Текст книги "Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1872—1875). Том 1"

23 декабря. Утром, переменив людей (место Измаила заступил помулу Хусейн), отправились я, мой багаж и люди в двух очень узких прау сперва по речке Пырла, затем наши яло начали лавировать между стволами. Я, к удивлению, заметил, что мы незаметно из русла речки вышли в залитый лес. Глубина, смеренная в нескольких местах, была с лишком 2 м, но так продолжалось не более часа. Яло могло только с трудом изворачиваться между пнями и лианами. Мы вышли в болотистом месте. Люди разобрали багаж, каждый по небольшой ноше, и мы отправились; шагая в грязи или балансируя по скользким пням, переходили несколько раз через речку Пырлу и приток ее Клыду. Пришли к двум хижинам Лубу-Копон, где моим людям очень хотелось остаться. Было только половина двенадцатого, и я объявил, что отправимся в путь в час. Так как здесь дорога разделяется, одна – в Кратон на северо-восток, другая – в Бадон (селение оран-райет) на северо-северо-запад, куда я сперва хотел отправиться, то, позавтракав, я отделил несколько вещей, которые захвачу на возвратном пути, направляясь к реке Кратон.

Довольно сильный пароксизм лихорадки захватил меня дорогой; мокрые по колено ноги с утра и палящее солнце подействовали скорее, чем я предполагал. С удовольствием отдохнул полчаса в покинутой малайской хижине в Будян; около нее я увидал в первый раз ловушку для тигров, которых здесь немало. Голова кружилась и болела, когда отправились далее. Помулу и люди говорили, что идут только потому, что туан приказал, и что мы не дойдем до селения; но в 4 часа 30 минут я увидал между деревьями просвет и спросил: что это? Мне ответили – Нанка (несколько малайских хижин) и Кобон. Перейдя через р. Пырлу, не знаю уже, в который раз, по пням, которые лежали во всех направлениях на плантации, мы пробрались к шаткой веранде около хижины на очень высоких шестах: жители боятся посещений тигров.

Здесь садят преимущественно уби-каю и каладиум; рис – редкость.

Я расспрашиваю при каждом удобном случае всех встречных об оран-утан, надеясь, что узнаю что-нибудь новое, но мне повторяют почти постоянно одно и то же, что оран-утан едят улал, тикус, что ни риса, ни соли им не нужно, что даже некоторые умирают, если им дать пищу, которую употребляют малайцы, что переменяют часто жилье, не строят хижин, а пондо, остаются один-два месяца здесь, потом уходят, что, кроме узкого пояса, ничего не носят, согревают тело, нося головешку с собою, едят даже пиявок, обезьян и т. д., но что малайцы иногда берут женщин оран-утан (они не могли здесь это отрицать, как в Лынге), но не обратно. Узнал, что здесь якун называются оран-райет, а далее, около р. Кратон, – оран-утан, что оран-райет не любят, когда из называют якун.

24 декабря. Отсюда (Нанка) отправился на юго-запад к селению (временному) оран Бадун, или Бадон, которого достиг через полтора часа. Еще не дойдя до него, мы встретили толпу оран-райет, которые с женщинами, детьми, собаками отправлялись в другое место, но известие, что я иду в Бадон, что у меня табак и рис, переменило их намерение, и они согласились вернуться. Мужчины были, как мне и рассказывали, почти голы, только penis и отчасти testiculi были закрыты узкою тряпицею, но волосы около половых органов видны были по сторонам; женщины были одеты в саронг, дети почти все наги. Физиономии у них были различны, как и волосы; у некоторых физиономия была совсем малайская, у других – иная. Все они были малы ростом и немного темнее [малайцев]. Когда я сказал им, чтобы они шли вперед, к деревне, они зашагали так быстро, – даже четырехлетние дети, к моему удивлению, – что скоро скрылись между деревьями, несмотря на то, что тропинка была очень неудобна: много шипов, сухого леса преграждало путь. Я нарисовал одну женщину, которая была красивее других и более малаеобразна (другие женщины были гораздо темнее и имели иные черты: грубый нос, широкий рот с толстыми губами и лохматые волосы); она часто оглядывалась, когда я смотрел на нее, и при этом особенно нежно принимала к себе ребенка и как бы целовала его, но на деле обнюхивала.

