Текст книги "Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1872—1875). Том 1"

Путешествие из Амбоины на берег Папуа-Ковиай

(14/II—27/II 1874 г.)

Благодаря письму генерал-губернатора Нидерландской Индии и любезности резидента Амбоины мне был предоставлен казенный кутер, так называемый «крюйзбот», для переезда из Амбоины на о. Серам-Лаут, откуда я надеялся найти возможность отправиться на Новую Гвинею. В Амбоине я нанял для предстоящего путешествия двух слуг амбоинцев: Давида Хукому, человека лет тридцати пяти, в качестве охотника и главного доверенного, и Иосифа Лописа, лет двадцати восьми, как повара, а также умеющего порядочно стрелять. Первый уже сопровождал ранее нескольких естествоиспытателей, именно д-ра Бернштейна и д-ра Розенберга, и умел порядочно приготовлять шкурки птиц. Второй был в этом отношении еще homo novus, но открытая физиономия его мне понравилась, и я взял его, в чем потом не имел причины раскаяться. Кроме того, меня сопровождал еще мой папуасский мальчик Ахмат.

14 февраля. Занятый весь день укладкой вещей, отправкой их на кутер и несколькими прощальными визитами, я в 11 часов вечера выехал из Бату-Гадья («Камень-слон» – резиденция бывших губернаторов Молуккских о-вов и теперешних резидентов Амбоины, названная «Бату-Гадья» потому, что вода великолепного источника в парке резиденции вытекает из камня, высеченного в форме головы слона). Заехал в клуб проститься с Д. и был на кутере в 11 час. 45 мин., так что ровно в 12 часов мог быть поднят якорь, и мы отправились. Я сейчас же спустился в каюту и лег.

15 февраля. Отлично проспав всю ночь, проснулся очень поздно от такого толчка, что еле удержался на койке. Качка была очень сильная для небольшого судна; сидеть на палубе было невозможно, так как волны поминутно хлестали через борт. К вечеру немного стихло, и я вышел на палубу. Мы проходили о. Сапаруа.

16 февраля. Вечером, около зал. Хая. Так как я уже отдохнул от последних дней в Амбоине и сплю менее крепко, чем в первую ночь, то чувствую укусы муравьев, и меня будят большие черные тараканы, пробегающие по рукам и лицу.

17 февраля. Ветер совсем стих, но качка продолжается. Мы все еще у зал. Хая. Живописный берег.

18 февраля. Сильная качка. Толчемся и плохо подвигаемся вперед.

19 февраля. К 8 часам утра открылся о. Гесир, но так как ветер был слабый, а качка сильная, мы бросили якорь около деревни не ранее 11 часов. Как только это было сделано, несколько малайских лодок, из которых две или три под голландским флагом, приблизились к кутеру, и главные начальники окрестных деревень, как радья (я пишу, следуя малайскому произношению, «радья», а не «раджа», как пишут многие русские, следуя английскому произношению слова) Муда Кильвару, радья Амар, Оран-Кая-Кваус, майор Гесира приехали узнать о причине прихода правительственного судна. Показав письмо от резидента, я объяснил дело, которое меня привело сюда, и сказал, что мне сегодня же необходимо малайское прау с экипажем в 15–20 человек для того, чтобы отправиться на Новую Гвинею. Я прибавил, зная характер малайцев, которые делают что-нибудь только в случае полнейшей необходимости, что мне нужно все это сегодня же, и, не отпуская начальников на берег, стал расспрашивать и записывать, сколько каждый из них может доставить мне людей. Я отдавал свои приказания от имени резидента Амбоины и генерал-губернатора Нидерландской Индии. Анакода (малайский шкипер кутера), имея в виду то обстоятельство, что, если я скоро найду себе подходящее судно, он будет в состоянии скорее вернуться в Амбоину, поддакивал каждому моему слову, и мы вместе привели начальников в такое лихорадочное состояние, что они, чтобы отделаться от такого кошмара, согласились сегодня же показать мне несколько подходящих для путешествия прау и сегодня же доставить мне, если захочу, всю команду.

