Текст книги "Дар императрицы"

Век пройдет, а день останется.

Из чувашской народной песни.

Глава первая

Скитания по миру

1.

Девятое июня тысяча семьсот шестьдесят седьмого года. Ранним утром к Алатырю со стороны Симбирска приближался невиданный досель в этих краях кортеж. Его невозможно было охватить взглядом. Шум от сотен, а может и тысяч окованных колес, вливаясь во что-то цельное, накрывал всю округу таким грохотом, что казалось, будто это нескончаемый гром извергается одновременно и с небес, и из утробы земли. Спереди и сзади кортеж сопровождали конные отряды численностью до двух сотен, с пушками на лафетах, которые тащили пары бельгийских тяжеловесов. При этом отряды авангарда и арьергарда совершенно отличались друг от друга амунициями. Между ними тянулась бесчисленная колонна из карет одна изящнее другой. Под лучами поднявшегося уже на вершок солнца они поблескивали так, что рябило в глазах. Особенно выделялся экипаж в центре, запряженный в шестерку. Кроме колес и подножек, она вся была покрыта позолотой, а может и настоящим золотом. Бросались в глаза непривычно большие размеры кареты.

Проживающие вдоль тракта люди на своем веку видали всякое. По нему постоянно курсировали и кареты, и шарабаны, и кибитки, и повозки с большими чинами из стольных градов, генералами и именитыми сановниками, дворянами и купцами, чиновниками разного ранга и простыми крестьянами. Иногда проезжали даже губернаторы, держа путь по летам в Москву, а по зимам – аж до самого Петербурга. Но такого кортежа, такого каравана, ей-богу, доныне не было никогда. Сколько карет, сколько слепящего глаза блеска, сколько коней, а еще людей! Потому державшие путь в город двое крестьян были буквально ошарашены и, уступив дорогу кортежу, отвели свой возок в сторону, сами же, встав на обочину, наблюдали за происходящим, разинув рот. Изумленные мужики даже не заметили, что со стороны Алатыря навстречу кортежу мчалась верхом и в тарантасах солидная группа людей. Они по ходу что-то грозно выкрикивали им. Только если бы крестьяне и услышали их, все равно вряд ли что бы поняли, ибо это были не знавшие русского языка чуваши, ехавшие в город по своим надобностям.

Вот мимо них колонной по два прогарцевали всадники в голубых кафтанах, красных шароварах, черных сафьяновых сапогах, высоких папахах из овчины. Все опоясаны красными шелковыми кушаками, на которые навешаны кривые, как у турок, сабли; еще у каждого в левой руке длинная пика, за спиной – пищаль. Вслед за конниками прогрохотали не менее двух десятков лафетов с пушками. Затем пошли кареты… А чувашские мужики все стояли, забыв даже рот закрыть. Но тут одна из карет, следовавшая впереди самой большой, вдруг остановилась, и из нее вышел высокий здоровый вельможа. Он широкими шагами прямиком последовал к остолбеневшим зевакам. Вельможа совершенно отличался от только что проскакавших кавалеристов. На голове – толстый волнистый светлый парик. Одет в голубой кафтан из шелкового репса, под которым виднелся зеленый камзол с бесчисленным количеством золотых пуговиц. И штаны его совершенно иные, чем у только что проехавших всадников – лишь по колено. Ниже этих плотно прилегающих к бедрам колгот – светлые шелковые чулки с немыслимыми узорами и башмаки с пряжками. Довершала все это шпага с гнутым эфесом, которая торчала из-под левого разреза кафтана.

– Эй вы, свиньи, почему не чествуете императрицу?! – прикрикнул вельможа на мужиков.

Тут же к ним одновременно подтянулись казацкий есаул и алатырский воевода со своей свитой. Есаул на всякий случай лихо вынул саблю из ножен. А глава провинции, впопыхах споткнувшись о подножку тарантаса и еле удержавшись на ногах, спустился на землю. Вслед за ним спешились сопровождавшие его всадники. И все, поворачиваясь то к великолепной карете, то к подошедшему к чувашам вельможе, начали делать глубокие поклоны. Вельможа будто и не заметил их, начал песочить неразумных мужиков.