Женщины носят детей на спине, причем выставляют зад, чтобы ребенку было удобнее сидеть.

Бадон, селение оран-райет, имело 7 хижин, которые стояли разбросанно на довольно большом пространстве, где были вырублены большие деревья, стволы которых сохли и гнили там, где упали. Жители не потрудились нисколько прибрать их в сторону, срубить ветви, проложить хотя бы маленькую тропинку. Тропинок не было, хотя почти всюду были видны следы ног.

Все хижины, если можно назвать так эти постройки, состояли из пола, из грубых кривых стволов и крыши – стен не было. Некоторые были больше, но почти все на один лад. Как пример этой примитивной архитектуры, я срисовал одну из хижин. Это помещение было достаточно для мужа, жены и двух детей. Дети постоянно удивляли меня: лазали по лестницам, бегали по дырявому полу, барахтались у самого края и не падали. Дети и собаки очень долго не могли привыкнуть к моему виду. Дети издали разглядывали меня, хмурились и начинали плакать. Собаки, нюхнув только воздух около хижины, где я помещался, поднимали голову и убегали с рычанием. Большинство собак – рыжие, невелики ростом, со стоячими ушами и пушистым хвостом, похожи на новогвинейских.

Я решил остаться здесь два дня. Одну из хижин вычистили, и я поместился в ней довольно удобно, завесив стороны одеялами, которые образовали стены. Но перед этим я собрал всех жителей, чтобы разглядеть их попристальнее. У многих физиономии не отличались от лиц сопровождавших меня малайцев из Палонга, так что я мог с уверенностью отличать их. Но были, однако же, черты как бы чужой примеси. Это сходство с малайцами можно объяснить смешением с давнишних пор. Но мне кажется положительно, что не якун похожи на малайцев, а малайцы, имея матерей оран-якун, приобрели некоторые черты последних, что делает обе стороны отчасти похожими.

Вечером, гуляя около хижины, я наткнулся неожиданно на человека очень небольшого роста, с очень толстым животом, пухлой физиономией, жидкими ногами, который палкой рыл землю и собирал что-то в кокосовую скорлупу. Приметя, что я его увидал и подхожу к нему, он сперва намеревался бежать, но когда я ему повторил несколько раз «дянган такут» и «каси тамбаку», он продолжал свое занятие, но не смел поднять глаз, боялся оглянуться, чтобы не видеть меня, и заметно трясся. На другой день я не без труда добился, чтобы срисовать его; табак и терпение помогли, но он не решался смотреть на меня, постоянно отворачивался. Таких, особенно трусливых, малайцы называют оран-лиар. Я встречал их потом несколько раз.

Вечером, когда стемнело, начались крик детей, смех и говор женщин, очень немузыкальное пение мужчин и игра на инструменте, состоящем из толстого бамбука с отверстиями и несколькими натянутыми струнами из ротанга (обыкновенно тремя).

25 декабря. Утром на рассвете было очень свежо, так что мне жаль было смотреть на голых детей, которые дрожали от холода и жались к матери, у которой не было другого покрова, как тонкий старый саронг. Стен нет, в полу громадные щели между бревнами. У детей оставляют на затылке род косички. Некоторые дети положительно не некрасивы лицом, также между взрослых попадаются довольно приятные физиономии, как, напр., Сватн.

У оран-райет интересное оружие – сумпитан, или, на их языке, блахан. Блахан представляет трубку метра в два длины, которая состоит из двух половин, обмотанных ротангом, и обмазана гытой. Стрелы, сантиметров в 20, очень тонкие; нижний конец их снабжен родом пробки из сердцевины какого-то дерева. Этот толстый наконечник сначала обрезается, а затем полируется при помощи сухого шероховатого листа, причем нижний конец стрелы держат между вдвойне сложенным листом и быстро катают стрелу ладонью, положив ее на ляжку. Надо, чтобы пробка плотно приходилась к каналу сумпитана. Вложив стрелу в сумпитан, берут его обеими руками, широкий конец подносят к губам, затем, медленно поднимая другой конец и направив на цель, быстро выдувают стрелу. Она долетает до цели, отдаленной даже более чем на 50 шагов, может достигнуть даже 80 шагов. Но ветер при легкости стрелы мешает точности.

