Текст книги "Дар императрицы"

К спорщикам начали подтягиваться другие депутаты.

Если бы не публика, Орлов, не стал бы церемониться с купцом, да еще третьей гильдии, дал бы ему кулаком по харе – и спору конец. Но тут… Орлов все же понимал, что здесь надо вести себя аккуратно и от греха подальше отошел в сторону. Его место неожиданно занял другой депутат, тоже прибывший из Казанской губернии. Он с яростью начал отчитывать Коробьина:

– Григорий, ты настоящий свинья! Дворяне губернии тебя сюда послали не для защиты крестьян. Нам следует радеть за свои интересы.

– Мой интерес – сделать народ богаче и свободнее. Тогда расцветет торговля. Без сильной торговли России не стать великой, – отпарировал Коробьин.

– Ах ты, паскуда, вон как заговорил! – взорвался казанский депутат и, недолго думая, попытался с размаху ударить Коробьина кулаком по лицу. Хорошо тот успел увернуться, перехватив руку земляка, развернул его и оттолкнул в сторону. Тут в их спор вмешался другой депутат.

– Не попал… А надо было вот так! – ударил он Коробьина в грудь кулаком размером чуть ли не с кувшин. Видавший виды купец в долгу не остался, тут же ответил незнакомцу пинком ногой в живот. И пошло-о! В потасовку ввязались другие посланцы народа, и стало не разобрать, кто тут за и против кого, лупили увесистыми кулаками все и всех подряд.

– Медведев, немедленно раскидай этих петушков! – приказал Потемкин Сентиеру, который находился неподалеку.

Сентиер не стал мешкать, тут же тараном втиснулся в кучу дерущихся и в момент разбросал в разные стороны крепких, в общем-то, мужиков. Не тронул лишь Коробьина, его усадил в кресло и рукой легонько надавил на плечо, дав понять, чтобы не вставал. Это, похоже, задело депутата из Казанской губернии, который и затеял эту бучу.

– Ах ты, мокрая задница, со мной решил побороться?! – крикнул он Сентиеру. – Небось, и сам отпрыск дохлого крестьянина, а смеешь руку на дворянина поднять?

И он вдруг, забыв всех своих противников, ринулся к рейтару. Сентиер успел краешком глаза посмотреть и оценить, как на это реагирует Потемкин. Поняв, что начальник на стороне своего солдата, не стал дожидаться нападения барина, схватив его поднятую уже для удара правую руку, резко скрутил ее за спину и повел человека к выходу, а там просто-напросто вытолкнул его в спину из зала.

«Какой же он силач, этот инородец! – восхитилась императрица, безотрывно наблюдавшая все это время за тем, что происходит в зале Грановитой палаты. – Да уж, хоро-ош, настоящий богатырь».

Между тем споры депутатов не прекратились, только теперь приняли вполне цивильную форму словесных перепалок.

– По-моему, крестьянам не то, что волю кое-какую давать, их следует еще жестче держать в руках, – горячо убеждал один из депутатов. – Иначе они почувствуют, что вожжи отпущены и, чего доброго, еще восстанут противу нас, как Стенька Разин когда-то.

– Верно! – согласились с ним сразу несколько человек.

– А кормить их все же надо лучше, – заметил кто-то. – Наши крепостные в трудоспособном состоянии живут весьма недолго, начинают вымирать уже после тридцати. Потому даже в крупных имениях не хватает работников.

Тут кто-то поменял тему:

– Вы все о крестьянах да о крестьянах. А самая большая угроза нам не от них. Я не помню случая, чтобы кто-то из крепостных крестьян сумел удостоиться дворянского звания. А вот люди других сословий так и норовят втиснуться в наши ряды… – указав кивком головы в сторону беседовавшего с кем-то Григория Орлова, бросил депутат из Симбирска. – У него теперь, вишь ты, даже свой герб, имений несколько, каретам несть числа. А ведь он из стрельцов, мало чем от крестьян отличался. Нам не позволительно разбавлять свои чистые ряды такими прохвостами. Так ведь мы совсем загубим дворянскую кровь.

Тут к ним вновь подошел несколько успокоившийся Коробьин.

