Текст книги "Дар императрицы"

Через два года после этого общину деревни обязали выделить одного рекрута для службы в армии. Сентиеру тогда как раз исполнилось двадцать. Несмотря на свой солидный, по деревенским меркам, возраст, он все еще не обзавелся семьей. Приглянулась ему одна девушка из соседней деревни, да видно не судьба – родители выдали ее замуж за другого. Конечно, будь живы отец с матерью, не дали бы сыну ходить в холостяках до такого возраста, давно бы оженили. А так никто и не думал о его судьбе. Одним словом, Сентиер считал, что жизнь не удалась. И сгоряча сам вызвался стать рекрутом…

Хотя жил один, оставленное родителями немалое хозяйство Сентиер содержал в порядке. Восемь десятин надела (со дня смерти отца нового землеустройства не проводили, и его пай все еще числился за хозяйством) пахал и засеивал, не оставляя пустовать ни клочка земли, урожай убирал вовремя. И огород его выглядел не хуже, чем у соседей, не обрастал сорняками. Хозяйственные постройки не запускал, чинил при первой необходимости. Имел добротную лошадь, полон двор овец и коз, куриц, гусей, уток. Да и корову не держал лишь потому, что одному столько молока не требовалось. Многие в деревне изумлялись тому, как это Сентиер один справляется и с мужскими, и с женскими делами. Живущий напротив наискосок сосед Микул Карсак то ли в шутку, то ли всерьез не раз говаривал, что готов сделать Сентиера зятем, как только его пятнадцатилетней дочери Елян стукнет шестнадцать, и она станет совершеннолетней. Правда, если он говорил это на полном серьезе, породниться им было бы не так-то просто. Карсаки или по бумаге Карсаковы – крещеные чуваши, принявшие новую веру, которую называют христианским православием. А Сентиер воспитан родителями на истинной чувашской вере, Христоса за бога не признавал. «Христианство заставляет людей подчиняться не истинной силе, а власти. Любая власть от Бога, твердит она. Но власть – она такие же, как мы, люди, так почему мы их должны обожествлять? Наша вера призывает нас преклоняться перед силами природы. А люди – они перед Великим Тура* все равны, будь хоть во власти, хоть в подчинении ее», – наставлял покойный отец сына. На самом деле помешало бы это породниться с Карсаками или нет – теперь трудно судить. Что ни говори, Елян в свои пятнадцать была уже вполне сформировавшейся девушкой, красивой и привлекательной, и – чего скрывать – нравилась Сентиеру. Правда, поскольку девушка еще не ходила на игрища и улахи*, с ней он ни разу не заводил разговора о чем-то таком. И все же, может, и потому, перед отправкой в армию Сентиер выправил в волости бумагу на право пользования его землей и хозяйством на имя Николая Карсакова. Эх, увидеть бы, как там сейчас обстоят дела?

Сентиер размышлял обо всем этом уже не в казарме, и не в Петербурге, а по пути в Казань, куда ехал на почтовых. Да-а! Он теперь свободен! Сначала в Казани оформит все нужные дела, потом вернется в свою родную деревню Эбесь! Не с котомкой и несколькими рублями в кармане, как другие солдаты после службы в армии, а настоящим хозяином с большими возможностями. Тысяча рублей! Их немыслимо представить даже в сказке… Когда Сентиер отправлялся на службу, за два рубля можно было купить хорошую лошадь, а за три – так вообще настоящего аргамака. Даже лучшая корова стоила не дороже полутора рублей. Захочешь поставить новый дом – Эбесь весь в окружении лесов. В этих краях даже земельные наделы отвоеваны у них. Корчевка леса под пашню продолжалась, рассказывают, даже когда Сентиер был ребенком, и крестьянам запретили заниматься этим совсем недавно. А выкупить лес на приличный сруб – это и сейчас несложно и недорого, десять лет назад на это требовалась цена одной лошади…

