Текст книги "Дар императрицы"

Тогда Потемкину исполнилось тридцать лет.

Как-то так получилось, что после этих событий слава Потемкина начала расти и распространяться не по дням, а по часам. Правда, по большей части среди турок. Ибо он своей немногочисленной бригадой доставлял им хлопот и бед похлеще любого военачальника армии Румянцева. Ходили слухи, что уже при имени Потемкина турецких янычар начинал обуять страх. Будто бы они считали, что в его стотысячной (!) армии был какой-то богатырь, которого не брала ни сабля, ни пуля. А богатырь тот будто бы одной рукой мог заграбастать сразу пятерых человек и швырнуть их так высоко и далеко, что те, падая, становились калеками, а многие просто отдавали душу Аллаху.

То ли надеясь на свою возросшую славу, то ли понимая, что перевалил за третий десяток лет, Потемкин осмелился написать Екатерине Второй откровенное письмо. Хотя нет, не так. Помня повеление императрицы, он писал ей постоянно, сообщая о положении дел в армии и на фронте. Только в них ни разу не осмелился не то, что открыть, даже касаться своих душевных порывов. А эти порывы иногда так захватывали Потемкина, что, бывало, хоть брось все и лети к ней в Петербург. Иначе и не могло быть. Потому как его чувства вызваны не императрицей, а женщиной, носящей этот титул. В какие-то моменты казалось, что ими наполнена не только его душа, а весь мир… Хотя нельзя сказать, что Потемкин совсем уж не давал понять об этом Екатерине. Он намекал ей о своих чувствах через друга, придворного поэта Василия Петрова, с которым когда-то учился вместе в Московском университете. Друг Вася был не из стеснительных людей, иногда, передавая чувства Григория Екатерине, придавал им такие изысканные лирические формы, что переходил рамки приличия. Впрочем, императрица его не осуждала, не останавливала. Только все это ведь не то. Разве дело рассказывать любимой женщине о своих чувствах посредством чужих уст…

И вот, когда среди военных он слыл уже своим и к тому же стал кавалером ордена, Потемкин – будь что будет! – решился написать о своих чувствах в личном письме Екатерине Второй. В конце концов, императрица, если и будет недовольна или, не дай бог, оскорбится, отругает его лишь на расстоянии. Все легче, чем выслушивать неприятности, глядя глаза в глаза. Да и… случались же у них страстные ночи. Ужель они для нее были лишь временным баловством?

Много ли прошло времени, мало ли – это для кого как, наконец, Потемкин получил долгожданный ответ на свое послание…

Взяв в руки конверт с письмом Екатерины, Потемкин от радости и волнения на какой-то момент оцепенел. А прочитав его, оказался в полном недоумении. Черт знает, как понять сей ответ, разуметь из него что-либо определенное было просто невозможно. Местами императрица просто подтрунивала. «Господин генерал-поручик и кавалер, возможно, для чтения моего письма у тебя даже нет времени», – написала она в самом начале. Как это нет времени, ежели оно послано самой императрицей! А в конце Екатерина намекнула, что всегда вспоминает его добром. И что? Потемкину-то теперь как быть? Не ответить императрице – неприлично. А как отвечать на такое шутливо-игривое, граничащее с некоей фривольностью письмо? Ведь в нем нет ничего конкретного. То ли она написала его как царица, то ли просто как женщина – поди пойми…

Не соображая, как поступить, Потемкин решился на обращение за советом к своему непосредственному командиру и начальнику Румянцеву. Все-таки он в придворных делах собаку съел, да и относится к генерал-поручику Потемкину теперь более или менее доброжелательно. Фельдмаршал сходу развеял сомнения своего подчиненного.

– Дружище Григорий Александрович! Это письмо, действительно, не требует ответа! – воскликнул он. – Потому как это не просто письмо. Это, понимаешь, просьба, если хотите – приказ. Тебе, сударь, сейчас не надо тратить времени на ответ, тебе немедленно надо выехать в Петербург.

