Текст книги "Дар императрицы"

И все же Екатерина Вторая – она ведь не какая-то майрушка и даже не просто дама высшего света. Она же… как бы это выразить… Она же царица всея Руси, государыня-матушка-императрица!

Однажды, – кажется, это было в субботу, – к Екатерине вошел одноглазый камергер Григорий Потемкин.

– Рейтар, сюда никого не пускать! – строго приказал он Сентиеру перед тем как скрыться за широкой дверью.

Прошло, наверное, около часа. За это время к этой двери приблизились лишь две фрейлины, но, узнав, что вход воспрещен, тут же удалились, что-то шепча друг другу на ухо и тихонько похихикивая. И тут вдруг, откуда ни возьмись, в зал ожидания вошел граф Орлов и прямиком направился к будуару императрицы. Сентиер поспешно встал перед дверью, преградив ему путь. Но крепкий граф будто и не заметил караульного, небрежно прикрикнув: «Пшол!», левой рукой отодвинул его и вихрем ворвался в таинственную дверь. Не прошло и минуты, как за нею поднялся невообразимый шум. Двое мужчин и одна женщина общались так неистово громко, что, казалось, дрожали даже стены огромного дворца. Прошло еще несколько минут и из будуара таким же вихрем, как только что вошедший граф Орлов, выскочил весь покрасневший камергер Потемкин. А за дверью теперь продолжали ругаться граф Орлов с императрицей Екатериной. Это препирательство тоже длилось недолго, царица выгнала и графа. Даже дверь сама растворила. Затворяя ее, она мельком взглянула на Сентиера. Наверняка просто так, попутно, но от этого взгляда парень почувствовал себя так, будто ему на голову вылили ушат студеной воды. Царица, хоть и женщина, все же царица и есть.

– Дура¸ я тебе этого никогда не прощу! – послышался тем временем из вестибюля голос Орлова.

Тут же звякнул звонок внутренних дверей, затем с грохотом захлопнулись наружные. Видно, граф был обозлен не на шутку.

После этого прошло несколько часов. Сентиер успел смениться и вновь заступить на пост. Пришел Лобанов, взялся за свое привычное дело. Дворец начинали отапливать при первых же признаках наступающих холодов. Да и осень тут весьма капризная: сыро, туман такой, что с десяти шагов не видно, и так несколько дней подряд. В затопленных Лобановым голландках, обнимая друг друга, привычным бормотанием заговорили языки пламени. Вскоре истопник остановился перед одной из них, чуть приоткрыв дверцу топки, устроил себе теплое местечко, и, расстелив прямо на пол скатерку, выложил на нее свою нехитрую снедь.

– Рейтар, подь сюды, подзакуси со мной, – пригласил он Сентиера. Видно, из-за сложного произношения он его по имени называл редко.

– Нельзя мне. Я на посту, – напомнил Сентиер.

– Да ладно, здесь не на улице, никто и не заметит…

Может, Лобанов и уговорил бы Сентиера потрапезничать вместе, да тут неожиданно дверь будуара императрицы широко распахнулась и вышла сама Екатерина, остановившись, метнула взгляд в сторону мужчин.

– Рейтар, поди-ка ко мне, – коротко приказала она и тут же скрылась за все еще открытой дверью. Сентиер растерянно посмотрел на Лобанова. Тот тут же молча собрал свой поздний ужин и тихо смылся куда-то. Что делать Сентиеру – государыню ослушаться нельзя. Он несмело шагнул внутрь, тихо притворив за собою дверь, и оказался в большой комнате. Там никого не было. В глаза бросался, прежде всего, огромный письменный стол. На нем лежала стопка пергаментной бумаги, стояли надраенная до блеска золотая посудинка с емкостью для чернил и кубок, тоже золотой, из которого торчали наточенные гусиные перья. К столу приставлен большой мягкий стул из красного дерева с разукрашенной замысловатой резьбой спинкой, а перед столом, вдоль стены, стоял диван из такого же красного дерева и с такой же резьбой. Рядом значительную ее часть занимали полки. На них Сентиер не заметил ни одного пустого места, все сплошь были заставлены самыми разнообразными книгами.

