Текст книги "Дар императрицы"

Через четверть часа она накинула на плечи соболиную шубу, руки сунула в муфту из песца и прямо с открытой головой поспешила к уже выстроившимся полкам.

– Мои славные солдаты! Отправляя вас на ратные дела во имя государства нашего, я, прежде всего, желаю вам всем вернуться живыми и здоровыми! – громко сказала она. – И все же помните одно: вам надлежит воевать за Отечество, не жалея живота своего. А страна наша весьма велика и богата, потому в мире несть числа нашим завистникам. Так что, мы станем разбазаривать все то, что завоевали наши предки? Нет, родные мои, не то, что отдать кому-то хоть малюсенький клочок земли, мы обязаны и дальше расширять наши территории. И на севере, и на юге нам надобно выйти к морским берегам. Россия – держава первого ранга, потому нам нужны морские пути для связей со всем миром. Эту войну начали не мы, но в ней мы должны не просто победить, а передвинуть границы державы до Черного моря. Солдаты, замечательные сыны России! Возвращайтесь с викториею. Ваши подвиги Россия не забудет!

Екатерина хотела еще что-то сказать, но почувствовала, что голова начала мерзнуть, да и все ее тело уже начало дрожать от холода, и прекратила речь. Оркестр грянул походный марш. Екатерина не стала дожидаться, пока пройдут полки, поспешила во дворец, в тепло лобановских печей. Там она подошла к окну, прислонилась широким лбом к стеклу и так простояла, пока последняя шеренга замыкающего полка не покинула дворцовую площадь. В какой-то момент она почувствовала, что сзади к ней кто-то подошел, снял с ее плеч шубу. Оказывается, это Потемкин.

– Матушка, по твоему изволению наступил черед и моей отправки на войну, – сказал он.

– Это правда, – вздохнула Екатерина. – Но… ты отправишься в путь завтра. А сегодня… я попрощаюсь с тобой.

Прощались они всю ночь. Утром, когда оба, изможденные и опустошенные, откинулись друг от друга и лежали на спине, через какое-то время Потемкин тихо, но жестко попросил:

– Матушка, у тебя на страже всегда стоит азиат-фельдфебель. Я хочу забрать его с собой. Иначе я не буду чувствовать себя спокойно.

Екатерина его беспокойство поняла правильно. То, что фельдфебеля Медведева не будет рядом, для нее, конечно, значительная потеря. Но он, азиат или не азиат, нужен лишь для одного дела. Потемкин же, – это Екатерина уже поняла, – человек, способный работать на государственном уровне. Императрице такие люди сейчас ой как нужны.

– Что ж, забирай своего азиата, – спокойно согласилась Екатерина. – Пусть он оградит тебя от опасностей. Мне кажется, фельдфебель – человек не только сильный, а и храбрый. Но…

– Что, Ваше величество?

– Ты его всегда держи при себе. Договорились?

Потемкин внимательно взглянул Екатерине в лицо. Искрящиеся голубые глаза женщины, казалось, не выражали ничего. Вот ведь шельма! Умеет скрывать свои чувства… Тут Екатерина тоже взглянула молодому человеку в глаза и слегка улыбнулась:

– Гришенька, ты ничего такого не думай. Я беспокоюсь лишь за тебя. Война она есть война, на ней может случиться всякое. А этот медведь – человек богатырской силы и не боится ничего. В нужный момент он постарается надежно защитить тебя.

Да, действительно, царица – настоящая шельма. Видно, считает Потемкина этаким зеленым мальцом, который еще ничего не смыслит в отношениях между мужчинами и женщинами. Ну, уж нет. Сумевший выбраться из нищеты и подняться до такого положения Потемкин давно не мальчик.

– Хорошо, матушка, я его от себя не отлучу ни на минуту, – пообещал Потемкин, прижимая Екатерину к себе.

Так решилась дальнейшая судьба фельдфебеля Медведева.