– Так вы, может, не признаете ровней и таких, как я, купцов? – вставил он свое слово в спор. – А ведь мы, в отличие от вас, трудимся на благо державы нашей, не зная ни дня, ни ночи.

– Можно и так считать, – сказал депутат, только что охаявший Орлова, не смея выказать свое отношение к купцам Коробьину прямо в глаза. – А что касается державы, она сильна благодаря нам, дворянам. Из кого состоят офицеры армии? А кто поставляет хлеб, мясо, молоко, яйца, шерсть? Мы же кормим не только Россию, а пол-Европы, вот так-с.

– Уважаемые господа, армия она, прежде всего, сильна оружием. А кто его создает? Люди науки и мастеровые. А они не дворяне. Да и насчет хлеба… Я ежегодно с козловской пристани отправляю десятки барж с зерном и яйцами. Если бы не было таких, как я, купцов, вы бы сгноили все, что произвели. Или вот, оглянитесь вокруг. Какой прекрасный зал, какой прекрасный дворец. Его ведь тоже не вы построили, господа дворяне. Если вы на самом деле печетесь о величии державы, вам надобно больше поддерживать умных людей, дать им образование, а наиболее успешных принять в свое сословие, тем самым поощряя и вдохновляя людей низших сословий…

«А ведь прав человек, – подумала Екатерина, внимательно прислушивающаяся к спорам в зале. – Если мы не дадим человеку надежду на рост, мы державу не поднимем. – Тут же она подумала и о тех, кто был созван для принятия «Наказа», и пришла к неожиданному выводу. – Нет, этим людям нельзя доверять принятие свода законов. Если каждый начнет включать в него свои прожекты, от моего «Наказа» останется одна обложка. Расхлебывай потом».

4

Из Москвы в Петербург Сентиер возвращался уже не в составе казацкого отряда, идущего в авангарде царского кортежа, а в арьергарде, в составе конных гвардейцев. Новый мундир ему не нравился. Со стороны он в нем, наверное, смотрелся красиво и браво, но при этом чувствовал себя скованно. С непривычки к плотно облегающему в талии мундиру со стоячим воротом Сентиер сидел в седле выпрямившись и выделялся среди других гвардейцев, будучи выше них на полголовы. Теперь на поворотах Екатерина Вторая почему-то посматривала не вперед, а оглядывалась назад. При этом нет-нет, да и замечала возвышавшегося над другими гвардейца. Да, бывают же такие богатыри! Ростом, правда, гвардеец-чуваш, пожалуй, не намного выше Григория Орлова, но в плечах шире на целую пядь. Да и рукава его мундира полностью наполнены мышцами и смотрятся внушительно. Как же зовут-то его? Императрица, наморщив лоб, попыталась вспомнить, но чужеязычное имя в голову никак не приходило. А фамилия его осталась в памяти с первого раза: Медведев. Ну, тут ни прибавить, ни убавить. Причем зверь на вид совсем не страшный, а очень даже симпатичный. Это Екатерина заметила уже на первом привале. Переведенный в гвардейцы Медведев теперь был одет не в казацкие мешковатые штаны, а в рейтузы, и его мужские достоинства так и бросались в глаза. Как все это привлекало! Увидев такого Медведева, Екатерина тут же почувствовала, как ею овладевала истома. И когда тронулись в путь, она пригласила в карету Григория Орлова и до следующего привала не выпускала его из своих объятий. Но здоровый Орлов на этот раз так и не смог полностью удовлетворить ее.

…После поездки в Поволжье Екатерина Вторая все свободное время отдавала государственным делам. В дороге она успела поразмыслить над многими вещами, и в ее голове народилось немало свежих идей. Главное – в России требовалось поменять и обновить многое. Начиная от государственного устройства, экономики и заканчивая человеческой душой. Как решить эти задачи? Ответы на это буквально роились в голове, не давая возможности останавливаться на чем-то определенном. Лишь в одном Екатерина не сомневалась ни на йоту: самое важное во всех будущих изменениях – поставить Россию на путь просвещенного абсолютизма. Когда большинство населения страны крестьяне, при этом из них восемьдесят процентов – крепостные и полностью принадлежат помещикам, иного пути просто быть не может. Потому требовалось просветить дворян на европейском уровне, чтобы они могли успешнее использовать эту огромную рабочую силу, заставить ее трудиться более производительно. Только так российская экономика сможет подравняться с экономикой передовых стран. И в этом Екатерину никто не сможет переубедить.