– Вы, черви земляные, слепые что ли?! – грозно рыкнул он на них.

Чуваши, не понимавшие по-русски, растерянно переглянулись, затем оглянулись по сторонам и продолжали стоять, не ведая, чего от них хотят и что им делать.

– Сказано вам, делайте поклоны! – заорал на них теперь уже воевода, не знавший чувашского языка. – А ну клонить пусь*!

Чуваши, поняв, что речь о голове, сняли малахаи, пятернями привели в порядок давно не чесаные волосы, растерянно поскребли затылки.

Злость вельможи, похоже, переполнилась.

– Есаул! – обратился он к казацкому офицеру. – Я обвиняю этих бестолочей в откровенном проявлении неуважения к императрице и велю казнить немедленно. Исполнять!

– Слушаюсь, Ваше Сиятельство! – выпрямившись в седле, ответил есаул и поднял давно вынутую из ножен саблю вверх.

Вообще до Екатерины Второй в России казнь путем отсечения головы не применялась более двух десятков лет. Теперь такое наказание постепенно становилось привычной. Касалось оно, правда, лишь самых отъявленных, жестоких бандитов, разбойников и государственных преступников. И все же казацкий офицер нисколько не удивился приказу сановного вельможи, развернув коня, вплотную приблизился к стоявшим на обочине чувашам.

– Не здесь же, не на виду у всех, – брезгливо предупредил его вельможа. – Отведи хотя бы вон за те березы.

В этот момент из золотой кареты вышла невысокая дама, вся сверкая невиданным в этих краях платьем и ожерельем с крупными жемчугами. По тому, как горделиво и статно себя держала, чувствовалось, что она тут самая главная. Вслед за ней из кареты, осторожно вытягивая тоненькие ножки, спустились на землю еще две дамы. Тут же из последующих карет высыпали другие вельможи, почтительно встали за главной дамой на некотором расстоянии. При появлении всех этих людей спорщики враз перестали выяснять отношения и замолкли, а когда важная дама и ее сопроводители подошли ближе, все изогнулись в глубокий поклон, да так и застыли. Воевода и его свита вообще чуть ли лбом земли не касались, казалось, подуй сейчас ветер, так они тут же опрокинутся и покатятся, как перекати-поле. Только два чуваша по-прежнему стояли навытяжку и ошалело посматривали на все это ничего не понимающим взглядом.

– Григорий Григорьевич, что тут у вас происходит? Почему мы остановились? – требовательно осведомилась важная дама у вельможи.

– Ваше Величество Екатерина Алексеевна, вот эти мужички осмелились открыто проявить неуважение к тебе. Я изволил их за это сильно отругать, однако, сама видишь, они не стали бить поклоны даже при твоем появлении здесь. Страшно упрямые канальи! Потому я приказал есаулу казнить их путем отсечения головы. Мужикам только раз дай спуску…

– Вот как, уважаемый Андрей Никитич, почитают главу государства твои подданные, – то ли шутя, то ли осуждая, произнесла оказавшаяся царицей России дама одному из стоявших возле себя вельможе – казанскому губернатору Квашнину-Самарину.

– Виноват, Ваше Величество, – молвил тот. – Втолковать что-либо инородцам – дело архи сложное. Но я осмелюсь напомнить: Алатырская провинция состоит в Нижегородской губернии.

– Яков Семенович, выходит, это твои люди не уважают главу государства? – слегка повернув голову, обратилась императрица к другому вельможе.

Нижегородский губернатор Аршеневский не нашелся, что на это ответить.

– Вот потому я и толкую вам: обращение инородцев в православие – дело первостепенной важности, – назидательно заявила императрица всем. – Лишь наша вера приучит их к беспрекословному подчинению власти. «Всякая власть от Бога», – говорит она устами апостола Павла. Эту мысль надо вдолбить всем простолюдинам так, чтобы она гвоздем торчала в их головах. По сему требуется ускорить крещение инородцев всеми возможными способами. И дело это первейшей важности не токмо для церкви, но и для вас, господа.