…Потемкин обещать-то Екатерине обещал, что не станет инородца фельдфебеля отлучать от себя, только про себя решил, что в первый же удобный момент сплавит его в самое горячее пекло. Сам пока не вкусивший ратную жизнь, он все одно полагал, что таких ситуаций на войне должно быть предостаточно. И пусть фельдфебель героически сложит голову в бою за Отечество. Как бы ни было, это благороднее, чем коварно уничтожить его из-за ревности. Так или этак, а Потемкину надо было этого человечка не просто убрать подальше от императрицы, а добиться, чтобы она вообще забыла о его существовании.

Пока же фельдфебель, похоже, ему действительно полезен. Оказалось, юг России буквально кишит разбойными людьми. Чем южнее, тем они наглее, потому как в тех краях с приближением к государственным границам сила власти ослабевает все заметнее. Потемкин это понял, еще оказавшись южнее Орла.

Приглядывался ко всему и Сентиер. Он заметил, что народ в здешних краях жил иначе, нежели в центральной России, в основном хуторами. Причем хутора располагались в значительной отдаленности друг от друга. Крупные деревни и села встречались совсем редко. Люди, казалось, жили крестьянским трудом, но вели себя не как вековые землепашцы. Многие занимались совершенно иными промыслами. Камергер Потемкин объяснил ему это тем, что многие здешние жители совсем не коренные, а потомки подавленных царем Петром Первым стрельцов-бунтовщиков. Здешний чернозем их, конечно, кормит хорошо, к тому же у людей даже нет границ своих владений, земли можно брать столько, сколько семья в силах ее обрабатывать. Только, видно, этого потомкам стрельцов явно не хватает… Вот на одном из таких хуторов и пришлось заночевать Потемкину с Медведевым. Желая быстрее попасть в штаб Голицына, камергер решил ехать напрямки, потому взял с собой только богатыря-фельдфебеля. «Если поеду с конной охраной, разбойники меня, наоборот, могут принять за важного, богатого вельможу и напасть. А так примут за простого проезжего, небось, и пронесет», – думал сам при этом.

В тот день погода резко поменялась. С утра с северо-запада подул сильный ветер, который уже к полудню превратился в настоящую бурю. Одновременно повалил густой снег. В этих местах погода значительно теплее, чем в чувашских или даже в московских краях. Видно, потому снег бил в лицо ошметками так, что невозможно открывать глаза. Короче, за какой-то час кругом закружило-завьюжило, и вскоре стало не видно ни зги. Да еще дороги совсем занесло липким снегом, и лошади встали, а ямщик уже не ведал, куда же их направить. Хорошо Потемкин с Медведевым находились в кибитке, но и в ней в такую бурю долго не усидишь… И тут в какой-то момент откуда-то спереди-справа послышался лай собаки. Потемкин встрепенулся и приказал ямщику направить лошадей туда. Понукая и погоняя кнутом, тот все же заставил их тронуться и через какое-то время, обогнув небольшую рощу, они уткнулись в чье-то хозяйство. Время клонилось к вечеру, и о том, заночевать здесь или ехать дальше, даже помыслить не приходилось.

Хозяин хутора, видимо, услышал звон поддужного колокольчика и встретил нежданных гостей у ворот. Потемкин быстро договорился с ним насчет ночлежки. Похоже, путники здесь не редкость, потому хозяин быстро вник в ситуацию. Как только вошли в избу, Потемкин первым делом вынул из кармана камзола мешочек с деньгами и выложил его на стол.

– Сколько возьмешь за наш ночлег, ужин и завтрак на троих? – спросил он у заросшего рыжей бородой хозяина.

Тот маленькими, как чечевица, глазками внимательно оглядел гостей, несколько задержал взгляд на соболиной шубе Потемкина, махнул рукой.

– Что об этом сейчас говорить. Сочтемся. Вы пока поешьте с дороги-то. Наверняка проголодались, да и замерзли, чай, в такую-то погоду, будь она неладна. Жена моя как раз сварганила сегодня отменный борщ. Да еще с утра испекла кулебяки. А сало у нас есть завсегда. Самовар вот поставлю… Не барская еда, конечно, но что есть – все будет на столе, – гостеприимно, но как-то слишком суетливо предложил он.