Шагов на 20–25 туземцы почти всегда попадают в небольшую цель. Попробовав стрелять сам, я два раза попал около самой цели, а в третий раз – попал даже в нее. Это доказывает, что не особенно трудно достигнуть в этом отношении большого искусства, которого, действительно, говорят, достигают оран-райет. Туземцы с видимым удовольствием вынесли почти все свои сумпитаны и стали наперерыв показывать свое искусство, когда я им сказал, что желаю посмотреть на эту процедуру. Женщины смехом при неудаче и похвалами в противном случае проявляли свое участие.

Что делает эту небольшую стрелу опасною не только для человека, но и для тигра, – это «ипо», или «ипо-упас», или «ратиум», в который окунается оконечность стрелы (обыкновенно из твердого дерева), остающейся в ране. Меня уверяли, здесь, что люди, раненные такой стрелой, не доживают до вечера, так же как и тигры. Говорят, что яд может быть без опасности съеден, что, однако же, отрицается некоторыми. Этот яд приготовляется из толченой коры дерева, водяной настой которого кипятят до сгущения, затем прибавляют все, что предполагается ядовитым: соки разных плодов, даже зубы змей, так что яд имеет разное действие и не может считаться только растительным.

Не без труда и долгих расспросов у разных людей я добился, наконец, нескольких десятков слов – остатки прежнего языка, который еще употребляется здесь, но начинает вытесняться малайским. Дети между собою болтают по-малайски, и почти одни старики помнят еще обрывки старого языка. Даже счет в ходу теперь малайский.

Бадон – одно из мест, которые оран-райет время от времени посещают. Они не остаются здесь долго и каждый раз строят новые пондо или немного исправляют старые.

26 декабря. Выйдя из Бадона в 7 часов, через час пришли в Нанку, откуда, выйдя в 9, отправились в Будян, куда пришли в 11 часов. Отсюда послал за вещами в Лубу-Копон и, позавтракав, в 2 часа отправился, несмотря на нежелание людей, на северо-восток, по довольно мокрой тропинке, к дер. Круень, куда пришел в 5 часов и где нашел три хижины с малайским населением. На дороге много следов тигров и слонов.

27 декабря. Из Круень отправился опять на северо-восток по очень мокрой дороге, которая, наконец, привела к совершенно залитой поляне, где вода доходила мне до пояса; люди же, не принимая, как я, предосторожностей, окунались до ключиц. Пришли, наконец, к речке Гбан. Я позавтракал сухим рисом и, переходя небольшую речку Гбан, на скользком стволе, который служил мостом, потерял равновесие и выкупался, после чего явился пароксизм, но я продолжал путь до р. Канас и переправился через нее на живо связанном плоту, который буксировали люди. Потом отправился вверх по р. Кратон, к хижине.

28 декабря. Кратон. После трудного дня и особенно вследствие лихорадки остался здесь. Местность живописна, хотя хижина очень убогая. Что и как далее – не знаю. Кратон – приток р. Румпен, который течет по Пахану. Я направлюсь завтра вверх по течению к селению оран-утан.

29 декабря. Пирога, в которой [я] провел весь день, хотя снабжена крышей из кадьяна, очень мала, кроме того, нас было в ней 8 человек; при перемещении, даже незначительном, одного из нас вливалась вода, так как борт пироги еле-еле поднимался над уровнем воды. Речка была очень красива. Группы деревьев очень живописны.

Около 3 часов подъехали мы к небольшому селению оран-утан. Я вышел из пироги и подошел к хижине, в которой работал человек с очень малайской физиономией, хотя и был оран-утан. Затем я прошел к другой хижине, которая состояла только из трех стен. Здесь помещалась целая семья. В физиономиях я не нашел ничего особенного; только девушка, которая сидела на платформе, была даже недурна для строгого критика. Мужчины были голы, только penis был закрыт, волосы и testiculi выступали. Мне сказали, что, исключая этих оран-утан, в настоящую минуту никого нет. Я решил отправиться далее, и мы прибыли сюда, где живет племянник помулу, человек, хорошо знающий окрестные местности и которого я решил ждать.