Фельдмаршал даже не стал прислушиваться к тому, что лепетал вконец растерявшийся Потемкин, приоткрыв дверь в соседнюю комнату, крикнул штабистам:

– Немедленно выдайте генерал-поручику подорожную до Петербурга…

И уж совсем удивил генерал-фельдмаршал тем, что в честь отъезда Потемкина в столицу устроил шикарный прием. Тут было все: и искусные блюда армейских поваров, и трофейные замечательные вина из турецких подвалов. При этом командующий при всех расхваливал ставшего совсем недавно генерал-поручиком Потемкина так, будто он и был главным героем всей военной кампании. Впрочем, все понимали, почему настроение Петра Александровича Румянцева было на подъеме. Ведь он и сам по высочайшему повелению императрицы стал генерал-фельдмаршалом одновременно с получением нового чина своим подчиненным.

– Григорий Александрович, я ведь две недели назад отписал матушке-императрице послание, целиком тебе посвященное. Потому надеюсь, что встретит она тебя с большой душевностью, – улучив момент, подбодрил Румянцев камергера. – Особенно отметил, какие ты совершал со своей кавалерией удачные рейды, уничтожил в ходе них бессчетное число турок. Рассказал и о том, как, перейдя Рубикон, провел удачную баталию. За эти славные дела предложил отметить тебя достойной наградой.

Рубиконом в окружении царицы называли Дунай. На другом берегу этой реки – подконтрольные Австрии территории, потому русским войскам не рекомендовалось туда переправляться. Лазутчики не раз докладывали и генералам, и самой Екатерине Второй, что Австрия поблизости от русско-турецкого фронта держит немалые войска, потому императрица остерегалась ее будоражить почем зря. Все же и по приказу генерал-фельдмаршала, и по своей инициативе Потемкин не раз переправлялся через реку и громил там отряды временно укрывавшихся на австрийской территории турецких войск. Остерегаясь неодобрения Екатерины Второй, Румянцев в своих посланиях императрице объяснял эти рейды необходимостью разведать. Одновременно сообщил, что благодаря этим рейдам Потемкин подробно изучил и местную обстановку, и особенности отношений между турками и крымскими татарами. Правда, в беседе во время приема самому Потемкину Румянцев об этом не сказал. Кто знает, как бы понял сии слова этот одноглазый генерал. Циклоп-то он Циклоп, но голова у него варит, будь здоров. Чего доброго, сообразит еще, что сильно расхваливая своего подчиненного перед императрицей, командующий хотел одного – чтобы Екатерина Вторая оставила Потемкина при себе и больше не отправляла его на фронт. Румянцев понимал, что императрице необходим советник, владеющий ситуацией на русско-турецком фронте и на юге страны в целом.

А Потемкин так окончательно и не решил, что думать о своем командире. Старый лис. Молодому пока не понять все его хитрости. Давно ли Румянцев при каждом удобном случае высмеивал его, подтрунивая по-военному грубовато, а теперь расхваливает так, что из единственного глаза вот-вот может капнуть слеза. Чтобы никто этого не заметил, Потемкин сделал вид, что поправляет повязку на другом глазу и по ходу вытер предательские капли тыльной стороной ладони.

Тем временем Румянцев продолжал удивлять. Он не только устроил прием в честь отъезда Потемкина, еще выделил ему в дорогу охрану. Совсем недавно бригаду Потемкина усилили, придав прибывших из Запорожья казаков. Из них и выбрали самых боевых и отъявленных храбрецов. Только одноглазый генерал сам не из трусливых, да и силушкой и отвагой не обделен. Потому, доехав до Чигирина, он хорунжего и урядника с их полувзводом отправил обратно, дальше поехал вдвоем с фельдфебелем Медведевым. Трястись в такую даль верхом даже привыкшим конникам непросто, потому в одном городке Потемкин купил легкую кибитку. В нее запрягли освободившихся коней и дальше продолжили путь более удобным способом. Хотя согласно подорожной генерал-поручику полагалась тройка, но с ней больше возни. Да и барахла походного у Потемкина – всего-то небольшой сундучок.