Сентиеру вообще-то хотелось первым делом оказаться в родной деревне. Елян, конечно, выросла и повзрослела. Интересно, какой она стала? Впрочем, смысла думать о ней не было никакого. Ей уже двадцать четыре, само собой, она давно замужем, чувашские девушки выходят замуж уже с шестнадцати лет, если кто-то до двадцати не стала чьей-то женой, она уже считалась старой девой… Любопытно, а как выглядит сейчас дом Сентиера, как содержатся хозяйственные постройки? Можно ли будет там сразу поселиться и жить? Если нет, до осенних холодов есть еще время, можно многое подправить, привести в годность. Да еще надобно заготовить на зиму дров, продуктов. Главное же, получить свои двести десятин земли, запланировать ее для пользования. Шутка ли, двести десятин! Паи пятидесяти душ. В Эбесе ни у кого нет столько земли. Даже у тех семей, в которых много мужчин. Конечно, такие семьи еще арендовали участки у немощных уже стариков или вдов, и все равно у них не набиралось более пятидесяти – шестидесяти десятин. Прибыток же от них они получали не ахти какой, ведь за аренду приходилось отдавать владельцам угодий значительную часть урожая… Да, забот у Сентиера сейчас выше крыши. Но подорожная на него выправлена до Казани. Да и по делу в первую очередь придется ехать именно к губернатору – получить от него разрешение на выделение предоставленного императрицей надела. Обо всем остальном придется ломать голову позже. Нынче все одно руки до всего не дойдут. Разве что попытаться успеть засеять десятин двадцать озимой рожью и привести в порядок избу и постройки. Микул Карсак – мужик хозяйственный, может, вполне сносно содержал двор Сентиера. Хотя… Ведь он же не мог предположить, что человек, которого отправили в армию на двадцать пять лет, вернется домой через девять.

В голове Сентиера всю дорогу ворошились подобные мысли, мечты и планы. Добравшись до переправы через Волгу близ Свияжска к вечеру, он переночевал в ямской избе и уже с утренней зорькой заспешил к причалу. Оказалось, зря. Переправа с того берега подошла лишь ближе к шести часам. Чтобы не грести впустую, владелец отправил ее только тогда, когда на плоту набралось несколько возов.

Оказавшись на другой стороне Волги, Сентиер тут же нанял извозчика и попросил ехать прямо в канцелярию губернатора и как можно быстрее.

– Момент тоставлю, коспотин фельтфепель, – послушно кивнул головой извозчик и дернул за вожжи: – Но-о, пошла пыстрее!

По смягченному произношению согласных Сентиер понял, что извозчик – не русский и не татарин.

– Ты, случаем, не чуваш? – поинтересовался он.

– Чува-аш! – ответил извозчик, почему-то тяжко вздохнув. – В Казани половина извозчиков – чуваши.

Сентиер, много лет общавшийся только на русском, с наслаждением заговорил на родном языке:

– Сам-то ты откуда?

Извозчик тут же оживился и охотно перешел на чувашский.

– Я из Кошелей. Семья там проживает.

– Тогда почему здесь околачиваешься? Или земледелием не прокормишься?

– Прокормиться-то можно. Почва у нас жирная, посадишь аль посеешь что, все дуром растет. Только землицы у меня мало, лишь за двух едоков. А в семье кроме жены еще четыре дочери, все как птенцы, ожидающие мамку с раскрытыми ртами. Вот и тружусь здесь, развожу разных господ, хоть чуток подзарабатываю денежки. А дома справятся и без меня, говорю же, землицы у нас мало.

Въехали в Казань. По просьбе Сентиера извозчик начал по ходу знакомить его с городом. Оказалось, эта петляющая улица ведет к Черному озеру. Но им надо двигаться дальше и подъехать к Спасским воротам Кремля. Вдоль всей улицы в лавках, с лотков и просто так, с земли, идет оживленная торговля. Чего только не предлагают торговцы: еду, материи, одежду, обувь, хозяйственную утварь. На улице большинство их – татары, а лавками, оказывается, владеют в основном русские.

Вот и Кремль показался. Он не как московский, обнесен не красным каленым кирпичом, а белым камнем.

– Приехали, – сказал извозчик. – Канцелярия губернатора во дворе Кремля. Там же его дом, казарма комендантской роты, гауптвахта. Только чиновники приходят на работу поздно, потому тебе, господин фельдфебель, придется пока походить, прогуляться, коротая время.