Между порубленными и сухими обгорелыми стволами построены были 3 или 4 хижины. Одну из них сейчас же уступили мне; дети и женщины немедленно перетащили весь хлам в соседнюю хижину. Пришла пирога с двумя женщинами и девочками. Одна из них кинулась мне в глаза своей курчавой головой, ей было лет двенадцать. Когда с веслом в руках, в саронге, который узко обхватывал среднюю часть туловища, она шла по стволу срубленного дерева, то показалась мне очень грациозным созданием. Я пожелал нарисовать ее портрет, тем более что ее вьющиеся волосы делали из ее физиономии особенный тип. Но она стыдилась, боялась, одним словом, не хотела прийти к занимаемой мною хижине. Это происходит, как мне кажется, оттого, что мужчины обращают внимание (в половом отношении) на очень молодых девочек, так что, если посмотреть немного пристальнее на 10—11-летнюю девочку, она стыдится, убегает, как бы боится, что ее хотят изнасиловать, или же сама заигрывает.

30–31 декабря. Проспав очень хорошо ночь, я должен был прождать почти до 3 часов 30 минут приезда племянника помулу Абдул-Рахмана, который должен служить проводником далее. Новости, которые этот последний привез, не особенно понравились мне; дороги все залиты, и приходится проходить места, где вода выше пояса. В двух пирогах, – так как моя свита увеличилась несколькими людьми, – отправились мы вверх по речке Кратон, которая по временам была очень живописна благодаря группам деревьев на берегу. Затем мы поплыли по очень извилистому узкому притоку ее, Джекати. Так как во многих местах речка была запружена повалившимися деревьями, под которыми надо было проезжать, то пришлось снять кадьяновую крышу. Часто приходилось, проезжая под таким деревом, или ложиться в пироге, или же, перелезая через ствол, пропускать пирогу одну под ним, или даже, когда ствол был отчасти в воде, вытаскивать и тащить пирогу через него. При этом наблюдать и записывать направление и сидеть очень неудобно на вещах, постоянно в одном положении, соблюдая равновесие. К часу пополудни я очень устал и, приказав причалить к берегу в тенистом месте, сейчас же заснул. Я был разбужен другою пирогой, которая, хотя отправилась в путь позже нас, но, будучи легче, обогнала нас. Мы последовали за нею, и около 4 часов моя пирога остановилась около двух других в месте, где находилось становище оран-утан. Абдул-Рахман отправился вперед, чтобы люди, испуганные моим внезапным появлением, не разбежались. Около двух хижин я увидел несколько некрасивых, почти совсем голых людей, между которыми один, одетый по-малайски, был представлен мне как батен (начальник). В большой хижине, которая принадлежала ему, мне отгородили значительное пространство, сделали довольно удобное помещение и скоро принесли туда вещи. Я сейчас же приказал, чтобы собрать завтра по возможности большое число оран-утан.

Я начал с того, что осведомился, есть ли у них особый язык, и начал спрашивать слова. К большой моей досаде мне отвечали по-малайски, повторяя мои же слова. Я спрашивал многих, прислушивался к их разговору – один малайский язык, старый забыт. Мне, однако, сказали, что, может быть, некоторые старые люди и знают его, также сообщили, что оран-букит, которые прячутся от других, не едят соли и риса, говорят на языке, отличном от малайского. Здешние оран-утан находятся постоянно в сношениях с малайцами, и некоторые даже имеют плантации, хотя отвергают магометанство, и большинство мужчин предпочитает свой простой и удобный костюм [малайскому].