Как ни торопился Потемкин, решил по пути заехать к матери, повидаться с родными. Так давно он с ними не встречался! По правде, до сих пор не очень-то и тосковал по ним, а тут вдруг потянуло… Возможно, потому, что дорога в Петербург пролегала невдалеке от их имения. И Потемкин в Путивле повернул на брянский тракт, а дальше взял направление сначала на Смоленск, затем – в родное село Чижово.

Пожить на родине у него хватило терпения на три дня. За это время Григорий Александрович успел посетить родных, а еще съездить к соседям – в имение Глинки. Позже из всей этой поездки Потемкин вспоминал лишь этот визит. А что еще-то? У матери оказался лишь один интерес к сыну: раз Гришка вознесся так высоко, то должны же быть у него большие деньги. Куда он их девает? Неужто не оставит немного маме? Сестер дома уже не было. Две из них, оказывается, раньше времени ушли в мир иной, другие две повыходили замуж и переехали к супругам.

А Сентиеру все здесь было внове и любопытно. До сих пор ему не приходилось воочию видеть сельские поместья русских помещиков. Да и простая крестьянская жизнь здесь заметно отличалась от чувашской.

В небольшое село Сутолоки, где проживали Глинки, Григорий Потемкин поехал ближе к полудню. Хозяин дома, Григорий Андреевич Глинка, встретил его на широком крыльце. То ли услышал звон поддужного латунного колокольчика, то ли в окно узрел приближающуюся двойку с кибиткой. Встретить-то встретил, а Потемкин его признал не сразу. Он помнил Григория Андреевича могучим мужчиной, каких поискать. Еще помещик славился как любитель пения. Вообще, род у них был такой, все и пели, и музициролвали. Женщины Григория Андреевича просто обожали. Даже Гришке Потемкину в юношестве многие намекали, что его кровным отцом мог быть Григорий Андреевич. Будто бы в молодости его мать была без ума от отставного хорунжего Глинки, ну и… Так ли на самом деле или это лишь досужие сплетни, только Гришка Потемкин, точно, не пошел ни в небольшого росточка отца, ни в вечно суетящуюся мать, а вырос в крепкого и видного мужчину. Помнится, он в юношестве перед Глинкой почему-то сильно конфузился, тем не менее, сейчас ему захотелось с ним повидаться.

– Гриша, ты ли это?! – заволновался старик, увидев, кто к нему заявился.

Он с почтением снял с головы картуз с ушами, спустился с крыльца и непривычно суетливо направился к гостю. Был он теперь намного ниже ростом, да и горбился заметно. Григорий не дал ему подойти к кибитке, сделав несколько широких шагов, очутился перед ним и, обняв, крепко прижал старика к себе.

– Я это, Григорий Андреевич, я, – тоже заволновавшись, несколько раз повторил он.

Ни Потемкин, ни хозяин дома на Сентиера, сидевшего на козлах, не обратили никакого внимания, будто его здесь и не было.

В гостиной почаевничали, отведали вишневой наливки. Обслуживала их одна-единственная служанка, тоже обветшавшая от возраста. Потемкин рассказал, как жил все эти годы, чего добился. Глинка предложил ему отобедать, но гость отказался, сказав, что спешит, ибо времени в обрез. И все же он просидел со стариком довольно-таки долго, говорил с ним как с родным человеком, раскрывая душу.

– Гриш, ты как, не перестал еще музицировать? – неожиданно спросил Глинка. – Продолжаешь петь?

– Нет, – коротко бросил Потемкин, потом вдруг смягчился и выдал то, что никому не говорил: – А если по правде, не только пою, даже романс сочинил. Когда один, всегда мурлычу его себе под нос.

– Вот это отлично, – воодушевился старик. – Вот это по-нашему… хм… что-то не то изрек, пся крев. – Он тут же встал с кресла, подойдя к клавесину, сел на банкетку, даже не отрегулировав ее по высоте. – Ну-ка, напой мелодию, а я подыграю, как смогу.