– Истину говоришь, матушка-государыня.

– Да мы стараемся. Но и то верно, что, видно, недостаточно, – согласились губернаторы.

Тем временем царица велела вельможе в голубом кафтане:

– Так, давайте завершите сие дело и тронемся. Сильно я устала, хочу немного отдохнуть. Ведь, окромя остановки на ужин в селе Спасское, сто шестьдесят верст отмахали безо всякого привала.

– Отдых запланирован в Алатыре, – сообщил вельможа, приказавший казнить чувашских мужиков, – это был граф Григорий Орлов. – Мы тебя, Екатерина Алексеевна, устроим в доме воеводы Воронцова.

– А достойный он человек? – поинтересовалась царица.

– Достойный, очень даже достойный, – уверил Орлов. – Коллежский советник Алексей Гаврилович Воронцов – близкий родственник скончавшегося в феврале канцлера, графа Михаила Илларионовича Воронцова. Да вот он и сам здесь изволит быть…

Орлов, подтолкнув в спину¸ выпрямил воеводу и подвел к императрице.

– О-о! – воскликнула Екатерина. – Весьма рада видеть родственника Михаила Илларионовича. А можно подробнее: кем ты ему приходишься?

– Я – сын двоюродного брата Михаила Илларионовича, – охотно сообщил воевода.

– Прекрасно, прекрасно, – удовлетворилась Екатерина, тут же снова приказала Орлову: – Григорий Григорьевич, ну, так давай, поехали уже. Спешим же, не можем останавливаться по всяким пустякам. Дорога здесь неважная, так мы до Москвы и за неделю не доберемся.

Тут есаул, слегка пошлепывая мужиков в спину плашмя саблей, повернул их и повел к придорожным березам. Поняли ли чуваши, наконец, чего от них хотят эти люди, или нет, но послушно поплелись, понурив голову. Непонятно, чем бы все это завершилось, но вдруг к месту происшествия подлетел один из казаков, легко спрыгнув с коня, бросился под ноги императрице, встал на колени.

– Ваше величество! Любимая из любимейших наша императрица Екатерина Алексеевна! Пожалуйста, останови это беспричинное убийство! – выговаривая по-русски не очень чисто, но вполне ясно, попросил казак. – Прости ты этих мужиков. Чуваши они, по-русски не понимают. Может, они не то что таких ясновельможных, сияющих как солнце людей, а простых помещиков отродясь не видали. Они не приветствовали тебя не из-за неуважения, а из-за непонимания того, кого им осчастливилось увидеть. Потому и не ведают, как себя вести в подобных торжественных случаях. Ваше Величество, будь богиней, прости ты их, несмышленых.

Не ожидавший такого поворота Орлов на какой-то момент оторопел. А есаул повернул коня в сторону казака и остановился рядом с ним.

– Каналья, ты что вытворяешь! Кто тебе разрешил приближаться к царской особе?! – грозно прикрикнул он. Сам тем временем изящно вложил саблю в ножны и из-за пояса достал нагайку, поднял ее, намереваясь ударить нарушителя порядка.

– Есаул, постой, не спеши, – слегка махнув ручкой в белой перчатке, остановила его Екатерина. Затем спросила у казака:

– Ты откуда знаешь, что они чуваши?

– Ваше Величество, да он вообще не казак. Принять его в свой отряд меня просто заставили. Сказали, что, готовясь к поездке, ты самолично приказала пополнить отряд охраны выходцами из народов Поволжья, – раньше казака начал объяснять есаул, заикаясь. Похоже, он струхнул не на шутку, полагая, что за выходку своего подчиненного в первую очередь могут наказать его самого как командира.

– Есаул, не у тебя спрашивают! – осадил казацкого офицера Орлов. – Ежели Ея Величество и повелела сделать так, как ты смеешь усомниться в ее правоте?

– Да я же… Ваше Величество, Ваше Сиятельство, простите великодушно. Я же просто это… – в совершенном смятении пробормотал есаул и, пошлепывая понимающего его с полуслова коня по загривку, потихоньку отъехал в сторонку от греха подальше.

