Электронная библиотека » Николай Миклухо-Маклай » » онлайн чтение - страница 20


  • Текст добавлен: 18 января 2018, 11:20


Автор книги: Николай Миклухо-Маклай


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Туземцы здесь темнее людей Наматоте и Айдумы и почти что не носят малайского платья. Вообще они кажутся более сильными и рослыми. Они привезли с собою «сагуер» – жидкость, добываемую посредством надрезов из ростков гомутовой пальмы. Сагуер был совершенно свеж и показался мне очень вкусным. Кроме гомутовой, здесь много саговых пальм. Вероятно, вследствие обильной пищи страна более заселена.

Ночь провели на якоре около о. Бавия.

27 марта. Направился к водопаду Гуру-Гуру, описанному в отчете экспедиции парохода «Этна», но здесь случилось то же, что в 1871 г. в зал. Праслин на Новой Ирландии. Надо было искать долго то, что по описанию должно было броситься сейчас же в глаза. Как водопад Бугенвиля, так и Гуру-Гуру мне пришлось увидеть не в дождливое время, которое, разумеется, оказывает большое влияние на величину и красоту водопада. Вода Гуру-Гуру оказалась хорошей; особенно для купанья место превосходное, хотя и не похожее на рисунок, приложенный к описаниям экспедиции «Этны». Водопад находится у подножия высокой горы Бамана.

Пришли три пироги с жителями Лакахии. Последние произвели на меня то же впечатление, что и вчера, именно, что они темнее жителей Айдумы и Наматоте и, вероятно, вследствие изобилия пищи крепче сложены и выше ростом. Я мог заметить, что форма их носа значительно изменена обычаем пробуравливать носовую перегородку. Сравнивая носы большинства с носами некоторых других папуасов тех же или соседних местностей, у которых носовая перегородка не пробуравлена, можно было заметить, что конец носа у первых свислый, ноздри очень подняты и открыты и нос получил крючковатую форму, которая делает физиономии их похожими на еврейские.

Может быть, по закону наследственности, после нескольких поколений, постоянно повторяемая операция, при которой нос сильно опухает, и имела следствием то, что носы этих папуасов сделались большими. К сожалению, мне не удалось сделать ни одного портрета. Туземцы не сидели смирно и немедленно убегали, как только замечали, что я обращаю на них внимание.

Жители Лакахии оказались очень недоверчивыми, и ни один не согласился следовать за мною в глубь бухты Кируру. При первом движении урумбая вперед они быстро отплывали в сторону, как бы боясь, чтобы я силой не захватил кого-либо из них.

Пройдя узкое место, мы вошли в бассейн со многими выходами. Один из них, направо, оказался проливом между о. Бавией и другим; второй шел прямо на восток между низкими островами; третий, налево, составлял продолжение так называемого зал. Этны, или Телок-Кируру, как его называют туземцы. Мы подвигались на веслах до вечера по рекообразному заливу. Справа тянулись низкие и болотистые острова с мангрововой растительностью; слева поднимались высокие горы, покрытые лесом.

28 марта. Утром, после часовой гребли, узкий пролив немного расширился; несколько каналов между островами, а может быть, и рек, впадало в этом месте.

Часам к 11 мы вошли в большой бассейн, окруженный горами. Мне показалось, что на голландской карте он представлен не таким большим, каким он является в действительности. Мы направились к месту, где стояли две кокосовые пальмы и виднелась полуразрушившаяся хижина. В описании экспедиции парохода «Этна» говорится о деревне, находившейся в этом месте. Я пошел в лес с Давидом и тремя серамцами, поднимаясь вдоль левого ската кряжа. Мы достигли хребта часа через два ходьбы. Он тянулся с вест-зюд-веста на норд-норд-ост. Перед закатом солнца мои люди привязали койку между двумя деревьями: над нею в виде крыши было растянуто каучуковое одеяло. Не более десяти минут потребовалось на устройство бивуака. Я считаю такой бивуак удобопереносимым, простым и здоровым при путешествиях в тропических странах. Он практичен еще в том отношении, что подвешенная койка может годиться не только в лесу, но и в хижинах туземцев.