Клавесин был повидавший виды, но настроен тонко. Чувствовалось, что инструментом пользовались постоянно. Потому звуки он издавал все еще чистые, приятные уху. Сочиненную Потемкиным мелодию Глинка подхватил почти сразу и вскоре аккомпанировал уже вполне сносно.

Лишь раз увидевши тебя

Мне захотелось стать твоим.

Но счастье обошло меня,

Обдав презрением своим.

Ты высока, ты рядом с богом,

Я до тебя не дотянусь… -

с неподдельной грустью выводил Потемкин на не совсем чистом французском. Когда пение завершилось, хозяин живо поинтересовался:

– Чей это романс?

– Сказал же, сам сочинил, – несколько раздраженно напомнил Потемкин.

– Ах, да. А слова?

– Тоже мои.

Старик какое-то время помолчал, внимательно всматривался в гостя поблекшими от возраста глазами. Наконец, спросил:

– Гриша, ты на самом деле так сильно влюблен?

– На самом деле, уважаемый Григорий Андреевич, – с глубоким вздохом признался Потемкин. – Уже восемь лет как.

– И что, за все это время не было никаких возможностей?

– Не было ни возможностей, ни поводов высказаться. Похоже, и не будет.

Тут Потемкин, конечно, несколько приврал. Только нельзя же считать любовью то, что произошло между ним и Екатериной перед отправкой его на фронт. Скорее всего, это была просто жалость. Женская жалость.

– Раз так, надо бороться за эту даму, – приободрил хозяин. – Ты же кавалер.

– Пытался, – вяло махнул рукой Потемкин. – Вон, остался без одного глаза.

– Кто же эта недоступная даже для тебя дама? – не на шутку заинтриговался Глинка. Он хоть всего-то был отставным хорунжим и бедным дворянином, но в душе всегда полагал, что настоящий мужчина способен покорить сердце любой женщины, в чем убеждался не раз на своем опыте. И чем гордился.

– Она – императрица. Екатерина Вторая, – быстро ответил Потемкин и встал, давая понять, что разговор прекращается.

– Ой-йе! – присвистнув, воскликнул Глинка. Ничего более определенного насчет императрицы он не смог сказать. Только при проводах, усаживая гостя в кибитку, добавил, как бы продолжая прерванный разговор: – Ты, Гриша, не отчаивайся. Все будет ладно, вот увидишь. Чтобы нам да не отдались дамы – быть такого не возможно.

На повороте Потемкин оглянулся. Григорий Андреевич все еще стоял у своего дома, чуть приподняв правую руку, а вот еле заметно пошевелил ею. Может, пытался что-то сказать, а может, пожелав удачи, осенил гостя крестным знамением.

Потемкин прибыл в Петербург ровно первого февраля. Как ни хотелось немедленно встретиться с Екатериной, в Зимний дворец он поехал не сразу, хотя, как камергер, имел право прибыть туда, когда пожелает. Он, хорошо зная придворный этикет, понимал, что в свет можно явиться лишь в соответствующем одеянии. Конечно, у него была кое-какая одежда, оставшаяся с прежних времен. Только с тех пор она наверняка вышла из моды, да и тесновата будет, как-никак за эти годы Потемкин заметно возмужал. Пришлось начать пребывание в столице с вызова лейб-портного и заказать ему сшить добротную одежду для выхода в свет. Причем несколько комплектов с расчетом на смену в зависимости от того, в какой дворец придется ехать. Лейб-портной оказался удивительно понятливым. Услышав, что камергер и генерал-поручик «за срочность заплатит вдвойне», он заставил своих швей работать, не считаясь ни сном, ни отдыхом, и первый комплект был выполнен уже на следующий день.

Светло-розовый кафтан из бархата; камзол и панталоны из шелка с золотым оттенком; белая рубаха из батиста с прямым разрезом и оборками, с жемчужными пуговицами; светло-розовые чулки с золотистыми полосками; башмаки с длинными выступающими язычками… На голове слегка усыпанный серебристой пудрой парик. А черная шелковая повязка на глазу не то, что не портила лица, наоборот, придавала ему мужественную красоту.