Вечером около моей «комнаты» собралось один за другим почти все мужское население. Я снова завел разговор о языке, яде и о дороге в Иохор-Бару. Здесь живет уже несколько лет китаец-плантатор, который был очень любезен со мною, принес мне курицу, бананов. Он уверяет, что мне предстоит еще путешествовать около двадцати дней. Что касается яда для стрел, то он приготовляется из прокипяченного до сгущения настоя коры дерева ринги, к которому прибавляют еще варан и зерна лемоннитис. Раненный отравленною стрелой человек не живет более нескольких часов; съеденный яд действует смертельно в тот же день. Яд может быть сохранен несколько лет.

Общий тип лица у этих людей не отличается от малайского; не зная, что это так называемые оран-утан, я бы подумал, что нахожусь среди малайского населения. Толстые губы, широкий нос, часто курчавые волосы, вообще грубые черты лица, особенно же отсутствие костюма отличают оран-утан от малайцев, но до сих пор я не встретил среди них ни одного с особенным типом лица.

Странное дело: не знаю, завтра или послезавтра Новый год.

Вот результат измерений, которые я делал при многочисленном собрании оран-утан на открытом воздухе.

N3. Посмотреть сверху, голова кажется совершенно овальная. Нет париетального расширения, она шире всего около ушей. Индекс ширины между 76–82. Встречаются носы с горбом – Унга.

Нарисовал двух оран-утан, которые несколько отличались от других. Ашар очень стыдилась показать мне свою грудь, между тем как большинство других, правда, замужние, весь день ходили с болтающимися отвислыми грудями. Она была недурна, хотя массивно сложена и не выше 1.41 м.

У Послами несколько ран от какой-то болезни изменили контур верхней губы. Щетинистые брови были очень широки и между другими волосками отличались некоторой своею длиной. Другой [Покето] имел громадный, торчащий клочьями парик.

Пришел старик, который, как предполагали, должен был знать старый язык. Но повторилось то же, что и вчера, – о большинстве слов он уверял, что нет других названий, как малайские, но между прочим нашлось около дюжины слов, которые оказались тождественными с записанными мною в Бадоне, так что, вероятно, диалект здесь был тождественный. Говорят, что в 6 дней я могу достичь Индау. Послал людей повалить несколько деревьев, чтобы пройти глубокие места. К полудню пришли еще 6 человек оран-утан, из которых один – Унга – с крючковатым носом. Все – с курчавыми волосами.

[1 января 1875 г.]. Квала-Мынтай, по дороге в Дукун. Когда я и мои люди были уже в пирогах, оказалось, что оран-утан, которые должны были нести вещи и прорубать дорогу, боясь работы, разбежались. Пришлось послать батена и помулу за ними. Чтобы принудить оран-утан вернуться, им даже пригрозили, что иначе я так рассержусь, что убью их. Пришло человек шесть. Батен (начальник), молодой низкого роста якун с приятною физиономиею, шел впереди, прорубая во многих местах тропинку и строя примитивные мосты через многочисленные ручьи.

Тропинка, хотя приходилось шагать и лазать через массу поваленных стволов, не была слишком утомительною, так что я почти не усталый, пришел к 4 часам к хижине, в которой 4 или 5 малайцев из Иохор-Бару жили временно, занимаясь резкой ротанга. Хижина была на сваях, не имела стен, только с одной стороны крыша опускалась до пола. Даже и пол был так шаток, что я должен был приказать своим людям сделать несколько подставок, прежде чем устроить мою постель. Страдая постоянно от лихорадки, я, чтобы хоть отчасти избегнуть ночью ветра, который свободно мог гулять в этом жилье без стен, устроил себе низкую палатку из моих непромокаемых одеял, что было очень кстати, потому что вечером у меня был пароксизм. В лесу, где мы проходили, много следов слонов.

[2] января. По дороге к р. Сегамат. Выпил мою последнюю чашку кофе и открыл последний ящик бисквитов. Дорога, как и вчера, очень изрядная, хотя поваленных стволов и ручьев много, но так как уже 7 дней здесь не было дождя, то тропинка суха. Мог дорогой без неудобств и приключений думать не только о ней, но и о четвертой (!) экспедиции на Новую Гвинею с братом Владимиром.

В 12 часов пополудни пришли к селению на р. Сегамат, но приходится отложить дальнейший путь до завтра за неимением пирог.