29 марта. К утру было ощутительно свежо, хотя термометр не опускался ниже 25 °Ц. Перед рассветом мы слышали несколько раз шаги казуара, но ни одного не пришлось убить: птица эта слишком осторожна. Я отправился выше с целью заглянуть по ту сторону хребта, но, кроме леса и гор, ничего не видал: деревья очень мешали. Надо было бы влезть на самую верхушку их, чтобы иметь возможность рассмотреть всю панораму холмов и гор этой части перешейка, который именно здесь не особенно широк. Эта экскурсия показала мне, что лес здесь далеко не такой непроходимый и что экспедиция в глубь страны здесь не встретит затруднений со стороны населения, которое в этом лесу, несомненно, существует: об этом свидетельствовали свежесрезанные ветви кустов, замеченные мною вчера и сегодня, а также и многочисленные тропки. Кроме того, я был удивлен тем обстоятельством, что в этом лесу в большинстве своем деревья были молодые; старые встречались редко. Грунт везде обнаруживал толстый слой довольно рыхлого и мягкого гумуса.

Птиц было очень мало, за исключением одного вида, Виceros, который встречается здесь в большом количестве.

Я вернулся к месту ночлега, где оставил вещи и людей, исключая одного, который сопровождал меня и прорубал тропинку в неудобопроходимых местах. В ожидании завтрака я определил с помощью аппарата Реньо точку кипения на этом месте, которое оказалось ниже (209 футов) того хребта, где я был утром.

Около полудня я направился к урумбаю, зная, что мои люди внизу очень боятся нападения папуасов, и полагая, что жители окрестных гор, численности которых я не знал, каждую минуту могут собраться и, пожалуй, не с добрыми намерениями. Я спустился вниз более короткой, но и очень крутой дорогой. Недалеко от берега, узнав, что никаких папуасов не приходило, я позволил двум серамцам разгрести кучу или гнездо Maleo, имевшее почти 2 м в диаметре и более 1 м высоты. Странное дело! Лень срубить сучок дерева и сделать род лопатки принудила их более часа разгребать землю руками. Куча состояла из довольно рыхлой земли, температура которой была 32.1 °Ц, вероятно, вследствие гниения листьев, а не солнечной теплоты, так как солнце не проникает через зелень до земли.

Из Тимбоны я направился вдоль берега тем же путем, каким пришел вчера, желая захватить три черепа, которые мои люди заметили в трещине скалы. Мы, действительно, нашли место с черепами, но не успел один из матросов достать их и передать мне, как мы все были немало удивлены неожиданным появлением пяти больших пирог с очень значительным числом туземцев.

Была минута недоразумения: мои серамцы, вообразив, что через несколько минут туземцы нападут на нас, переполошились и стали приготовлять ружья, с другой стороны, папуасы на своих пирогах, видя, что мы остановились, в свою очередь взялись за оружие, прекратив моментально громкое пение. Между туземцами на пирогах было несколько человек, которых мои люди признали за жителей деревень Ваймата, Терера и Банк. Внезапность появления пирог, многочисленность папуасов, их громкое пение, а главное известная неблагонадежность жителей именно этих берегов были причиной того, что мои серамцы предположили, что пироги явились сюда с намерением напасть на урумбай. Предвидя возможность нападения, я на всякий случай приказал шести из моих людей грести, направляясь прямо к пирогам, а остальным готовиться к защите, вооружиться своими ружьями старого образца и парангами. Дав Давиду, очень меткому стрелку, мои два двухствольных ружья, одно нарезное, заряженное пулями, а другое – крупной дробью, я расположился сам на крыше кают с ружьем, револьвером и скорострельным ружьем системы «Бомон». Я предупредил Давида и людей, чтобы никто не стрелял ранее, чем выстрелю я сам, а затем стреляли, хорошо целясь, а не просто без толку жгли порох.

