Текст книги "Дар императрицы"

После обеда Потемкин закрылся в своей мазанке и взялся за депешу императрице. Описав происходящие здесь события, он попросил у Екатерины Второй две вещи: для действующей армии надо найти другого командующего, а самому Потемкину надо присвоить воинский чин, соответствующий званию камергера…

…Через несколько дней в Петербурге состоялось расширенное заседание Государственного Совета.

– Я хоть и женщина, а уже дошла до мысли, что Голицын больше не может возглавлять действующую армию. Кого назначим на его место? – резко спросила она, почему-то при этом пристально вглядываясь в графа Кирилла Разумовского.

Тот не отвел глаза.

– Сегодня на эту должность достойнее Румянцева не найти, – твердо высказался он.

После совещания устные распоряжения Екатерины Второй тотчас перевели на бумагу в виде приказов, распоряжений и указов. Возглавить воюющую Первую армию поручили генерал-аншефу Петру Румянцеву, а Вторую – генерал-аншефу Петру Панину.

Появился и другой документ – о присвоении Григорию Потемкину чина генерал-майора.

Новый командующий Румянцев быстро проявил себя, одержав в июле 1770 года две победы – при Ларге и при Кагуле – над многократно превосходящими силами противника, за что получил чин генерала-фельдмаршала. Только к Потемкину он тоже относился весьма прохладно. Притом свое неуважение к генерал-майору, дорвавшемуся до этого чина сразу из поручиков, он не раз выказывал публично. А в военные дела его и вовсе старался не вовлекать, ограничивался дачей ему отдельных малозначащих поручений.

8

По приказу Румянцева Потемкин поехал в штаб генерал-аншефа Панина. Тот со своей армией уже два месяца, как окружил крепость Бендеры, а взять ее никак не мог. Потому, кроме приказов, Румянцев передал коллеге-командующему через своего посланника кое-что на словах. Не привыкший откладывать дела в долгий ящик Потемкин, прибыв на место, решил немедленно встретиться с графом и поговорить с ним с глазу на глаз.

– Скоро обед. Вы идите в ближайшую кухню, покушайте там, – приказал Потемкин прибывшим вместе с ним фельдфебелю Медведеву и охранникам. Такая у него привычка заботиться о своих людях. Что-что, а покормить их вовремя он не забывает никогда. Может, оттого, что в молодости самому часто приходилось жить впроголодь, он прекрасно знал, как недоедание плохо сказывается на самочувствии человека.

Вскоре из штаба вышел какой-то сержант и подошел к Сентиеру, спросил:

– Ты фельдфебель Медведев?

– Я, – коротко ответил Сентиер.

– Тогда пошли…

«Ближайшая кухня» оказалась недалеко. В саженях ста пятидесяти от штаба расположилась сотня донских казаков. Они прямо на улице разожгли костер и в большом котле варили кашу с соленым мясом. Медведев с солдатами охраны только подошли к костру, как справа послышался радостный оклик:

– Медведь, ты ли это?

Голос будто знакомый. Точно, это оказался казак, с которым Сентиер подружился в отряде сопровождения императрицы в поездке по Поволжью. Его звали Федотом. В сотне даже казакам старше себя по возрасту и чину он не позволял насмехаться над чувашским парнем, называя его инородцем. Был Федот тогда рядовой, а теперь, гляди, унтер-офицер.

– Да, я! – тоже радостно откликнулся Сентиер.

Оба потянулись друг к другу, обнялись.

– Задушишь, чертов силач! – не выдержал Федот. Освободившись из объятия Сентиера, он сделал пару шагов назад, осмотрел друга с ног до головы.

– Молодца-а! – сделал вывод удовлетворенно. – Ты погляди, стал фельдфебелем. Да не абы каким, а лейб-гвардии.

– Да и ты, гляжу, не рядовой, – заметил Сентиер. – Настоящий урядник. Скоро станешь офицером.

Разговорились, начали вспоминать былое. Оказывается, Федот не забыл, как рядовой Медведев оказался среди казаков. Даже помнил, где живут чуваши («От Симбирска до Курмыша и далее»).