Большинство хижин так стары и скверно построены, что из опасения, чтобы ветер не сдул их, почти все привязаны ротангом к крепким кольям, вбитым в землю.

Отдохнув и позавтракав, я приказал созвать всех жителей. Собрались мужчины, женщины, дети. Рост мужчин варьировал между 1.53—1.62, женщин 1.30—1.40. Одна из девочек имела очень курчавые волосы, и, хотя была очень недурна (или, быть может, потому), закрывалась, пряталась (чтобы обратить на себя внимание). Ее мать [также] имела курчавые волосы; отец умер. Я нарисовал хорошенькую Eгу, у которой около сосков окружность только что начинала вспухать.

3 [января]. По дороге в Тенан. С вещами, Сайнаном и Абдул-Рахманом отправился в пироге вверх по р. Сегамат, мои же люди и помулу с Ахматом отправились пешком более низкой, но очень болотистой дорогой. Они постоянно были впереди нас, так как множество извилин речки замедлило наше плавание. К 12 часам мы пришли к хижинам, где мои люди думали остаться на ночь. Я их разочаровал, сказав, что день еще не кончен, что я хочу идти дальше.

– Людей нет! – говорят.

– Позвать денана! (начальник).

На мой зов явился старикашка с визгливым, плачущим голоском.

– Можно ли в пироге отправиться в Тенан? – спросил я.

– Нельзя – камни, пороги! – был ответ.

– Сколько времени идти до Тенана?

– Далеко, целый день ходьбы.

– Хочу отправиться еще сегодня туда!

– Не дойдем! – завопили люди.

– Будем спать в лесу. Есть люди? – спросил я снова денана.

– Нет, ушли в лес.

– Позвать!

– Не знаю, где искать.

– Умеешь читать?

– Нет!

Я сказал Абдул-Рахману прочитать ему письмо махарадьи. Прочли письмо.

– Слышал?! Если через час не будет достаточно людей нести мои вещи в Тенан, я буду очень сердит, и когда скажу об этом махарадье, то и он рассердится. Теперь ступай и зови людей.

Возражения делать я более не позволил, и через полчаса явились люди, разобрали вещи, и мы отправились в 1 час 30 минут. Пройдя около часа на восток, показались первые горы, которых я давно не видал, – Букит-улу-Сегамат и Букит-улу-Тенан.

Тропинка была по временам очень трудна, приходилось идти много по гладким тонким стволам, и я отдал полную справедливость мужеству и хладнокровию эквилибристов и позавидовал им.

По следам слонов и перебравшись два раза через р. Се-гамат, пришли мы к хижинам в 5 часов, где я рад был отдохнуть. Дороги в Индау здесь никто не знает.

Хорошая вещь – чай; выпил сейчас 4 стакана, хотя и очень жидкого (экономия!), но чувствую себя положительно изрядно! Жаль, что красного вина нет и бисквитов мало, а то бы мне все равно пробыть несколько дней более в этой глуши. Ахмат собрал в лесу несколько лимонов – удачная находка. Я воспользовался ею сегодня вечером, выпив 4 стакана чая.

[4] января. Из Понтона в Тенан. Понтон – красивое местечко, особенно утром перед восходом солнца. После хорошо проспанной ночи я по крайней мере нашел окрестности, дальние синие горы, большие деревья вблизи, красивые розовые облака, предвещающие восход солнца, великолепными, когда сошел умываться к светлой журчащей р. Сегамат. К половине седьмого все было готово, и я отправился все время на юг и юго-юго-восток, в Тенан, куда пришел к 10 часам. Пришлось переправиться через несколько речек и подняться на несколько холмов (из которых самый высокий не был выше 200 футов). Помулу сказал мне дорогой, что, если я позволю, он из Тенана, найдя мне людей для дальнейшего пути, хочет вернуться в Палон, где его дети ждут. Я согласился, так как он далее никогда не был и не знает дороги. Я ему обещал прислать подарки и письмо. Этот человек, хотя слишком мягкий и нерешительный, был мне довольно полезен и всегда очень услужлив. Его племянник, хотя не моложе его, человек, как кажется, с характером, что даже выражается в его физиономии. Он, как мне показалось, очень способный и мог бы достичь образования в молодости.