Мы все приближались. Из пирог папуасы могли хорошо видеть наши приготовления. Громкое пение и пронзительные крики, на минуту возобновившиеся, снова смолкли, и пироги остановились. Было ясно, что папуасы совещаются. Я приказал из всех сил грести на группу пирог. Это обстоятельство прервало совещание папуасов; четыре пироги быстро отгребли в сторону, и только одна старалась держаться в почтительном расстоянии, но не слишком близко от урумбая. Казалось, она имела намерение начать переговоры. Когда я окликнул ее, один из находившихся в ней людей на ломаном малайском языке стал объяснять, что он начальник дер. Ваймата и, узнав, что урумбай отправился в зал. Тимбону, захотел видеть «туан пути» (белого господина). Я тогда пригласил его подойти к урумбаю, на что он не решался, извиняясь тем, что на других пирогах находятся начальники других деревень. Я сказал ему тогда, чтобы и другие пироги приблизились и все начальники собрались на урумбай. Услышав это, люди на пироге стали грести по направлению к остальным пирогам, и в непродолжительном времени все пять пирог приблизились к урумбаю. В них мы увидели очень большое количество оружия – стрел и копий, что отчасти подтверждало предположение серамцев или же доказывало недоверие папуасов к нам. Папуасы только тогда решились взойти на урумбай, когда я открыл, по их просьбе, занавесь моей каюты, и они удостоверились, что у меня нет людей в засаде. Только начальникам было дозволено взойти на палубу. От них я поспешил узнать имена окружающих местностей, кое-что о населении, а также удалось записать и несколько слов их диалекта; но, несмотря на щедро розданный табак, они не чувствовали себя в безопасности на урумбае, и пока я занялся записыванием слов, внимательно прислушиваясь к выговору, все папуасы, один за другим, тихонько спустились в свои пироги. Велик был страх моего собеседника, который диктовал мне слова, когда он заметил, что остался один. Забыв даже данный ему табак, он соскочил в свою пирогу, после чего папуасы, не говоря ни слова, стали усиленно грести, уходя от урумбая.

Налетевший легкий шквал с дождем позволил нам поставить паруса и скоро отдалиться от пирог. Серамцы нисколько не были успокоены визитом папуасов. Он только увеличил подозрение моих людей; между ними находились несколько посещавших уже десятки раз берега Новой Гвинеи. Они говорили, что папуасы только потому приблизились мирно, что заметили наши приготовленные ружья, и сделали это для того, чтобы удостовериться в числе людей на урумбае и подготовить силы. Они были убеждены в том, что папуасы ожидают теперь ночи, чтобы напасть на нас, и очень просили меня не оставаться здесь до утра, а выбраться скорее в море. Мой же план был исследовать другие проливы, которых я насчитал несколько на левом берегу Телок-Кируру, и одним из этих каналов я желал вернуться к морю. Доводы моих людей одержали верх, и я нехотя согласился исполнить их убедительные просьбы, соображая, что папуасов 50 человек, а нас всего 13, и ночью шансы были бы не на нашей стороне, так как схватка была бы рукопашной, причем ружья мало бы помогли. Они одолели бы нас благодаря своей большей численности. Серамцы были так убеждены в опасности, что замечательно усердно гребли всю ночь, и к рассвету урумбай бросил якорь у выхода из зал. Кируру.

30 марта. Проспав порядочно всю ночь, я был немало удивлен, когда увидел, что мы качаемся на якоре в виду дер. Ваймата, о. Лакахии и других знакомых мест. Весь день старался я войти в сношения с туземцами, но ни одна пирога не приблизилась, хотя на берегу туземцы манили и звали нас в деревню. Мелководье не позволяло урумбаю подойти к берегу; нежелание или боязнь папуасов подъехать к нам не дали мне возможности съехать на берег. Здесь мне пришлось пожалеть о потере в Гесире и затонувшей во время перехода с Ватубелло в Новую Гвинею шлюпке. Далее, на юго-восток от залива Лакахия, берег Новой Гвинеи не защищен островами, как северная часть берега Ковиай, и не представляет надежных якорных стоянок. Большое волнение при свежем ветре и сильный прибой у берега представили серьезные неудобства продолжать путь на юг, главным образом по причине малых размеров урумбая и ненадежности вооружения его. Я решил поэтому вернуться в Айву и заняться исследованием Телок-Камрау и Телок-Бичару.

