Текст книги "Дар императрицы"

Что правда, то правда. Только неужели такой сложный вопрос можно разрешить так просто?

– Да и участки у того рода граничат с землями Эбеся. Так что, ежели дело выгорит, их опосля вполне возможно будет перевести в состав угодий нашей общины, – продолжил между тем Микул.

На самом деле он как узнал о ситуации в Урюмово, так с тех пор и ломал голову, ища возможности завладения хотя бы частью соседских угодий. Готов был даже все выкупить. Но отъезжающему роду были нужны не деньги, а земля на новом месте, куда бы они могли переселиться. Прийти к такому решению его заставила возникшая из-за чего-то крупная ссора с другим не менее влиятельным родом. Противостояние накалилось до того, что мужики готовы были пойти друг на друга с вилами. Спор разрешил сельский сход, обязав одному из родов оставить деревню. Поскольку виноватых так и не определили, все решил жребий… И вот, кажется, совершенно неожиданно появилась возможность осуществления мечты Микула. Правда, не совсем так, как думалось. Ведь, если Сентиер договорится с переселяющимся родом, новые угодья будут принадлежать ему. И все же… Он ведь в одиночку, точно, не справится с такой площадью. Значит, часть может продать, часть – сдавать в аренду. Одним словом, там Микул еще покумекает, что и как делать. Главное на сегодня – не упустить шанс присоединить часть урюмовской земли к эбесьским угодьям. А Сентиер, похоже, совсем не против обмена. Эх, почему у Микула нет второй дочери! Сделал бы солдата зятем – и все вопросы решились бы враз.

– Захочешь обменять, я готов помочь тебе в этом деле, – продолжил Микул. – В позапрошлом годе меня ведь избрали старостой деревни, я теперь на короткой ноге с волостным старшиной. Он бы договорился со старшиной твоей волости. Им найти общий язык легче, нам с тобой следует лишь найти способ подтолкнуть их на это. Что до уездов, думаю, никто не станет чинить препятствий фельдфебелю, которого одарила землей сама государыня. А далее… Ты же сказал, что денег у тебя достаточно, да и я подмогну. Раз, получается, я присвоил твое хозяйство, мой прямой долг возместить тебе потери. А как – способы найдем. Вон, мои старшие сыновья сейчас рубят лес. Так что можем уже заготовить бревна, ошкурим их, подсушим. Глядишь, до зимы срубы будут готовы. Так следующим летом и справишь новоселье. Ну, как мыслишь?

А что, Микул Карсак вроде бы предлагает дело.

То ли от того, что добрые намерения Микула умиротворили, то ли медовуха ударила в голову, но у Сентиера уже не осталось ни капли злости или обиды на соседа. Да и что толку обижаться. Дом на место не вернешь, вместо него, действительно, лучше поставить новый, более просторный. А перезимовать вполне можно у каких-нибудь одиноких стариков, они наверняка с удовольствием впустят к себе человека, способного им помочь в повседневной жизни.

В ту ночь, несмотря на страдную пору, в ласе Микула двое мужчин просидели за разговорами до самой полуночи.

…Побывав близ Нюргеча на поле Сентиера, род из Урюмова согласился на обмен без всяких разговоров. Правда, общей площади у переселенцев оказалось чуть меньше двухсот десятин, но за это они предложили Сентиеру свое весьма добротное хозяйство. Микул Карсак с сыновьями помогли перевезти избу и постройки в Эбесь, тут же общими усилиями поставили их. Так что жизнь у отставного фельдфебеля в родной деревне наладилась на удивление быстро. Ведь он до начала зимовки успел обзавестись и приличной избой, и амбаром, и хлевом, и навесом. А еще Сентиер дважды съездил в Хурамал на базар, купил сначала для себя зерна, круп, муки и овса для коня, во второй раз пригнал привязанную за телегу корову. В деревне закупил достаточно сена. Соломы для подстилки Микул Карсак дал ему совсем за так. Дальше потихоньку налаживались и другие дела. Во дворе появилась рабочая лошадь, а под навесом – телеги и сани, соха, сбруя. Что говорить, были бы деньги – найдется все.