Одновременно требовалось ускорить и другое дело. Пытливая Sophie Auguste Frederike von Anhalt-Zerbst-Dornburg еще до занятия царского трона хорошо изучила русскую историю. И она поняла главное: если довести до отчаяния, крепостная чернь может устроить дворянам сущий ад. Чего стоит бунт Степана Разина… Чтобы избежать подобных катаклизмов, следовало усилить роль православия. Темным человеком проще управлять через веру, ибо она вбивает в головы людей главную мысль – что любая власть от бога, значит, неприкосновенна. А с религиозной знатью общий язык можно найти всегда. Она, обещая простолюдинам благодать на том свете, сама уже на этом желает жить, как в раю. Только Россия разношерстная страна. В этом Екатерина Вторая воочию убедилась в ходе путешествия по Волге. Татары, чуваши, черемисы, эрзя, вотяки… Разных народов с разными верами в России полно и за пределами Поволжья. При этом если татары, башкорты мусульмане, у многих других народов – у каждого своя вера. Но все они одинаково вредны в одном: их вера учит человека поклоняться не власти от бога, а природным силам. Почему и надо ускорить христианизацию этих народов. А другие конфессиональные веры – ислам, буддизм пусть существуют. Пока. Ведь они тоже утверждают, что всякая власть от бога, неважно, кто он: Христос, Аллах, Будда… Только вопрос: справится ли русское духовенство с архиважной задачей христианизации инородцев? После путешествия по Волге императрица стала в этом сомневаться.

Поневоле вспомнились встречи со служителями православия. Особенно участие в освящении церкви в Федоровском монастыре. Игумен оказался древним стариком, передвигался кое-как. Он не смог даже молитву путем прочесть. Похоже, не все ладно было у старца и с памятью. Он то и дело пропускал слова молитвы, ладно монахини, открыто ругая его, все подправляли и подсказывали. Императрице показалось, что епископ Нижнего Новгорода Феофан Чарнуцкий и сам был слаб. Неспроста же он собрал вокруг себя таких немощных священнослужителей наподобие того игумена. Как говорится, молодец среди овец, а среди молодцов сам был бы овцой. Потому Екатерина сразу же по возвращению в Москву отписала письмо новгородскому митрополиту Дмитрию Сеченову с указанием на то, что Нижнему Новгороду требуется более сильный епископ. При случае освободившейся вакансии на место главы Нижегородской епархии, писала она, надобно «осторожно приступить к выборе кандидатуры, поскольку один человек своей небрежностью может испортить то, что насилу и в 20 лет исправить невозможно». Только в Казани императрица несколько успокоилась. Ей показалось, что здесь епархию возглавляет вполне достойная личность. Но в Казанской губернии, кроме православия, сильные корни имел ислам. Императрица, конечно, ведала об этом раньше и сделала немало, чтобы здесь служителей православия стало больше. Еще она очень почтительно отнеслась к иконе Казанской Божьей Матери. Не только из-за того, что была наслышана о чудотворной силе образа. Ей объяснили, что эту икону называют путеводительницей, способствующей верующим встать на путь истинный. Вот пусть она и поможет новоявленным православным христианам утвердиться в вере. Попросив Божью Матерь об этом, Екатерина Вторая в Богородицком монастыре положила перед нею уменьшенную копию царской бриллиантовой короны. Затем бриллиантовую же корону, но еще поменьше, положила перед иконой Спасителя. Совсем отлегло у нее в душе в Казанской духовной семинарии. Екатерина Вторая здесь воочию узрела, как вместе обучались дети разных народов. Когда же один из семинаристов в честь встречи с императрицей прочитал стихи на чувашском языке, она даже почувствовала некое облегчение. Если бы святые отцы везде служили во имя Господа и на благо России так же усердно!