Что делать – конечно, придется, раз так. Сентиер зашел в ближайший трактир, поел пирога, запивая крепким чаем, и пошел осматривать город, благо до одиннадцати еще было далеко. Он в главном городе губернии был всего один раз в составе эскорта Екатерины Второй и тогда, конечно, мало что смог увидеть.

В целом Казань смотрелась весьма величаво. Поражало большое количество всяких мануфактур, заводов и фабрик. Сентиера особенно удивили завод «Пумпа», расположенный в десятках больших зданий-цехов, и огромная суконная фабрика. В них работало так много людей, что и при заводе, и при фабрике образовались свои слободы. Тут и там величественно возвышались православные церкви. Среди них особенно выделялся Петропавловский собор. Мечетей тоже было немало, в основном деревянных. Только Марджани воздвигнут из кирпича. На осмотр города времени оставалось еще достаточно, но Сентиер не стал углубляться в разные закоулки. Казань очень большой город, пожалуй, сродни Москве. Да еще многие улицы по-восточному петляют незнамо как, утыкаются во всякие тупики, пересекаются с неожиданно возникающими и также скрывающимися узенькими переулками, так что не мудрено и заблудиться.

Ровно в одиннадцать Сентиер вошел во внутренний двор Кремля. Не зная, где находится канцелярия губернатора, сначала прошел мимо Благовещенского собора и оказался перед гауптвахтой, повернув оттуда, наткнулся на хозяйство оберкоменданта и только после этого, наконец, оказался у заветного входа.

Он все еще ходил в мундире фельдфебеля, потому постовые солдаты, хоть и посмотрели косо, пропустили его в здание канцелярии губернатора без всякой задержки. Помня, как посетители вели себя в приемных государевых чиновников, Сентиер сначала зашел к коллежскому секретарю, доложил ему о причине своего появления здесь, заметив, что императрица Екатерина Вторая велела ему вручить свою грамоту губернатору собственноручно. Коллежский секретарь с почтением прочитал жалованную грамоту, по ходу то и дело поглядывая на фельдфебеля мельком, затем пробежался по ней глазами еще раз, то приближая, то отдаляя бумагу с царским гербом. Похоже, он никак не мог поверить, что императрица делает такой подарок инородцу. С другой стороны, податель сей грамоты инородец-то инородец, но все-таки фельдфебель.

– Думаю, тебе с этой бумагой надо идти не к губернатору, а к вице-губернатору. Он у нас председатель казенной палаты, – сказал, наконец, коллежский секретарь. Чуть подумав, вышел из-за стола, предложил: – Пойдем, я тебя прямо к нему провожу.

У вице-губернатора уже были посетители, и Сентиеру пришлось изрядно подождать. Но вот из кабинета, что-то обсуждая на ходу, вышли двое татар, и столоначальник приемной разрешил ему пройти к своему начальнику.

Вице-губернатор, как и коллежский секретарь, прочел царскую грамоту весьма внимательно, осмотрел ее, переворачивая и так, и сяк.

– Удивительно, – произнес затем. – Такого мне еще не приходилось встречать. Какому-то чувашу – и такой подарок… Фельдфебель, какие же героические подвиги ты совершил во имя Отечества?

– Императрица знает, – уклонился от ответа Сентиер. О своем истинном «подвиге во имя Отечества» он, конечно, рассказать не мог. А считать подвигом боевые дела ему и в голову не прихордило.

– Яхшы*, – согласился чиновник. – Двести десятин хорошей земли… Ее еще надо найти. Фельдфебель, ты родом откуда?

– Из Хурамалской волости Цивильского уезда Свияжской провинции, житель деревни Эбесь, – четко доложил Сентиер.

– Яхшы, – опять задумчиво произнес вице-губернатор. Затем, достав из ящика, на столе разложил карту, какие-то бумаги, долго рассматривал их и предложил: – Фельдфебель, знаешь, я могу тебе предложить угодья прямо в Свияжской провинции, на левобережье Волги. Причем, несколько участков на выбор.