Так Сентиер вступил в зиму в полном порядке. Правда, одному вести такое хозяйство, ох, как непросто, пришлось нанять работницу. Одна вдова согласилась на это за обычное питание. Да уж, иным одиноким женщинам и бездетным старикам непросто обеспечить себя даже простой едой. Впрочем, размышлять про жизнь Сентиеру было некогда, у него на очереди бстояли другие заботы, более важные. Ведь не успеешь оглянуться, как наступит весна. А у него теперь столько земли, что ее не обработать не то что одному, даже двоим-троим. «Хочешь, не хочешь, а придется стать барином и нанимать работников», – в душе подтрунил он как-то над собой. Шутки шутками, а к весеннему севу надо отнестись на полном серьезе. И Сентиер купил еще четыре рабочие лошади. Оставить это дело на весну он не стал. Кто знает, какие лошади тогда достанутся, а так их в любом случае можно подкормить, чтобы четвероногие трудяги в нужное время оказались в силе. Одного жеребца и трех кобыл ему достал зять Микула. Ишмул отлично разбирался в лошадях, животные оказались вполне здоровыми. Теперь Сентиеру осталось найти таких же трудоспособных людей. Впрочем, это как раз особо не беспокоило. Среди чувашей всегда найдутся желающие подрядиться на любую работу.

К слову, Сентиер, можно сказать, даже подружился с мужем Елян Ишмулом. Да и незачем им чуждаться друг друга. Кто осудит девушку за то, что она вышла замуж, коли ее парень ушел служить в армию на целых двадцать пять лет. К тому же у Сентиера не было повода считать Елян своей девушкой, а у нее его – своим парнем. Ведь пожелание их поженить было лишь шуткой ее отца под хмельком. Сентиер не какой-то парниша, безвыездно живущий в своей деревне, и лиха, и нравов всяких повидал побольше, чем иной старикан, так что все понимает.

Ишмул на пять лет младше Сентиера. Сразу не поймешь чем, но он вызывал к себе расположение. Как многие некрещеные чуваши, он был смел и храбр, держал себя даже несколько бравурно. К тому же силен. Ростом он почти с Сентиера, Правда, не так широкоплеч, и все же Великий бог Тура не обделил его мощью. На вид тоже молодой мужик не из последних, таких женщины любят. Лицо продолговатое, нос чуточку курнос, губы несколько толще обычного. Мягкую бороду он отрастил порядочно, потому других особенностей лица не разглядеть. Зато сразу замечаешь вострые глаза, которые вроде и не особо задерживаются на тебе, но кажется, что пронизывают тебя насквозь так, что иногда приходит на ум мысль: а не цыганских ли кровей этот человек? Еще Ишмул очень верткий, живой, отличный всадник, когда он на коне, кажется, что они сливаются с ним в одно целое, единое. Да уж, Микулу Карсаку наверняка не требовалось уговаривать Елян, чтобы она согласилась выйти замуж за этого человека. Может, решение отца ее даже сильно обрадовало. Впрочем, что об этом заморачиваться. Вот Сентиер осенью соберет первый урожай, и после этого не станет долго тянуть, тоже где-то на пасху сыграет свадьбу. Правда, пока даже нет наметок, на ком жениться, но чуваши над этим недолго ломают голову. Трудолюбивые красавицы наверняка подрастают и на долю Сентиера и в родном Эбесе, и в соседних деревнях. В этих краях давно стало традицией родниться с людьми из соседних селений. Так чувашский народ обновляет родовую кровь.