– Постой! – вдруг вспомнил что-то важное Федот. – Я познакомлю тебя со своим товарищем. Вы чем-то смахиваете друг на друга.

Он повел Сентиера к небольшой группе отдельно сидевших казаков, остановился перед одним из них:

– Вот он, мой друг хорунжий Емельян Пугачев. Совсем недавно при взятии Бендер один татарин чуть не зарубил меня своей кривой саблей. Хорошо, сзади оказался Емелька, упредил его удар. Вообще-то хорунжий пушкарь, но в наступление на крепость пошел с нами. Знаешь, хоть татарин был в тюрбане, после удара Емельки его голова, упав на землю, раскололась как арбуз, ха-ха-ха! Мы с хорунжим не раз смотрели смерти в глаза, но до сих пор успевали выручать друг друга, потому пока живы.

Пугачев не очень охотно встал, подал Сентиеру руку. Довольно-таки здоровый казак, черноволосая голова большая, борода и усы ухожены, подравнены. Лицо несколько продолговатое, у основания длинного узковатого носа заметно выделяется бородавка. Дугообразные брови тянутся по обе стороны как бы от нее. Видимо, от того что все они – нос, бородавка, брови – представляют как бы одно целое, лицо Пугачева врезается в память сразу, с первого взгляда. Да еще сверкающие глаза. Они смотрят на человека несколько насмешливо, в то же время пронизывают насквозь. Может, поэтому Сентиер почувствовал, что в душе у него что-то екнуло.

– Фельдфебель, ты, похоже, не русский? – заметил Пугачев после того, как Сентиер назвал свое имя. Тут же спросил: – Случаем, не башкорт? – Сам себе ответил: – Нет, не башкорт. И не калмык…

– Я чуваш, – не заставил хорунжего долго ломать голову Сентиер.

– Вона как. То-то я вижу, что ты не похож на других инородцев. Ну и могуч же ты… Мне с тобой не сравниться, это точно. Все вы такие, чуваши? И как много вас?

– Емелька, не пытай ты его. Тебе лучше я расскажу. Когда мы сопровождали кортеж императрицы, и в Симбирской губернии, и Казанской, Нижегородской тож вдоль дороги сплошь тянулись чувашские деревни, – объяснил Федот вместо Сентиера. – Что до того, здоровы они али как, то чуваши, по-моему, сильно смахивают на нас, казаков.

Тут объявили, что обед готов. В избе за столами мест всем не хватало, потому пришлось есть по очереди. Федот с Пугачевым, пользуясь правами старших, взяли три чашки каши – одна для Сентиера – и ломти хлеба и вышли во двор, устроились на хозяйской телеге. Впрочем, двора в чувашском понимании здесь не было. Его от улицы отделяла лишь плетень высотой до пупка. Три друга молча принялись за кашу. Все-таки обед – дело ответственное. Несмотря на осень, погода здесь, в отличие от чувашского края, все еще была теплая, хотя временами моросил слабый дождик, и кругом было сыро и слякотно.

– И сколько нам еще здесь торчать без толку? – молвил Федот, отставляя в сторону посуду. – Как это все надоело. С этим русским генералом толком ни воевать, ни отдохнуть.

– Так вы же взяли Бендеры. Сказывали, вы там туркам дали жару как следует, – напомнил Сентиер.

– Ну, было такое…

– Ежели бы вместо Панина нами командовал генерал потолковей, мы бы эту крепость взяли с гораздо меньшей кровью, – громко высказался Пугачев.

– Емелька, ты это… потише, пожалуйста, – попросил товарища Федот.

– Ништо-о! Вот царь Петр Третий Федорович заберет власть обратно и наведет тогда порядок, – ответил Пугачев, правда, чуть потише.

Поговорили еще кое о чем, но острых вопросов больше не затрагивали.

– А что, разве Петр Третий жив-здоров? – полюбопытствовал Сентиер через какое-то время.

Пугачев промолчал, вместо него ответил Федот:

– Кто ж его знает. Тут промеж казаков насчет этого разные слухи ходют.