– Эй, рейтар! Ты где? – послышался вскоре откуда-то из глубины требовательный голос государыни.

Похоже, она находилась в следующей комнате, дверь которой оставалась приоткрытой. И все же Сентиер сначала постучался, затем, не смея полностью растворить дверь, протиснулся в комнату бочком. Так оказался, наконец, в будуаре императрицы и встал, как вкопанный, обомлев от увиденного. Оказывается, государыня, похоже, уже собиралась почивать и лежала на широченной постели. Она была в одном халате, который был почти распахнут, а из-под атласа выпукло выделялись довольно-таки массивные груди, верхняя часть которых открыта так, что, даже увидев их лишь краешком глаз и тут же отведя взгляд, Сентиер все равно почувствовал, как к щекам приливает кровь.

– Рейтар, быстренько разденься и иди ко мне, – нетерпеливо приказала Екатерина. Видя нерешительность Сентиера, прикрикнула: – Ну!

Дальше все происходило, как во сне. Сначала Сентиер чуть не опозорился. И то сказать, какой-то темный чуваш в этом дворце, среди сказочного блеска и сама государыня-императрица… Но Екатерина, похоже, поняла его состояние и сама чисто по-бабьи помогла ему прийти в себя. Сентиер и после этого, хоть и смог приступить к мужским обязанностям, а возился долго, может, полчаса, а может и более, потому ждал, что Екатерина обругает его и, не дай бог, еще и накажет. Но та не то что возмутиться, даже похвалила рейтара. Постепенно Сентиер осмелел и с каждым подходом к государыне вел себя все решительнее. Чего уж теперь, или пан, или пропал! Под конец он так разошелся, что заставил императрицу охать и ахать вплоть до самого утра. Перед рассветом Екатерина даже поговорила с ним, расспросила о чувашах, поинтересовалась, все ли чувашские мужчины такие могучие.

– Ты, рейтар, не переживай и не думай чего плохого, – сказала она перед расставанием. – Я женщина вдовая. А близость с мужчиной мне нужна по необходимости. Ежели этого не происходит, я начинаю плохо соображать. Уж такой меня уродил Господь. А в эти дни мне приходится особенно напрягать мозги и принимать важнейшие государственные решения. Ты хоть ведаешь, что на юге на Россию опять напала Османская империя? И повод-то нашли смехотворный. Оказывается, отряд дружественных нам украинцев, преследуя гайдамаков, неожиданно для самого себя оказался у турецкого города Балта. Ну, заметив оплошность, тут же повернул обратно. Однако султан Османской империи Мустафа Третий раздул этот случай, как муху до размеров слона, и объявил нам войну, о чем мне сообщили буквально вчера. Сам понимаешь, в такой ситуации моя голова должна работать особенно четко. Потому и нужна мне мужская сила… – Императрица какое-то мгновение что-то подумала про себя и добавила: – А он, глупый, все чем-то недоволен. Ему бы размышлять, как положено государственному мужу, а он дает волю своей мужицкой ревности.

Сентиер, конечно, не мог знать, что эти слова относились вовсе не к графу Орлову, а к камергеру Потемкину. Не только какой-то рейтар из караула, даже приближенные императрицы все еще продолжали считать, что ее фаворитом является граф Орлов. Даже то, что государыня недавно одарила одноглазого Потемкина новым чином, позволяющим ему появляться в царском дворце в любое время, посчитали лишь ее временной блажью. Впрочем, Сентиер не мог в рассуждениях заходить столь далеко. Не его, рейтара, это дело. Потому он ничего не стал уточнять у императрицы, быстренько облачился в свой мундир и, стараясь быть незаметным, тихо вернулся на свой пост. И то, поди пойми, как надо держать себя в подобных случаях. Она же царица, самодержец всея Руси! Коль захочет, может извиваться под тобой, как змея, а коль вдруг окажется не в настроении, может тут же приказать отрубить тебе голову.