Мне надо было выбрать «Капала-оран» (главного человека над людьми, которых я хотел взять) и, осмотрев внимательнее физиономии начальников, из которых один по письменному приказанию из Амбоины должен был сопровождать меня на Новую Гвинею, я выбрал того, чья физиономия показалась мне самой красивой и интеллигентной, хотя и довольно плутоватой. Радья Амар, которого я хотел взять с собою, однако же, отговорился тем, что никогда не был на Новой Гвинее, мало знает о ней, а главное тем, что всего несколько месяцев тому назад лишился отца и только что вступил в управление своим островом. Он предлагал, поддерживаемый остальными начальниками, другого, бывшего не раз на Новой Гвинее, именно Сангиля, брата майора Гесира. Мы условились, что я к 5 часам съеду на берег для дальнейших переговоров и для осмотра прау; затем я отпустил их со словами, что мне все надо сегодня же. После сиесты, к 5 часам, я съехал на берег в сопровождении анакоды, Давида и Ахмата; меня встретили майор Гесира, его брат, которого он мне представил, радья Амар и толпа малайцев. Мы осмотрели 3 прау; одно было слишком велико, другое ветхо, третье, хотя было очень невелико, более подходило к моим требованиям. Это был так называемый урумбай, принадлежавший дер. Гесир; майор Гесира соглашался предоставить его в мое распоряжение за вознаграждение, но в том случае, если я возьму с собою его брата. Я посмотрел на Сангиля. Физиономия у него была некрасивая, с хитрым, но не глупым выражением. Предпочитая иметь дело с плутоватыми, но не глупыми людьми, я почти решил сейчас же, что дело с урумбаем может быть улажено, но не сказал этого и отправился к дому майора Гесира. Здесь я собрал всех начальников, объявил, что мне нужно 15 или 16 человек, и предложил, чтобы за известную плату за каждого они выбрали из жителей своих деревень по нескольку человек, желающих сопровождать меня на берег Папуа-Ковиай. Майор Гесира сказал, что я могу располагать пятью из его людей; радья Килу предложил мне взять трех; радья Кильвару – двух; Оран-Кая-Кваус – двух; майор Кильтай – двух; майор Кефинг – трех; итого 17 человек. Я поручил радье Муда-Кильвару, молодому человеку, физиономия которого мне понравилась, сообщить мне, какое количество саго, сушеной рыбы и говядины мне следует взять для прокормления людей, которых будет (считая также моих трех слуг Давида, Иосифа и Ахмата) 19 или 20, в продолжение пяти месяцев. Он обещал дать мне смету к следующему дню. Я объявил майору Гесира, что осмотрю его урумбай на другой день и, простившись с начальниками, вернулся на кутер.

20 февраля. Писал письма в Европу, в Батавию и на Амбоину и вел длинные переговоры об урумбае, людях и провизии для них. Съехал на берег, чтобы осмотреть снова урумбай. Величина каюты мне понравилась, люди мои также нашли, что и для них места было достаточно, что судно подходящее и надежное. Одним его преимуществом было то, что в случае штиля на нем можно было идти на веслах. Урумбай имел две мачты с обыкновенным шлюпочным вооружением. Так как урумбай, вытащенный на берег довольно давно, мог дать течь, то было решено немедленно спустить его на воду. Отправился в дер. Кильвару, на острове того же имени. Был встречен моим новым другом Мохамедом, радьей Муда-Кильвару. Деревня была довольно интересной, но описание ее я откладываю до другого раза. Я узнал, что мне необходимо будет взять около 15 тысяч кусков саго, затем достаточное количество рыбы и сушеной говядины, называемой здесь «турумонги». Я поручил Сангилю, майору Гесира, Мохамеду и моим двум амбоинцам купить, принять, сосчитать провизию, уложить ее в подходящее место на урумбае и все это сделать без промедления. Положено было принять провизию на другой день.

22 февраля. Урумбай подошел к кутеру, и мои люди занялись переноской вещей в мое новое помещение. Я продолжал писать письма, а после сиесты записал имена людей, которых я беру отсюда.