Тем временем казак-чуваш прямо на коленях придвинулся ближе к императрице, взяв в руку краешек подола ее платья, поцеловал, затем сделал поклон, аж коснувшись лбом земли.

Ваше императорское Величество, пожалуйста, отмени казнь этих чувашей! – чуть ли не взмолился он. – Говорю же, они до сих пор наверняка не то что царицу, простого барина не видали. Известно же, чуваши – казенные крестьяне. Да и по-русски мало кто из них разумеет. Чувашу нелегко выучить ваш язык, по себе знаю. Ваше Величество, пожалуйста, не позволяй казнить провинившихся беспричинно людей!

– Стало быть, чуваш ты… – что-то размышляя про себя, промолвила царица.

– Истинно так, я – чуваш. Из Казанской губернии. Хотя родина моя отсюда совсем недалеко. По бумаге значусь Сентиером Медведевым… Ваше величество, весь народ знает о твоем великодушии. Я тоже искренне верю в это. Иначе ты не стала бы брать нас, чувашских и татарских солдат, в эту поездку. После шести лет службы я наконец-то подышал воздухом родных мест, большая благодарность вам всем за это. А теперь прошу, сделай для чувашей еще одно доброе дело – снисходись к ним и не дай погибнуть ни в чем не повинных моих земляков!

– Как это ни в чем не повинных! – вместо царицы заметил опомнившийся граф Орлов. – Они выказали полное неуважение к императорской особе.

– Ваше Сиятельство, они просто темные люди. У них в голове нет никаких дурных мыслей! – начал уговаривать Сентиер теперь уже вельможу.

– Ваше Сиятельство, этот казак…солдат… э-э, назначенный казаком солдат все верно говорит. В голове чуваша, действительно, нет мыслей. Ни дурных, ни хороших. Да и как могут быть у них какие-то мысли. Народец просто скот, – то ли намереваясь защитить овиноватившихся мужичков, то ли стремясь, чтобы его самого заметили, произнес казанский губернатор Квашнин-Самарин. – Ваше Величество, присланная нам самим Господом любимая наша царица…

Екатерина, небрежно махнув рукой, остановила губернатора, внимательно оглядела все еще стоявшего на коленях казака-чуваша, еще о чем-то поразмыслила и решительно повелела:

– Ты, казак-чуваш, иди, займи свое место в строю… Граф, а ты отмени свой приказ.

– Екатерина Алексеевна! Като! Ты что творишь? – обозлился Орлов. – Я уже велел казнить не почитающих тебя людишек. Я – граф, генерал-адъютант, не могу отменять свой приказ по просьбе какого-то казака-чуваша!

– А я – императрица всея Руси! – возвысила голос Екатерина. – Я могу отменить любой приказ, чей бы он ни был!

Граф пронзил ее недовольным взглядом, дернулся, пытаясь что-то возразить, но промолчал.

Впрочем, императрица больше не стала внимать никому, развернулась и степенно пошла к своей карете. Остановившись перед ее дверью, предусмотрительно открытой лакеем в ливрее, она, изящно повернув голову, взглянула в сторону казаков и заметила среди них того, кто только что стоял перед нею на коленях. Да и невозможно было его не заметить. Казак-чуваш не только высок ростом, да еще и широкоплеч. Кажется, он назвал себя Медведевым. А ведь и вправду медведь. Притом очень даже пригожий…

Как только Екатерина села в карету, Орлов взмахом руки велел двухкилометровому кортежу тронуться. Вскоре голова колонны оказалась у города Алатыря. Здесь опять пришлось остановиться. Как и полагается, встречать высочайших гостей вышли чуть ли не все горожане. Правда, в передних рядах находились в основном дворяне, купцы и чиновники. И не только местные. Здесь было немало цивильской и чебоксарской* знати. Они выделили немало лошадей и карет для царского кортежа, потому многие приехали не только из уважения к императрице, но и затем, чтобы последний раз увидеть своих четвероногих питомцев.