Таким явился камергер и генерал-поручик Потемкин в Зимний дворец. В тот вечер там собирался узкий круг, то есть наиболее близкие к императрице вельможи. Само собой, в этот круг входили и камергеры.

Потемкин пристроился в шеренгу мужчин. Большинство из них ему знакомо. Есть и новые лица. Вот совсем рядом стоит худощавый молодой офицер. Держит себя весьма уверенно и смело. Кто такой, как оказался в этом кругу? Впрочем, сейчас не время думать о таких вещах. Вон, напротив дамская шеренга. Хотя в зале не душно, все обмахиваются веерами, и от них веет приятно дурманящим ароматом из богатой смеси французских духов. На белых напудренных шеях сверкают таинственными зелеными и синими лучами бриллианты, отражая свет от сотен больших свеч. А сами дамы! Одна краше, прекраснее другой, так что иной новичок наверняка растерялся бы и забегал глазами, выбирая лучшую.

Только у Потемкина мысли не о них. Конечно, проведя столько времени вдали от столицы, он сильно истосковался по этому блеску и сиянию. Однако эти дамы для него никто. Ему надо увидеться с Екатериной. Во что бы то ни стало! Скорей, скорей, скорей! Только вот заметит ли она любящего ее до безумия Григория? Заметит ли, как он преобразился, возмужал, каким стал статным и сильным мужчиной?

Вот слева распахнулись широкие массивные двери и в залу вошли два пажа, прямые, словно свечку проглотили, встали по обе стороны дверей. И появилась Она!

Потемкину показалось, что императрица на вид заметно изменилась. Несколько прибавила в теле, и на нем характерные выпуклости стали более приметными, отчего прибавилось женственности. Особенно выделялись груди, своими округлостями и белизной так и манили к себе мужские взгляды. Бросалось в глаза, что государыня была в русском наряде – светло-зеленом шелковом платье с коротким шлейфом и длинными рукавами, в корсаже из золотой парчи. Она в последние годы старалась одеваться именно в русском стиле, как бы призывая и других дам и вельмож следовать ее примеру и забыть строгие регламенты к одежде, которые приходилось соблюдать в годы правления императрицы Елизаветы Петровны. Еще императрица казалась сильно нарумяненною, волосы ее были весьма тщательно причесаны и слегка посыпаны пудрой.

Екатерина все еще держала себя живо, легко двигалась между шеренгами мужчин и женщин, словно лебедь на воде. Голову держала прямо, а глазами так и норовила охватить все, что было по обе стороны от нее, всех замечала, каждому успевала дарить свою очаровательную улыбку, сделать приятный комплимент. Вот государыня приблизилась к Потемкину. Заметит или нет? Ведь она же сама вызвала его в Петербург, должна заметить! И правда, заметила. Даже на минуту остановилась перед ним…

– Генерал, а ты почему здесь? – обронила после секундного замешательства. – Ведь твое место должно быть на поле брани…

И пошла дальше. Опять легко, красиво, одаривая всех своей царской улыбкой.

Потемкин готов был сквозь землю провалиться! Он ожидал чего угодно, но чтобы подвергнуться такому уничижению – об этом даже мыслить не мог! С другой стороны, конечно, где-то идет жестокая война, а военный генерал подвизается при дворе… А тот, старый индюк, фельдмаршал проклятый… Езжай, говорит, матушка-императрица сама тебя позвала… Неужели подстроил, чтобы убрать Потемкина из действующей армии? Да нет, не может быть. Конечно, граф Румянцев старый ворчун, в одно время сильно недолюбливал его, но он дворянин до мозга костей, на такую подлость не пойдет. Да и относится к Потемкину в последнее время вполне уважительно, временами казалось, даже дружески…

Так все это или иначе, а оставаться во дворце Потемкин уже не мог, как только императрица удалилась в другой конец залы, он бочком, бочком незаметно продвинулся к боковому выходу и вскоре оказался на улице. Больше он сюда ни ногой!