3

Сентиер подготовился к весне весьма тщательно. По чувашской традиции, он всю свою землю разделил на три поля. Одно, ясное дело, оставил под черный пар. А вот чем засеять другие два поля – над этим пришлось помозговать. Самому ему зерна нужно немного. Захочешь продать излишки – замучаешься таскаться по базарам. Ведь излишков у него будет, может, сотнями мешков. А крупные ближайшие базары, где купцы закупают хлеб большими партиями – в Цивильске и Ишаках. Это довольно-таки далеко от Эбеся, в ста – ста двадцати верстах. И Сентиер решил второе поле целиком занять коноплей. Ее и убирать-то проще: скосил, семена отбил, а стебли сложил в снопы и поставил шатром. И пусть стоят, пока хлеб не будет убран, после чего бросишь их в пруд на мочку. К тому времени и работников легче найти. Пропустишь всю массу через мялку, и полученное волокно обрабатывай хоть всю зиму, когда крестьяне более свободны. Именно обрабатывай, потому как, решил Сентиер, надо торговать не пенькой, а готовыми канатами и веревками. Они нужны везде. Еще когда ездил по Казани, Сентиер заметил, что там очень много речных судов. Да и город большой, в нем полно всяких мастерских, хозяйств. Всем им без канатов и веревок не обойтись. Так что весной можно их отправлять туда целыми обозами. Только придется заранее съездить в губернский город и ударить по рукам, с кем надо, чтобы обойтись без посредников… Третье поле Сентиер решил поделить на части. Раз он осенью не успел посеять озимую рожь, половину поля решил занять овсом на корм лошадям, на оставшихся тридцати десятинах вырастить полбу, горох, чечевицу, гречиху. Конечно, все одно урожай для него будет лишним, но такую массу можно успеть продать даже на местных базарах. К тому же за лето надо бы поставить более просторный амбар, тогда, если что, выращенное можно хранить до лучших времен.

…Вот уже весеннее солнце быстро растопило накопившийся за долгую зиму снег, бурное половодье унесло все, что от него осталось, в далекие моря и океаны. Вернувшиеся с юга грачи оживили деревенские ветлы, обустроившись в своих отремонтированных гнездах. В сделанных людьми скворечниках тоже появились хозяева. Они с раннего утра будили крестьянина пением, напоминая, что пора браться за работу. А солнышко с каждым днем поднимается все выше и выше, стремясь дотянуться до зенита. Ночи стали укорачиваться, а дни удлиняться все ощутимее. В середине апреля шурсухалы* начали выходить на поля ежедневно, пробовать на ощупь, как спеет почва.

В пятницу рано утром во двор к Сентиеру заглянул Микул. Хозяин дома уже возился под навесом, смазывал дегтем оси телег.

– Я пришел! – поздоровался Микул.

– Добро пожаловать! Проходи сюда, – приветливо отозвался Сентиер.

– Да нет, я не стану задерживаться. Пришел сказать, что сегодня будем совершать чюкь* полю. Шурсухалы сказали, что почва готова принять семена. Сам я вывезу трехведерную бочку пива, – сообщил Микул так, будто спросил: а ты что дашь в общий котел? Ведь по традиции в чюке участвует каждый зажиточный крестьянин. А обязанность старосты – организовать сборы так, чтобы всего всем хватало.

– Я в Хурамале на базаре закупил немало крупы и толокна. Еще достаточно натопил про запас гусиного жира, – чуть подумав, ответил Сентиер.

– Ну и ладно! Стало быть, к Киремети * все сам и доставишь. Народ ноне по традиции решил приготовить пшенную кашу, – удовлетворенно сказал Микул, заодно дав понять, какую крупу следует прихватить, и тут же ушел. Ему еще предстояло обойти немало крепких хозяйств деревни и дать им задания. И не дай Бог обойти кого-то из них, тогда те обидятся на старосту надолго за то, что он не причислил их к состоятельным людям. Никто не хочет слыть неудачником.

Сентиер тоже был доволен тем, что его относят к зажиточным. Ведь в деревне, где почти триста дворов, таковыми считались от силы тридцать. А так в Эбесе большинство середняки, содержащие по две-три тягловой лошади.

Вскоре Сентиер прихватил полпуда пшенной крупы, примерно два фунта топленого гусиного жира, сложил все это в котомку и отправился к Киремети, что рядом с заповедной рощей, оставленной крестьянами в память о бушевавшем здесь когда-то таежном лесе. Чюкь провели по существующему исстари порядку. Сначала самый старший шурсухал дед Кирле похвалил Землю-матушку, попросил ее предоставить все возможности для получения обильного урожая. Затем все отведали каши, которую приготовили в трех больших котлах, ею же угостили и Землю-матушку, и духи родных и близких, почивающих на том свете. Пшена принесли еще из нескольких хозяйств, потому каши хватило на всех с избытком. Досталось всем и по ковшу свежего пива. Трапезничали семьями или же в кругу родных и друзей. Сентиера позвали в свой круг Карсаки. Тот охотно согласился. Не сидеть же одному.