Вскоре хозяйка накрыла стол. Получился он, по меркам Сентиера, весьма богатым. Не обидели и ямщика, в задней половине его тоже накормили и борщом, и салом. Видя гостеприимство хозяев, расщедрился и Потемкин. Он достал из баула сушеную лосятину, курдюк с красным вином. Тут рыжеголовый мужик совсем растаял, велел жене принести из погреба разносолы, начал предлагать и то, и другое, чуть ли не упрашивал отведать всего, что у него есть. Только Сентиеру его такое поведение насторажило. Почему – он и сам не понимал, потому не проронил ни слова, лишь внимательно присматривался ко всему да разглядывал убранство избы.

Хозяин хутора, похоже, был весьма состоятельным человеком. Его саманная изба состояла из нескольких пристроев. Из комнаты слева слышались детские голоса, но к взрослым никто не выходил. Многое из здешней мебели и всякой утвари можно видеть далеко не в каждом доме. Самовар на столе стоял медный, а посуда была даже серебряная. В левом углу передней к стене прислонено большое зеркало, в правом выделялась икона в серебряной рамке, при этом лампадка перед образами нисколько не чадила, как бывает обычно. Не оказалось здесь, в отличие от чувашских изб, нар. Правда, за печью виднелись полати, но они ничем не были застелены. Видно, спальных мест хватало и без них. Еще Сентиера удивили занавески. В деревенских избах они обычно оставляют открытыми верхнюю треть окон, а здесь прикрывали их полностью. К тому же они не из белого полотна, а из не просвечивающего зеленого атласа.

Попотчевав обильным ужином, хозяин устроил гостей на ночлег. Ямщику постелил солому в овчарне, в теплом отсеке для молодых ягнят. Потемкину предложил деревянную кровать в соседней комнате, а Сентиер, по своему и Потемкина желанию, прилег здесь же на полу, на расстеленном овчинном тулупе. Изрядно принявший на грудь камергер тут же уснул мертвецким сном. Время от времени он издавал такой храп, что дрожали стекла, потому Сентиер никак не мог уснуть. Сначала он вспоминал родную деревню Эбесь, поля и леса вокруг нее, поневоле сравнивал чувашские земли с просторами, на которых оказался волею судьбы. Чуть погодя, правда, сон начал-таки брать свое, веки нет, нет, да и закрывались, но раздавался очередной храп камергера, и все проходило… Так, судя по петушиному пению во дворе, время перевалило уже за полночь, как вдруг Сентиер услышал, что в овчарне почему-то переполошились животные. Шум был негромкий, но в ночной тиши топот многочисленных овечьих ног выделялся отчетливо. Сентиер не знал, как обустроен двор хутора, лишь заметил при въезде в него, что он не обнесен высоким забором, как у чувашей, даже от ворот в обе стороны тянулась простая изгородь из жердей. Уж не волк ли забрался в овчарню? Сентиер, так и так бодрствовавший, решил сходить туда, глянуть, что там творится. Стараясь не шуметь, он взял приставленную к стене саблю и вышел в сени. Не найдя в темноте дверь сразу, остановился, заодно прислушиваясь к наступившей тишине. И тут услышал, что со стороны овчарни кто-то идет. Это был никак не волк, а двуногий зверь. Почему-то человек шел крадучись, словно в разведке, если бы на небольшом морозце снег слегка не поскрипывал, его вряд ли кто услышал. Кто же это мог быть? Да уж, наверное, в этой бескрайней степи кто только не носится. И этот человечек наверняка шастает здесь посреди ночи не с добрыми намерениями. Был бы он обыкновенный заплутавший путник, постучался бы в ворота или в окно. Так что же делать? Пойти разбудить хозяина и Потемкина – можно запоздать с пресечением…