31 марта. Обогнув Тандьон-Бай (Cap Baudin) при значительном волнении, мы вошли в Телок-Каю-Мера, где мои люди обратились ко мне с просьбой позволить им отдохнуть после двух утомительных дней.

1 апреля. Люди были заняты ловлей рыбы и собиранием ракушек, так что только к 3 часам пополудни мы подняли якорь и вышли из Телок-Каю-Мера в открытое море. Все люди, за исключением Сангиля и Давида, должны были грести из всех сил, чтобы обогнуть высокий и живописный мыс, который я назвал мысом Лаудон, в честь генерал-губернатора Нидерландской Индии. Прибоем нас несколько раз едва-едва не выкинуло на скалы, и часу в 11-м ночи мы бросили якорь у о. Драмай.

2 апреля. Ветер был противный, почему пришлось грести весь день вдоль берега о. Аидумы. Я решил переночевать около Вайкалы.

Вот что я узнал здесь от туземца в пироге. Папуасы моей колонии в Айве, полагая, что благодаря моему соседству они будут в полной безопасности, перестали быть постоянно настороже и вовсе не думали о внезапном нападении. В одно дождливое и угрюмое утро, когда начальники и большинство мужчин не находились в селении, а другие по случаю дождя спокойно спали, одни в своих пирогах, другие в бараках, внезапно, без всякого лишнего шума, появилось множество папуасов-врагов (из бухты Бичару). Они все были хорошо вооружены и, чтобы придать себе более страшный вид, выкрасили лица черной краской. Застав маленькое поселение врасплох, они бросились на спящих, не щадя и женщин. Один из первых шалашей, который был атакован, принадлежал старому радье Айдумы, который был в отсутствии. Дома спали его жена и дочь (хорошенький ребенок, лет пяти-шести). Хотя и раненная двумя ударами копья, бедная мать нашла, однако, силы добраться с дочерью до моей хижины, где она надеялась быть в безопасности. Другие туземцы колонии последовали ее примеру, по крайней мере те, которые не были слишком тяжело ранены, чтобы добраться туда; таким образом, моя хижина стала центром свалки. Число нападавших было около сотни, между тем как в Айве не находилось более дюжины мужчин, но много женщин и детей. Разумеется, люди Айдумы были совершенно разбиты. Мои семь слуг не помогли им, боясь быть убитыми вследствие такого заступничества. Победители не удовольствовались тем, что ранили и убили около десятка людей Айдумы (мужчин и женщин), но, убедившись, что раны жены радьи Айдумы были смертельны, изрубили на куски ее дочь. Отрубленная голова с частью туловища и болтающейся рукой были насажены на копье и с торжеством унесены в горы.

Впоследствии я узнал, что причиной этих убийств была старая вражда и давно уже решенная месть. После убийства начался грабеж моих вещей, который продолжался до 3 часов пополудни. Тогда горные туземцы отправились в обратный путь, неся как трофей голову ребенка, уводя с собой в плен двух молодых девушек и мальчика и унося столько, сколько могли, вещей, награбленных в моей хижине.

Между тем один из моих людей – амбоинец Иосиф – не совсем потерял голову. С помощью двух других он отправился в маленькой пироге к большому падуакану (большое торговое прау из Макассара), пришедшему недавно для меновой торговли с туземцами этого берега. Он убедил анакоду туземного прау послать шлюпку с вооруженными людьми для того, чтобы спасти по крайней мере часть моих вещей. Они прибыли в Айву к вечеру и застали людей Наматоте и Мавары занятыми разборкой и дележом добычи, т. е. моих вещей. Утомленные дневными приключениями, туземцы при виде вооруженных людей не стали сопротивляться, и мои слуги собрали остатки моих вещей и отнесли их к падуакану.

Несмотря на всю неожиданность и неприятность известия оно меня скорее заинтересовало и рассердило, чем смутило или напугало. Мое решение вернуться в Айву уже было принято. Поэтому, несмотря на усталость людей и их возражения, я заставил их грести всю ночь в канале между о-вами Мавара и Симеу.