Вот, наконец, авангард кортежа въехал в город. Со всех колоколен многочисленных храмов ударил колокольный перезвон и бой курантов, который разносился на всю округу. Стоявшие по обеим сторонам улиц военные – гусары роты Грузинского полка, вытянувшись во фрунт, отдавали честь высоким гостям, их кони, как бы понимая торжественность момента, стояли, не шелохнувшись, даже не отмахиваясь хвостом от мошкары.

Через четверть часа карета Екатерины Второй остановилась у дома Воронцова. Сам воевода успел ее опередить и теперь встречал императрицу с калачом и солью на серебряном подносе. Екатерина не стала излишне церемониться, наскоро отломив кусочек хлеба, тут же отправила его в рот, даже не обмакнув в солонке, тут же спешно поднялась по ступенькам парадного крыльца, оказавшись в передней просторного дома, попросила немедленно отправить ее в выделенные покои. Она действительно сильно утомилась, и все отнеслись к ее просьбе с пониманием. Пока воевода выставил вокруг своего двора охрану, в опочивальню к Екатерине прошмыгнул граф Орлов…

В час пополудни воевода в своем доме, больше похожем на дворец, дал прием. Удостоились чести присутствовать на нем девятнадцать человек. А ровно через три часа отдохнувшая и посвежевшая Екатерина вышла на крыльцо и села в специально поставленное кресло. Тут же к государыне потянулись получившие на это разрешение люди. Они целовали ей ручку, некоторые при этом в знак всемерного уважения становились на колени. А удостоились этой чести сам воевода, местные дворяне и купцы с женами и дочерями, старшина и офицеры квартирующей в городе части «Донской армии», архимандрит Свято-Троицкого монастыря Геннадий и его монахи, архимандрит женского Киево-Николаевского монастыря Александра и его монахини, архимандрит саранского Петровского монастыря Александр и другие знатные люди. Приветствуя императрицу, архимандриты сделали императрице знатные подарки – вручили иконы разных святых. Так Екатерина Вторая оказала честь всем знатным людям Алатыря и близлежащих городов, тем самым укрепив их престиж среди горожан и прихожан.

Ровно в семь часов вечера – все-таки есть у Екатерины немецкая точность! – кортеж императрицы тронулся в путь в сторону Арзамаса. Попрощавшись при выезде из города с воеводой и архимандритами, Екатерина хотела было позвать в свою карету Орлова. Впереди длинная дорога, время уже клонилось к вечеру, а озаботиться нужно не только государственными делами… Но тут она нечаянно окинула взглядом двигавшуюся в авангарде колонну казаков. Среди них один выделялся особо и ростом, и шириной плеч. Даже с такого расстояния в нем чувствовалась дикая, мужицкая мощь. Как же его звали-то… Нет, не вспомнила Екатерина чувашское имя. А вот фамилия прямо на кончике языка: Медведев. Черт бы его подрал, ведь на самом деле настоящий медведь. Очень привлекательный медведь… Пригласить в карету Орлова ей почему-то расхотелось.

2.

Происшедшее близ Алатыря недоразумение забылось скоро. Екатерине тогда было не до подобных мелочей. Сразу по выезду из Симбирска ее мыслями овладелала одна очень важная забота. Почему она на следующий день и не впустила графа Орлова в свою шестиместную карету, да и обычно шумливым фрейлинам приказала ехать, закрыв рот.

Пять лет назад Екатерина с помощью преданных ей гвардейцев убрала с царского престола мужа Петра Третьего Федоровича – на самом деле Карла Петера Ульриха Голштейн-Готторпского, ставшего Петром в 1742 году по хотению царицы Елизаветы Алексеевны. Совершив государственный переворот, она полностью забрала бразды правления огромной страной в свои руки. При этом полагала, что, если и не весь народ, то уж военные-то окажутся на ее стороне. Ведь она и согласилась-то сместить с престола своего мужа лишь потому, что за нее стояли горой гвардейцы. Но то ли потому, что ее супруг, находившийся во дворце Ропше, вскоре скончался при странных обстоятельствах, то ли по причине того, что все не получалось улучшить условия их службы, гвардейцы на новую царицу начали роптать. Иные начали поговаривать, что если и скинули с престола Петра Федоровича, все равно на его месте должен был оказаться сын Павел, а никак не жена.