Экипаж урумбая оказался довольно смешанным: между моими слугами были люди из Амбоины, бугисы, но родившиеся на о-вах Серам-Лаут, метисы малайско-папуасского происхождения и двое чистокровных папуасов. Прибыв с урумбая, который утром, отойдя от кутера, бросил якорь на некотором расстоянии от берега, Давид сообщил мне, что было принято 16 250 кусков саго, достаточно сушеной рыбы и говядины, всего на сумму 150 голландских флоринов. Я дал 20 флоринов задатка за урумбай, наем которого на время путешествия на берег Ковиай стоил 50 флоринов, и по 2 флорина каждому человеку, нанятому на 5 месяцев за 10 флоринов.

23 февраля. Кончил письмо в Русское географическое общество и частные письма в Европу и Батавию и, вложив их вместе с остававшимися деньгами в пакет на имя резидента Амбоины, передал его анакоде кутера, прибавив, что я в нем больше не нуждаюсь и что он может вернуться в Амбоину. Сам же, сделав перекличку и убедившись, что все люди налицо, поднял якорь. Около 9 часов прошли мимо Map, красивой деревушки на о. Лодо. К ночи бросили якорь около о. Горам.

24 февраля. Посетив несколько деревушек на о. Горам, я снова отправился в путь около 12 часов пополудни и вечером прибыл в Ватубелла.

25 февраля. Остров Ватубелла. Даже тот, кто имеет только зачатки чувства прекрасного, должен признать, что пейзаж этого гористого островка, покрытого роскошной тропической растительностью, очень живописен. Кокосовые пальмы, бананы, панданусы, разные ароидные растения, лианы покрывают вершины почти отвесных скал и ущелья, спускаясь к морю.

Когда мы подходили к острову, совсем заштилело. Мы поймали большую черепаху, которая почти не сопротивлялась, когда ее вытаскивали из воды. Это была самка; ее потревожили во время совокупления. Самец, находившийся внизу, успел уйти.

Подъехали к деревне Ватубелла. Жителей в деревне не много (?). Они занимаются изготовлением кокосового масла. Между женщинами с малайским типом есть очень высокие, с прекрасными, немного вьющимися волосами, но, к сожалению, с совершенно черными зубами и ртами, вследствие жевания бетеля. Есть также много папуасских женщин. Между мужчинами я заметил нескольких с длинными вьющимися в кольцах волосами, очень похожих на таитян и вообще на полинезийцев. У многих были браслеты из золота и серебра. Груди у папуасских женщин такие же конические, как и у папуасок берега Маклая. На лбу у некоторых я заметил ряд надрезов. Мне объяснили, что их делают при головной боли. Многие были заражены накожной болезнью, которую здесь называют «каскадо». Язык островитян отличен от диалекта Горам и даже от языка жителей о-вов Теор, Кей и Ару.

Солнце – коло

земля – кейна

камень – вату

море – тахи

мужчина – матака

женщина – гилола

дитя – болот-болот

вода – арг

огонь – агри

голова – келу

волосы – ука

лоб – млаймамма

нос – хус

ухо – телин

деревня – вонуахи

хижина – лумаха

прау – сауха

да – локос

глаза – мата

рот – хили

зубы – мыоро

язык – ламада

борода – альбулус

шея – алькола

грудь – летальнила

рука – мало

нога – куе

спина – мни

пальцы – мала тонга боыган

я – аку

ты – коу

он – ин

1 – са

2 – руа

3 – толу

4 – фати

5 – лима

6 – онан

7 – фиту

8 – алу

9 – сиа

10 – умаха

11 – ута амахай

12 – ута маруа

13 – ута матолу

20 – утулуа

25 – утулуамалима

100 – латха

1000 – ливунгха

Когда жара начала спадать, т. е. около 4 часов, я отправился в горную деревню. Тропинка была живописна, но труднопроходима. Пришлось лезть по уступам отвесной скалы; наконец, к самой деревушке, состоящей из полдюжины хижин, я поднялся по дряхлой, изломанной лестнице. Хижины очень мизерные и грязные. С верхней площадки вид на море был великолепен. Отсюда я уже мог увидеть высокие горы Папуа-Ковиай. Вокруг площадки стояло с полдюжины хижин. Несколько гробниц находилось на самом краю отвесной скалы, которая спускалась высоким обрывом прямо в море. Вернулся вниз по другой тропинке.