– Сентиер, а не покажешь свое поле? Как там у тебя дела, любопытно, однако ж, – обратился к нему в какой-то момент Микул. – Что ты там выращиваешь, на такой большой площади?

Вскоре они оставили все еще трапезничающих односельчан и пошли в сторону Урюмова, через версту с гаком оказались на границе сентиеровских угодий. Почва здесь по плодородности, конечно, уступает той, что выделили Сентиеру возле деревни Нюргеч, а все же неплоха, совсем неплоха. Сжатый в ладони комок при падении рассыпается весь. Чувствуется, что прежние хозяева были весьма рачительными крестьянами.

– Хороша землица-то, хороша! – не без зависти заметил Микул. – В такую сунешь палку – и дерево вырастет. Должно, здесь и пахать приятно. Можно вполне обойтись легкими сохами.

– Я тоже так думаю, – согласился Сентиер. – Распашу все сразу тремя сохами, может, и четырьмя. Следом на другой лошади тут же буду бороновать. После сева проборонуем еще раз, чтобы семена прикрыть. Работать у меня согласились уже несколько человек.

– Ладненько, – одобрил Микул. – Подумав немного, добавил: – А все ж-таки тебе за всем не усмотреть. Да и не каждую работу доверишь наемным людям. Я бы на твоем месте половину площади все же отдал в аренду. Работы себе оставишь по силам, а прибыток все одно будешь иметь, ведь за аренду тебе подвезут немало хлеба.

– Я давно уже все продумал. Все успею сделать, – уверенно заявил Сентиер.

И он добродушно объяснил соседу, как намерен использовать свою землю, которой у него теперь сто восемьдесят десятин.

– Ладненько, ладненько, – еще раз похвалил Микул, – Очень хорошо. Стало быть, глаз положил на коноплю? Только куда разместишь столько пеньки?

Сентиер опять растолковал, как намерен поступить и с пенькой.

Как сядет снег, специально съезжу в Казань. Там должно все выгореть, – обобщил свой рассказ.

– Выходит, в торговцы метишь? – прищурив и без того узкие глаза, бросил Микул. – Вот разбогатеешь так, что переплюнешь цивильских купцов.

То ли шутит, то ли завидует человек – поди пойми.

– Ну, купцом-то, может, и не стану, – стал отнекиваться Сентиер. – С другой стороны, почему я должен терять то, что создаю? Продавать готовый товар куда выгоднее. Да и людям приработок. А то иной крестьянин зимой, сам ведаешь, не знает, куда себя девать от безделья. Ежели все пойдет на лад, продолжу это дело. Ежели нет, займусь чем-нибудь другим. Попытка не пытка, авось что-то в конце концов и выгорит.

– Оно, конечно, так, – согласился Микул, что-то обдумывая про себя.

Когда возвращались в деревню, Микул остановился, обернувшись, долго рассматривал поля Сентиера, еще раз что-то подумав про себя, вздохнул почему-то с сожалением и пошел впереди, ускоряя шаг.