Пока ехала из Москвы в Петербург, Екатерина не только разобрала текущие дела, но и наметила кое-какие планы. «В первую очередь, – решила она, – надобно обеспечить страну наличными деньгами. Иначе торговлю не развить, даже следуя пожеланиям того купца из-под Казани»». Только это сказать просто – обеспечить. Если продолжать чеканить деньги в металле, на это потребуются десятилетия. И вдруг ее осенило: а что, если отпечатать бумажные ассигнации? Заменят они монеты? Попытка не пытка, нужно попробовать. Иного выхода ведь нет. «Надобно будет поручить это дело вице-канцлеру Голицину. Пусть съездит в Красное село, встретится с владельцем типографии Ричардом Козинсом и лично проверит, способен ли англичанин печатать денежные знаки. Еще очень важное: следует немедленно начать внедрение требований, изложенных в «Наказе». Без этого о просвещенном абсолютизме не стоит и говорить».

Да уж, императрица действительно вся погрузилась в государственные дела. Но и о личном не забывала. Удовлетворяя свою естественную потребность, она по ночам заставляла графа Григория Орлова трудиться по мужской части до седьмого пота. Когда он отсутствовал, приглашала графа Панина, если же и того не оказывалось поблизости, не гнушалась воспользоваться услугами первых попавшихся на глаза сильных мужчин. Впрочем, Орлова это не беспокоило. Главное, чтобы Екатерина не нашла ему постоянную замену. Что вполне могло случиться. Орлов даже предполагал, кто может там прописаться в его отсутствие. И хотя этому человеку ни при каких условиях не суждено стать фаворитом из-за своего сословного положения, он все же мог сильно ослабить влияние Орлова на императрицу. Человек этот – новоявленный гвардеец-инородец. Не просто же так Екатерина старается держать его поблизости. Понимая ситуацию, граф Орлов требовал от командования Преображенского полка в карауле ставить Медведева на самые дальние посты, чтобы, – не дай бог! – он не попадался на глаза императрице. Григорий Григорьевич еще в Москве смекнул, почему Екатерина определила инородца в свою охрану. Эх, Като! Ненасытная ты баба! Нет, еще раз, Орлов нисколько не ревновал ее. По правде, для утех у него у самого в одном укромном месте есть целый гарем. Он просто не хотел приблизить к Екатерине тех мужчин, после которых ей стало бы не интересно проводить с ним ночи. Чего-чего, а этого никак нельзя было допустить. Во время переворота Орлов взял с будущей императрицы слово выйти впоследствии за него замуж. С тех пор прошел не один год, но как только Орлов пытается напомнить об уговоре, Екатерина тут же отводит разговор в сторону. Между тем желающих добиться благосклонности императрицы людей мужеского пола не сосчитать. Вон, молодой Потемкин рвет и мечет, и ведь чуть было не добился своего. А что, видный молодец, Орлову, пожалуй, ни в чем не уступит. Хорошо Григорию помог младший брат Алексей. Однажды совсем беспричинно придрался к Потемкину, и они сцепились. Тут другие братья Григория подоспели… И остался красавец Потемкин без одного глаза. А «Циклоп» Екатерине, похоже, уже не по душе. И слава богу. Конечно, инородец Медведев не из ряда подобных молодцов, императрица, при всей ее смелости, открыто приблизить его никак не сможет. И все же, как только гвардеец покажет свою силу, весьма вероятно, она перестанет уважать в Григории Орлове мужчину. Тогда пиши пропало с мечтой о женитьбе на нее.