26 февраля. При попутном западном ветре направились мы часов в 7 утра к берегам Новой Гвинеи. Горизонт был обложен серыми тучами. Дождь шел часто. Ветер стал крепнуть к полудню, потом после проливного дождя заштилело. Сильная качка была крайне неприятной. Течением нас несло на север. К заходу солнца о. Ватубелла был виден еще очень ясно. К 8 часам ветер с вест-зюд-вест стал очень силен; пришлось взять по рифу у всех парусов. Ветер и волнение усиливались. Вода вливалась в мою каюту даже в окна. Ветер стал нам попутный. Налетел шквал, разорвал в клочья кливер; волной залило маленькую шлюпку, купленную мною в Гесире; она оторвалась и была унесена в море или затонула. Каждую минуту можно было ожидать, что вал вкатится с кормы и затопит урумбай. Ветер все крепчал; приходилось зажигать фонарь каждую минуту, чтобы смотреть на компас. В это критическое время я заметил, что рулевые совсем обезумели от страха, и при отблеске фонаря, который сейчас же потух, я увидел, что один из них стоит на коленях и, упрятав лицо в руки, молится, вместо того чтобы делать свое дело. Схватив револьвер, я пробрался к нему, поднял его голову и, приложив револьвер к его уху, сказал: «Завтра можешь молиться, а теперь, если не будешь править как следует, я тебе всажу пулю в лоб». Когда выстрел раздался у самого уха, рулевой понял, что, пожалуй, мой револьвер может оказаться для него более опасным, чем ветер и волны, и стал просить, чтобы я не сердился. К 12 часам снова сильный шквал с дождем привел урумбай в очень серьезное положение. Кроме дождя, который лил ливнем, волны часто заливали урумбай. Приходилось иметь постоянно наготове несколько человек для отливки. Я не был уверен, что какая-нибудь волна не зальет нас окончательно. Я, разумеется, не спал всю ночь: я не мог доверять рулевым. Так как все небо было покрыто темными тучами, то для соблюдения курса единственным средством был компас. К рассвету – новый шквал, но не такой сильный.

27 февраля. К восходу солнца я имел удовольствие убедиться, что, несмотря на плохую ночь, мы все-таки оказались очень недалеко (лишь немного севернее) от мыса Van den Bosch. Затем к 9 часам показался о. Ади. К 10 часам небо прояснилось, и свежий вест стал быстро подвигать нас вперед. Около 3 часов при сильном попутном ветре и волнении, мы прошли через пролив Nautilus, и здесь нас чуть не залило попутной волной. Зайдя за о. Ади, мы очутились как бы в большом озере. Бросили якорь. Жителей на берегу не было видно. Вечером слышны были крики, но я не уверен, что это были голоса людей, а не птиц. Ночью снова пошел дождь.

Берег Папуа-Ковиай

(28/II—23/IV 1874 г.)

28 февраля. Направился к о. Наматоте. Было жарко, и ветер сперва был северный, очень слабый, но, когда мы отошли от о. Ади, он переменился в вест, и вест-зюд-вест, и стало свежеть. Горы около бухты Тритон (Triton Bay) были покрыты облаками, и кругом нависло много дождевых туч. К вечеру мы подошли к Наматоте. На берегу, вдали, показался огонек, который сейчас же скрылся; вероятно, жители испугались звука барабана и песен на урумбае, которыми мои люди воодушевляют друг друга, когда гребут. При лунном свете можно было видеть, что вершины скал покрыты растительностью. В некоторых местах они представляли отвесные стены. По временам замечательно громкое эхо вторило звукам гонга и голосам людей. Группы скал, покрытые богатой растительностью, были соединены песчаными перешейками, и небольшие бухточки вдавались между скалами, представляя удобные убежища для небольших судов; действительно, серамские прау часто бросают здесь якорь. Нас окликнула небольшая пирога. Сангиль отозвался в свою очередь, крикнув свое имя, но люди долго не признавали его голоса, однако пирога подошла ближе, так как язык Сангиля был понятен туземцам. Затем другая пирога, большая, с просторной платформой, на которой сидело несколько вооруженных людей, вышла из-за другой скалы. Завязались переговоры, и, наконец, убежденные словами Сангиля и других матросов-папуасов, они подошли к урумбаю, и несколько черных фигур с громким говором влезло к нам, оставив оружие в пироге. Пока на урумбае шел оживленный, громкий разговор, на пироге послышалось несколько выстрелов; папуасы разряжали свои кремневые ружья, которые они зарядили на всякий случай. Два выстрелили, а третье ружье, несмотря на все усилия, не повиновалось.