5

Несмотря на бессонную бурную ночь, Екатерина встала, как обычно, с утра пораньше. Удивительно, удовлетворение истомной сладостью, которую она получила от случайной близости с рейтаром, придала ей столько вдохновения, что она чувствовала себя свежо, словно беспробудно проспала целые сутки. Да уж, есть в этом рейтаре какая-то необъяснимая особенность мужской силы. И вообще он даже с виду необычный человек. На русских не похож, однако и азиатом его не назовешь. К мужскому делу приступает медленно. Видно, все же стесняется царицы. А потом постепенно возбуждается-возбуждается и начинает действовать так, что, кажется, из женского нежного тела вот-вот полетят искорки. А когда выстрелит, наконец, всю накопившуюся в нем энергию, резко обессиливает и становится, как и в начале, совершенно скромным мужиком. Может, это оттого, что он совершенно чист душой, а может, просто из-за страха кары за своеволие. Ах, знал бы он: сильному мужчине, вытворяющему с ней такое, вовсе не следует бояться Екатерины. До сих пор она не обидела ни одного любовника, с кем имела близость, расставалась с ними лишь с благодарностью. Простых офицеров произвела в дворян и подарила им имения, а дворянам доставались разные чины и почетные должности, да и вознаграждения тоже.

Постой, этого рейтара тоже надо бы поощрить, подумала Екатерина в какой-то момент. Негоже царице иметь отношения с рядовым солдатом. Сегодня же этого… Вот еще, Екатерина не смогла даже вспомнить имя рейтара… А фамилия его – Медведев. Ее невозможно забыть. Особенно после этой ночи. Ну да ладно, имя узнают. Главное, рейтару Медведеву следует немедленно присвоить чин сержанта. Пусть радуется человек. Да и жалованье у него вырастет, станет хоть лучше питаться.

Решив этот пустяковый, в общем-то, вопрос, Екатерина взглянула на стоявшие в углу большие часы творения известного немецкого мастера. Они как бы напоминали ей, откуда она родом. А показывали часы уже шесть. Пора умыться, привести себя в порядок и приступить к работе.

Екатерина вошла в туалетную комнату, на минуту остановилась перед висевшим на стене овальным зеркалом. Оттуда на нее всматривалась надменная женщина с чистым светлым лицом, иссиня-черными волосами без единого намека на седину. Только в уголках глаз уже проявились первые морщинки, пока совсем коротенькие и малозаметные. Да и подбородок стал рыхловат. Екатерина знает: на ее животе уже начал накапливаться подкожный жир. Она особенно четко поняла это нынешней ночью, когда, желая полюбоваться мужской мощью рейтара, не раз поднимала голову. Да уж! Как ни крути, ей тридцать девять, не за горами сорокалетний юбилей. А женский век короток, ох, как короток…

Но вот Екатерина выпила две чашки крепкого кофе кряду и, отбросив всякие ненужные мысли, приступила к решению государственных задач.

А время для России наступило архисложное. Самое тревожное, конечно, то, что Османская империя пошла войной на Россию. До Петербурга весть об этом дошла через несколько дней после ее объявления. К тому времени на юге уже начались бои. Не ожидавшие ничего такого русские войска оказались в весьма затруднительном положении. Тем временем турки, обосновывая свою вероломность, предъявляли России все новые и новые обвинения. Будто бы Россия сильно обидела турецкого вассала – крымского хана, разгромив в городе Галта его сказочный дворец. На самом деле Галта хоть и называлась городом, была лишь скромненьким аулом, там не то, что дворцов, вообще больших строений отродясь не было. Разве что сараи для хранения сена. Ну, ладно, пусть бы врали турки, в политике обман дело привычное. А вот новый визирь турок Махир Хамза-паша, близкий человек султана, начал раздувать противостояние совсем уж мерзким образом. Еще до объявления войны он в Истамбуле пригласил на аудиенцию российского посла Обрескова, а вместо беседы подверг его аресту и вместе с советниками поместил в тюрьму Эди-Куль. Алексей Михайлович Обресков для Екатерины Второй был не просто послом, он являлся одним из лучших организаторов дипломатической разведки, которой императрица, как в целом дипломатической работой, руководила сама. Оставшиеся в Стамбуле тайные агенты доносили, что в тюрьме посла держали отдельно в яме, откуда был виден лишь небольшой кусочек неба. Еще они доносили, что до объявления войны России визирь встречался с послами Франции, Австрии, Англии, Швеции. Те, оказывается, от имени своих государств пожелали Хамза-паше и его Дивану – так называли в Османской империи правительство – победу в будущей войне.