Сентиер на минуту растерялся. Он еще недавно мечтал заполучить их в родной деревне, а тут – Заволжье…

– Ваше высокоблагородие, мне бы получить надел в родной деревне или хотя бы поблизости от нее. К тому же я вырос в лесостепи, большие реки мне не по душе, – ответил Сентиер, взяв себя в руки.

– Фельдфебель, а ты обоснуйся рядом с небольшой. Скажем, там есть речка Илеть. Небольшая, но с сильным течением. Знаешь, сколько там рыбы! Вода прямо-таки кишит ими. А по речке сплавляют лес до Волги, соответственно можно организовать какой-нибудь лесной промысел. А еще… – тут вице-губернатор наклонил голову ближе к Сентиеру и начал говорить вполголоса, словно заговорщически. – Если задумаешь корчевать лес и расширить свои земельные угодья, мы не станем чинить тебе никаких препятствий. Так и знай, закроем глаза, коли расширишься даже еще десятин на сто. А в твоей родной деревне… не то что в ней, но и в волости найти свободные угодья не получится. Сам же знаешь, там давно все занято, нет ни клочка свободной земли.

Сентиер не знал, что ответить на это.

– Ну, раз так, фельдфебель, ты пока выйди в коридор, пораскинь мозгами, что и как. Надумаешь что – зайдешь. Помни, я желаю тебе только добра, – завершил разговор вице-губернатор.

На развилке коридора Сентиер чуть не столкнулся с коллежским секретарем, который откуда-то возвращался к себе с какими-то бумагами. Тот, по ходу читавший одну из них, никого не замечал, ладно фельдфебель успел схватить его за рукав и остановить.

– Что такое? – возмутился, было, коллежский секретарь, но увидев Сентиера, смягчил тон. – А-а, это ты, господин фельдфебель. Ну, как, хорошее место тебе выделили?

– Ваше благородие, не знаю, что и сказать, – пожал плечами Сентиер. – Вице-губернатор хочет направить меня куда-то в Заволжье. А я человек из лесостепи. Да и отрываться от своей деревни не хочу.

– М-да, – неопределенно хмыкнул чиновник и дернулся было пойти дальше, но что-то надумал и повернулся к Сентиеру, вполголоса предложил: – Послушай, пойдем ко мне, потолкуем.

В своем кабинете коллежский секретарь говорил смелее.

– Знаешь, фельдфебель, в Заволжье ты можешь получить хоть тысячу десятин. Только там один песок, на нем, сам понимаешь, даже сорняки не поднимаются, – объяснил он с видом знатока земледелия. – Правда, в Илете можно наладить рыбный промысел, это верно. Только что делать с этой рыбой? Продавать – так поблизости нет городов, до Казани оттуда не близко, пока довезешь, все протухнет. А местное население само наловит, сколько надо на пропитание.

– Ваше благородие, я что-то не понял. Теперь мне, что, и вовсе не получать никаких угодий? – спросил Сентиер.

Чиновник задумался, посмотрел в глаза Сентиеру, будто размышляя, сказать ему, что хотелось, или не стоит, затем все же чуть наклонился в его сторону и полушепотом объяснил:

– Не так. Знаешь, свободных земель хватает и в других местах, причем, очень даже плодородных. В том числе совсем недалеко от вашей волости. Но наш вице-губернатор татарин, и эти земли выделяет только своим сородичам. Вначале он делал это скрытно. А нынче ему присвоили чин коллежского советника, и он осмелел, начал творить, что хочет. Вот только что из канцелярии мне передали на оформление бумаги об удовлетворении прошения двоих крестьян – татар, между прочим, – о выделении земельных участков для хозяйственной деятельности. Знаешь, где эти угодья? Рядом с селом Токаево Кошелеевской волости. Он стремится укрупнить тамошние татарские поселения. А пока в поймах Кубни и Булы свободных угодий осталось еще немало. Как я понимаю, оттуда до твоей деревни совсем недалеко. Правда, это уже Свияжский уезд, но и там живут в основном чуваши. К тому же Свияжский и Цивильский уезды входят в в одну Свияжскую провинцию, так что можно подумать и об обмене угодьями, чтобы оказаться еще ближе к своей деревне. Некоторые уже проделывали такие обмены.