1 марта. Прекрасное утро придавало много красоты скалам и зелени островка Наматоте и красивым горам с величавыми контурами бухты Тритон. После завтрака, вооруженный записной книгой, зонтиком и револьвером, я отправился в туземной пироге на берег. Сангиль, вооруженный старым тесаком, и Давид, с охотничьим ружьем и небольшим каучуковым ковром, сопровождали меня. Папуасские пироги следовали за нами. Высадившись у кораллового рифа, я направился к нескольким хижинам, почти скрытым зеленью. При моем приближении две-три женщины с детьми бросились в кусты. Несколько человек вышло ко мне навстречу, они привели меня к площадке, покрытой циновками, где я и поместился. Мне сказали, что радья Наматоте скоро явится.

Деревушка, в которую я пришел, почти не заслуживает этого имени. Всего там было два или три шалаша и два прау с крышей, вытащенные на берег. Шалаши были очень примитивной постройки и похожи на те, которые я видал в горах Маривелес, у так называемых негритосов о. Люсона. Несколько женщин сидело около них и приготовляло пищу. Между женщинами была одна, очень разговорчивая, из Серама, с длинными, прямыми малайскими волосами, последовавшая за своим мужем-папуасом, который вернулся из Серама. Туземцы были не особенно крепки и красивы; у многих были заметны накожная болезнь и раны. Двое-трое папуасских юношей представляли, однако, образцы папуасской красоты. Курчавые волосы, вившиеся крупными кольцами, указывали на помесь с жителями Серама и другими малайцами.

Показалась из-за скалы пирога с большой платформой и высокой мачтой, на которой развевался голландский флаг. Несколько человек с пироги, сошедших на берег, завидя меня, выразили, по-видимому, намерение вернуться, и только громкие крики окружавших меня снова ободрили их. Двое шли впереди: один, одетый в красные штаны и куртку, был молодой радья Наматоте; другой – в желтом арабском жилете, с белым платком на голове, рослый, с большим носом и неприятной физиономией – майор Мавары. Радья Муда был довольно большого роста, с вдавленным носом и неприятным произношением в нос. Нос майора также отличался своей формой: внизу он был очень широк, крылья были расположены почти на одинаковой высоте с кончиком носа. Они оба были одеты в малайские костюмы. Я им указал место около себя и объяснил им, что намереваюсь поселиться здесь, между ними, месяца на три и что хочу видеть здесь горы, деревья, животных, людей и хижины их, что хочу также знать обо всем, что здесь делается.

Начались сейчас же жалобы на набеги, онимы и на войны между деревнями. Мне рассказали, что в январе жители о. Ади, чтобы отомстить за нападение людей Лакахии, наняли людей зал. Камрау, которые вырезали людей о-вов Каю-Мера и разогнали людей о. Айдумы. Радья Наматоте предложил мне осмотреть его дом, где я могу, если захочу, поселиться на время пребывания на этом берегу. Я согласился, и мы пошли сперва по лесу, по очень мокрой и неудобной тропинке, потом берегом. Обогнули мысок и оказались между двумя скалистыми стенами. Здесь, между кокосовыми пальмами, стояло несколько хижин, из которых большая принадлежала радье Наматоте. Недалеко от этой хижины стояли две полусожженные и одна полуразвалившаяся. Две другие, с резными досками, стояли по сторонам высокой платформы, сложенной из коралла. Эти последние оказались гробницами родственников радьи Наматоте. Кубическая куча кораллов оказалась также старой гробницей. В одной из хижин (гробниц) в траве лежали разные вещи умершего.