3 апреля. К рассвету мы были в Маваре. Я отправился на берег, на этот раз вооруженный, так как опасался, что люди Мавары, также грабившие мои вещи, могут отнестись не особенно дружелюбно к моему визиту. Я хотел видеть капитана Мавары, физиономия которого мне никогда не нравилась и которого я считал, вместе с радьей Наматоте, главным виновником убийств и грабежа. Я отправился к его хижине, но там никого не нашел, кроме двух баб, сильно испуганных, забившихся в угол хижины, и несколько плачущих детей. Я был почти убежден, что капитан и другие туземцы-мужчины, не ожидавшие моего визита, попрятались где-нибудь поблизости. Может быть, опасаясь, что я сейчас же примусь за расправу и, увидев меня вооруженного, убежали в лес, как только я соскочил с урумбая на берег. Расправляться с ними я пока не хотел, тем менее с женщинами и детьми, поэтому, не добившись от них ничего, я вернулся к урумбаю и направился далее к о. Наматоте, где, по словам встречного туземца, находились падуакан и мои слуги.

Скоро можно было различить падуакан, стоявший на якоре в проливе, отделяющем о. Наматоте от материка.

Нетерпение моих людей по мере приближения к нашей цели возрастало, и последние полчаса гребцы хорошо исполняли свое дело. Когда мы были уже недалеко, от падуакана отделилась шлюпка, в которой сидели Иосиф Лопис, Ахмат и один из моих людей из Серама. Я был рад, что Лопис догадался приехать, так как единственно от него я мог узнать хотя бы приблизительно истину обо всем происшедшем. Как только шлюпка приблизилась, я позвал его в свою каюту. Он схватил мою руку и казался очень растроганным; когда же пришел Давид, его земляк, он бросился его обнимать и чуть не плакал. Я приказал ему рассказать мне все, что он знает, прибавив, что я уже слышал многое, но желаю знать от него подробности. Его рассказ оказался во многом отличным от уже слышанного мною, что было совершенно естественно, потому что туземца я вчера не мог расспрашивать иначе, как через переводчика, человека из Серама, а последний имел причины, как оказывалось, не переводить всего, что ему было передаваемо. Лопис начал свой рассказ, с жаром уверяя, что вся история была общим делом людей Бичару, Наматоте, Мавары и оставленных мною людей Серама. Частная месть была причиной убийства жены и дочери старика радьи Айдумы. Прельщенные моими вещами, люди Наматоте, Мавары вместе с моими слугами из Серама решили пожертвовать семьей и друзьями старика Танеме, радьи Айдумы, ограбить меня и свалить всю вину на людей из бухты Бичару. Иосиф был в этом вполне убежден, уверяя меня, что, когда он услыхал крики и гвалт схватки на берегу, он роздал амуницию, порох и пули всем нашим людям, чтобы встретить нападающих. Люди мои, действительно, принялись стрелять, но, как уверял Иосиф, стреляли одними холостыми зарядами, и не потому, что боялись быть убитыми жителями Бичару, а просто потому, что были в стачке с ними.

Это показалось мне совершенно правдоподобным, так как я не сомневался, что 8 человек, вооруженных ружьями, без особого труда могли бы обратить в бегство сотню туземцев, вооруженных копьями, если бы они, действительно, стреляли дробью и пулями.

Радьи Айдумы и Наматоте старались всеми силами нравиться мне: пожимали беспрестанно мне руки, изъявляли желание следовать всюду за мной, предлагали собрать всех папуасов в Байкалу или куда я только пожелаю. Серамцы просят в свою очередь не верить ни одному их слову и видят в них лишь новые козни.

Восемь человек моих людей серамцев больны лихорадкой.

Вечером Иосиф пришел сказать, что оба радьи говорили моим матросам, чтобы они за себя не боялись, что им никто ничего не сделает. Серамцы этому верят, но сильно трусят за меня или, вернее, за самих себя, полагая, что, в случае если меня здесь убьют, им достанется от голландского правительства, когда они вернутся домой.

7 апреля. Измерил череп из гробницы на о. Наматоте; он оказался очень узким, с показателем ширины 62; я смерил его два раза, думая, что в первый раз ошибся.