И все же Потемкин, раз уж оказался в столице, решил в ней чуток задержаться. Хотя бы для того, чтобы развеяться и забыться после перенесенного унижения и позора в Зимнем дворце. На следующий день ближе к полудню он велел слугам подать двойку и выехал в город. Вообще по рангу он мог совершать выезды на четверке, как-никак, камергеру и генералу-поручику не пристало так прибедняться. Однако Потемкин сейчас держал путь не в царский дворец и даже не на бал к какому-нибудь вельможе, а в места, где приличному человеку светиться не пристало. И сопровождающая охрана в подобных поездках совсем не к месту. Потому генерал отпустил фельдфебеля Медведева на постой в лейб-гвардии Преображенский полк и приказал пока находиться там.

Почему-то вспомнились полуголодные студенческие дни. Скряга-мать не баловала сына, иногда не высылала ему денег месяцами, а когда и вспоминала про него, одаривала лишь десятью – пятнадцатью рублями серебром. Хорошо хоть, тогда еще не получили распространения придуманные Екатериной Второй бумажные ассигнации, иначе мать наверняка стала бы помогать ему лишь этими купюрами. Как бы Григорий жил тогда, ведь народ в начальный период эти бумажные деньги ни во что не ставил. Правда, со временем все потихоньку привыкли к новшеству, их начали принимать даже иностранные купцы. У Потемкина теперь этих ассигнаций – полный сундучок. И все же он сейчас захотел вспомнить далекое прошлое, жизнь времен молодости, и велел ямщику править на улицу, где питался рабочий люд.

Со стороны крепости грохнул выстрел. Он напомнил об адмиральском часе*. Да уж, заветы великого царя исполняются хотя бы в этом. Потемкин остановил карету, велев ямщику подождать, дальше по узкой улице пошел пешком, попеременно разглядывая то левую, то правую сторону.

Люди здесь трапезничали, кто стоя, а кто – расположившись на циновке, услужливо разложенной хозяином заведения рядом с входом. Вот не очень имущие ямщики вовсю уплетали булки с черной или даже с красной икрой. Что поделаешь, нема у них денег на более аппетитную еду. Правда, питались тут люди и победнее. По их просьбе лавочники тут же жарили коровье вымя или потроха. Многие покупали жареные на постном масле блины. Хозяева заранее наготовили их и выложили столбцами, когда только успели. Где-то в этих же местах обедают и мелкие чиновники. Но не на улице, а в расположенных по обе ее стороны кофейнях и кондитерских трактирах. В них потчуют самыми разнообразными пирогами и кулебяками. С какой только начинкой их не готовят. И с мясом – кабаньим, говяжьим, бараньим, а также гусиным, утиным, рябчиковым… И с рыбой, названий которой – не счесть. А еще в кулебяки кладут яйца, творог, картошку, капусту, морковь, рис, гречиху, свеклу, разные фрукты и ягоды… И отдельно, и в самом немыслимом сочетании. Пироги и кулебяки все обмазаны или яичным желтком, или топленым маслом. Потемкину больше по чреву те, что маслом. Питаясь долгое время едой из армейской кухни, он начал уже подзабывать их вкус. Потому, войдя в один из приличных на вид трактиров, заказал кулебяку с кабаньим мясом. Уплетал ее с таким удовольствием, запивая земляничным компотом, что не описать. Затем перешел в другой трактир, где набросился на пирог с капустой с яйцом. Посетил и третий, там поел пирога с черникой. Он, конечно, мог все это заказать и в одном трактире, но решил испробовать разные кухни. Что ни говори, у каждого кондитера свои секреты. У Потемкина осталось желание заглянуть и в другие трактиры, но желудок уже был переполнен так, что стало трудно дышать.

Через часок карета Потемкина остановилась у невзрачного, но довольно-таки просторного дома на одном из невских островов. Перед воротами не было ни одной кареты, стояли лишь две кибитки. Из избы доносилось задорное цыганское пение под гитару. Ах, сколько веков не был Потемкин в этом мире!