Тем временем человек явно подошел к избе. Вот открылась сенная дверь и в проеме показалась его тень. В руке он держал нечто, смахивающее на топор или даже на секиру. Но человек вошел слишком быстро и тут же прикрыл дверь, и Сентиер окончательно так и не сообразил, что же это было. Между тем нежданный гость прямиком приблизился к комнате, где спал камердинер. Нет, больше ждать-гадать нельзя! Сентиер поднял меч и в темноте наугад махнул им в сторону доносящихся шагов. Меч попал в тело человека и застрял. Сентиер быстренько вынул его и махнул еще раз. Вор даже ахнуть не успел, его туша свалилась на пол, издав звук упавшего полного мешка. По ходу тело, видно, за что-то зацепилось, и на пол с грохотом повалились какие-то вещи. На шум выбежала хозяйка дома с зажженной свечой в руке. Увидев тело упавшего человека, она дико завыла, тут же присела перед ним на колени, приложила ухо к его груди, послушала.

– Убили! – хрипло закричала она, обратив лицо и протянув руки к небесам. Тут же резво вскочила и подбежала к Сентиеру: – Негодяй! Сволочь! Басурман проклятый! Почему зарубил моего мужа? Что он тебе сделал? – неистово кричала она, с каждым словом подпрыгивая, чтобы сказать все это фельдфебелю в лицо.

Наконец проснулся и Потемкин, накинув халат, вышел в сени.

– Медведев, что тут происходит? – недовольно пробурчал он. – Зачем подняли трам-тарарам посреди ночи?

– Господин, твой человек убил моего мужа. Душегубец он! И как мне теперь жить? Как поднять детей на ноги? У-ы-ы! – завыла женщина

Потемкин взглянул сначала на лежавшее на полу мертвое тело, затем на Сентиера, бросил:

– Ну, фельдфебель, рассказывай.

Тот рассказал все, как есть.

– Меня особенно смутило, что в руке он держал то ли топор, то ли секиру, – завершил он объяснение.

Выбежали в сени и проснувшиеся ребятишки – трое или четверо, и, ничего не понимая, тупо уставились в лежавшего в луже крови отца.

Потемкин подошел к мертвецу поближе, перехватив из рук все еще причитающей женщины свечу, нагнулся и сдвинул тело чуть в сторону. Оказалось, что под ним действительно лежала секира с короткой рукоятью. Находилась она не в луже хозяйской крови, а поодаль, и все же была окровавлена. Увидев это, хозяйка вмиг смолкла, испуганно задергала головой, тут же толчками препроводила всех четверых ребятишек обратно в свою комнату.

– Занимательно, очень занимательно, – про себя проговорил Потемкин, затем, выпрямившись, обратился к Сентиеру: – Фельдфебель, ты сказал, что из овчарни был слышен переполох овец?

– Так точно, Ваше Сиятельство, – подтвердил Сентиер.

– Что ж, пошли, посмотрим, что там, – коротко приказал Потемкин, вручая свечу Сентиеру. – Ты иди впереди. И ты с нами… – это он уже повелел хозяйке дома.

В отсеке для ягнят, конечно, было не так тепло, как в избе, но терпимо. Печь, которую хозяева топили через день, еще не совсем остыла. Лежавший на полу, на соломе, ямщик не шелохнулся даже тогда, когда все подошли к нему. Сентиер нагнулся и откинул одеяло, тут же резко выпрямился и остолбенел. Ямщик оказался без головы. Точнее, голова была, но она лежала рядом отдельно.

– Вот, оказывается, что замыслил этот человек! – злобно выкрикнул Потемкин. – Зарубив его, ты, фельдфебель, поступил совершенно верно. Похоже, за свою жизнь он немало людей оставил без головы. Фельдфебель, ты заметил, какая у них домашняя утварь? Простой мужик, как ни напряжется, на все это денег не накопит. Правильно ты сделал, зарубив его! – еще раз подтвердил камергер. – Не только хозяина, а всю его семью надо вырезать. От волка рождаются только волчата.

Тут у хозяйки, оставшейся у двери, ослабли ноги, и она медленно опустилась к полу, встала на колени.