4

Весенние работы у Сентиера ладились споро. Свои загоны он распахал четырьмя сохами, после сева семена прикрыл боронованием. Ему повезло и с людьми. К нему охотно подрядились Юман Лаштра с тремя сыновьями из соседней деревни Хумри Ишек. Старший сын Юмана двадцатидвухлетний Сакмар уже в том возрасте, что отцу пора бы его оженить. Да пока не было для этого возможностей из-за нехватки земли. Да и те, кто младше – двадцатилетний Алюн и восемнадцатилетний Эрнук в самом расцвете сил. Еще у Юмана есть дочь Пинерпи, самая младшая. Отец не стал привлекать ее к работам у Сентиера, решил, что ей лучше помогать матери управляться с домашними делами. Все сыновья Юмана, как и он сам, невысокого роста, но коренастые, крепко сбитые, как дубовый кряж. Не зря же отца так и зовут – Юман*. Только когда в Хумри Ишеке последний раз пересматривали наделы по числу едоков, на свой пай имел право лишь старший сын Юмана. Остальные еще были малолетками, и им не досталось ни клочка. И семья как была, так и осталась малоземельной. К тому же угодий у этой деревенской общины немного, так что и паи-то там скромнее, чем у эбесьцев. Вот Юман с сыновьями и вынуждены теперь подрабатывать на стороне, хотя сама семья числилась в крепких середняках. Узнав, на каких условиях Сентиер набирает работников, они с удовольствием пошли к нему. Ведь он обещал выделить им по осени по две пудовки зерна из каждых собранных десяти, позже поделиться и прибытком от конопли. Короче, у Сентиера Лаштровы трудились, словно на себя. Впрочем, почему почти, так оно и было.

А еще случилось то, что могло разом изменить всю жизнь отставного фельдфебеля.

По завершении весеннего сева эбесьцы собрались в пойме реки Хома на акатуй*. По давней традиции, он проводится совместно с жителями Ишека. А праздновали крестьяне соседних деревень окончание весенне-полевых работ от души! Вначале молодые мужчины и парни померились силами и ловкостью: одни – по поднятию двухпудовой гири, другие – в борьбе, третьи, сидя на бревне, молотили друг друга мешками с соломой, чтобы свалить соперника. Сентиер остановился около круга с борцами. В какой-то момент он и сам решил, было, побороться, но передумал. Ребята здесь, конечно, были сильные и ловкие, но вряд ли кто-то из них мог соперничать с Сентиером. Зная это, не стоило состязаться с теми, кто заведомо слабее тебя. А вот чуть дальше готовились к гонкам всадники. Это уже совсем другое дело. У многих сельчан имеются отличные аргамаки, и тут все выступают на равных. Среди других выделялся вороной конь Ишмула. Иссиня-черный, с белыми пятнами на длинных сильных ногах, он весь блестел, словно зеркало, отражающее солнечные лучи. Сразу видно, что хозяин холит и лелеет его. Зять Микула Карсака был непременным участником гонок уже много лет. Тавалу Сентиера, похоже, за первое место придется потягаться именно с этим породистым рысаком. Он погладил своего гнедого по черной гриве, нежно пошлепал ладошкой по шее. Затем подошел к Микулу, который собирал участников состязания, отметился.

Гонка начиналась прямо от окраины соседней деревни Вудоял. Она, как и Эбесь, расположена в пойме Хомы и одним концом чуть ли не упирается в реку. А победителя определяли уже на уровне крайних домов Хумри Ишека. Вся трасса хорошо просматривается с небольшой возвышенности, что со стороны Эбеся. Потому и стар, и млад сейчас перешли туда. Что-что, а конные гонки захватывают всех. И зрителей стало так много, что издали сборище одетых в разную одежду людей смахивало на цветущий луг. И тянулся он чуть ли не на две версты.

Вот Микул Карсак запрыгнул на своего рысака и всем гонщикам велел следовать за ним. Вскоре они оказались на месте начала дистанции. Микул с трудом выстроил всех в один ряд, сняв с головы колпак, помахал им в сторону Ишека. Там кто-то ответил ему взмахом своего колпака. Тогда Микул поднял нагайку и резко взмахнул ею вперед, тут же еще резче дернул назад. Раздался сильный щелчок, похожий на выстрел ружья. Аргамаки мгновенно рванули вперед. Микул легкой рысью поскакал вслед за ними. Он свое дело сделал, теперь может и не торопиться.