Дом радьи был сложен из досок и не отличался оригинальностью постройки. Все место с сожженными и развалившимися хижинами и могилами имело запущенный и непривлекательный вид. Затем отсутствие воды (есть один источник – очень плохой, полусоленой воды) и слишком малая величина островка, чтобы рассчитывать на успешную охоту, заставили меня совершенно отказаться от мысли поселиться здесь. Я сказал, что намерен отправиться в Айдуму. Видя, что нет возможности уговорить меня остаться жить в Наматоте, радья перешел к вопросам, есть ли у меня ром или джин, которые, по его словам, здешние папуасы очень любят. Я ответил на это, что пить ром нехорошо и для его людей будет лучше, если они никогда не будут пробовать этих напитков.

Отправились на о. Айдуму и бросили якорь к 4 часам около большой старой хижины. Около нее стояла другая, поменьше, как оказалось, тоже гробница. Ни души кругом не было видно и слышно. Большая хижина была слишком ветхой, чтобы жить в ней; поправить же ее было труднее, чем выстроить новую. Отправился далее. Прошли мимо трех шалашей, тоже покинутых. Солнце уже заходило, когда я снова отправился на другую сторону бухты Тритон, к о. Маваре. Эти острова очень скалисты. Скалы возвышаются стенами и башнями и покрыты местами роскошной растительностью. Когда взошла луна, мы бросили якорь у юго-западной оконечности о. Мавары. Маленькая хижина, окруженная зеленью, стояла между отвесными скалами, виднелся огонек на берегу, который сейчас же потух, как только заслышались голоса на урумбае. Очевидно, нас не сочли за желанных гостей. Я не захотел тревожить туземцев и приказал не съезжать на берег.

2 марта. Утром рано отправился к хижине. При моем приближении несколько женщин выбежало оттуда и бросилось в лес. Кучи раковин лежали в разных местах около хижины, как бы указывая собою, что богатство экваториальной растительности не дает еще человеку достаточно пищи. Ему приходится голодать или собирать по рифам мизерно-маленьких безвкусных моллюсков. После завтрака отправился в Лобо посмотреть на местность, где голландцы, 46 лет тому назад, думали основать колонию, так называемый форт Du Bus, которая просуществовала недолго и превратилась в кладбище со многими сотнями могил. Подъехала пирога, и вошедший из нее на урумбай худощавый длинноносый старик оказался радьей Айдумы, который должен был покинуть свой остров вследствие нападения людей Телок-Камрау. Он плаксивым тоном рассказал мне о своем несчастье. Чтобы иметь более определенное понятие о войнах между туземцами, я стал допытываться, – к сожалению, при помощи переводчика Сангиля, так как радья Айдумы почти не понимал малайского языка, – о числе нападавших. Оказалось, что людей Камрау было около 100 (даже и эта цифра, вероятно, преувеличена); убитых людей в Каю-Мере было 10, раненых 10 или 12. Из этого видно, что войны эти не что иное, как ничтожные стычки, но, несмотря на то, они – главная причина номадного образа жизни туземцев и мизерности их селений. Поселись они большим селением, оно скоро было бы разграблено и разорено соседями. Постоянные опасения быть убитыми и ограбленными принуждают туземцев жить преимущественно в своих пирогах, перекочевывая с места на место. Радья Айдумы пожелал сопровождать меня, и его пирога, в которой находилась его семья, состоявшая из двух жен и двух детей, последовала за урумбаем. Я приказал дать им рису и саго, чем радья и его жены остались очень довольны.