– Господин барин, пожалуйста, детей не тронь. Они же несмышленыши ишшо, ничего не смыслят. Да и супружник мой раньше не был таким. Только кругом бесчинствуют воры и разбойники, вот и он поменялся. Иначе в наших краях не выжить. Прошу тебя, мил человек, пожалей детишек. И меня оставь в живых, Иначе как они без меня, родной матери? – начала она умолять Потемкина, елозя за ним на коленях.

– Ну, как, оставить в живых выродков? – то ли размышляя про себя, то ли спрашивая у фельдфебеля, промолвил камергер.

Сентиер промолчал. Не тот он человек, чтобы давать советы приближенному к императрице вельможе.

– Ладно, пусть живут, – смилостивился Потемкин, махнув рукой в сторону хозяйки дома. – Эй, ты, волчица, не забудь приготовить нам завтрак. Мы скоро тронемся в путь. Дальше пребывать здесь у меня нет никакой охоты. Мертвецов захороните сами. Смотри, на обратном пути я все проверю.

Обессилевшая женщина еле встала на ноги, поплелась в избу.

– Фельдфебель, ты проследи за нею. Муж и жена – одна сатана. Неровен час, пустит в еду какую-нибудь отраву, – приказал Потемкин Сентиеру. – А я все-таки подремлю еще полчасика. Что-то голова у меня еще не свежая.

Через час они вяло позавтракали и выехали в путь. Погода несколько смягчилась, да и кони успели отдохнуть, так что все было нормально. Только Сентиеру пришлось занять ямщицкие козлы, на которых было не так уютно, как в кибитке.

7

В штаб генерал-фельдмаршала Александра Михайловича Голицына Потемкин прибыл во второй половине дня. Военачальник принял его весьма прохладно, на предписывающую грамоту императрицы даже не взглянул.

– Хорошо. Пока обустройся, отдохни с дороги. Там видно будет, – лишь сказал он и отошел по своим делам.

Квартирмейстер поселил «человека из Петербурга» в передней небольшой саманной хаты, приказав хозяевам переместиться в заднюю половину, напомнил, когда и где обедают офицеры, после чего пожелал спокойного отдыха с дороги и тут же ушел.

Так началась у Григория Александровича Потемкина армейская жизнь.

Он, конечно, сразу почувствовал неприязненное к нему отношение со стороны армейских офицеров и генералов. Но понимал, что за это на них не следует обижаться. Кто он такой для истинных военных? Человек из окружения императрицы, камергер в чине поручика. Правда, по табелю о рангах камергер приравнен к генерал-майору. Только это вовсе не означает, что офицеры воспринимают его как генерала. Военные уважают своего командира не по чину, а по его заслугам. А какие заслуги в ратном деле у камергера? Потому Потемкину пока пришлось довольствоваться местом волонтера при ставке князя Голицына. И все же, как человек императрицы Екатерины Второй, он участвовал во всех обсуждениях в ставке и был в курсе всех принимаемых решений. Потому со временем начал понимать опасность войны с Османской империей все отчетливее и тоньше. Еще он усиленно анализировал сведения, поступающие от разведки. Не как военные, – методов и способов ведения войны на уровне генералов ему все равно не постичь, – а шире, соразмеряя с нуждами и целями всего государства. Все ли он воспринимал отчетливо и верно или далеко не все, но одно понял совершенно точно: неизвестно, как будет дальше, а пока в этой войне главную опасность представляют вовсе не турки, а армия крымского хана. Что касается османской армии, на море она, возможно, действительно сильна, а на суше так себе. Тогда не понятно, как решился султан Мустафа Третий пойти против России? Впрочем, ответ Потемкину вроде бы был более или менее ясен еще в Петербурге. Там отлично ведают, что турок подталкивали на этот акт некоторые европейские государства, особенно Австрия и Франция. Однако, как понял Потемкин, Екатерина и ее советники не заметили один важный момент: при всем при этом Мустафа Третий сильно надеялся на крымского хана Крым-Гирея, которого усадил на трон по сути сам.