Он вручил мальчишке, открывшему ему дверь, медный пятак и стремительно вошел в избу, на ходу сбросив с себя кунью шубу, – впрочем, упасть ей не дали, какой-то верткий мужичок в коридоре ловко подхватил ее и унес в гардеробную, – уверенно прошел вперед. В большой гостиной несколько цыганок и два гитариста зажигали песней. В центре зала две молоденькие цыганки исполняли танец, заманчиво и соблазняюще потряхивая плечиками, чем приводили в какой-то животный восторг расположившихся на диване двоих мужчин. Какого они возраста – сказать сложно, оба бородачи и лиц толком не разглядеть. Оба сверхупитанные, потому ради предосторожности расстегнули камзолы. Наверняка не простолюдины, возможно, купцы: у обоих из карманов жилетов провисали серебряные цепочки часов. Мужчины уже были раззадорены так, что от нетерпения начали поерзывать и дрыгать ногами. Похоже, они готовились вот-вот наброситься на этих юных девиц и уволочь их в комнаты, лишь ради приличия дожидались окончания номера. Потемкин на минуту остановился, глядя, как танцуют юные девицы. Кажется, они были совсем еще девочками, лет тринадцати – четырнадцати. И такие красивые, свежие своей юностью, что словами не описать… Недолго думая, Потемкин подошел к девочкам, ухватил их за талии, чуток приподнял и, не дожидаясь окончания номера, понес в соседнюю комнату.

– Эй, человек! Ты что делаешь?! – вскочили купцы. – Они уже заняты!

Тут же оба двинулись за Потемкиным. Тем временем коридорный уже успел выглянуть на улицу. Он давно знал Потемкина и по его карете понял, что человек за эти годы сильно поднялся. Потому цыган мгновенно оказался между конфликтующими сторонами.

– Господа! Прошу вас, пожалуйста, не ссорьтесь! Он ведь, знаете кто… – указав пальцем сначала на скрывшегося за дверью Потемкина, затем подняв его кверху, сказал коридорный. – Да не волнуйтесь вы, я вам найду такие спелые ягодки, что тот начальник потом будет слюни глотать от зависти. А девочки эти… Они же еще совсем зеленые, ничегошеньки толком не умеют…

Чем все это завершилось – Потемкин не знает. Сам он этих двух юных девиц заставил извиваться под собой до самого утра. И как они, совсем еще дети, выдержали такого здоровяка…

Впрочем, Потемкин и сам вернулся от цыган изрядно уставший и опустошенный, потому завалился в постель с мыслью поспать до самого обеда. А в действующую армию он уедет скоро, возможно, даже на следующий день с утра пораньше. Однако выспаться вволю не пришлось, часов в одиннадцать его разбудил лакей.

– Я что тебе говорил?! – обругал его Потемкин. – Никого ко мне не пускать. Отдыхаю я! Вернулся с войны, имею право…

– Прошу прощения, Ваше Высокопревосходительство, но там, – кивнул головой в сторону вестибюля лакей, – близкая подруга императрицы графиня Прасковья Александровна Брюс.

Если бы пришел с визитом кто угодно из знати, Потемкин не стал бы отрываться от постели, но графиня Брюс – это дама особая, она – младшая сестра генерал-фельдмаршала Румянцева. Потемкин через лакея попросил ее немного подождать и спешно начал одеваться. «Что бы это значило? – думал сам тем временем. – Ужель Екатерина захотела-таки со мной повидаться? И для чего это ей надобно?» Разгоряченный этой мыслью, он вышел к графине с приподнятым настроением и чуть ли не со счастливым лицом.

– Доброго тебе дня, Параша! – на ходу поздоровался он. Они знали друг друга давно, потому особых церемоний между ними не требовалось.

– День-то какой еще добрый, Гриша. Да и все остальное ничего. Сам-то как? – приветливо ответила графиня.

– Ну как… Солдат обязан отправляться на войну. Может, денька два отдохну. А может, укачу завтра. Все зависит от настроения. Здесь, в Петербурге, меня больше ничего не удерживает.

Хитро прищурившись, графиня глянула Потемкину в глаза и лучезарно улыбнулась.

– А Екатерина? – с намеком спросила она.