С самого начала вперед вышли рысаки Сентиера и Ишмула. А через полверсты вороной конь опережал Тавала на полкорпуса. Ишмул подгонял его специально сделанными колющими шпорами. От боли его конь играл ноздрями и храпел так, будто за ним гонялась стая волков, и что есть мочи летел вперед. Так лошадь мчится только когда понесет. А у Сентиера не то что шпор, не было даже плети. Он, удерживая поводья одной рукой, другой подбадривал Тавала легкими шлепками по загривку да приговаривал: «Давай, дружок, прибавь еще! Ты же можешь, ты все можешь, не дай обойти себя!» Через версты полторы конь Ишмула, похоже, уже не смог больше выдержать боли и начал на ходу брыкаться, желая сбросить седока. Ишмул – наездник отличный, быстро взял его, взнузданного, в руки. Только за этот короткий момент Тавал успел обогнать вороного аргамака и теперь, оказавшись впереди, он никому уже не позволил обогнать себя, первым пролетел мимо судей. Жители обеих деревень встретили победителя с поднятыми кулаками и мощными одобрительными возгласами. Приветствовали они и занявшего второе место Ишмула. Но того это не удовлетворило, он во весь голос поносил своего рысака, которого вел под уздцы, иногда даже шлепал его по морде. А победителю судьи перед всем народом вручили довольно-таки упитанного барана. Сентиер легко уложил его, перекинув за шею, на плечи и, удерживая за попарно связанные передние и задние ноги, остановился в нерешительности. Оглянувшись по сторонам, он заметил, куда собираются мужики, и направился к ним на берег реки. Тавал шел следом, на ходу пощипывая сочную траву.

А мужики собрались там потому, что готовились сварить шюрбе*. Состязания уже завершились, и пора было заняться праздничной трапезой. Потому и пошел Сентиер туда, отдал своего барана в общий котел. Вскоре к ним подошел еще один победитель – борец – со своим призом-бараном, тоже сбросил его на траву. То же самое сделал и силач-гиревик. Связанные животные даже не дергались, пытаясь встать на ноги, безропотно ожидали своей участи. Знатоки по забою животных тут же быстренько зарезали их, сняли шкуры, обработали, разрубили свежее мясо на куски. Женщины тем временем почистили картошки, приготовили пшенную крупу. Рядом другие мужики уже разожгли костры, повесили над ними три больших котла, наполовину наполненные родниковой водой. Не прошло и получаса, над лугом разнесся аромат мясного варева.

Тем временем неподалеку на лугу собралась молодежь обеих деревень на игрище. Сентиеру в какой-то момент тоже захотелось податься туда. Как-никак, он ведь еще холостой и неженатый, имеет полное право быть там и веселиться со всеми, тем более, ему давно пора подыскать невесту. Но в какой-то момент он сравнил себя с юношами, которые сейчас, держась за руку с девушками, ходили по кругу и пели песни, и сама мысль оказаться среди них ему показалась смешной. Там же веселятся шестнадцати – двадцатилетние юнцы, а Сентиер недавно перешагнул за тридцать. Ему теперь не до таких песен и танцев, у него огромное хозяйство, и его надо развивать. Придя к такой мысли, он растянулся на мягкой густой траве, чувствуя спиной ее свежесть и целебную силу земли, попытался всмотреться в солнце, не смог, тогда прикрыл глаза колпаком и начал всем телом впитывать благотворное тепло светила. Только в душе все одно было неспокойно, природа требовала свое, в ушах стояли не переговоры готовящих рядом шюрбе мужиков и баб, а пение юношей и девушек на игрище. Эх, да и только!

Но вот объявили, что шюрбе готово. Мычавар*, сотворив моление, отнес большую миску с едой на берег реки, задаривая одновременно и землю, и воду. После этого всех пригласили отведать замечательного варева. Мужчины и женщины по отдельности скучковались вокруг больших глиняных мисок с горячим шюрбе. Сентиер присоединился к ближней группе и, забыв обо всех мыслях, наелся вкуснятины до отрыжки.

Деревня Хумри Ишек или, как ее называли проще, Ишек, тянется прямо по берегу реки, потому всю посуду для приготовления и поедания шюрбе прихватили ишекцы. Чтобы отвезти ее обратно, сельчане оставили две подводы, а сами начали расходиться.

– Сентиер, не хочешь по случаю к нам заглянуть? Посмотришь, как мы живем, – предложил Юман Лаштра. – Специально, я чаю, ты к нам не придешь.