– Ништо-о, – снова громко откликнулся Пугачев. – Придет время, все узнаем правду.

На том неожиданно возникший разговор о прежнем царе завершился. Да и место для этого здесь было явно неподходящее. Вокруг сновали казаки. Одни, как и эта троица, трапезничали прямо во дворе, другие, поев, уходили за сарай облегчиться. Сентиер же не стал задерживаться, попрощался с Федотом и Емелькой и, прихватив своих солдат-охранников, поспешил к штабу, где остался Потемкин.

– Фельдфебель, может, еще встретимся. Война эта, похоже, надолго, – сказал перед прощанием Федот.

К возвращению Сентиера Потемкин уже был на улице, о чем-то оживленно беседовал с генерал-аншефом Паниным и каким-то полковником. Когда подошла личная охрана во главе с фельдфебелем Медведевым, он тотчас распрощался с ними и вскочил на коня, с места пустил его галопом. Показалось, он спешил распрощаться с генералом, стоявшим с кислой миной на лице.

Первые месяцы боев показали, что хотя Россия и предчувствовала войну с Османской империей, но подготовилась к ней неважно. Больше всего давала знать нехватка людей в армии. Потому Екатерине Второй пришлось подвинуть к южным рубежам не только внутренние гарнизоны, но и многие пограничные кордоны. Этим воспользовался разбойничий люд. Воровские банды начали бесчинствовать не только в южных степях, но и во внутренних губерниях. Попытка мужика убить Потемкина, наверняка, одно из таких проявлений. Ладно, с ним тогда был бдительный фельдфебель Медведев и спас его от неминуемой гибели. А он ведь хотел его по приезду на фронт засунуть в самое пекло, какое только здесь может быть. Потому как прекрасно понимал, что Екатерина заботится об этом фельдфебеле не просто так. По правде, когда изредка видит моющегося Медведева, Потемкина и сейчас охватывает ревность. Черт возьми, фельдфебель действительно настоящий богатырь! Здоровьем и силой Господь Потемкина тоже не обидел. Только ему все одно не сравняться с этим Медведем.

Только посылать человека, спасшего тебя от верной смерти, в пекло с пожеланием – чего скрывать – гибели – это все же не по-человечески. Потому Потемкин все еще держал Сентиера при себе. Да так и надежнее. Нет, Потемкин смерти не боится, за жизнь цепляться любой ценой не станет и душу дьяволу не продаст. Только какой толк от гибели, коли ты не успеешь принести пользу Отечеству и дорогим тебе людям.

А жизнь шла своим чередом. Война с Османской империей все расширялась. Стало ясно, что с существующей армией России врага не одолеть. И Екатерина Вторая объявила в стране всеобщую мобилизацию. Если прежде забривали в солдаты одного из трехсот мужчин призывного возраста, теперь уже рекрутировали двоих. Вскоре в армию Румянцева пригнали много новобранцев. Самых здоровых из них направили в полк охраны ставки. Постоянно бывая в месте расположения штаба армии вместе с Потемкиным, Сентиер заметил, что среди новобранцев немало инородцев. Однажды он пошел в кухню обедать и снаружи палатки услышал чувашскую речь. В душе сразу что-то приятно екнуло, по всему телу пробежала теплая волна. Ох, как, оказывается, Сентиер истосковался по родной речи! Он оставил обед и быстро вышел из палатки, завернул в сторону, откуда был слышен разговор. Земляки, оказывается, находились совсем рядом. Похоже, им приказали заготовить дрова, и они устанавливали козлы.

– Этот хворост – разве это дрова, – сказал один из них товарищу по-чувашски.

– Да уж, – согласился тот. – У нас такой хворост даже не собирают. Для топки используют лишь березовые и дубовые дрова.

– С другой стороны, в этих краях кроме хвороста, видно, и собирать-то нечего. Помнишь, мы по пути сюда остановились на ночлег в какой-то казацкой станице. Так там не было даже хвороста. Печь топили засохшими коровьими лепешками. У них это кизяк называется. Удивительно, какая разная жизнь в России!..