Сам Сентиер, конечно, и помыслить не мог, что сказочно богатый и влиятельный граф, один из властителей страны считал его своим соперником и строил в отношении него коварные планы. В карауле он больше вспоминал свою родную деревню Эбесь. Впрочем, там он, случается, бывает даже во сне. То, поднявшись на опоясывающую ее с северо-востока возвышенность, с любовью обозревает простирающуюся внизу в форме серпа деревню, то выкорчевывает деревья, пытаясь расширить свое поле. Еще часто спускается к роднику, что прямо в центре Главной улицы, чтобы напоить коня, а после и сам наклоняется к желобу и глотками пьет живительную влагу, от которой ломит зубы. А однажды Сентиер вспомнил игрище. Помнится, это случилось в Питрав, говоря по-русски – Петров день. Игрище традиционно происходит на лужайке между Эбесем и соседней деревней Хумри Ишек. И участвует в нем молодежь обоих селений. В тот раз на игрище он приметил несказанную красавицу из этой соседней деревни. И потерял душевный покой. Только, оказалось, напрасно. Прошло совсем немного времени, и осенью, после уборки урожая, в Хумри Ишеке прогремела свадьба. Приглянувшуюся Сентиеру красавицу родители выдали замуж за сына состоятельного и уважаемого человека из другого соседнего села Хурамал… И когда годом позже наступил черед выделить из Эбеся одного рекрута, Сентиер сам напросился в армию. Его, сироту, провожала вся деревня. Все желали ему добра, здоровья, счастливого возвращения через двадцать пять лет. И благодарили. Ведь ежегодно из каждых трехсот мужчин надо было отправить одного парня в армию. И неизвестно, кому бы на этот раз выпала тяжелая солдатская доля. А так ни одному родителю не пришлось переживать за своего отпрыска…

Жизнь солдата от него не зависит нисколечко, вся его судьба – в руках командиров. Еще недавно Сентиер служил в пехоте, и вдруг стал казаком. А теперь он рейтар лейб-гвардии. В основном охраняет задние ворота царского дворца. Остальное время почти полностью проходит в муштре.

Лейб-гвардии Преображенский полк располагался на окраине Санкт-Петербурга. Единственно приятное для глаз здесь – Охтинская слобода на противоположном берегу Невы. Но и там глинобитные дома стояли, словно прибитые к земле. Их невозможно даже сравнивать с улицей офицерских домов в гарнизоне. Она здесь просторная, по ночам освещается фонарями. А рейтарские казармы, окруженные гауптвахтой, церковью и госпиталем, кажутся такими же пришибленными, как и избы Охтинской слободы. В самом центре гарнизона – штабная палата и цейхгауз, ближе к Неве – полковые кузницы и мастерские. Оттуда целыми днями слышен перезвон молотков, иногда кажется, будто они в чем-то соревнуются между собой. Недалеко от кузниц и мастерских есть излюбленное место рейтаров. Там, рядом с прачечной, понастроено несколько помостов для полоскания белья. По воскресеньям свободные от наряда рейтары любили посидеть здесь с удочкой. А рыбы в реке – лови, не хочу! Иногда на крючки попадались даже довольно-таки крупные и жирные лососи. В такие дни скудную солдатскую пищу разнообразила замечательная уха.

Сентиер не большой охотник до рыбалки, потому, когда разрешает виц-вахмистр, выходит в город. Его особенно удивляет проспект, который тянется вдоль Невы. Кого только там не увидишь! И во что только не одеты люди! Не то, что жители чувашских городов, даже москвичи его столько не поражали.

Иногда, сопровождая в составе эскадрона кортеж императрицы, Сентиер попадает в такие дивные места, о каковых не мог бы мечтать даже во сне. Екатерина Вторая особенно часто выезжает в Ориенбаум. Там у нее есть свой сад, и она самолично до дотошности проверяет его содержание. Там же, в Китайском дворце, перед императрицей и ее свитой часто выступают лицедеи. Вельможи называют эти выступления спектаклями, а лицедеев – артистами. Однажды, находясь на посту у заднего входа в зал, Сентиер тоже краешком глаза посмотрел один такой спектакль. И в какой-то момент даже забыл, где и зачем он находится. Удивительно же, эти артисты ведут себя так естественно, будто и не играют вовсе, а живут на сцене… Опомнился Сентиер лишь тогда, когда подошедший сзади вахмистр довольно-таки чувствительно дал ему по шее ребром увесистой ладони.

А поездку с царицей в Зимний дворец Сентиер никогда не забудет. На этот раз ему пришлось постоянно быть рядом с ее шлафвагеном. Говоря проще, с самой большой каретой в кортеже, в которой ехала императрица. Хотя впереди колонны скакал всадник, зычным голосом предупреждающий прохожих быть осторожнее, иные зеваки настолько наглеют, что так и норовят подойти поближе к шлафвагену и заглянуть в окошко. Понять их любопытство можно. Только вдруг среди них окажеся злоумышленник. Потому Сентиер бестолковым прохожим не давал даже приблизиться к карете царицы, поворачивая коня туда-сюда, преграждал им путь, а особо непонятливых, нагнувшись, хватал за шиворот и просто отбрасывал в сторону. Работая таким образом в поте лица, он все же краешком глаза и сам посматривал в окошко кареты и заметил, что императрица тоже следит за ним. И Сентиер стал отгонять зевак еще жестче.

Такого удивительного, сказочного строения, как Зимний дворец, Сентиер больше нигде не видел, наверное, и не увидит. Еще когда проезжаешь под аркой на дворцовую площадь, душу охватывает какое-то непонятное чувство – то ли мощи, то ли красоты, а может, и то и другое разом. И оно долго не покидает тебя даже после того, как вновь окажешься за пределами дворца.

Когда кавалькада остановилась на площади, Екатерина подозвала «Циклопа» – так теперь звали Потемкина все – и велела отобрать для внутренней охраны десять самых сильных рейтаров. Особо напомнила, что среди них должен быть и Медведев.

Оказывается, дворец только снаружи казался тихим. На самом деле там жизнь кипела вовсю. Между тем воздвигнутый при Елизавете Петровне дворец внутри еще не был доделан, и Екатерина хотела быстрее завершить все работы. При этом она заставляла многое переделать на свой вкус, для чего пригласила известного французского архитектора Жана Деламота. Сейчас тут трудились не покладая рук многочисленные позолотчики, зеркальщики, паркетчики, штукатуры. Десятки работников обклеивали стены шпалерами, специально доставленными из Европы. Рядом корпели архангельские мастера резьбы по дереву. Екатерина особенно пристально следила за тем, как обустраивается зал под названием аудиенц-камера. Прямо рядом с ним располагалась ее большая опочивальня, в стыке с нею – «Светлый кабинет». Причем акустика в аудиенц-камере была так искусно устроена, что в «Светлом кабинете» было слышно все, что там говорилось, если бы даже люди беседовали шепотом. Для Екатерины это было очень важно, ведь она в этом аудиенц-зале частенько собирала дипломатов.

Главная забота Сентиера – безопасность императрицы. Потому он во дворце не мог рассматривать все подряд. Но по ходу заметил, что здесь весьма высокие окна, потому в аудиенц-зале было очень светло. Этот свет усиливался отражением от натертого до блеска дорогого паркета, так что прямо-таки слепил глаза. Бывает же такое: в помещении светло так же, как и на улице, а может, и ярче.

После поездки в Зимний дворец Сентиера в карауле начали ставить на внутренние посты. Это случилось в самое подходящее время. Наступила осень, а в Петербурге она не такая, как в чувашском крае. Вроде бы и не холодно, но промозгло, часто моросит дождь, постоянно дует пронизывающий ветер. Он нагоняет со стороны Невы влажного воздуха, который, попадая за шиворот, холодной змейкой обволакивает все тело. В такую погоду, постояв на посту у ворот с часок, начинаешь дрожать так, будто на улице рождественские морозы. Теперь же Сентиер в карауле внутри здания, в тепле. Тут он познакомился с истопником Лобановым, который приступает к работе в полночь. Человек он высокий, худощавый, но жилистый и, по всему, весьма сильный. Своими длинными ручищами он прихватывает такую охапку, что обычным людям втроем не унести. Когда поленница уложит в топки печей, Лобанов начинает разжигать их одну за другой. И вскоре во всех коридорах стоит глухая воркотня, доносящаяся из утроб голландок. Как раз к утру весь дворец наполняется приятным теплом. Сентиер и в этом простом, казалось бы, деле познал нечто новое для себя. Оказывается, каждая печь обогревает сразу несколько комнат. Как объяснил Лобанов, от топок туда тянутся воздухопроводы, которые и нагревают кирпичные стены, следовательно, и помещения. Когда все печки затоплены, Лобанов устраивается у зева одной из них, что ближе к входным дверям, и начинает караульному рассказывать всякие новости. Сентиеру на посту разговаривать не положено, но слушать-то можно. Так что он, хоть и плохо знает город, а с помощью Лобановского всегда в курсе событий, происходящих в нем.

Еще Сентиер понял, что в стенах этого огромного дворца жизнь кипит и по ночам. Правда, гости императрицы редко бывают в хозяйственном блоке, который он охраняет, но все же случается, что по какой-то нужде заглядывают и сюда. В один из таких моментов Сентиер увидел и того самого генерал-фельдцехмейстера, то есть графа Орлова, который близ Алатыря приказал было казнить двоих чувашских мужиков. Сразу бросилось в глаза, что граф вел себя здесь как главный хозяин, что удивило. По мнению Сентиера, в доме, где находится государыня-императрица, все должны были быть тише воды, ниже травы. А этот граф Орлов словно нарочно всегда говорил громко и дерзко, ни к кому особо не прислушивался и приказывал слугам делать все, что ему вздумается. Однажды, видно, услышав поднятый им шум, вслед за графом заглянула в хозблок и сама императрица, а Орлов бесцеремонно схватил ее за локоть и прямо-таки уволок обратно. Граф – императрицу! Вот это да-а!

Лобанов обычно говорит о чем угодно, только не о том, что происходит во дворце. Но однажды он пришел на работу с полуштофом шнапса, купленным по пути в немецкой лавке, и, отмечая одному ему известный праздник, изрядно набрался. И тогда с большой даже охотой объяснил, почему происходят подобные казусы.

– Рейтар, ты знаешь, ноне главный хозяин Руси – Их сиятельство Григорий Григорьевич, – стараясь говорить тише, сказал истопник, наложив на губы заскорузлый указательный палец.

– Как так? – удивился Сентиер.

– А вот так, – мотнул головой Лобанов и многозначительно улыбнулся. – Наша матушка – она, конечно, дама умная. И характером крепка. Только у нее, как у многих баб, есть один простой недостаток.

– Интересно, что же это? – еще ничего не понял Сентиер.

Лобанов тихо похихикал, из-за пазухи достал бутылку с остатками шнапса, сделал очередной большой глоток и, приблизив пахнущий перегаром рот к уху рейтара, объяснил:

– Она слишком часто опрокидывается на спину.

– Хворая, что ли? – пуще удивился Сентиер.

Тут Лобанов не выдержал, захохотал во все горло. Тут же, опомнившись, прикрыл рот широкой ладонью и тихо прошептал:

– Понимаешь, рейтар, матушка наша – как та кобыла, которая любит жеребцов. Причем жеребцы должны быть самые, самые… Понимаешь? Про того же Григория Григорьевича говорят, что он не уступит иному жеребцу. Вот, друг мой, потому наша матушка вся в его власти.

От услышанного Сентиер долго не смог прийти в себя, ходил, словно ошарашенный чем-то по голове. А сумевший удивить друга Лобанов распалялся все больше:

– Хочешь знать, по мужской части даже граф, похоже, ее удовлетворяет не ахти как. Потому наша матушка иногда с охотой оказывается и под другими петухами. Дворянин ли он или простолюдин – не брезгует никем. Я знаю, что говорю. Я и сам пару раз побывал в ее будуаре…

_ Не может быть! – изумился Сентиер. – Прости, но кто ты и кто она…

До Лобанова, похоже, дошло, что он наговорил лишку.

– Ну, ладно, мне надо работать, – сказал он, поднимаясь не без труда. – Да и тебе нечего стоять на одном месте. На посту как-никак.

Утром, слегка протрезвев, истопник сам подошел к Сентиеру и начал умолять:

– Рейтар, будь человеком, забудь, что я тут вчера спьяну наболтал, Христом Богом прошу. Ежели хоть одно слово из сказанной мною глупости дойдет до господских ушей, не сносить мне головы. Да и не было ничего такого, и не могло быть. Разве ж можно… Ах, этот шнапс! Язык развяжет да башку под плаху положит.

Сентиер еле успокоил Лобанова, дав слово, что будет молчать, как могила. Да он и без этого не стал бы пересказывать услышанное от пьяного истопника кому бы то ни было. Не базарная же баба… Только сам после этого, когда была возможность, стал пристальнее присматриваться к императрице. Не как солдат к высокому начальству, а как мужчина к женщине.

Сентиер давно заметил, что русские бабы сильно отличаются от чувашских. Не только заметил, однажды даже попробовал одну из них на вкус. Когда попал в лейб-гвардии полк, с ним по какой-то причине подружился сержант Алексей Трегубов. Сам он из дворян, однако держал себя с Сентиером как ровня. Когда случались свободные от службы дни, он частенько брал его с собой в город и знакомил с такими его уголками, о которых Сентиер даже не подозревал. Однажды Трегубов нанял лодочника и повез его на какой-то остров.

– Медведев, ты мужчина в самом соку, тебе хоть изредка требуется женская ласка. Иначе вполне может статься, что когда вернешься со службы домой и женишься, окажешься неспособным обрюхатить женушку. Останешься без наследника, – сказал он по пути. – Это было бы большой несправедливостью, особливо для такого богатыря. Потому я сейчас везу тебя к женщинам. В твоем распоряжении будет вся ночь. Занимайся любовью, сколь сможешь.

– Ваше благородие, как же так? – растерялся Сентиер. – Чужая женщина… В первую ночь…

– Не ломай зря голову. Это их работа, так они на хлеб зарабатывают. А тебе, повторяю, хоть изредка требуется удовлетворить телесные желания. Иначе, я уже сказал, что может случиться… Ты о деньгах не думай, за утехи твои я заплачу. Я ведь и сам там останусь на ночь. Только одному как-то стремно, черт знает что за публика там…

Ну и дал тогда себе волю Сентиер. Избранная им довольно-таки дородная женщина после полуночи не выдержала, вся обессилев, позвала на помощь подругу. И они вдвоем еле-еле удовлетворили истосковавшегося по женщине солдата.

После того случая и стал Сентиер внимательнее присматриваться к русским женщинам – и к женам офицеров гарнизона, и к майрам*, которые, как говорил сержант Трегубов, дефилируют по Невскому прошпекту. Оказалось, что они отличаются от чувашек не только по виду и одежде. Они и держали себя совершенно иначе, стало быть, и нрав у них иной, соответственно и чувства, и поведение. На первый взгляд казалось, что русские бабы ведут себя гораздо вольготнее чувашек. Они легко заговаривают с незнакомыми мужчинами, пробуют пьянящие напитки не только краешком губ, иные, употребив их сверх разумной меры, отпускают «передние тормоза». И все же в обыденной жизни они особо не влияли на поведение мужей и вообще мужчин, ибо те к ним не особо прислушиваются. Иное дело у чувашей. У них женщина держит себя весьма скоромно, прилюдно даже не смеет говорить громко. Только в действительностит она заметно влияет и на семейную жизнь, и на деловые решения мужа. Хоть она при встречах мужчин за столом почти не выглядывает из своего предпечья, готовя для них еду и закуски, а к их разговору прислушивается чутко и в нужный момент обронит как бы невзначай пару слов, направляя течение мыслей супружника в нужное русло. И все дальше идет ладно. Что касается напитков, чувашка позволяет себе лишь несколько глотков пива или медовухи. А общение с чужим мужиком на виду у всех – это вообще ни-ни, ибо такую женщину, если заметят за подобными разговорами, тут же ославят на всю деревню, и от этой «славы» не отмоешься за всю оставшуюся жизнь. А мнение односельчан для чувашей – самый сильный закон. Впрочем, кто знает, живи чувашки в городе, может, и они стали бы такими же, как русские майрушки. Город – это совсем иной мир. А еще… Еще жизнь в царских дворцах… Ее не сравнить даже с городской, ни с чем не сравнить. Бывая в наряде, Сентиер поневоле видел, как живут уже не просто горожанки, а дамы самого высшего света. Особенно его поражало то, что, даже находясь как бы в обществе своих мужей, они нет, нет, да и умудрялись уединиться с какими-то более молодыми кавалерами хотя бы на полчаса, благо свободных помещений во дворце более чем достаточно. Да и мужья их были не промах, они тоже уединялись с чужими дамами в такой же манере. И как эти люди живут семьями – этого Сентиеру, наверное, не постичь никогда.