Хан этот был одним из образованнейших людей того времени. Он хорошо знал историю и географию, интересовался философией Руссо, знал французский и греческий языки, читал Вольтера, в своих высказываниях часто употреблял цитаты из его трудов. И военные дела он вел по уму. В 1769 году, к примеру, в этих краях зимой стоял небывалый доселе жуткий холод. Крым-Гирей не стал дожидаться его последствий, своих арабских скакунов, не привыкших к холодам, тут же поменял у черкесов и ногайцев на местных лошадей, пусть менее знаменитых, но выносливых в зиму. Когда собирался на кого-то напасть, он призывал в армию троих конников из каждых восьми кибиток. Так он мог собрать под военные знамена до двухсот тысяч человек и трехсот сорока тысяч лошадей, которых было достаточно и для воинов, и для перевозки армейского имущества и провианта.

По правде, Крым-Гирей не особо жаловал османов. Особенно не любил великого визиря Магомед-Эмина. Мустафа Третий посадил его на место Хамза-паши, считая, что тот начал выживать из ума. Только с этим Крым-Гирей никак не мог согласиться. Все знали, что Эмин ранее был лишь кондитером, правда, отличным. Затем его назначили делопроизводителем в конторе по сбору налогов. Как мог такой человек в одночасье стать великим визирем и управлять государством?

Потемкин делился своими мыслями с Екатериной Второй в посылаемых ей лично депешах. Он предлагал ей воспользоваться этой некоторой отчужденностью между Крым-Гиреем и Магомед-Эмином, постараться подвести крымского хана к мысли об освобождении от османского протектората, а затем помочь добиться и полной свободы от турок. Камергер полагал¸ что после этого Россия сможет легко завоевать и подчинить эту полуостровную страну. И тогда ситуация на Черном море примет совсем другой оборот.

Однако Крым-Гирей пока не подавал ни единого намека на то, что замысел Потемкина можно осуществить. Да и в войне с русскими он проявлял себя отнюдь не просвещенным командующим. Его люди зачастую вели себя хуже, чем сердюки, как называли янычаров-добровольцев. Особенно сильно это проявилось, когда хан завладел городом запорожцев Аджамаком. В нем люди Крым-Гирея полностью сожгли все строения, какие только можно было, у жителей отобрали все, что попадало под руку. В крепости Елизаветград они взяли в плен всех, кто не успел бежать. Так у каждого крымского татарина оказалось по пять-шесть рабов, шестьдесят овец и два десятка волов. Кто не зауважает хана, который разрешает своим людям обогащаться таким образом?

Рассуждать в письмах о проводимых Голицыным сражениях Потемкин пока избегал, ибо понимал, что в этом деле он никто. Но и по этой части однажды не стерпел, послал-таки императрице депешу со своим мнением.

Случилось это так. Голицын почему-то не очень стремился обострять схватки с турками. По этому поводу его однажды в своем послании упрекнула даже Екатерина Вторая, конкретно требуя взятия Хотина. Но в поведении фельдмаршала ничего не изменилось.

– К сожалению, наша матушка-императрица в военном деле слабовата, видно, вовсе не знакома с наукой тактики, – объяснял князь своим офицерам. – Пусть сначала визирь Магомед Эмин-паша перейдет Днестр и окажется на нашей стороне. Вот тогда и возьмем его за жабры.

В результате армия Голицина целых два месяца протопталась на месте без толку. Хорошо в это время возглавляемая Румянцевым Вторая армия оберегала страну от нашествий кочевников.

Между тем Эмин-паша заметил нерешительность русских и потихоньку начал продвигать основные силы своей армии к линии фронта. Вскоре его великолепные палатки были развернуты недалеко от города Яссы. Не ожидавший такого поворота событий Голицын наконец-то созвал срочное совещание.

– Визирь расположился совсем рядом с нами, – сообщил он уже всем известную весть. – Нам следует немедленно отойти к Каменец-Подольскому, чтобы там воспрепятствовать переправе турецкой орды. Сейчас дорога каждая минута, потому предлагаю офицерам изъясняться коротко.

Несмотря на то, что «изъяснялись коротко», совещание затянулось на несколько часов. Тут Потемкин не выдержал и напомнил, как прусский король Фридрих Второй наставлял своих генералов: «Ежели с самого начала желаете провалить военную кампанию, больше совещайтесь. Чем дольше вы будете чесать языком, тем быстрее успех перейдет на сторону врага». Замечание камердинера, похоже, сильно задело князя.