А что, он прав… И Сентиер с удовольствием согласился. Праздничный день, дома за хозяйством присматривает работница, так чего торопиться…

Хотя Юман Лаштра числился крепким середняком, изба у него небольшая, без деления на переднюю и заднюю половины. Зато на улице напротив нее стоит на шести фундаментных столбах довольно вместительный амбар. Остальные постройки все во дворе: навес с немалым количеством телег и саней, разделенный на три части хлев – там сейчас лишь свиноматка с несколькими поросятами, корова с теленком и овцы с козами пока в стаде. В открытую заднюю калитку видна баня по-черному в огороде и колодец перед ней.

Зашли в избу. Да уж, здесь семье явно тесновато. Прямо рядом с дверью – широкая лавка. На нем два свернутых соломенных матраца. Дальше везде вдоль стены, вплоть до печного угла – лавки поуже. В красном углу – широкий дубовый стол. К его внешней стороне приставлены две табуретки. Ясное дело, для женщин. Печной угол отделен дощатой перегородкой. Там виден угол небольшого стола, видимо, для готовки, еще наблюдник на стене. А между печью и стеной есть полати, застеленные старой шубой. Если учесть, что у Юмана есть одна-единственная дочь, скорее всего, это ее спальное место. Впрочем, с чего это Сентиер подумал об этом…

Не успели мужчины разговориться, как в сенях послышался звук щеколды, и через минуту в избу вошла девушка – дочь Юмана Пинерпи. Увидев чужого человека, она зарделась и остановилась в замешательстве. Сентиер только глянул на нее и почувствовал, как что-то екнуло в груди. Ему показалось, что в избе вдруг стало намного светлее и просторнее, хотя солнце уже ушло в сторону от окон Юмана. Да и при чем тут Ярило. Свет исходил от этой среднего роста статной девушки. Она была одета в светлое льняное платье с двумя оборками, с вышивками вокруг ворота, на рукавах и на груди, и в голубом переднике-сапуне. Видно, Пинерпи вернулась с игрища, потому как на голове ее все еще поблескивала тухъя* с серебряными монетами, а на груди – шюльгеме* тоже с серебряными монетами и бусами. Они придавали ей какую-то волшебность, что ли. Хотя нет, волшебные лучи исходили от светлого, чуть продолговатого, с прямым аккуратным носиком лица. А большие голубые глаза как бы усиливали эти лучи, позволяя им пронизать насквозь того человека, на кого они смотрели. Вот взгляды Пинерпи и Сентиера на мгновение встретились и тут же оба отвели глаза в сторону. Но в этот короткий миг между ними словно блеснула молния каких-то неясных пока чувств, поразившая обоих.

Впрочем, сами они пока вряд ли поняли это. Только Юман, успев краешком глаза заметить происшедшее, неопределенно крякнул и предложил:

– Ребята, а не пойти ли нам в огород и посидеть там. Лето все-таки, а мы в тесной избе. Не душновато здесь? – Тут же приказал дочери: – Пинерпи, доченька, а ты переоденься и достань нам из погреба медовухи.

Рядом с огородной изгородью широко раскинулась длинными густыми ветвями ветла. В ее тени на два дубовых чурбана была прилажена широкая доска. Перед ней стоял еще один дубовый чурбан повыше, образовав нечто вроде круглого столика. Видно, это было излюбленное место отдыха семьи во время передыха в работе.

В огород вышли четверо: Юман с двумя старшими сыновьями – Сакмаром и Алюном, и Сентиер. Младшего сына, восемнадцатилетнего Эрнука, отец почему-то не взял с собой, возможно, пока ограждает его от пьянящих напитков. Вскоре к ним пришла Пинерпи с полным кувшином и ковшом. Теперь она была в клетчатом платье из домотканого желтыми, красными и голубыми нитками полотна, вышитом желтыми нитками красном переднике, а голову повязала зеленым платком. Сентиеру она в этой одежде показалась еще привлекательнее, чем в праздничной. Впрочем, совсем не в одежде, видно, дело. Пинерпи просто была такой девушкой, которую по праву можно называть красавицей. Почему-то Сентиеру на мгновение вспомнились балы во дворцах государыни-императрицы. Если бы Пинерпи одеть, как придворных дам, она бы там сверкала как алмаз среди простых камешек.