Впервые, начиная от Лынги, встретил малайскую, довольно хорошо построенную хижину. Помулу нет, послал трех человек искать и позвать его, так как завтра рано хочу уйти далее. Его жена – молоденькая женщина уступила мне самую чистую часть дома, род галереи с небольшим окном, которого рамы довольно красиво вырезаны, как в арабских домах. Хижина построена из очень различного материала. Крыша из атап и из листьев гомутовой пальмы, стены отчасти из распиленного и сплетенного бамбука, отчасти из коры, и только столбы, сваи и перекладины – из дерева. Пол, как обыкновенно, из расщепленного бамбука. Седлообразно изогнутая крыша, узкие, украшенные орнаментом окна – характеристичны.

Вдали на юг и юго-восток виднеются горы – иду рисовать вид. Пришел, наконец, помулу. Он и никто из здешних не был в Индау. Людям очень понравилось, что я срисовал это окно.

Вечером помулу Тенана и Абдул-Рахман оба пришли говорить со мною. Последний рассказал мне об оран-сакай и удай в Пахане. Этих людей очень боятся малайцы, потому что они отделываются от любопытства и сношения с малайцами ядовитыми стрелами. Говорят, они очень дики, не едят соли и риса, имеют громадные (!) ступни и курчавые (?) волосы. Помулу Хаджи-Бакар, бывший в Мекке, в Египте и даже в Судане, много говорил о своем знакомстве со светом и о могуществе султана турецкого, который побил русских и которого все белые люди боятся.

[5] января. Отправился к горячим ключам, которые находятся у речки, посередине большой поляны, где анероид показывает выше 0. Посредине поднимался пар, и только по краям, где температура была 45–50°, еще можно было ходить. Помулу попросил позволения послать со мною вместо него сына. Отправились. За завтраком у речки этот человек и другие люди сказали мне, что мы не дойдем до Быко, проведем ночь в Лине. Я им отвечал на это, что мы должны дойти до Быко и что я этого хочу. Встал и отправился скорым шагом вперед. Почти не останавливаясь, пришли в 4 часа в Лине, которое, также не останавливаясь, прошли. Темнота захватила нас в лесу, и я под конец, пробыв в пути за этот день двенадцать часов, был рад дойти до хижин, куда мы пришли в 7 часов. Помулу здешний живет, говорят, далеко, и, чтобы не терять времени, я отправлюсь сам к нему завтра, чтобы завтра же идти в Индау. Люди здесь почти никогда не ходят ни туда, ни в Иохор через лес, а почти всегда отправляются по р. Моа.

Что я постоянно слышу здесь, – это: «дяу» (далеко) и «тра тау» (не знаю).

[6] января. Утром рано отправился к денану (начальнику). Думал, что он живет далеко (как мне сказали), но в той же деревне; оказалось, что в другой. Пройдя по очень неудобной дороге, по пояс в мокрой траве, пришли к речке Быко. Здесь начинается еще хуже дорога, сказали мне.

– Нельзя разве спуститься по речке?

– Можно.

– Отчего никто мне ранее этого не сказал? Послать сейчас же за пирогой!

Почти через три четверти часа явилась она. Поместив все вещи, отправились. Речка очень извилиста и в ней много пней. Мы употребили полных два часа, чтобы добраться до Янлона, нового поселения малайцев, и дома денана.

Эта речка Быко впадает в р. Бату-Пахат, так что, спускаясь вниз по течению, можно достичь дер. Бату-Пахат, при впадении реки в море в три или четыре дня; для того же, чтобы подняться, надо употребить около шести дней.

Меня уже ожидали [в Янлоне], так как я утром, ранее чем отправиться, послал к денану извещение о моем прибытии. Малаец, лет около сорока пяти, с немного вьющимися волосами и интеллигентною физиономией, встретил меня и предложил войти в его вновь строящийся дом. Я сейчас же приступил к делу, т. е. сказал, чего я от него хочу, и расспросил о дороге. На все получил удовлетворительные ответы; только денан желал отправиться в путь завтра, чтобы [успеть] собрать людей. Письма махарадьи никто не умел прочесть; все удовлетворились, посмотрев на большую печать, равносильную здесь, как почти везде на Востоке, подписи.