– Сударь, пока вы ползали под столом, я бивал прославляемого вами Фридриха на поле брани! – возвысив голос, напомнил Голицын, и тут же приказал начальнику штаба: – Высказывания всяких камердинеров в протокол совещания не включать! И еще… Сударь, а вам не помешало бы самим хоть чуток испробовать вкус боев. Рекомендую как-нибудь однажды понаблюдать за баталией хотя бы в подзорную трубу…

Такого оскорбления Потемкин стерпеть не мог и тут же ушел из расположения штаба…

Потемкин в тот день долго провалялся на топчане, потягивая вино прямо из кувшина. Ближе к вечеру в дверь кто-то постучался. Затем она чуть приоткрылась, и в нее просунул стриженную под горшок кудлатую голову хозяин хаты, участливо спросил:

– Барин, вижу, ты в плохом настроении. У меня тут есть молодая молдаванка, такая вся жгучая, может моментально поднять тебе настроение. Пригласить?

– Закрой дверь, под-донок! Пошел вон! – заорал Потемкин, тут же схватил стоявшую рядом с топчаном ботфорту и изо всех сил швырнул ее в сердобольного хозяина избы. Хорошо, тот успел убрать голову, иначе ему пришлось бы красоваться с синяком на лице не меньше недели.

На ужин Потемкин пошел к генерал-аншефу Прозоровскому, которого знал еще по Петербургу. Тот со своим корволантом находился в нескольких километрах от штаба армии, создав кордон, чтобы не пропустить противника на помощь к окруженному русскими Хотину.

– Князь, Александр Александрович, прими меня на службу, – сходу попросил Потемкин.

Генерал, прищурив обычно округлые глаза, внимательно вгляделся в него. Он понимал, почему камергер обращался с такой просьбой, ибо присутствовал на утреннем совещании в штабе Голицына.

– Ладно, – согласился Прозоровский. – Только уговор: будешь жить у меня. Места здесь хватает. И переезжай сей же час.

После трапезы Прозоровский рассказал, чем завершилось совещание. Оказалось, что Голицын так и не пришел к какому-либо решению. Будто бы лазутчики, совершившие рейд в тыл врага, сообщили ему ободряющую весть. По их уверению, в крепости турки, долго находясь в осаде, начали терять терпение. К тому же в Хотине распространялась чума. Потому комендант будто бы готов сдать крепость без боя. При условии, коли русские ему за это хорошо заплатят. И генерал-фельдмаршал велел несколько передвинуть войска ближе к Хотину и терпеливо ждать, когда враг сам выкинет белый флаг.

Однако в дальнейшем события развернулись совсем иначе. То ли ошиблись лазутчики, то ли турки устали ждать, когда же им поднесут денежки, только когда армия Голицына начала передвигаться ближе к Хотину, совершенно неожиданно наткнулась на ставку великого визиря. Случилось это рано утром, когда заря лишь начала заниматься, потому на фоне розового неба все увиденное смотрелось как нечто из фантастики. Зловещей фантастики… Казалось, все пространство вплоть до горизонта заполнено турками. Они сверкали разноцветным обмундированием, панцирем, мечами, пиками, пищалями. Турецкие янычары и египетские мамлюки, похоже, были накурены гашишом и перли вперед, не обращая внимания ни на что. Вскоре они прорубили огороженную рогатками защитную линию русских и подавили их кавалерию, начали напирать на фланги Голицына…

…Потемкин проснулся рано утром от того, что кто-кто его усиленно теребил за плечо. Это был Прозоровский.

– Гришка, тревога! – крикнул он еле открывшему глаза Потемкину, сам, не дожидаясь, когда тот встанет, выбежал на улицу.

И по голосу, и по спешке товарища Потемкин понял, что произошло нечто неординарное, тревожное. Потому он, привыкший после сна немного потягиваться в постели, на этот раз быстро вскочил и, одеваясь на ходу, выскочил на улицу.