8 апреля. Анакода приехал сказать мне, что вследствие последних событий он боится оставаться здесь, что торговля в этом году плоха и что он предпочитает поэтому отправиться на о-ва Кей или Ару. Я приготовил два ящика с препаратами в спирту и черепами, которые хочу отправить с ним, и дал ему несколько писем для передачи первым голландским властям, которых он встретит. Одно адресовано генерал-губернатору в Батавию, с кратким изложением случившегося и сообщением о моем решении остаться здесь.

Между похищенными и разбитыми вещами находились между прочим две банки с хиной. У меня осталась одна неполная, почему приходится весьма экономно обходиться с приемами. Между моими людьми очень много больных: из шестнадцати матросов только четыре здоровы.

11 апреля. Направился, наконец, на о. Айдуму. Выбрал будущим местожительством Умбурмету, положение которой мне кажется более здоровым в сравнении с Вайкалой.

Когда я вечером выбирал место для своей хижины, серамцы стали снова ворчать; я сейчас же прекратил это ворчание, заявив опять, что в хижине жить я буду один, а они все могут оставаться ночью и даже днем на урумбае, а что если им и этого мало, то пусть отправляются домой, а я один останусь здесь. После этого недлинного объяснения, которое я постарался сказать, не повышая голоса, снова послышались уверения в преданности и полной готовности слушаться. Пользуясь моментом, я заставил их дать мне обещание, что они начнут постройку хижины завтра с рассветом и окончат как можно скорее, так как жить на урумбае, в маленькой каюте, мне очень надоело.

12 апреля. Я еще не встал, т. е. не было еще 5 час. 30 мин., как партия серамцев съехала на берег, чтобы до завтрака вырубить нужный материал для будущей хижины. Позавтракав, я тоже съехал на берег и указал на месте, которое Иосиф с одним из серамцев уже расчистил, размеры хижины.

Так как эта хижина будет служить только для ночлега, а днем – для письменных занятий, вещи же мои останутся на урумбае, то размеры ее могут быть очень небольшими; метра 3 в ширину и 4 в длину как раз достаточное помещение для койки, стола и стула. Люди работали очень хорошо, так что завтра хижина будет готова.

13 апреля. Хижину, действительно, кончили. Я провел целый день на берегу, следя за работой, и к вечеру так устал, что отложил переселение до завтра.

15 апреля. Переселился вчера и провел ночь уже в хижине; она такая дырявая со всех сторон и снизу, хотя сверху и не протекает, что вечером нельзя зажечь свечи, или приходится зажигать десяток раз в минуту, но это ничего; скверно то, что спать холодно.

Умбурмета благодаря моему поселению, как и Айва, становится оживленной; но в Айве от песчаного берега, где вытянуты были на песок папуасские прау и где туземцы строили себе временные шалаши, до моей хижины было далеко; здесь с моей веранды я могу видеть весь берег и все, что на нем происходит.

Сегодня пришли шесть папуасских пирог с кучей народа. Вечером, просидев весь день над кое-какими анатомическими работами, я вышел на веранду и любовался игрой мальчиков и юношей на песчаном берегу. Был отлив, почему они имели большое пространство для своих игр. Они играли в войну: бросали друг в друга комья песку и легкие палки вместо копий. Главное искусство состояло в том, чтобы бросить ком песку или копье и потом быстро увернуться, броситься в сторону или на землю или прыгнуть высоко и избежать тем копья, направленного в ноги. Трех– и четырехлетние мальчики участвовали в игре, которая очень интересовала и 14 и 15-летних юношей. Здесь, как и в других местах Новой Гвинеи, дети замечательно рано начинают упражняться в метании в цель; они бросают чем попало и во что случится и достигают в этом большой ловкости.

Имел с Давидом и Иосифом серьезный разговор. Я начал с того, что спросил их: побоятся ли они остаться здесь со мною, если я позволю урумбаю вернуться в Серам? Оба ответили положительно, что боятся, потому что папуасы здесь готовы убить человека из-за пустой бутылки или старой тарелки. Они прибавили, что это – общее мнение, что на папуасов невозможно положиться и что серамцы, несмотря на общую выгоду сохранить мирные отношения, трусят каждую ночь, боясь неожиданного нападения. Если мы останемся здесь вчетвером, т. е. я, Давид, Иосиф и Ахмат, то нам несдобровать. Затем оба прибавили, что у каждого жена и дети. Вследствие этого разговора я принужден был задержать урумбай.