– Так-то оно так, – несколько оживился Сентиер. – Только захочет ли вице-губернатор?

– Господин фельдфебель, тебе не надо морочить голову подобными мыслями, -попытался развеять его сомнения коллежский секретарь. – В твоих руках – жалованная грамота государыни-императрицы. Ты с ней запросто можешь обратиться к самому губернатору. Скажу по секрету, наш нынешний глава губернии фон Брант терпеть не может своего вице, держит его лишь потому, что Екатерина Вторая требует привлекать в органы власти представителей местных народов. К тому же наш Яков Илларионович – генерал-аншеф, сильно любит людей военных. Он тебя поддержит, вот увидишь. Кстати, сегодня у него как раз приемный день.

Сентиер еще при входе в канцелярию заметил, что в правом отсеке коридора стояло немало людей, и теперь понял причину такого скопления.

– Но там такая очередь! – разочарованно вздохнул он. – Сегодня я уже вряд ли попаду к губернатору.

– Какая очередь? Ты – военный человек, доставивший распоряжение государыни-императрицы, – настаивал чиновник. – А ну, пошли, я сам тебя проведу в приемную.

И точно, коллежский секретарь не поленился, зашел с Сентиером в приемную губернатора и тамошним чиновникам объяснил, кто есть фельдфебель Медведев. Те, ни слова не сказав, после выхода очередного посетителя от губернатора к нему тут же впустили Сентиера. Стоявшие в очереди люди, привыкшие слушаться чиновников, не проронили ни слова недовольства.

Фон Брант, высокий, плотный, с седеющими волосами и полностью седыми усами и бакенбардами, находился в хорошем настроении. И все же, узнав, с чем к нему пришел Сентиер, он выказал некоторое неудовольствие:

– Фельдфебель, тебе, что, не объяснили, к кому следует обращаться по такому вопросу? У меня тут и без тебя народу тьма. Дворяне, купцы, хозяева фабрик и заводов… И все смиренно дожидаются своей очереди на аудиенцию. Заметь, никто из них не пришел просто так лясы точить.

– Ваше Высокопревосходительство, прости, пожалуйста, – торопливо начал оправдываться Сентиер. – Я уже побывал у Его высокоблагородия. Он мне предлагает неплодородные площади Заволжья. А я земледелец, не охотник и не рыбак. Да и хочется быть поближе к родной деревне или хотя бы там, где чуваши живут. На чужбине, да среди другого народа трудно наладить жизнь сызнова.

Тут губернатор сменил тон и подробно расспросил Сентиера, кто он, откуда, где служил, как воевал. После чего позвонил колокольчиком, стоявшим на столе. В дверь тут же беззвучно втиснулся человек из приемной. Губернатор приказал ему немедленно пригласить к себе вице-губернатора. Тот явился не то, чтобы с большой задержкой, но и не прытко, держал себя перед фон Брантом весьма независимо, начал доказывать, что в губернии черноземных угодий почти не осталось, разве что в резерве, для очень нужных и важных людей. Поведение своего заместителя, кажется, весьма задело губернатора, он вдруг сильно обозлился.

– Мусса, ты что, разучился читать по-русски? Хоть попытался вникнуть, что тут указано? – спросил он, показывая вице-губернатору распоряжение императрицы. – Здесь черным по белому написано: «Подателю сея жалованной грамоты не чинить препятствий, а надобно всячески споспошествовать». Или слова матушки-императрицы для тебя уже ничего не значат? Может, ты забыл, что татары и чуваши называют Екатерину Вторую эпи-патшой*? Или ты не согласен с таким мнением своего народа? Человек, – тут губернатор мотнул головой в сторону Сентиера и перешел на крик, – проявил героизм в войне с османами, государыня за это его отблагодарила, а ты, выходит, ни во что не ставишь ее волю? Или тебе не по нраву то, что фельдфебель бил в боях турок и крымских татар?

Услышав эти слова, вице-губернатор сначала побледнел, затем побагровел, дернулся вперед, желая что-то возразить, но опомнился и промолчал, ожидая, что хозяин кабинета скажет дальше.