– Значит, вам эти дрова не нравятся? – вмешался в разговор Сентиер, желая поближе познакомиться с чувашами.

Солдаты повернулись к нему, увидев перед собой фельдфебеля, да еще лейб-гвардии, вытянулись во фрунт.

– Коспотин хвельтьхвепель, мы это… просто так, – пробормотал, наконец, солдат ростом поменьше, но на вид крепче другого. Заметив перед собой старшего по чину, он даже не заметил, что фельдфебель общался с ним на родном языке. А его товарищ молчал. Возможно, он вовсе не понимал по-русски, стоял, хлопая глазами и глядя в рот своему товарищу.

– Да держите вы себя более свободно, я не ваш непосредственный начальник, – успокоил Сентиер солдат, продолжая говорить по-чувашски. – А подошел к вам, услышав родную речь.

– Так… коспотин хвельхвепель, ты тоже чуваш что ли? – несказанно удивился солдат поменьше уже на родном языке.

– Разве не видно? Кто бы еще тут с вами так общался? – улыбнулся Сентиер.

– Ну да, – теперь уже заговорил и второй новобранец. – Только мы до сих пор не видели, чтобы наши земляки были унтер-офицерами.

– Ну, теперь скажите, кто вы, ребята и откуда?

– Я – Лукьян Салтак, по-бумажному – Лукоян Солдатов. Из Чебоксарского уезда Казанской губернии, – представился тот, что ниже ростом.

– А я – Мишша Некей, Михаил Негей, – назвался другой. – Наша деревня входит в Козьмодемьянский уезд. Хотя с Лукьяном мы почти соседи.

– Чуваши нашего призыва в основном из Казанской губернии, – объяснил Лукоян. – Есть еще ребята из Ядринского, Чистопольского и других уездов. Они расположены далековато от нас, потому точных названий всех мы не знаем. Господин фельдфебель, осмелюсь спросить, сам ты откуда родом?

– Я из Цивильского уезда, из деревни Эбесь, что входит в Хурамалскую волость, – охотно сообщил Сентиер. – Я гляжу, вы из крещеных чувашей?

– Да как сказать, – неопределенно махнул рукой Лукоян. – В наших краях понастроили немало церквей. А еще новокрещенным чувашам обещали какие-то облегчения…

Возможно, разговор продолжился бы и дальше, но тут к солдатам подошел другой фельдфебель, их непосредственный командир.

– Эй, инородцы, вы что тут разболтались! – прикрикнул он на них по-русски, добавив еще несколько непереводимых на чувашский язык слов. – Забыли, что кашу без огня не сваришь? Или ждете, когда оголодавшие солдаты побьют вас? – Затем обратился к Сентиеру: – Прости, земеля, но нам надобно работать. Позже, когда ребята освободятся, наговоритесь вволю.

Сентиер на следующий день снова встретился с земляками. И теперь они, точно, наговорились вдоволь. К тому же Лукоян с Михаилом пригласили на встречу еще несколько чувашских солдат. Все они обещались быть вместе, держаться друг за друга крепко, если получится вернуться с войны, продолжить близкие отношения и на родине.

А война не просто расширялась, она становилась все напряженней и кровопролитней. Обе противоборствующие стороны начали чувствовать приближение зимы. Конечно, она здесь не как в северной или даже центральной России, не станет испытывать людей жгучими морозами. Только постоянные то снег, то дождь, соответственно сырой и промозглый воздух да слякоть могут быть даже хуже, чем крепкие морозы. Уже трудно стало передвигаться по местности и пешим, и верхом. К тому же в последних боях и русские, и турки с татарами потеряли много людей. Правда, до русских доходили слухи, что в Крыму сейчас не все ладно. Будто бы татары и ногайцы крепко перессорились между собой. Видимо, сказалось долгое отсутствие на полуострове хана. Там в то время заправлял делами Каплан-Гирей, при Крым-Гирее получивший титул нурэддина – третьего по значимости человека в государстве. Сам Крым-Гирей будто бы находился далеко от Бахчисарая. Говорили, что в одном из боев близ Дуная он был ранен и, не имея возможности передвигаться, лечился там чуть ли не подпольно. Позже распространились слухи, что он скончался. Как бы ни было, пока хан отсутствовал, между протурецкими татарами и прорусскими ногайцами начали возникать конфликт за конфликтом. К тому же на полуострове свирепствовала чума, которая, кстати, унесла жизнь второго после Крым-Гирея человека Девлет-Гирея. Вот и стал ханом Каплан… Как раз в день его возвращения с линии фронта, где он инспектировал свои войска, ногайцы, решившие уйти из Крыма, приближались к Перекопу.