– Гляди, чего мы дождались из-за нерешительности Голицына, – крикнул ему Прозоровский, протягивая подзорную трубу.

Потемкин приложил трубу к единственному глазу. Кругом вплоть до горизонта клубилась пыль, если бы человек не знал, что там нечему гореть, мог бы подумать, что все обозримое пространство охвачено пожаром.

– Татары! – коротко сообщил Прозоровский. – Совещания князя не смогли их остановить.

Конные татары приближались мощным потоком. Еще немного – и отделят корволан Прозоровского от армии Голицына и начнут уничтожать его по отдельности. Нет, тут нельзя терять ни одного мгновения. Прозоровский, вслед за ним и Потемкин вскочили на коней. Поднятые по тревоге драгуны все уже были наготове, ждали только приказа.

– Корвола-ант, за мной – марш! – скомандовал Прозоровский и первым помчался вперед. Потемкин от него не отставал.

Драгунам не требовалось объяснять ситуацию. Если они не успеют выскочить из кольца окружения, которое вот-вот сомкнется, они все тут и сложат головы… Наверное, на свете нет ничего страшнее боя, который идет не на жизнь, а на смерть. Ржание встающих на дыбы коней, утробные звуки их раненых собратьев, хыканья драгунов, наносящих врагу удары саблей со всего размаха, дикое улюлюканье татар, призванное устрашить врага, срубленные головы людей, скатывающихся по еще живому телу на землю, запах крови и соленого пота людей и животных… И везде кровь, кровь, кровь… По ходу боя татары несколько раз пытались отсечь Потемкину голову, их удары мечом почти доходили до его шеи, но все были отбиты следующим рядом фельдфебелем Медведевым. Как он успевал изловчиться, да еще по ходу сам сумел зарубить нескольких татар – уму непостижимо. Впрочем, Потемкину некогда было думать над этим. Как бы ни было, в какой-то момент он почувствовал, что удалось-таки вырваться из вражеского кольца. Прозоровский тоже был недалеко. Вскоре вырвавшиеся драгуны начали собираться вокруг него. Их теперь было намного меньше… И все же корволант сумел помешать татарам напасть со всей мощью на основную часть русской армии. Поняв это, янычары не стали ввязываться в долгий бой, тут же отступили. Только ведь они могли в любой момент вернуться и повторить попытку.

Ночью к Прозоровскому прибыл представитель Голицына. Оказалось, с приказом корваланту покинуть окрестности крепости. В поход пришлось выдвинуться посреди ночи. Так Потемкин впервые в своей жизни поспал прямо в седле.

Утром Голицын вызвал к себе Прозоровского и Потемкина.

– Князь, правильно мы поступили, отступив от крепости? – не сговариваясь между собой, почти одновременно обратились они оба к командующему армией.

Голицын даже глазом не моргнул, спокойно ответил:

– Очень правильно поступили. Лазутчики сообщили, что визирь отправил к Хотину орду Молдаванджи-паши. Задержись мы хоть немного, нас ожидала бы полнейшая конфузия*.

– Ежели мы сами нанесли бы по врагу упреждающий удар? – настаивал на своем Прозоровский. – Фактор неожиданности – не последнее дело в сражении. А теперь наши противники объединятся в один сильнейший кулак.

Князь смешался, не зная, чем отпарировать. Затем зло выкрикнул:

– Яйцо курицу не учит!

К их спору внимательно прислушивались другие генералы.

– Князь, и все-таки нам войну следует вести иначе! – осмелив, высказался один из них. – Так мы ее никогда не завершим.

– Почему иначе? Как это иначе? – разгорячился Голицын. – Вспомните германскую кампанию. После дефинзивы офензива*, за офензивой дефинзива… Они чередовались постоянно. И чем война завершилась, а? Я вас спрашиваю! Нашей убедительной викторией. Одним словом, вот вам мой приказ: отвести не только корвалант Прозоровского, а всю армию переправить на другой берег Днестра. Дадим войскам отдохнуть, приведем все в порядок.