– Немедленно найди для фельдфебеля самые лучшие угодья! – приказал губернатор. – И не где-то в Тьмутаракани, а ближе к его малой родине.

Через полчаса Сентиер опять зашел к коллежскому секретарю. Теперь уже с распоряжением вице-губернатора. Тот приказал оформить вид на получение земли Медведевым рядом с деревней Нюргеч Свияжского уезда. И как можно скорее. Все двести десятин одним полем. Чиновник начал тут же оформлять необходимые бумаги, между делом дотошно расспрашивая, как прошла аудиенция с губернатором, и как тот отчитал вице-губернатора.

– Поделом ему, – удовлетворенно выдохнул чиновник. – А то слишком уж распоясался. – Тут же безо всякого повода добавил: – Ханство их давно почило в бозе, а они все трепыхаются…

2

«Как можно скорее» растянулось на неделю. За это время Сентиер метался между Казанью и Свияжском, как челнок. Наконец он получил на руки все необходимые бумаги, позволяющие ехать в волость, где и выделят ему все двести десятин одним полем, и, не медля, отправился в путь.

Между тем Сентиера тоска по родине уже начала разъедать. Невыносимо хотелось быстрее оказаться в родном Эбесе, пройтись по его улицам до родного дома, вдыхая полной грудью животворный воздух. Эта тоска гнала его безостановочно. Но как бы ни торопился домой, узнав, что деревня Нюргечи, где ему придется обосноваться, находится по пути, он сначала заехал в волость, пригласив землемера, добился-таки выделения своего участка. Почва здесь оказалась удивительно плодородной – настоящий чернозем. Она была такой пористой, что, бросишь сжатый в кулаке комок, он тут же рассыпается весь. Хорошо! Конечно, Сентиеру здесь придется наладить хозяйство на пустом месте, но ничего, Екатерина Вторая выдала ему денег столько, что чувашским крестьянам, даже самым зажиточным, такие суммы, наверное, и не снились. Оказалось, тут и лес рядом, прямо как в Эбесе, так что срубы на избу, баню, хлев можно поставить еще этим летом. Следующей весной строения можно будет уже возвести. Эх, было бы это поле рядом с родной деревней!

Покончив с земельным вопросом, Сентиер заехал на Кошелеевский базар, купил там отменного двухгодовалого рысака по кличке Тавал*, седло, сбрую и домой поехал уже верхом. Через час он доехал до соседней деревни Асаново, расположенной на возвышенности, что опоясывала Эбесь с востока. Въезжать туда он не стал, обойдя довольно-таки крупное поселение, увидел, наконец, внизу свой родной Эбесь. У Сентиера от волнения заколотило сердце, к горлу подступил непонятный комок, в затрепетавшей душе появилось такое благое чувство, которое не описать словами. Теперь оно влекло его вперед так, что вчерашний воин ни о чем другом, как быстрее попасть домой, уже не думал.

Может, оттого что день клонился к вечеру, – все-таки начало сентября, дни стали заметно короче, – покрытая легкими сумерками родная деревня, казалось, накрыта волшебной чадрой. Спускаясь с возвышенности вниз, Сентиер во все глаза рассматривал ее, стараясь как бы сквозь это прозрачное покрывало приметить изменения, которые произошли за эти годы. Однако оказалось, их за девять лет прибавилось не так уж много. Улицы и переулки, тянущиеся вдоль трех речушек, в целом вырисовывали фигуру опрокинутой луны или серпа. Правда, кое-где выделялись свежестью недавно поставленные дома и хозяйственные постройки. Ничего не скажешь, жизнь продолжается, молодые женятся, иные отделяются от родителей, вьют себе новые гнезда. Нижняя улица, кажется, удлинилась в сторону Асанова, у нее слева даже появился отросток, который со временем наверняка превратится в новую улицу. Ручка серпа… Как бы ни было, эти избушки под раскидистыми ивами – новые они или старые – истосковавшемуся по ним Сентиеру казались удивительно красивыми и родными. А еще мнилось ему, что от всей деревни отдает каким-то чудотворным духом. Он охватывает тебя всего, и ты становишься сильным и легким одновременно – таким, что вот-вот поднимешься и полетишь.