Почти совершенный штиль прерывался иногда довольно сильными порывами ветра. При одном из таких порывов, когда урумбай сильно и неожиданно накренило, Ахмат, сидя на невысоком борту и занятый едой, не успев удержаться, полетел вверх ногами в воду. Разумеется, он без труда был вытащен, весь мокрый, при общем хохоте. Около часу пополудни подъехали к берегу у самого того места, где был расположен форт Du Bus, основанный в 1828 г. Местоположение очень красивое: большой, глубокий бассейн, замкнутый со всех сторон горами, расстилается у подножия живописной, очень крутой горы Ламансиери. Горы здесь так круты и при сильных дождях с них стекает в море так много воды, что можно черпать пресную воду на его поверхности. Это мне сказал радья Айдумы и подтвердило несколько других туземцев. Берег был покрыт высоким лесом, и положительно нигде не было заметно ни малейшего признака колонии, существовавшей здесь 46 лет тому назад. Между туземцами, однако, сохранилось воспоминание о ней. Несмотря на полуденную жару, я высадился около рощи кокосовых пальм, и старик, радья Айдумы, взялся показать мне остатки «рума бату оран Голланда» (каменных домов людей Голландии), Пройдя несколько шагов, мы наткнулись на 4 могилы, состоящие из небольших построек из кольев и этапа, наподобие маленьких хижин (около 2 м длины, 1 м ширины и 1 м высоты). В одной из них находился еще «татумбу» (умерший). Тропинки никакой не было. Позвал Иосифа и Ахмата, которые, по указанию радьи Айдумы, стали прорубать парангами (большие малайские ножи) путь. Мы наткнулись скоро на каменный пьедестал, на котором стоял полусгнивший толстый столб. Подходя к пьедесталу, я почувствовал под ногой что-то твердое и гладкое, которое издало при соприкосновении с гвоздями каблуков металлический звук. Мои люди расчистили хворост и сухие листья, и под этим слоем оказалась овальная массивная чугунная доска, на которой, когда ее повернули на другую сторону, обозначилось изображение нидерландского герба. Сгнившее дерево столба не могло выдержать тяжести чугунной доски, которая, вероятно, уже много лет как упала и покоилась на земле. Я приказал очистить ее и приставить в полулежачем положении к остатку столба. Между тем Ахмат, следуя за радьей Айдумы, проложил дорогу к так называемым «рума бату». Это были два четырехугольных фундамента из кораллового известняка. Большие деревья росли посреди их, и фундаменты были почти скрыты растительностью. Несколько толстых пней когда-то срубленных деревьев пустили новые ростки, которые в свою очередь превратились в деревья: они также являлись остатками бывшей здесь колонии.

Было сыро и очень жарко в лесу, и так как осматривать ничего более не оставалось, то я решил идти в туземное селение, которое, по словам радьи, было недалеко; я был, однако, неприятно изумлен тем, что нам пришлось идти три четверти часа, чтобы добраться до него. Сперва надо было идти через болото, перебираясь по корням мангрововых деревьев, потом через ручей, затем вверх на крутой холм, на котором была разведена небольшая плантация бананов и сладкого картофеля. Солнце так пекло, при отсутствии малейшей тени, что я, измученный, спустился к двум хижинам, очень убогим, но расположенным в тени и у самого моря. Эти хижины были убежищем радьи Айдумы после нашествия людей Телок-Камрау. Расположившись на циновке и отдохнув немного, я стал рассматривать хижину, хотя и это название было для нее слишком претенциозно. Она стояла на кольях, имела очень дырявый пол, еще более дырявые стены из атапа, была менее 1 м высоты, так что стоять в ней могли одни дети; внутри хижины, однако, было сделано несколько отделений при помощи перегородок. Небольшой навес перед хижиной служил спальней свиты радьи Айдумы. Старик снова затянул свои ламентации и объявил мне, что желает поселиться со своими подданными там, где я останусь. На это я не сказал «нет», потому что я не прочь иметь постоянные объекты для своих антропологических наблюдений, и, разумеется, люди Айдумы, если поселятся около моей хижины, сделаются скоро моими слугами и могут служить мне проводниками по окрестным горам и лесам. Я увидел здесь двух так называемых «вуоусирау», жителей гор Камака. Они были совсем сходны с прибрежными жителями, и один из них был светлее всех остальных окружавших его папуасов. К 6 часам вечера я вернулся на урумбай, и мы снялись. Заштилело так, что пришлось грести всю ночь, что, однако, мои люди делали только временами, прерывая это занятие сном. Три пироги с женщинами и детьми следовали за урумбаем.