– Куда это вы навострились? Почему покидаете нас? – попытался их остановить новоявленный хан.

– Хватит попусту кровь проливать, – ответили ногайцы. – Пусть султан Мустафа Третий сам за себя воюет. А мы вернемся обратно в степи, хоть так сохраним свой народ.

Каплан-Гирей не стал их задерживать. Да и как бы он это сделал со своим немногочисленным отрядом, ведь силы были явно неравные. Однако этот случай обошелся ему очень дорого. В Бахчисарае младший брат Селим-Гирей встретил его весьма странно. А когда братья вышли поговорить в придворный сад, младший вдруг бросил на плечо старшего черный платок.

– Султан тебе запретил быть ханом, во главе Крыма теперь я! – заявил он.

…И все же турки и татары воевали крепко. Нельзя сказать, что русские в боях выглядели совсем уж слабо, но и викторий, которые можно было бы называть успехом, не добились. Если и были небольшие победы, то их совершили лишь войска Румянцева. А армия генерал-аншефа Панина полностью завязла близ Бендер. Крепость была окружена со всех сторон, только внутрь русские никак не могли попасть. Пытались даже совершить подкоп и взорвать крепостные ворота, ежедневно проводили артиллерийские обстрелы, стремясь ослабить дух осажденных турок. Однако и из крепости в ответ пуляли по русским не слабо. И в ставшей обыденной перестрелке русские теряли ежедневно по полроты личного состава. А дни набирались в недели, недели – в месяцы… Только с наступлением осени Панин, наконец, сподобился на решительный штурм. Тянуть больше уже было никак нельзя. В траншеях стояла слякоть, многие солдаты из-за сырости начали болеть. Да еще однажды защитники крепости во главе с пашой Абдул-Джалиль-заде совершили неожиданную вылазку и за каких-то полчаса порубили несколько русских рот. Пока офицеры Панина опомнились и организовали отпор, неприятеля и след простыл. Не прошло и четверти часа после закрытия крепостных ворот за турками, как на стене показался человек в халате и тюрбане из зеленого шелка. Это был сам паша Абдул, успевший переодеться.

– Эй, урусы! Где ваш командующий граф Панин? – зычно крикнул он, довольно сносно выговаривая русские слова.

Граф в это время пил чай в своей палатке. Была у него такая привычка: когда настроение ухудшалось, он садился за чайный столик. А настроению его в тот день было от чего портиться. Столько солдат погибло! Просто так, ни с того, ни с сего. А еще сколько офицеров! В том числе инженер-генерал Лебель, специалист по подземным подкопам. Это ведь он надумал взорвать крепостные ворота. И вот его не стало. Главное же, на этот раз Панин понимал, что в происшедшем есть и его вина. С утра он решил немного подзадорить пашу и сообщил ему и его янычарам о том, что фельдмаршал Румянцев взял крепость Кагул, при этом сильно побил турок. Как показала вылазка янычаров, паша действительно рассерчал не на шутку и даже больше…

Когда Панину доложили, что Абдул-Джалиль-заде приглашает его на переговоры, граф не стал долго раздумывать. Одевшись, подражая паше, в серебристый шлафрок-халат и напялив на голову французский колпак, он приблизился к крепостной стене. Тут его на всякий случай со всех сторон прикрыли собой солдаты. Паша начал разговор с русским графом на немецком языке. Что и понятно. Турция с давних пор дружила с Австрией, потому Абдул-Джалиль-заде, как все образованные турки, немецким владел неплохо.