И вот Сентиер уже едет по улицам, с детства знакомым до боли. Они сейчас пустые, лишь изредка встречаются малые детишки, которых пока родители не впрягают в домашние дела. Они не знают, кто такой Сентиер, но, пораженные блеском его мундира, восхищенно провожают его взглядом вплоть до того, пока он не скроется из виду. Взрослые сейчас, конечно, на гумнах, молотят хлеб нового урожая. Они, гумна, у кого-то рядом с огородом, а у иных прямо в поле, если оно недалеко от деревни… Когда Сентиер доехал до Верхней улицы, у полевых ворот показалось свозвращающееся с пастбища стадо. Улица тут же заполнилась животными, а тишины как не бывало – вся округа заполнилась блеянием овец и коз, мычанием коров и телят. Оставшиеся дома старики и ребятишки встречали свою живность у калиток и тут же загоняли во двор. Только Сентиеру было не до них. Он смотрел туда, где должен был находиться его дом, и ничего не понимал. Там было пусто! Ни дома, ни даже какой-либо постройки. Место усадьбы от улицы отгорожено жердями. И все. Как же это? Может, сгорело все? Коли так, должны остаться хоть какие-то следы пожара. Но даже подъехав близко к месту своего дома, Сентиер ничего такого не обнаружил.

Не зная, что предпринять, он отправился к Карсакам. Привязав коня за молодую березу перед домом, открыл незапертую калитку, вошел во двор. С улицы Сентиеру показалось, что хозяйство Микула Карсака за эти годы не очень изменилось. А со двора представилась совсем иная картина. В том месте, где, как помнит Сентиер, стояла небольшая клеть, теперь высился огромный амбар. Некогда небольшой навес стал шире раза в три. Там наравне с приставленными к стене на хранение простыми санями были еще тарантас и выездные сани. Между амбаром и навесом – баня, тоже свежая. Из трубы над ласем* курился дым. Наверное, кто-то готовил ужин. Видимо, услышав звук щеколды, оттуда вышла пожилая женщина. Мать Микула.

– Кто там? – держа ладошку ребром над глазами, всмотрелась она в гостя.

– Это я, тетя Улян, ваш сосед Сентиер Медведь, – на всякий случай громко ответил Сентиер.

– Кто, кто? – не сразу поняла старуха. – Сентие-ер?.. Ты же это… Сказывали, будто в солдатах ты.

Улян подошла ближе, ослабевшими глазами внимательно осмотрела нежданного гостя, сделала вывод:

– Да, будто бы ты.

В этот момент с улицы послышалось, как кто-то подъехал с тяжело нагруженной телегой, остановил лошадь, крикнув больше для порядка:

– Тпру-у!

Затем в калитку вошел Микул, не оглядываясь по сторонам, снял дубовую поперечину с ворот и отворил их настежь. Тут же сильная лошадь втащила во двор воз, доверху нагруженный полными мешками. Следом вошли двое юношей – пятнадцати-шестнадцати и семнадцати-восемнадцати лет. Сыновья Микула. У него должны быть еще двое сыновей постарше. Они, видно, занимаются какими-то другими делами.

Тут только хозяин дома заметил гостя.

– Сентиер?! – не скрывая удивления, воскликнул Микул. – Никак вернулся?

– Дядя Микул, вернуться-то я вернулся, да, видать, напрасно, – ответил Сентиер.

– Э-э… – замялся Микул, теребя в задумчивости густую черную бороду выше кадыка. – Ты, это, постой немного. Мы тут с ребятами привезли высушенную рожь. Счас высыпим ее в закрома и потолкуем с тобой.