Часов в 10 вечера пришла пирога с людьми Айдумы и с очень интересным известием, оправдавшим предположение моих людей и подтверждающим выраженное ими мнение, что здесь невозможно полагаться на туземцев. Известие состояло в следующем: на днях (кажется вчера) около трехсот человек из горных деревень около Телок-Камрау, преимущественно из деревень Мамай, Рина и др., приходили действительно в Айву с намерением убить меня и разграбить окончательно мои вещи. Эта экспедиция была очень разочарована, найдя в Айве одни обгорелые столбы вместо хижины и людей. Серамцы, как говорит Давид, очень встревожились этим известием и очень трусят. Давид просил меня не спать здесь, а вместе с моими людьми – в урумбае. Я не согласился.

17 апреля. Опять тревога. Новое известие пришло к вечеру. Говорят, что люди Наматоте и Мавары хотят напасть на меня ночью или на рассвете, и если придут, то, вероятно, в значительном числе. Мои люди так встревожены, что ожидают нападения непременно в эту ночь, ведь у страха глаза и уши велики, а главное, страх заразителен. Мне кажется по временам, что все происходящее вокруг меня я вижу во сне, а не наяву. Я, разумеется, постарался убедить своих людей и даже успел рассмешить их всех, спросив о том, каким образом они думают, что горные жители попадут сюда или же станут гоняться за урумбаем по морю, не имея пирог. Я наотрез отказался перебраться из хижины на урумбай. Приходится, однако, из-за общей тревоги и возможности нападения лечь спать одетым.

18 апреля. Рисовал портреты туземцев, выбрав не особенно красивые или безобразные физиономии, а те, которые подходят всего более к общему типу. Надо сказать, что вообще разнообразие физиономий вследствие разнородной примеси здесь гораздо значительнее, чем, напр., на берегу Маклая, даже у здешних горных жителей, как, напр., вуоусирау. Во всяком случае, форма носа не может считаться характерной чертою, как того хотят антропологи, не выезжавшие из Европы и делящие род человеческий на расы, сидя в удобных креслах и своих кабинетах. У здешних папуасов (я разумею тех, которые не обнаруживают заметных признаков смешанной расы) можно встретить и плоские, приплюснутые носы, и прямые, и крючковатые, и, наконец, такие, кончик которых свешивается низко над верхней губой.

Видел сегодня и осмотрел внимательно родившегося на днях папуасского ребенка. Передняя часть тела, руки и лицо были значительно светлее сравнительно со спиной и лбом. Тело было желто-розоватое, с примесью сероватого тона. Волосы – вьющиеся большими кольцами. Меня уверяла мать ребенка, что отец его – ее муж, но при отношении здешних женщин к серамцам, макассарцам и другим посетителям антропологу, если он не желает ошибиться, не следует особенно доверять этим рассказам. Сомнение это сильно уменьшает значение и вес наблюдений.

Давид и Иосиф сделали сегодня очень серьезное и далеко не приятное открытие. Оказывается, действительно, мои же люди воспользовались грабежом моих вещей в Айве и вместе с людьми Наматоте и Мавары расхитили их, а также и вещи моих слуг (Давида и Иосифа) после того, как люди из Телок-Бичару ушли к себе. Некоторые из этих вещей были замечены сегодня в татумбу (род корзины) одного из серамцев, именно Стенберга, много других моих вещей были променяны ими на масой. Это наглядно доказало, что мне нельзя довериться не только папуасам, но даже и своим людям. Последние дни дул вест-норд-вест, и волнение было значительное.

21 апреля. Под утро был разбужен криками, которые произвели общую тревогу. Оказалось, однако, что причиной тому было небольшое прау, пришедшее из Горама. Матален Сенгрия с острова Горам, анакода пришедшего прау и несколько человек горамцев пришли ко мне с визитом и сказали, что прибыли сюда, надеясь встретить на этом берегу анакоду Чечонэ, чтобы торговать его товарами, и, узнав, что падуакан Чечонэ уже покинул этот берег, они думают вернуться назад в Горам.