– Граф! Ты больше не зли меня рассказами о победах других, – крикнул паша громко, чтобы его слышали и другие русские офицеры. – Попробуй сам взять нашу крепость, вот тогда и хвались, коли будет чем. Только у тебя ничего не выйдет, ибо мне помогает всесильный Аллах. Запомни это! А теперь скройся с глаз моих, иначе мои янычары могут тебя нечаянно пристрелить. Их презрение и ненависть к тебе даже я не смогу сдержать.

Панину что оставалось делать? Пришлось последовать совету паши. Пуля – дура, она не разбирает, рядовой окажется на ее пути или генерал. Так-то оно так, но выходка паши разозлила генерал-аншефа чуть ли не до бешенства. Куда только подевалась теперь его осторожность – он с этого дня начал по-настоящему готовиться к решительному штурму Бендер. Не зря же говорят, не буди лиха, пока оно тихо. Панин приказал дорыть до крепостных ворот подземный тоннель, спланированный инженер-генералом Лебелем. Когда работу завершили, велел уложить под ворота аж четыреста пудов пороха. Тем временем гренадеры перекинули поближе к крепостным стенам, к месту предполагаемого взрыва, штурмовые лестницы. И вот подготовка завершилась. Ранним утром раздался мощнейший взрыв на месте стыка ворот с крепостной стеной. Удивительно, ворота при этом устояли. Правда, лопнули петли и одна половина скособочилась-таки. Зато обрушилась значительная часть стены. Только Панин уже не стал разбираться, что и как, приказал трубить штурм.

Для прохода в крепость большими силами образовавшегося проема было недостаточно. Потому русские в разных местах начали забираться на стены по лестницам. Турки поливали их сверху свинцовым дождем. Многие русские солдаты падали оземь, так и не достигнув верха. Чтобы как-то ослабить сопротивление турок, Панин приказал команде артиллеристов полковника Ефима Кутейникова обстреливать крепость беспрерывно. Команда эта в основном состояла из казаков и считалась самой боеспособной. Полковник немного понаблюдал за ходом сражения и подозвал к себе хорунжего Пугачева, дал ему отдельный приказ:

– Ты со своими канонирами немедленно продвинься ближе к воротам и обрушь их обстрелом прямой наводкой.

Узнав о приказе полковника, пушкари не сразу послушались хорунжего.

– Как туда приблизишься, вон как османы жарят сверху, – заартачились они.

– Ништо-о! – воскликнул Пугачев. – Поверьте, я везучий и пули меня обходят. Я три года воевал в Пруссии в отряде казачьего полковника Ильи Денисова и за все время ни разу не был ранен.

Он тут же первый отправился вперед с расчетом одного из орудий. Другим казакам не праздновать же труса после этого, пришлось следовать за командиром. Вскоре несколько пушек залповой стрельбой все-таки обрушили ворота, открыв штурмующим солдатам еще одну брешь для проникновения внутрь.

Постепенно русские начали просачиваться в крепость то тут, то там. Городок оказался так себе, без четких улиц, которые к тому же тянулись беспорядочными изгибами. Многие оказались тупиковыми, в них солдаты попадали под нещадный обстрел. Потеряв убитыми и ранеными слишком много людей, русские буквально рассвирепели и пошли на врага напролом, вступали в рукопашный бой, расстреливали янычаров в упор и рубили саблями. Теперь они не жалели и простых горожан, если обнаруживали их в погребах и подвалах, выкуривали оттуда, кидая горящие полена. Люди не выдерживали едкого дыма и вынуждены были подниматься вверх. Если среди них оказывались мужчины, гренадеры рубили им головы без всякого разбора. А женщин собирали в отдельные места. Те турки, которые не желали выходить и сдаваться, умирали от огня и дыма в страшных муках, с душераздирающими криками и воплями. Так бои в городе шли всю ночь. Лишь к утру янычары то тут, то там начали поднимать белые флаги и, выйдя на улицы, бросали в кучу пищали и свои кривые сабли.

После окончания боев генерал-аншеф приказал подсчитать потери обеих сторон. Подсчитали. Оказалось, русские в боях потеряли около четырех тысяч человек. Примерно столько же и турки. В плен взято множество женщин и детей, им несть числа. Турками ли они были, татарами или людьми иных народов – всех без разбору отправили обозом в Киев. Пусть живут там и принесут пользу России, увеличив население, что так нужно для огромной полупустой страны.

Когда, наконец, баталия завершилась, Панин приказал войскам отправиться на зимние квартиры, а штабистам велел подготовить наградные документы на более ста офицеров. Через пару дней специальный посланник командующего в сопровождении отделения гренадеров отправился с этими бумагами в Петербург, чтобы передать их императрице на рассмотрение.

9

Погоня за славой иногда творит чудеса. Ради нее человек может совершить нечто такое, что уму непостижимо. Причем, и скверное, и героические. Правда, чтобы оценить его поступки, нужно время. Только оно может решить, что сотворил человек. Если поступок все-таки оказался героическим, достойно это оставления в истории или нет. Иной же при жизни прославится, даже не совершив ничего, заслуживающего внимания. И такого человека оценит время и предаст забвению, а последующие поколения о нем даже не вспомнят.

Да, история – могучая сила, но Бог ее – Время. А Бога не обманешь, выше него не прыгнешь.

Потемкин лез из кожи вон, чтобы стать равным с другими генералами. Вплоть до того, что подставлял себя под пули даже тогда, когда в этом не было необходимости. И Румянцев постепенно перестал его журить за каждую мелочь, однако все еще не считал генералом, способным руководить военными делами. Только, похоже, у Потемкина в небесах был свой покровитель. Он позволил ему отличиться перед фельдмаршалом совершенно неожиданным образом.

К началу 1770 года вместе с русскими против турок начали воевать и другие народы: болгары, арнауты, хорваты, черногорцы, мадьяры, а чуть позже – и поляки. Среди них особым героизмом отличались сербы. Потому, наверное, получив разрешение фельдмаршала Румянцева, Потемкин начал участвовать в боях вместе с ними. Бригаду из воинов разных народов возглавлял генерал Иван Подгоричани. В проводимых операциях он нередко доверял Потемкину самые ответственные задания.

Зимой бригада Подгоричани в составе кирасиров, гусар, артиллеристов и пехоты вышла в поход на Мокшан. По тому, что в пути встречались убитые путем отсечения головы, стало понятно, что там находятся не татары, а османы. Только они действовали таким безжалостным образом. Вскоре впереди послышалась стрельба. Похоже, авангард наткнулся на пикеты противника. Значит, подойти к крепости скрытно не получилось. А время уже клонилось к вечеру. Что поделаешь, зимний день короче конского хвоста. Потому решили напасть на врага утром. Перед расположением на ночь Подгоричани подозвал к себе Потемкина.

– Бери пехоту и незаметно отделись от нас, затем переправься на другой берег Милки, создай там плацдарм. В ходе боя я стану со своей конницей теснить противника к твоему плацдарму. Ну и щелкай там османов, как семечек, – приказал он.

Это сказать легко. Оказалось, что река Милка еще по-настоящему не встала. Тонкий лед людей еще как-то выдерживал, а лошади проваливались то и дело. Особенно долго пришлось возиться с пушками, устанавливая их на наспех сколоченные деревянные помосты, чтобы не пошли ко дну. Да еще солдаты вынуждены были стаскивать ящики с порохом с возов и тащить их на себе, чтобы, не дай бог, не замочить. Наконец батальоны кое-как перебрались, солдаты осушились возле костров и прилегли отдыхать. А Потемкин решил перебраться через Милку обратно и поужинать вместе с Подгоричани. Вскоре он в сопровождении небольшого отряда во главе с фельдфебелем Медведевым оказался на другом берегу и направился к штабу бригады. Тут, откуда ни возьмись, в вечерней или уже в ночной темени показалась конница. Она быстро приближалась, как лавина из прорванной плотины.