Микул с сыновьями быстренько затащили четырехпудовые мешки в амбар, опростали их. Тут появилась из хлева жена Микула с полным ведром молока. Оказывается, она была дома и доила корову. А вот и мать его Улян кликнула всех на ужин. Не предполагавшие появления гостя женщины подали на стол обычную для лета домашнюю еду – картофель без мундира, лепешку, парное молоко, зеленый лук. Еще – дубовый жбан с медовухой из погреба. В молодости Сентиеру всего этого приходилось отведать не раз. Только когда это было. Теперь, после надоевшей за девять лет до чертиков полбенной каши, даже такая еда показалась необычайно вкусной. Когда же Микул, сказав: «За твое благополучное возвращение!», выпил сначала сам, потом подал ему ковш прохладненькой медовухи, Сентиер осушил его одним махом и вскоре почувствовал, что накопившееся в душе напряжение начало отпускать и с каждой минутой становилось все легче и беззаботнее. Все же о главном своем бедствии он не забывал.

Тем временем Микул поднял второй ковш.

– Сентиер, за твое здоровье, за твое счастье! – сказал он перед тем, как его осушить еще раз. Тут же перешел к главному. – За порушенное твое хозяйство никого не вини. И дом, и постройки семь лет назад разобрал я и перевез в соседнюю деревню Вудоял. Тогда Елян вышла замуж за Ишмула, сына знатного рода Шакуров. Не скрою, я до этого хотел видеть зятем тебя. Токмо получилось так, как получилось. Моя дочь, сам понимаешь, не могла ждать тебя двадцать пять лет. Никто же не думал, что ты возвернешься так скоро. Да и то… Зять не захотел переехать ко мне, решил остаться в своей деревне. Вот тогда мы со сватом решили перевезти твое хозяйство для молодых. Сам посуди, за четверть века все пришло бы в негодность. Так зачем зря добру пропадать? Говорю же, никому и в голову не приходило, что ты вот так неожиданно заявишься… Погодь, а ты возвернулся-то законно? Аль ранетый? – вдруг спросил Микул, с прищуром посмотрев гостю в глаза. Сам одновременно подал ему полный ковш.

– Все по закону, дядя Микул. И не ранен. Меня отпустили по воле государыни-императрицы, – стараясь держать себя спокойно, ответил Сентиер. Впрочем, по всему выходит так, что у него сердиться-злиться причины-то не было. Микул поступил вполне разумно, по-хозяйски. Сентиер выпил еще полковша медовухи и успокоился совсем.

– По воле самой государыни-императрицы говоришь? – изумился Микул, от удивления расширив узкие глаза до предела. А его сыновья, сидевшие тихо и не смевшие вмешиваться в разговор старших, от удивления даже рот раскрыли. – Погодь, судя по форме, ты ведь не простой солдат?

– Это так. Я имею чин фельдфебеля, – объяснил Сентиер. – Его тоже мне присвоили повелением самой императрицы.

– Вона ка-ак! – многозначительно помотал головой Микул. И резко перевел разговор на другое. – Так ты и насчет денег, может, не бедствуешь?

– Не бедствую. И по деньгам, и по угодьям я ноне весьма состоятельный человек. По велению императрицы мне выделили двести десятин. Только вот на сегодня у меня нет даже простого сарая, где бы я мог переночевать.

– Две… Двести десятин? – от услышанного Микул даже начал икать. – У те… У тебя одного? Тут же взял себя в руки и добавил: – А насчет ночевки… Ты пока поживи у меня. Место найдем… Скажи, а землю-то тебе где нарежут? Сам знаешь, у нашей деревни свободных участков нема.

– Да мне уже нарезали. В верстах двадцати отсюда, рядом с деревней Нюргеч. Может, слыхал? Скажу тебе, дядя Микул, почва там просто благодатная. Сплошной чернозем. Только пока она вся пустая. Там у меня нет даже столба.

– Ну, раз ты деньгами не слаб, хозяйство быстро заведешь. Токмо ведь с такими угодьями одному не справиться. Немало работников придется нанять, аль сдавать в аренду, – то ли Сентиеру объяснял, то ли сам про себя думал Микул, опять сильно теребя бороду. Вдруг его словно осенило. – Послушай, Сентиер, я слышал, в соседней деревне Урюмово один род намерен куда-то переселиться. Род многочисленный, так что общей земли у него должно быть сродни твоей. Может, попробовать договориться с ними и обменяться угодьями? Как бы ни было, остаться в родной деревне аль, на худой конец, оказаться в соседней куда сподручнее, чем одному поселиться на чужбине.