– Екатерина Алексеевна – моя оборванная мечта. Вчера она ясно указала мне мое место. Оно, если и при дворе, то лишь в мусорном углу, как у домашней собачки. При всем свете так меня опозорила, что век не забуду, – молвил Потемкин в ответ и вдруг надрывно воскликнул: – Параша, я не понимаю, за что меня так?! Ну, ладно, не любит и даже не уважает она меня. Но зачем так поступать?

Графиня опять взглянула Потемкину в глаза, затем из кресла пересела к нему рядышком на диван, плотно прижалась.

– По-моему, ты сильно ошибаешься, – прошептала она тихо. – Катерина, конечно, царица, а все-таки, прежде всего, женщина. Мужик должен уметь завоевать ее. Не просто так: подойти и завладеть, а завоевать. Понимаешь? Завоевав же, быть способным удовлетворить ее желания, вплоть до каприз… – Тут вдруг спросила обыденным тоном: – Гриша, ты как вел себя с нею в этом плане?

– Как-как… Все-таки она наша государыня-императрица… – не очень определенно ответил Потемкин. Впрочем, всему двору ведомо, что у Екатерины перед графиней Брюс нет никаких секретов.

– То-то и оно. А Екатерина, я же говорю, в такие встречи желает быть только женщиной. И в этом смысле у нее есть свои способы-секреты. Ты знаешь, наша матушка сейчас ублажает себя поручиком Васильчиковым. Так этого молодого человека сначала мне пришлось обучить всему.

– Чему – всему? – не понял Потемкин.

– Гриша, ты что дурачком прикидываешься? – откинув голову чуть в сторону, графиня еще раз взглянула в глаза Потемкину. – Мужскому делу, конечно.

– Сама Екатерина об этом знает? – не без любопытства решил уточнить Потемкин.

– А как же… Между нами нет никаких секретов… Но, понимаешь, поручик не может быть фаворитом. Он характером слишком мягок. Да и, если честно, умом не блещет. То ли дело ты… Катя на самом деле сильно тебя уважает. Только, сказала же, она женщина, хоть и имеет неограниченную власть, не смеет открыто проявлять личные чувства. Я вчера ей пояснила кое-что относительно тебя. Но надобно тебе и самому… Знаешь, я готова научить тебя, как вести с Катериной.

– Как это? – не совсем понял Потемкин.

– А вот так! – хитро воскликнула графиня и, даже не сняв перчатки, одной рукой обняла, другой повернула его лицо к себе и крепко-крепко поцеловала…

Графиня опомнилась через два часа.

– Бог мой, я же сейчас должна быть во дворце! – вспомнила она и спешно начала одеваться. Перед тем как уйти, остановилась в дверях, спросила как бы невзначай:

– А Медведь твой где?

– Какой медведь? – не понял Потемкин.

– Ну, этот… Фельдфебель Медведев. Он же обычно всегда при тебе.

– Вон ты о ком. Я его на время отправил в полк. Захотелось немного пожить одному, – махнул рукой Потемкин, открывая графине дверь.

Расстались они очень даже довольные друг другом.

Слова Прасковьи Брюс, конечно же, вдохновили Потемкина. Он решил пока повременить с отъездом на войну. Поменял он и мысль о том, что в царский дворец больше ни ногой и решил на следующий день попытаться еще раз встретиться с государыней. «Параша сегодня обязательно переговорит с нею обо мне, может, после этого Екатерина будет относиться ко мне несколько иначе», – мечтательно подумал камергер-генерал.

Потемкин прекрасно знал, что императрица приступает к работе с раннего утра, потом делает небольшой перерыв, и примчался во дворец еще до обеда. По пути подначивший себя на решительность, он никого не стал просить доложить Екатерине о своем прибытии, а прямиком вприпрыжку помчался на второй этаж, а там – к знакомому уже будуару. Дойдя почти до двери царских покоев, Потемкин неожиданно чуть нос к носу не столкнулся с Медведевым.

– Фельдфебель, ты как здесь оказался? – резко остановился Потемкин перед гренадером.