«Османы! – догадался Потемкин. – Мы хотим скрытно ударить по ним, а они – неожиданно напасть на нас».

Это-то понятно. Только что теперь делать? Как поступить? Вот турки уже втянули отряд Потемкина в свою лавину и вынудили его людей тоже скакать вместе с ними. А что им оставалось делать? Хорошо, турки в темноте еще не разобрались, кто есть кто. Но ведь разберутся! И тогда – кирдык*.

«Ладно, мы погибнем. В конце концов, по мне плакать некому. Но как сообщить о приближении врага своим? – мелькнуло в голове Потемкина. – Этих османов так много, они так быстро скачут, что конники Подгоричани не то, что в бой вступить, оседлать коней не успеют».

Тут он неожиданно услышал негромкий голос скачущего рядом Медведева. Тот словно приказал:

– Вынь саблю и подними!

Потемкин не сразу понял его.

– Так подними же саблю! – еще раз подсказал Медведев. Когда увидел, что генерал исполнил его просьбу, заорал во всю мочь:

– Берабер гель!

Он, чуваш, на этой войне уже начал понимать турецкий и татарский языки, запомнил, что «берабер гель» означает «вперед, за мной».

До Потемкина наконец-то дошла хитрость фельдфебеля, и он начал махать саблей так, будто бы действительно летел в атаку. Его, в темноте выделяющегося поблескивающим при слабом свете луны дорогим обмундированием, турки, похоже, приняли за своего офицера, да еще подумали, что это именно он подбадривал их, и пустились вперед еще сильнее. А разгоряченный Сентиер так возбудился, что забылся и крикнул еще раз уже по-чувашски:

– Малалла-а*!

Да в этом грохоте от топота тысяч конских подкованных копыт разве различишь каждое слово. Туркам оно послышалось как «Аллах», и они вдруг неистово начали кричать:

– Аллах акбар! Аллах акбар!

Теперь их никто не мог заставить передвигаться по степи тихо и скрытно. Сентиер этого и хотел. Он поднял вверх заряженную пищаль и выстрелил в воздух. Глядя на него, выстрелил в воздух из пистолета и Потемкин. Тут кто-то из османских офицеров, сильно ругаясь на своем языке, приблизился к ним, чтобы остановить стрелков и потребовать соблюдения тишины. Однако рядовые янычары уже ни к чему не прислушивались. Они, наоборот, поняли своего офицера так, будто тот приказал нагнать страху на противника шумом, и начали дико гикать, стрелять в воздух. Слава Богу! Теперь Подгоричани должен успеть подготовиться к отражению вражеской атаки. Только его люди в ходе боя как бы не зарубили оказавшихся в этой лавине своих… И отряд Потемкина в какой-то момент сумел-таки оказаться на фланге наступающих, затем и вовсе отколоться от них.

Тем временем лавина османов, прущая вперед быстрым аллюром, наткнулась на кавалеристов Подгоричани. Те уже были в седле, ожидали врага гусары – с поднятыми саблями, кирасиры – с палашами…

На следующий день близ Фокшана завязался решающий бой. Значительно ослабевшие в ночном бою османы совершенно не ожидали, что русские пехотинцы окажутся буквально рядом с крепостью и не сумели дать им сильный отпор. А когда артиллеристы Потемкина обрушили крепостные ворота, внутрь хлынули кирасиры и гусары. Часа через три русские уже полностью разгромили турок, оставшихся в живых забрали в плен и начали доставать из подвалов бочки с вином…

Анализируя победу у Фокшана, Румянцев на этот раз отметил и геройство Потемкина. Не только отметил, а включил его в список представленных к награде офицеров и генералов. Так Потемкин стал кавалером ордена Святой Анны. Правда, всего несколько месяцев назад до этого Екатерина Вторая учредила более почетную награду – Георгиевский орден. Потемкин ожидал, что удостоится именно его, тогда он выглядел бы перед императрицей более достойно. Жаль, пока не получилось.

Зато после этого события военные стали относиться к Потемкину как к человеку своего круга. Вскоре ему доверили командовать бригадой в составе двух кирасирских полков.