Эх, хоть бы чуток улучшить жизнь людей, хотя бы ненамного повысить гвардейцам денежное довольствие, тогда большинство недовольных быстро забыли бы свою неудовлетворенность переворотом. Только ведь всем не растолкуешь, что даже императрица может не все. Люди же не ведают, что за время правления Петра Третьего государственная казна опустела совсем, простым военным даже приходилось задерживать выдачу жалованья до трех-четырех месяцев, а хозяйственная деятельность государства, особенно торговля, из-за господства монополий оказалась на грани краха. Не зря Петра Третьего невзлюбили даже церковники, у которых царь отобрал немалые земельные угодья. Конечно, за эти пять лет Екатерина из кожи вон старалась всем предоставить какие-то послабления, успокоить недовольных. Но много ли сделаешь, коли в сундуках казны хозяйничают одни мыши. Тем временем шаткое положение императрицы на троне начали чувствовать и за рубежом. Одним словом, Екатерине Второй кровь из носу, а нужно было показать и российскому народу, и Европе свою крепость. Ведь она в выпущенном после занятия престола манифесте уверяла, что встала у руля государства по воле народа, потому, дескать, и невозможно было признать царем России сына Павла.

Вообще Екатерина сумела сделать кое-что понравившееся народу и без расходов казны. Многие, не только простолюдины, облегченно вздохнули после выхода указа о том, что цены на соль отныне устанавливала государственная власть. Еще бы, ведь после этого она с пятидесяти копеек за пуд сразу снизилась до тридцати. Многим ремесленникам помог подняться запрет на привоз из-за границы товаров, которые производились в России. Однако знать, не ведавшая нужды простолюдинов, ничего этого просто не замечала. А устойчивость власти зависела, прежде всего, от ее отношения к императрице. Стало быть, Екатерине требовалось показать всей стране и миру, что она любима народом российским и на троне сидит крепко. Иначе ее судьба могла оказаться чревата всякими неожиданностями.

Потому она в 1767 году задумала совершить большую поездку по Волге – самому густонаселенному и разношерстному краю России. Несмотря на скудость казны, для этого в Твери, откуда брало начало путешествие, спустили на воду двадцать пять кораблей. Сама императрица разместилась на тринадцатибаночной галере «Тверь». С собой она взяла братьев графов Григория и Владимира Орловых и двух фрейлин. Но не они были главными лицами в этой поездке. В свиту императрицы входили министры и послы многих зарубежных стран. Среди них испанский виконт Дегерерский, представитель знатного австрийского рода цесарь князь Лобкович, прусский граф Сольмс, датский барон Ассебург, саксонский граф Сакчен. Вместе с чинами флота, артиллерии, адмиралтейства и солдат охраны эскадра из пассажирских и транспортных судов насчитывала более двух тысяч человек.

Путешествие еще не началось, а Екатерина Вторая уже заставила заговорить о себе более чем уважительно. Головной корабль эскадры галеру «Тверь» спустили на воду второго мая. Это был день Преполовения. В честь него и одновременно по случаю спуска на воду корабля в соборной Спасо-Преображенской церкви провели литургию, после чего начался крестный ход. Тут совершенно некстати хлынул ливень. Однако Екатерина прошла вместе со всеми до самой пристани. В одной из газет по этому поводу восхищенно писали: «…и хотя погода была не очень хорошая и дождь непрестанно шел, однако Ее императорское Величество будучи всегда теплым к богу усердием преисполнена изволила от самого собора до пристани (где было сооружено место для освящения воды)… пешествовать за духовенством». В дальнейшем, останавливаясь чуть ли не в каждом мало-мальски значимом поволжском городе, Екатерина Вторая набирала авторитет, стараясь, чтобы не только местная знать, но и вся Европа видела, насколько любит и почитает свою императрицу российский народ. В этом ей сильно способствовали губернаторы, главы городов и уездов. Чего скрывать, это императрице понравилось больше всего. И очень жаль, в Симбирске ее нагнал посланный канцлером Паниным кабинет-курьер. Он сообщил, что цесаревич Павел Петрович внезапно сильно занемог. К слову сказать, Никита Иванович Панин – он не только канцлер, он еще и наставник, воспитатель цесаревича. Если бы Павел болел не так сильно, он вряд ли стал беспокоить императрицу… Так, через три дня пребывания в Симбирске, в течение которых был снаряжен конный кортеж, восьмого июня Екатерине пришлось прервать поездку по Волге и отправиться в Москву по суше.