Мои люди снова сильно перепугались. Множество пирог показалось у мыска. Сейчас же явилось предположение, что и люди Наматоте собираются напасть на нас, и когда все пироги снова, вместо того чтобы идти вперед, вернулись и скрылись за мысом, в этом обстоятельстве было найдено подтверждение тому, что это произошло вследствие неожиданного прихода прау из Горама. Все это, может быть, и правда, а может быть, и даже вероятнее – чистая выдумка. Серамцы так возбуждены, что во всем готовы видеть неминуемую опасность. Смерил очень аккуратно головы нескольких мальчиков.

22 апреля. Охота бедна, беднее, чем на материке, в Айве. Присутствовал при бракосочетании Тагара с дочерью старого радьи Айдумы. Это был совершенно простой торг. Тагар купил ее за ружье, ценность которого на о-вах Серам определяется в 10 флоринов; в придачу был дан кусок белой бумажной материи в 2 1/2 флорина: итого 12 1/2 флорина. Тагар должен был, однако, ждать следующего муссона, чтобы взять жену в Серам. Она, впрочем, девица не слишком юная, на вид ей за 20 лет, что здесь далеко не первая молодость. До Тагара она уже, разумеется, имела не одну связь, и сегодня утром я был немало удивлен, получив приглашение на их свадьбу, так как я считал их давно мужем и женой, что и было de facto, а сегодня сделалось de jure.

23 апреля. Встал рано, думая отправиться на охоту с Давидом. Пока я пил кофе, любуясь видом гор при утреннем освещении, Иосиф рассказал мне, что ночью была снова большая тревога. Пришла какая-то пирога из Мавары. Когда ее окликнули, она хотела удалиться. Он, Иосиф, звал меня с урумбая, но я, видно, спал, так как ничего не ответил. Я, действительно, спал очень крепко, и все, что Иосиф рассказывал, было для меня новостью. Иосиф прибавил, что капитан Мавары – один из главных участников грабежа в Айве и вообще причина происшедшего там, находится именно в той лодке, которая прибыла ночью.

– А радьи Наматоте там нет? – спросил я.

– Не видал, – отвечал Иосиф.

– Очень жаль, хорошо было бы захватить их обоих.

Иосиф посмотрел на меня вопросительно. Я сам не знал, что предприму, однако решился не выпустить живым этого человека. Не следовало терять времени: я послал Иосифа за Давидом, а сам допивал кофе, обдумывая, как удобнее все устроить. Давид явился, и я объяснил ему в двух словах, что решил взять капитана Мавары живым или мертвым, что нам не придется после этого долго оставаться здесь и чтобы он зарядил все ружья, пока я соберу свои бумаги и книги. Наша работа шла быстро; и когда двое из серамцев пришли с Иосифом, мои бумаги, книги и белье были уже мною уложены. Иосиф объявил, что не ошибся, и капитан Мавары находится в пироге. Я приказал Давиду остаться при ружьях, Иосифу идти со мною и, обращаясь к Мойбириту, чистокровному папуасу, который почему-то всегда беспрекословно исполнял все мои приказания, спросил: «А ты боишься со мною идти или нет?» – «Нет, – отвечал он, – если ты пойдешь первый». Я указал ему на крепкую веревку, надеясь, что можно обойтись без револьвера, и веревки будет достаточно для капитана Мавары. С веранды я мог видеть положение всех и каждого и невольно заметил весьма значительное число папуасов сравнительно с моими людьми. Хотя я их не считал, но полагаю, что их было раза в три больше нас. Промелькнула мысль: «А ну, если все кинутся защищать капитана Мавары». Хотя я не сомневался в исходе дела даже в таком случае, но мне жаль было допустить возможность резни, в которой все-таки я буду виноват. Но это была только минута; я припомнил вид моей разграбленной хижины в Айве, лужи крови, несчастного ребенка на моем столе и кровавые следы ее матери, убитой также в моей комнате. «Жаль, что другого нет», – подумал я, и вернулся в комнату.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации