повинности вынул пустышку. – Далее в разговоре сказал: – Теперь, при нынешней дешевизне хлебов, ежели бы нам хороший капитал за невестой заполучить, то можно много-много на этот капитал денег нажить. Хлеб купил – и в лежку его. Поверьте, к будущей зиме в полтора раза за него возьмешь. Поэтому дешево жениться не расчет.

Так прямо и говорит. Дочери мои стреляют перед ним глазами направо и налево, а он на них никакого внимания и только и толкует о капитале и о деньгах. После завтрака Оля заиграла на фортепьяно увертюру из «Вильгельма Телля», а он хоть бы что, хоть бы ухом повел. Твердит о капитале, да и только.

Стали после завтрака кофе пить, а он говорит Василию Кузьмичу:

– А на чиновничьей дочке нашему брату купцу жениться, так нужно куда больше взять, чем за купеческой дочкой, потому у ней фанаберии больше и с ней жить куда дороже.

Напились кофе, и стал наш купчик прощаться. Отводит меня в сторону и без всякого стеснения говорит:

– Извините, Настасья Ивановна, что я у вас хотел спросить. Ведь так зря к вам ходить мне с какой же стати? И вам неудобно, да и мне недосужно. Сами вы сейчас скажете, сколько за старшей дочкой даете, или прикажете для переговоров сваху прислать?

Я так и ошалела. Первое время не нашлась даже, что сказать, но потом проговорила:

– Ни сама не скажу, ни свахе не объявлю. Так благородные люди не делают, и я вовсе не желаю своей дочери такого мужа.

– Как вам угодно-с. А только ведь я не благородный, я купец, – отвечал он и молча, поклонившись, вышел в прихожую.

Я даже его провожать в прихожую не пошла и Василия Кузьмича не пустила.

Каково! Нет, этот воробей еще похитрее штаб-офицера будет!

* * *

Сегодня стащили в несгораемый сундук целый лист синей бумаги из-под сахарной головы. Надо искать кого-нибудь попроще купчика.

Видели опять артиллерийского офицера. Сегодня он был без маменьки. Дочери мои стреляли, стреляли перед ним глазами, но он на них – ноль внимания.

* * *

Всю бумагу перетаскали в несгораемый сундук, так что дочерям даже на папильотки не осталось. Сегодня начали вынимать. Вынули три конверта с «Правительственным вестником».

Только вышли из подвала – прямо наталкиваемся на купчика Стоеросова. Увидел и отвернулся. Даже не поклонившись, мерзавец, отвернулся! А ведь был в доме, ел пирог с капустой, три фунта вырезки я для него, подлеца, на бифштекс купила. Какие, подумаешь, на свете люди бывают!

* * *

Сегодня ходили в сундук и вынули пять пакетов со старыми газетами. Оля взяла их, положила в ручной баульчик и надела баульчик на руку. Публики сегодня в банке было много. Когда мы проходили через банковый зал, я громко говорила ей:

– Будь осторожна, Оля… Береги свой баульчик. Помни, что в нем у тебя на сорок тысяч процентных бумаг.

Слышавшие это почтительно на нас смотрели и почтительно перед нами расступались.

Что значит сила капитала!

Мы уже сходили с лестницы, как вдруг обгоняет нас какой-то пожилой красноносый человек с кучей брелоков на часовой цепочке, останавливает нас на площадке и говорит мне:

– Простите, сударыня, что я подслушал, но вы довольно громко говорили, что ваша дочь несет с собой процентных бумаг на сорок тысяч. Не хотите ли вы их устроить под вторую закладную хорошего каменного дома?

– Нет, нет, милостивый государь, благодарю вас, – отвечала я.

– Отчего же? Дело верное. Что вы получаете на ваши бумаги? Какие-нибудь четыре-пять процентов. А тут вы будете получать восемь… Даже девять, если вы мне дадите приличный куртаж, – продолжал красноносый человек. – Честь имею рекомендоваться: я комиссионер… Вот моя карточка. – И он совал мне в руки карточку.

– Не надо, не надо мне… – махала я руками.

– Отчего же? Дома вы рассудите хорошенько и, может быть, пришлете за мной. Тут адрес.

Я взяла. Он стал провожать меня до подъезда и бормотал:

– Также могу вам дать благой совет. Никогда не говорите громко, что несете с собой такую крупную сумму ценных бумаг. Есть злоумышленники, которые могут подслушать и отнять.

* * *

Были в банке и снесли в сундук целый номер «Нивы».