Впрочем, из-за этого императрица переживала не очень. Езда есть езда, какие бы удобства прислуга не создавала, а все одно устаешь до чертиков. К тому же российские города совсем не похожи на города в ее родной Пруссии, обычных бытовых удобств в них гораздо меньше. Даже в Симбирске – центре самой крупной провинции Казанской губернии! – для нее еле нашли один-единственный подходящий дом. Да и того хозяином оказался не дворянин, а купец. Хотя самым неприятным в поездке оказалось вовсе не это. Все эти дни она вела себя так, как не подобает императрице великой державы, стараясь через не могу угодить сопровождающим ее напыщенным иностранцам. А еще – церковным деятелям. Чтобы им понравиться, она отдельно посетила Ипатовский, Макарьевский монастыри, множество соборов и простых храмов. А ведь просто так в них не войдешь, везде приходилось оставлять весьма ощутимые подарки.

Хотя, конечно, и в России город городу рознь. К примеру, Екатерина осталась разочарованной знаменитым, казалось бы, Нижним Новгородом. А вот соседние Чебоксары произвели более приятное впечатление. Туда она перебралась с галеры на большой шлюпке. На берегу ее встретила солидная делегация: казанский губернатор Квашнин-Самарин, воевода Чебоксар, дворяне округи, купцы. Императрица посетила Троицкий монастырь (как же без этого!), в доме купца Соловцова попила чаю. Затем пожелала съездить в рощу адмиралтейства, своими глазами увидеть знаменитые чувашские корабельные дубы. Везде ей нравилась обстановка, поведение людей, чистота и опрятность. И вечером, будучи уже на пути в Казань, она записала в дневнике после слов о Нижнем Новгороде: «Сей город ситуациею прекрасен, а строением мерзок. Чебоксары для меня во всем лучше Нижнего Новгорода».

Больше всех Екатерине приглянулась Казань. «Город, бесспорно, первый в России после Москвы… во всем видно, что Казань столица большого царства», – записала она о своих впечатлениях. Вполне удовлетворил и выделенный ей для временного проживания особняк. Им владел сам глава города Иван Дряблов. Похоже, дом был выстроен недавно и выглядел по сравнению с другими особняками как настоящий дворец. Екатерину особняк впечатлил настолько, что она в дневнике выделила ему значительное место: «Я живу здесь в купеческом доме, девять покоев анфиладою, все шелком обитые, креслы и канапеи вызолоченныя, везде трюмо и мраморные столы под ними…» Еще больше пришелся по душе сам хозяин особняка, тридцативосьмилетний купец Иван Федорович Дряблов. Мужчина в самом соку, высокий, статный. Главой города его избрали совсем недавно, в конце 1766 года. Причем оказалось, что он человек не местный, а из Чебоксар. Переехал в Казань из-за того, что стал наследником здешних ткацких фабрик, принадлежавших тестю. Тем не менее, Дряблов город свой знал лучше любого старожила. «У нас девять главных улиц, десять площадей, сто семьдесят простых улиц и переулков, восемь слобод, церквей сто две, монастырей – четыре мужских и три женских, всего в городе три тысячи девятьсот шестьдесят четыре здания, из них двадцать пять – каменные, школ и богаделен три», – без запинки доложил он императрице.

В Казани Екатерина Вторая дотошнее всего интересовалась образованием. Не только из-за понимания того, что без него Россию вперед не сдвинуть. В отличие от других городов, Казань была городом неоднородным. Эту особенность Екатерина позже подчеркнула в письме Вольтеру: «Я угрожала вам письмом из какого-нибудь азиатского селения, теперь исполняю свое слово, теперь я в Азии. В здешнем городе находится двадцать различных народов, которые совершенно несходны между собою». А новокрещенская школа Екатерину просто поразила. Здесь обучались не только русские дети, но и татарские, чувашские, черемисские, эрзянские. И обучались весьма успешно, настолько, что сумели приветствовать Ее императорское величество стихами на своих языках. «Да, надо ускорить крещение этих народов, – думала про себя Екатерина Вторая, с улыбкой слушая эти приветствия. – Подчинить их дворянской власти при помощи православия значительно проще». Приученная в Пруссии к жесткому порядку, Екатерина Вторая с молодых лет свято верила в легисломанию, верила, что народу можно принести счастье путем принятия правильных законов. Раз так, надо было дать ему кое-какое образование, чтобы он мог хотя бы знакомиться с этими законами.

…Впереди дорога сделала поворот, и казачий отряд, вытянувшись налево, показался весь. Среди весьма нехилых всадников один выделялся особо. То ли потому, что в седле сидел не так, как обычные казаки, то ли на самом деле намного выше товарищей по оружию. А в плечах точно шире. Да, это точно тот чуваш, который просил не казнить своих сородичей. Если подумать, он тогда показал настоящую храбрость. Ведь кто такой солдат? Самый обычный человек с низов. И далеко не каждый простой человек осмелится просить у самодержца пощады для совершенно незнакомых людей.

Екатерина на мгновение закрыла глаза. Ей представилось, как казак-чуваш легко спрыгнул с седла, встал перед ней на колени. Бывают же среди народа такие молодцы! Он ведь, этот казак-чуваш, не просто высокий, стройный, сильный мужчина. От других он еще отличается неповторимой красотой, каковой нет у европейцев. Особенно выделялись на его продолговатом сухощавом лице зеленые глаза. Они словно искрятся манящим волшебным светом и необъяснимым образом притягивают к себе взгляд человека, после чего поневоле начинаешь внимательно всматриваться и в самого обладателя этих глаз. А когда приглядишься, замечаешь, как красив этот казак. Особо выделяется широкий лоб, который не скрывается даже под казацкой папахой. Когда Екатерина еще была Софией Фредерикой Августой Ангальт-Цербстской, губернатор Штеттина, позже фельдмаршал Пруссии Хрисьтиан Август Ангальт Цербстский говорил: «Доченька, если задумаешь подружиться с юношей, прежде всего, смотри на его лоб. Коли он узколобый, значит, у него узок и ум. Умные люди все широколобые». Если это так, то этот чуваш из всех казаков отряда самый умный. А еще у него заметно отличаются скулы. Как они играли, когда он упрашивал Екатерину. Стало быть, человек сильно волновался, может, и боялся, а все равно решился заступиться за своих единородных земляков. Да еще его прямой нос с небольшой горбинкой, тонковатые для мужика губы говорили о том, что человек этот одновременно и силен характером, и весьма чувствителен душой. Самое же волнительное – от этого казака отдавало какой-то необъяснимой, но вполне осязаемой мощью. Мужской ли силой ее называть или как-то иначе – не в том суть, только Екатерина почувствовала, что пока она невольно размышляла о казаке-чуваше, у нее в одном месте возникла истома, которая стала неудержимо распространяться по всему телу. Да, такая вот она, София-Екатерина. Видно, господь одарил ее женской чувствительностью слишком щедро. Впрочем, тьфу! Она же все-таки царица, императрица, разве позволительно ей томиться из-за какого то мужика, к тому же инородца… Нет, это несерьезное чувство, а так, блажь, которая возникла потому, что тело ее в последние дни не получала в достатке того, к чему привыкло. Невозможно удовлетвориться на ходу в карете мимолетными встречами с мужчиной. Впрочем, ей даже в Симбирске не получилось полностью удовлетвориться. Там Орлов слишком уж увлекся медовухой и растерял всю свою мужскую силу. А ведь совсем незадолго до этого, когда они остановились в селе Головкино, что на левобережье Волги, Григорий был очень даже хорош.