Девушка поставила кувшин с ковшом на дубовый чурбан и тут же ушла. То ли шла она шагом, то ли плыла, как лебедь в озере – поди пойми. Если бы, как крымские татарки, несла на голове полный кувшин воды, уж точно не пролила бы ни капли.

Юман посматривал то на скрывшуюся в калитке дочь, то на Сентиера, что-то раздумывая про себя, почесал начавшую местами седеть бороду. Потом налил в ковш медовухи и помолился: «О, Всевышний Тура, а также Пихампар*, сделайте так, чтобы у нас всегда были пиво и медовуха. И чтобы, выпивая их, мы не теряли голову, не совершали постыдного дела, чтобы всегда оставались добрыми и порядочными». После этого вылил немного медовухи на землю, а оставшуюся в ковше осушил до дна. Затем полный ковш подал Сентиеру и по очереди сыновьям. Напитка хватило, чтобы по ходу еще раз обнести всех полным ковшом. Тут у мужичков и настроение поднялось, и слова потекли почти без заминки. Не терпящий пустой болтовни Юман умело вел разговор по намеченной им линии.

– Ну, Сентиер, весенний сев мы провели. Если поможет Тура, на твоей земле урожай может получиться отменный. Убрать его мы тоже сможем нормально, сил хватит. А как дальше будем жить? – спросил он.

– Есть кое-какие мыслишки, – начал откровенничать Сентиер. – Я ведь коноплю выращиваю не просто для пеньки. Я хочу наладить плетение канатов и веревок и поставку их крупными партиями хоть купцам, хоть речникам. Насчет зерна… Как и кому продать излишки – об этом я пока не шибко думал. Знаю, что на близлежащих базарах его много не продашь – просто некому покупать, ведь хлеба в округе выращивают все. Видно, придется возить далеко, ближе к городам. А пока пусть хранится в амбарах, там видно будет. Может, к весне и цены поднимутся. Пока ясно одно: работники мне будут нужны круглый год. И плести канаты, и обозы отправлять, и ездить торговать в неблизкие края…

– Да уж, – согласился Юман. – Работники… Да вот они, – мотнул головой в сторону сыновей. – Чем плохи мои парни? Для работы Тура силушки дал. И торговать у них ума хватит. Или ты уже наметил себе других людей?

– Нет пока никого, – не стал хитрить Сентиер. – Я, дядя Юман, пока о будущем до таких подробностей не размышлял. – Мельком взглянув на Сакмара и Алюна, добавил: – Насчет твоих сыновей только одно могу сказать: с ними я готов иметь дело всегда. И вообще, со всеми вами, Лаштровыми. Вы все просто молодцы.

– Вот это хорошая весть, – не стал скрывать своего удовлетворения Юман. – Насчет сыновей сам я нисколечко не сомневаюсь. А вот насчет дочки…

Все ждали, что Юман скажет дальше, а он многозначительно замолк.

– Что насчет дочки-то? Случилось что? – не выдержав, спросил Сентиер.

– Да вроде ничего такого… Просто волостной старшина меня предупредил, что осенью зашлет ко мне сватов, – ответил Юман. – Будто бы его сын увидел мою Пинерпи на хурамалском базаре, и она ему весьма приглянулась.

Вроде бы новость не касалась Сентиера ни с какого боку. Ну, выдаст Юман Лаштра свою дочь замуж. И что? На нее положил глаз не какой-то оборванец, а сын достойного отца. Как говорится, совет да любовь молодым, радоваться надо за друга. И все же у Сентиера в душе возникло какое-то неприятное чувство.

– Неплохая новость, – не очень уверенно заметил он тем не менее.

– И чего хорошего?! – вдруг громко выкрикнул Сакмар. – Он же, старшина, ставит условие. Оказывается, мы сначала все должны принять новую веру, чтобы молодые могли обвенчаться в церкви. В Хурамале сейчас появился новый поп, русский. Так он говорит, что в волости надо окрестить все население. А нам зачем чужая вера?