Местность была очень живописной; жалко, что здесь легче умирать, чем жить. Между туземцами я видел устрашающие формы болезней, вероятно, занесенные сюда малайцами при их ежегодных посещениях этого берега.

3 марта. Из зал. Ленгуру мы вышли в большой спокойный бассейн, затем, через пролив, в другой, потом в третий. Направо лежал материк Новой Гвинеи, налево – архипелаг красивых, но необитаемых скалистых островков. Это одна из самых красивых местностей Ост-Индского архипелага. Известковые скалы представляли большое разнообразие форм и, будучи размыты прибоем, образуют длинные пещеры до 2 м глубины. Во многих местах подмытые скалы обваливаются и, представляя среди зеленого леса белые и желтые пятна, разнообразят физиономию пейзажа. Встречаются также обвалы на самых вершинах гор, и следы их заметны в виде длинных полос поломанных и вырванных обвалом деревьев. Такие полосы можно проследить в некоторых местах до самого моря. Курьезную форму представляют небольшие островки, принявшие от действия прибоя и размыва скал у поверхности воды вид пирамидальных грибов. Так как этот проход между архипелагом Мавара и материком Новой Гвинеи не был еще обозначен на картах, то я назвал его на моей карте проливом вел. кн. Елены в воспоминание любезного гостеприимства и нескольких приятных недель, проведенных мною в ее дворце в Ораниенбауме осенью 1870 г.

К 10 часам мы подошли к селению Мавара, состоящему из двух хижин. Мне и этот островок не понравился как местожительство. Вечером переправились на противоположный берег, в местность, называемую туземцами Айва. Здесь, может быть, я останусь, так как Айва находится на материке, что в отношении фауны для меня важно. Место красивое, и, живя здесь, я не буду вблизи уже занятого другими участка. Меня не будут стеснять, и я не буду мешать другим. У Давида сильно вспухла рука при значительной лихорадке. Сам я часто чувствую боль в ногах и неприятное болезненное ощущение во всем теле.

4 марта. Не желая далее терять время, я выбрал место для хижины на уступе скалы, с красивым видом на море. Ввиду того, что выбранное мною место было покрыто лесом, я приказал расчистить площадку, на которой обозначил место для будущей хижины. Сегодня ограничились расчисткой площадки и прокладкой тропинки к ней.

5 марта. Постройка подвигается хорошо. Папуасы, даже женщины, помогают моим людям.

6 марта. Кончили к вечеру крышу и стены; остаются полы обеих комнат. Вид из моей двери и окна на о-ва Мавара, Айдума и др. и на море великолепен.

7 марта. На 4-й день мои люди кончили хижину. Она разделена на две половины, или комнаты, и состоит из передней, моей комнаты с двумя окнами и с дверью, и другой, почти что вдвое большей – для моих людей. Окна в последней они нашли для себя лишними, так что свет в нее проникает только через дверь. Моя комната имеет 4.5 м длины и 3.5 м в ширину. Ставни и даже дверь опускаются сверху. Сегодня же перенесли все вещи из урумбая. Мои люди выгружали, а туземцы носили, выговорив себе в подарок две бутылки джина, которые я принужден был им дать, так как они отказывались от всего остального. Они так усердно помогали моим людям при постройке хижины, что мне необходимо было дать им что-нибудь, хотя я и жалел, что пришлось дать джин, который, я, собственно, привез для консервирования зоологических объектов, а не для потворства дурным привычкам туземцев. Они выпили одну бутылку перед моей хижиной, сперва морщась, затем с видимым удовольствием и стали так веселы, так кричали, пели, плясали, что мне пришлось предложить им отправиться к своим баракам, которые они расположили на песчаном берегу у самого моря. Но и оттуда голоса их долетали до меня, и к этому гаму они присоединили еще выстрелы из своих кремневых ружей, так что я послал спросить, что случилось, не думая, что эти выстрелы служили лишь выражением приятного расположения духа туземцев.