Все владельцы сундуков сегодня отрезают купоны от своих бумаг. Ужасно досадно, что мне отрезать нечего.

* * *

Ухитрилась и резала сегодня купоны в Кредите. Взяла ножницы, села за конторку в полузакрытый кабинетик для разборки бумаг и изрезала ножницами каталог земледельческих машин склада «Урлауб», который у меня был также положен в сундук вместо процентных бумаг. Нарезанные же лоскуточки, подражая владельцам сундуков, завернула аккуратно в бумагу.

– Нарезала купонов. Пойдемте, дети, домой, – сказала я громко дочерям.

– Сколько, мамаша, вышло? – спросила меня Олечка, так же громко.

– Почти на тысячу рублей.

Понятливая девушка. Как она хорошо умеет играть роль капиталистки!

* * *

Ну мужчины нынче! Если они в конце девятнадцатого века таковы, то какие же они будут в двадцатом веке!

Сегодня муж мой получил письмо по своему месту служения. Вот оно:

«Милостивый государь Василий Кузьмич. Простите, что, не будучи знакомым с вами, пишу это письмо. Но у меня есть дело до вас или, лучше сказать, до семейства вашего, а потому и обращаюсь к вам как главе семьи.

В Обществе взаимного кредита, где я и супруга ваша многоуважаемая Настасья Ивановна имеем текущие счета, я имел удовольствие познакомиться как с ней самой, так и дочками вашими. В одну из наших бесед супруга ваша довольно прозрачно мне намекнула, что, невзирая на то, что я вдовец, она не прочь выдать за меня одну из дочерей. Самому мне также дочь ваша приглянулась, и я не прочь сочетаться с ней законным браком, но, будучи человеком практичным, прежде чем сделать дочери вашей формальное предложение, должен знать, сколько вы за ней даете приданого. Сам я штаб-офицер в отставке, имею дом на Петербургской стороне, при нем материальный склад и торгую песком, глиной, известкой, цементом, кирпичом и пр. Кредита мне открыто в Обществе взаимного кредита на двенадцать тысяч рублей, и я точно оправдываю свои документы.

Изложив все вышесказанное, покорнейше прошу почтить меня благосклонным ответом и на ответ прилагаю пятикопеечную марку.

Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности. Павел Миронович Арбунов».

Далее следует адрес.

Каков гусь?

Боже мой, боже мой! Да где же прежние-то доверчивые мужчины?

* * *

Сегодня опять была в Кредите и стащила половину «Русского календаря» Суворина и спрятала в конвертах в сундук.

Прячу бумагу по-прежнему, а сама чувствую, что никакого из этого толку не будет. Разочаровалась. Очень уж мужчины стали нахальны. Куда только прежняя доверчивость их девалась!

* * *

Опять вынимаем бумаги. Сегодня вынули из сундука большой лист синей бумаги от сахарной головы и три тюрика из-под кофею. Все в Кредите шепчут нам каждый раз вслед: «Вот богатые невесты идут», а никто не сватается.

Сегодня, впрочем, когда Оля завязывала в платок лист синей сахарной бумаги, так как в баул он у ней не влез, к ней подошел тот самый молодой артиллерийский офицер и, поклонившись, предложил свои услуги помочь ей завязать бумаги. Умышленно подошел он к ней, чтобы разглядеть, что мы носим из сундука и в сундук, или неумышленно, я не знаю, но я бросилась к дочери, вырвала у нее платок с бумагой и сказала ей: «Какая ты неумелая, Оля. Дай я сама завяжу».

Между прочим, мы разговорились. Зовут его Филиппом Тимофеевичем… Фамилии не упомню. Не то Усладов, не то Накладов. Один сын у матери. Недавно переведен на службу в Петербург и привез сюда свою мать-старуху, которая прежде жила в поместье. Текущий счет здесь имеют, чтобы класть деньги, которые мать получает ежемесячно как пенсию из казначейства, а также и те деньги, что им высылает из поместья арендатор.

– Конечно, получаемые нами деньги невелики, но зачем же им лежать без процентов, если на текущем счету они нам приносят хоть какой-нибудь доход. Все-таки мне хоть на темляк и эполеты с погонами годится, – сказал он.

Эге, какая битка! Вот сквалыжник-то. И как это мы только на таких и нападаем!

– У, какой вы расчетливый! – сказала я ему, покачав головой.

– Офицеру при его ничтожном жалованье нельзя быть нерасчетливым. Он должен составить себе вперед бюджет и по этому бюджету жить, не отклоняясь ни на йоту. У меня есть и расчет, при каком приданом я могу жениться на девушке, чтобы не терпеть нужды. Рассчитано на семью сам-четвёрт. Только при восемнадцати тысячах рублей приданого в процентных бумагах, приносящих четыре с половиной процента, могу я предложить руку и сердце девушке, иначе благоразумие воспрепятствует мне это сделать. Процент с восемнадцати тысяч рублей плюс мое жалованье могут покрыть предполагаемый мой бюджет на четверых.

Вот битка-то! А еще молодой человек.

Ушли из Кредита, даже не простившись с ним.

* * *

Ах, как сердился сегодня муж! Оказывается, что мы сегодня вместе с газетами стащили в Кредит и заперли в сундук его нужные казенные бумаги, по которым он должен писать сегодня вечером отношения и завтра подать к подписи директору. Из себя выходил, но вечером, когда Кредит закрыт, бумаги из сундука вынимать нельзя. Это все Варя. Она совсем рассеянная девушка. Я ей поручила набрать бумаги, она отправилась на письменный стол отца – и вот…

* * *

Вынули деловые бумаги из сундука. Муж требует, чтоб я прекратила всю эту кукольную комедию с сундуком, как он выражается, но я все еще хочу продолжать пробовать. Авось кто-нибудь и наклюнется на счастие хоть одной из моих дочерей.

* * *

Получено мной анонимное письмо, где меня спрашивают, сколько я даю приданого за моей старшей дочерью, и просят ответить в почтамт до востребования предъявителю рублевой бумажки № 435765.

Боже мой, какие нынче осторожные женихи! Как тут после этого выдавать дочерей замуж!

Между прочим, он пишет: «Я молодой человек. Мне двадцать восемь лет. Служу в одном из частных банков. (Наверное, в том же Взаимном кредите, где мы кладем бумаги.) Получаю 1500 рублей в год жалованья кроме награды. Матери не имею. Живу в меблированных комнатах. Не мот, не пьяница, водки даже вовсе не пью и не курю. Имею сбережений до трех тысяч. Ни с какой женщиной не связан и даже не был связан. Старшая дочь ваша Ольга понравилась мне еще в прошлом году летом, когда вы жили на даче в Озерках и выходили встречать на станцию вашего папашу, приезжавшего в одном со мной поезде из города. С вашей дочерью я даже танцевал несколько раз на танцевальных вечерах там же. Сблизиться с вами и сделать предложение Ольге Васильевне я опасался, ибо считал ее за невесту без приданого, ныне же, когда увидал, что вы кладете в сундук, находящийся при Обществе взаимного кредита, столько процентных бумаг, я вижу, что вы можете дать хорошее приданое за дочерью, и прямо спрашиваю: сколько вы даете? По получении ответа я здраво обсужу дело и тогда уже решу, могу ли я при моем жаловании и процентах с капитала невесты рассчитывать на безбедное и комфортабельное существование в будущем. Читая это письмо, вы, наверное, подумаете: „Вот корыстный-то!“ Но нет, я только благоразумный человек, не желающий, чтобы моя будущая семья терпела в чем-либо недостаток».

Как тут отвечать на такое письмо! Разумеется, оставлю его без ответа.

Впрочем, прочла письмо мужу и дочерям.

Оленька сегодня гадала на картах, брюнет этот молодой человек или блондин. Вышло, что брюнет. Нет сомнения, что это служащий в Кредите.

* * *

Сегодня снесли в сундук бумагу от полуфунта чаю, положенную в конверт, и долго ходили по залу банка, заглядывая в окна решеток, не сидит ли там брюнет. Брюнетов много, но все пожилые, а ведь анонимный жених пишет, что ему двадцать восемь лет. На возраст двадцати восьми лет нашлось два шатена.

Возможная вещь, что по картам и шатен причисляется к брюнетам. Впрочем, и я-то дура! Разве можно верить картам!

* * *

Сундук полон. Начинаем вынимать конверты обратно. Прежде всего вынули старый календарь. В Кредите была только с Варей. Оля нездорова.

Сегодня в одном из окон за решеткой видели настоящего брюнета. На вид ему лет за тридцать, но очень может быть, что он в письме нарочно умалил себе года до двадцати восьми лет. Ведь товар лицом продают.

* * *

Вынули три номера «Правительственного вестника», но зато положили на текущий счет двадцать рублей. Это я утянула от денег, которые Василий Кузьмич дает мне на расходы по дому. Пусть полежат недельки две, а потом выну их, и пойдут они на покупки покрышек к шубкам дочерей.