Отгородили мое помещение в чистой новой хижине денана, и я был доволен лечь, так как вчерашняя усиленная ходьба с мокрыми ногами, сегодня прогулка по мокрой траве были причиной пароксизма, которого приближение я чувствовал уже дорогой. Отправляясь полежать, я сказал денану, чтобы он собрал людей оран-утан к 2 часам. К этому времени оказались несколько человек, но батен (начальник оран-утан), посланный за людьми, еще не пришел.

Я начал записывать слова, но это было нелегко. Они повторяли по большей части малайские слова, но между ними оказалось несколько других слов, схожих с уже записанными словами оран-райет. Они как бы стыдились иметь свой язык или как бы боялись говорить на нем.

Через часа полтора пришла целая толпа людей, особенно много женщин. Малость роста и курчавость волос некоторых бросились мне в глаза. Немалое число людей имело курчавые волосы, которые заставили меня думать о папуасской смеси. Особенно волосы одной старухи напомнили мне волосы женщин, которых я видел в Кильвару. Волос во всю длину был волнист. Волосы, предоставленные себе, образовывали многочисленные локоны (т. е. каждый волос состоял из нескольких колец). Некоторые же имели совсем малайские волосы. Так как все делалось публично и, кроме того, люди очень трусили, пришлось удовлетвориться немногими измерениями.

Нарисовал портрет начальника, рослого, крепкого человека с добродушным выражением лица, отчасти для того, чтобы нарисовать его жену, которая в действительности была гораздо миловиднее, чем нарисованный мною портрет. Она очень боялась меня или же ревности мужа, который не спускал с нее глаз. Она имела прекрасные глаза, очень волнистые волосы и цвет кожи темнее, чем у других. Я очень устал, когда кончил работу с этою толпою вследствие наступления вечера. День не пропал даром. Я начинаю убеждаться в необходимости признать примесь папуасской (?) крови, идею, к которой я относился [ранее] очень критически. Вечером узнал положительно еще факт, который объясняет сходство физиономий у оран-утан и малайцев: не оран-утан схожи с малайцами, а малайцы заимствовали много черт (курчавые волосы, толстые губы, широкий нос) у оран-утан. Браки между малайцами и женщинами оран-утан часты здесь и в Пахане, хотя в Иохоре меня уверяли, что этого не бывает. Но здесь уверяют, что обратные браки не встречаются. Басни о громадных ногах оран-удай или оран-сакай в Пахане я слышал опять, но мне и здесь сказали, что не видали людей, а только отпечатки их ступней.

Диапа, денан Улу-Быко в Янлоне, очень хлопотал весь день, и я думал найти в нем хорошего проводника по Индау, но он попросил меня взять вместо него его родственника Баду, который знает путь и которым я останусь доволен.

[7] января. Леба, хижина оран-лиар (при свете даммарового факела). Утром в Янлоне я записал вчерашние впечатления и, когда, напившись чаю, был готов отправиться в путь, было уже половина восьмого. Денан очень хлопотал, и крику было столько, как если бы громадный караван отправлялся в путь. Около Янлона, как обыкновенно около всех поселений, дорога была очень неудобна. Около двадцати минут пришлось идти по стволам поваленных деревьев, из которых многие были обгорелые, гнилые, скользкие, тонкие. Приходилось карабкаться, балансировать, прыгать, часто почти что падать и не смотреть по сторонам. Вошли в лес; тропинок много, но настоящей дороги нет. Пришлось во многих местах прорубать чащу. Наш караван разбрелся, и, несмотря на крик и хлопоты денана, многого недоставало; так, напр., я приказал, чтобы было два или, по крайней мере, один человек без ноши, с одним парангом, прорубать дорогу и заботиться о переправах через речки, ручьи, болота, но такого не было. Один из носильщиков, по приказанию начальника моих людей – Баду, не пряча, на виду оставил ношу на тропинке и отправился вперед.