А тут еще украинские гайдамаки начали мутить воду. Видно, решили воспользоваться моментом. Они распространяли некий манифест от имени императрицы Екатерины Второй, о котором сама она не ведала ни сном, ни духом. Доставленный в Петербург экземпляр манифеста был отпечатан золотыми буквами на пергаментной бумаге. Как тут не поверишь в его подлинность… Гайдамаки призывали украинцев – ни много, ни мало – восстать против польских панов, разгромить их и создать свое государство. Вот не было печали… С гайдамаками ли сейчас возиться императрице. Что, если бунт правобережной Украины против польской власти перекинется и на левобережье? Тогда Польше будет нанесен непоправимый урон. Стране, которая находится под протекторатом России. Хорошо Екатерина каким-то внутренним чутьем предвидела возможность подобных событий и заранее послала туда с небольшим войском Суворова, присвоив ему чин бригадира. Из его депеш императрица знала, что гайдамаки представляют довольно-таки большую силу, а возглавляет их некий Железняк. Бунтовщики легко заняли города Жаботин и Лисянку… Одним словом, несть числа поводам, по поводу которых императрице приходилось ломать голову.

Разобравшись с кое-какими делами, Екатерина приказала созвать Военную коллегию. Сама прибыла в Царское село минута в минуту к назначенному времени, потому поднялась на второй этаж, на ходу сбрасывая с себя платок и шубу. Следовавший за ней неотступно страж сержант лейб-гвардии Медведев легко подхватил их и передал идущим чуть сзади людям свиты.

…Сентиера оставили на посту у входа в зал, где проходило совещание Военной коллегии, и ему было слышно почти все, что там говорилось.

– Турки и французы растревожили мирно спавую кошку. Никого не трогавшую. Никому не угрожавшую. Растревожили нагло, бесцеремонно. Эта кошка – Россия. Токмо ежели сильно раззадорить и разозлить, даже мирная кошка любого исцарапает так, что следы от ран останутся на всю жизнь. А ведь Россия – не простая кошка, она – тигр! Мы так и поступим и совершим таковые действия, чтобы недруги наши запомнили их на все гисторическое будущее! – твердо произнесла Екатерина Вторая. – Видит Бог, я нисколько не виновата в том, что вынуждена пойти на это. Чего мы только не делали, на что только не шли, чтобы не раздражать турок, вплоть до заключения с ними невыгодных нашей державе соглашений. И все же война пришла на нашу землю. Что ж, такова, видимо, воля божья, она подвергает нас суровым испытаниям, и мы выдержим их достойно…

И тут же императрица строго приказала канцлеру Панину:

– Никита Иванович, немедля организуй Государственный Совет из самых достойных людей. Мне, женщине, не пристало руководить военными операциями в одиночку, да и не шибко сильна я в сем деле.

Панин первым делом предложил включить в Государственный Совет фаворита императрицы Григория Орлова. В душе тайный советник граф Панин не симпатизирует ни одному из братьев Орловых, при первой возможности старается ставить их на место. «Но ежели Гришку не предложить в Совет, Екатерина обозлится на меня на всю жизнь. И так она уже не только со мной, но и с братом моим Петром держит себя холодно. Хорошо, брат генерал, а в государстве то и дело вспыхивают бунты. Петр стал настоящим мастаком по их подавлению, так что Екатерина пока без него никак не сможет обойтись», – подумал Панин про себя.

Для Государственного Совета освободили небольшой каминный зал прямо рядом с будуаром императрицы. Екатерина решила не транжирить драгоценное время на поездки в город и обратно, решила большей частью находиться в Царском селе. И вот уже четвертого октября Госсовет собрался в этом зале на свое первое заседание. На посту возле входа в него вновь оказался Сентиер. В сверкающем от новизны мундире сержанта лейб-гвардии Преображенского полка. И все же… Если бы он хоть кому-то проболтался, что однажды побывал в будуаре императрицы, его точно сочли бы за отъявленного лгуна.

Открывая заседание Государственного Совета, Екатерина произнесла непривычно короткую речь.

– Уважаемые господа, лучшие сыны Отечества! Нам, русским, придется воевать с Отоманской Портой. Меня беспокоят три момента. Первый – как нам воевать, как вести эту войну? Второй – где готовить главные баталии? Третий – пока мы воюем с турками, как нам охранять другие рубежи?

Удивительно, обычно любящие подолгу рассуждать по всякому поводу вельможи на этот раз все вопросы решили быстро. Посчитали, что воевать следует только наступательно, оборона к победе не приведет. Наметили начать сражение от Днестра, предотвратив вступление турок в Подолию. И еще одно важное решение – окружить Крым со стороны моря. Но тут была загвоздка: для осады полуострова требовался весьма солидный флот. Потому решили вновь запустить на полную мощность верфи на Дону и в Воронеже. Затем военные мужи наметили, где расположить войска. В ходе этого обсуждения Екатерина сидела молча, пытаясь понять логику генералов. И вдруг услышала громкий выкрик Григория Орлова:

– Все это хорошо. Но, я полагаю, мы сейчас должны наметить главную цель военной кампании. Воевать без главной цели – это попусту лить кровь и терпеть расходы.

Генералы мгновенно замолкли, все обернулись к Панину. Видно, посчитали, что реагировать на замечание графа должен именно он. Между тем действительный тайный советник с ответом не торопился, попытался сначала все пораскинуть в уме. «Орлов вряд ли высказался от своего имени, – подумал он. – Могло статься, что он это же самое изложил сначала императрице и получил от нее добро задать вопрос мне. Вот бестия. Впрочем, в его словах есть смысл».

– А цель войны, я полагаю, в завершении ее как можно скорее, – высказал, наконец, Панин.

– Завершить викторией, – добавил вице-канцлер Голицын.

Орлов криво усмехнулся. По всему, сейчас едко уколет всех. Похоже, он готовился к этому заседанию основательно. И не мудрено. В последнее время при дворе заметили, что императрица стала относиться к графу весьма прохладно. Понятное дело, ему надобно показать себя незаменимым деятелем в решении важных государственных задач.

– Виктория – это просто виктория, – произнес Орлов с некоторой надменностью. – А я спрашивал о цели войны. Сие означает, что нам надобно уже сейчас продумать, какую выгоду мы заимеем после виктории над турками и их союзниками и какую внешнюю политику станем вести в дальнейшем.

Генерал-аншеф Петр Иванович Панин понял, что в этой заранее продуманной Орловым перепалке его брату Никите не победить, и поспешил перевести разговор на более знакомые, сугубо военные дела. В них-то уж графу никак не блеснуть. Завели речь о конкретных делах, связанных с ведением войны. Войска разделили на три армии: Первую действующую, которая непосредственно должна была сражаться с турками, Вторую оборонительную, призванную охранять остальные рубежи страны, и Третью передвижную. Екатерина попросила назначить командующих этими войсками, но заранее предупредила:

– Назначить командующим действующей армией я рекомендую Голицына. Понимаю, что вы в большинстве за Салтыкова. Разумеется, Петр Семенович опытный генерал, не раз блиставший своими умелыми действиями. Но он уже довольно в возрасте, пусть останется в Москве и следит там за порядком.

Что оставалось делать Совету, пришлось согласиться с мнением женщины, которая «не шибко сильна» в военном деле. Оборонительные войска доверили генерал-аншефу Румянцеву. Петр Панин хотел было возразить против такого назначения, но передумал, ограничился недовольным вздохом. Что поделаешь, против воли императрицы не попрешь. Нет, он нисколько не против Румянцева, скорее наоборот. Только ведь большой наступательный опыт генерала в оборонительных войсках не применишь.

Затем перешли к обсуждению окружения Крыма. Мысль, конечно, была отменная, только вот у России в Черном море пока кораблей раз, два и обчелся.

– Вот ежели бы турок ужалить сзади, со стороны Средиземного моря, – мечтательно произнес Орлов. – Что бы стал делать султан, почувствовав огонь под задом?

– Да уж… Жаль, что этой мечте пока не сбыться, – вздохнул князь Вяземский.

Внимательно прислушивающаяся к разговору мужчин Екатерина наивно спросила:

– Почему не сбыться, князь?

– Потому как у нас нет флота, способного ходить в такую даль. Туда же надобно пробираться, огибая всю Гейропу.

Некоторые члены Государственного Совета с Вяземским не согласились. Они напомнили, что русские купцы давно проторили дорогу в Средиземное море. Они в одну только Грецию поставляли мастерам скорняжных дел десятки тысяч собольих шкур и прочей ценной пушнины. И все по воде. Как бы ни было, мысль неожиданно ударить турок сзади понравилась всем. Все горячо стали обсуждать, есть ли возможности осуществить такой замысел.

– Господа вельможи, все же давайте не забывать о главном, – остудила их Екатерина. – Граф Григорий Орлов начал разговор о цели войны. Итак, к какому заключению мы пришли? До каких пор нам продолжать ее? И какую пользу нам должна принести ее завершение?

Еще немного обсудив, Совет решил, что если война завершится в пользу России, султана следует обязать, чтобы он далее не препятствовал хождению по Черному морю российских кораблей. Еще раз и навсегда определить и закрепить границу между Турцией и Польшей, чтобы дружественной России стране с юга больше никто не угрожал.

Объявив о своем решении, члены Совета замолкли, и все повернулись в сторону императрицы, ожидая, что она скажет. А Екатерина не торопилась с резюме, раскрыла табакерку, достала из нее щепотку табака, понюхала, чихнула с большим удовольствием.

– Очень верная мысль, – заговорила она, наконец. – Сие будет исполнением мечты Великого Петра Первого. На Балтике мы давно уже ходим свободно. Пусть в ближайшее время станет так же и на Черном море. Российские корабли должны бороздить его воды, не остерегаясь никого и ничего. А на морских берегах должны быть наши порты и пристани. Пусть русские купцы через них наладят торговлю со всем миром.

Членам Совета слова императрицы явно пришлись по душе. Лишь братья Панины остудили их напоминанием:

– Ежели дела обернутся таким образом, Турции сие зело не понравится, – сказал Никита Иванович.

– Да и их европейские друзья постараются вставить нам палки в колеса, – добавил Петр Иванович.

Генералы промолчали. Да и чем тут возразишь. Только бывший гетман Разумовский, воспользовавшись моментом, напомнил о своей давней мечте:

– Турки, разумеется, не согласятся с этим. Но на Черном море пока хозяева не токмо они. Есть еще Крымское ханство. Нам следует оторвать его от Стамбула, пусть крымские татары создадут свое, независимое от турок государство. Тогда нам на первое время хватит и крымского побережья, чтобы обосноваться на Черном море.

Екатерина понюхала еще щепотку табака, громко чихнула дважды, обвела взглядом каждого члена Государственного Совета.

– Ну, разошлись все. Пора приступить к работе, – сказала затем, закрывая заседание. То ли согласилась она с последним предложением, то ли пропустила мимо ушей – никто ничего так и не понял.

В последнее время Сентиер, будучи в карауле, на пост по охране покоев императрицы все попадал в ночное время. Но через день после совещания Государственного Совета, когда он попал в очередной наряд, его поставили в дневную смену. Как раз в момент смены часовых во дворец неожиданно и, как всегда, вихрем ворвался одноглазый Потемкин. Разводящий приказал немедленно пропустить его к императрице. А Сентиеру что… Между тем «Циклоп» так торопился, что не успел затворить за собой дверь как следует, и Сентиер, нисколько не желая подсматривать, в течение какого-то времени успел увидеть и услышать, что происходило внутри. Императрица вышла навстречу камергеру прямо в переднюю и приблизилась к нему лицом к лицу.

– Матушка, я прибыл к тебе по очень и очень важному для себя вопросу, – дрожащим от волнения голосом произнес Потемкин. – Отправь меня, пожалуйста, воевать с турками.

Екатерина постояла молча, глядя ему в глаза. Затем произнесла торжественно-нежно:

– Хорошо, я благословляю тебя на это ратное дело.

И, встав на цыпочки, обняла Потемкина, своими беленькими ручками погладила его по щекам и смачно, как показалось Сентиеру, даже с вожделением поцеловала прямо в губы.

Сентиер, стараясь все сделать тихо, прикрыл дверь.

Позже Лобанов рассказал, что камергер ушел из дворца лишь ближе к утру. Екатерина проводила его до самого выхода.

6

Медведев в сержантах походил недолго. Однажды командир полка сообщил ему очередную неожиданную новость: оказывается, по хотению самой императрицы Сентиеру присвоен чин фельдфебеля. Через несколько дней, после получения мундира унтер-офицера, его снова включили в охраняющий царский дворец караул на прежний пост. На этот раз он недолго простоял у входа в будуары императрицы, вскоре она пригласила его к себе и не отпустила до самого рассвета…

– Медведь, я бы тебе присвоила и чин обер-офицера, – сказала она на прощание. – Но ты не дворянин. Все же помни: чин военнослужащего лейб-гвардии на две ступени выше, чем в обычных войсках.

А Медведеву не до чинов. Рядовой ли он или фельдфебель – он знает свое место. Вернее, знает как вести себя с солдатами. А как в будуаре царицы? Тут он все еще проявляет робость.

– Ты совсем не такой, как другие мужики, – заметила однажды Екатерина. – Со мной обращаешься весьма осторожно. Однако ж свое мужское дело делаешь отменно. Это мне сильно нравится.

Само собой, среди придворных ходили весьма подробные разговоры о странных отношениях императрицы с мужчинами. Кое-что доходило и до ушей фельдфебеля Медведева. Поговаривали, к примеру, что граф Григорий Орлов в минуты сильного озлобления мог даже поднять руку на Екатерину. Потому, дескать, она стала остывать к нему, решила приблизить к себе «Циклопа». Неужто и Потемкин со временем обнаглеет и станет вести себя по-Орловски? Правда, «Циклопа» во дворце что-то давно не видно. Поговаривали, что он готовится к отъезду на турецкую войну… Самому Сентиеру в последнее время приходилось ходить в караул через день, и каждый раз стоять на посту в ночные смены. Но он не жаловался, ни разу не просил командиров, чтобы дали ему хотя бы лишний день отдыха.

Потемкин появился во дворце в субботу. Незадолго до этого здесь случилось неприятное происшествие, потому он не осмелился даже приблизиться к будуару императрицы.

Екатерина с первых месяцев пребывания в России полюбила русскую баню. Полюбила так, что не пропускала ни одной субботы, чтобы не попариться вволю. Причем, парилась она так неистово, что не выдержали бы самые заядлые мужики-парильщики, будь они, как в Германии, вместе с нею. На этот раз тоже Лобанов, как обычно, натопил баньку так, что обычному человеку в парильне просто нечего было делать. Екатерина, по обыкновению, пошла в баню с графиней Парашкой Брюс. Из женщин она только ей доверяла полностью, делилась с ней самыми сокровенными женскими секретами. Обычно они проводили в баньке чуть ли не треть дня. А в этот раз не прошло, наверное, и часа, как резко растворилась дверь предбанника, и оттуда в одном нижнем белье выбежала банщица, обслуживающая дам.

– Эй, кто тут поблизости! Немедленно вызовите лекаря! – крикнула она во весь голос. – Немедленно! Там государыня потеряла сознание!

Через несколько минут прибежали сразу трое медиков: личный лейб-медик императрицы Роджерсон, лейб-хирург Кельхин и дежурный гоф-медик. Они скопос буквально ворвались в баню. Парашка с банщицей уже уложили Екатерину на диван в комнате отдыха, прикрыв ее простыней с цветами. Растерянная графиня, обернувшая себя полотенцем лишь до пупка, находилась рядом, но не знала, что делать, и металась в бессмысленных движениях. Когда прибежали лейб-медики, она с облегчением уступила им место и отошла в сторону. Так же поступила и банщица, которая из-за прилипшего к мокрому телу нижнего белья казалась совершенно голой.

Старший лейб-медик шотландец Роджерсон первым делом прослушал сердце императрицы. Оказалось, оно билось еле-еле. Да и дыхания почти не было заметно. Какое там дыхание, императрица не могла даже глаза открыть. Лейб-медики принялись делать ей искусственное дыхание, но никаких изменений не ощущалось.

– Пропали! – растерялся Роджерсон и начал теребить бакенбарды, раздумывая, что предпринять дальше. – Кажется, Ея Величество отходит.

– Что-о?! Как это – отходит?! – послышался в этот момент могучий голос Екатерины. – Иван Самойлович, ты что, захотел меня на тот свет отправить?

Лейб-медика будто паралич схватил. Он какое-то время стоял ни живой, ни мертвый, судорожно открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Наконец, пришел в себя и облегченно воскликнул:

– О майн гот! Наша любимая из любимейших мутер жива! – И суетливо начала обхаживать Екатерину, приговаривая: – Разве можно так париться, до сумасшествия! И вообще, говорил же я, и не раз, что русская баня – она не для истинных европейцев.

– Роджерсон, что ты лопочешь? – рассердилась Екатерина. – Я разве не настоящая русская царица? А ты сам не настоящий русский лекарь? Или тебя называть, как раньше, Иоганном Джоном? Лучше подай-ка мне руку, помоги подняться.

Сбросив мешавую передвигаться свободно простыню, она вся голая приподнялась, присела на диван, затем вдохнула полную грудь воздуха и встала.

– Ну-ка, вылейте на меня шайку воды, – не обращаясь ни к кому конкретно, приказала она.

Все поспешили выполнить ее приказ, потому на голову императрицы вылили сразу несколько шаек студеной воды.

– Ы-у-фррр! – довольно воскликнула Екатерина, стряхивая с себя воду, как гусыня. Тут же обратилась к графине: – Парашка, пошли, еще разок попаримся.

Женщины опять нырнули в жар парильни. Роджерсон осуждающе помотал головой, но промолчал, подталкивая коллег в спину, вместе с ними тихо вышел во двор.

Уже через час, еще не успев как следует высушить волосы, Екатерина начала собираться на Дворцовую площадь. Там выстраивались полки, которые отправлялись на турецкую войну.

– Ваше Величество, я вам не советую выходить на улицу! – предупредил Роджерсон, на всякий случай сопровождавший царицу. – После такой бани вам надобно бязательно отдохнуть, прийти в себя. Да и волосы у вас еще мокрые, так недолго и простуду схватить.

– Ничего! – безмятежно махнула рукой Екатерина, напяливая поверх волос белый парик. – Мои воины идут на защиту чести своей родины и ее царицы. Ужель я даже попрощаться с ними не могу? Еще, Роджерсон, ты одно запомни: я сейчас никакая не женщина. Я для солдат – императрица. К слову сказать, и для тебя, Роджерсон.