Текст книги "Сборник лучших рассказов"

Не дожив до тридцати пяти лет, умирая от лейкоза, Семёнов тосковал, плакал и всё вспоминал – вспоминал свою единственную в жизни женщину – незабвенную Дашеньку.

Он так и не узнал, что недавно Даша родила сына.

К месту ссылки отца

Долгие годы я собирался посетить Игарку, Дудинку и Норильск, где отец отбывал заключение в течение десяти лет.

И вот, наконец, мы с Ниной и пятью друзьями летим в Красноярск. Оттуда у нас путёвка по Енисею на теплоходе до Дудинки и обратно.

В Красноярском аэропорту Емельяново нас встречают два двоюродных брата Николая – Погребняк и Тимашков. Это мои армейские друзья по городу Ейску, о которых много писал ранее. Обнимаемся, радуемся друг другу. Николай Погребняк с ходу весело говорит:

– Я у вас в Кисловодске отдыхал уже раз пять! Поили вы меня там с Ниной не только нарзаном. Теперь мой черёд! Наконец, и вы к нам в гости! Николай! Предлагаю твоим друзьям разделиться. Половина ночует у меня, а другие у Тимашка! Но сейчас поедем все ко мне. Жена накрыла уже

стол и ждёт вас!

Я отвечаю:

– Коля! Прошёл уже тридцать один год, как мы отслужили, а ты остался таким же весёлым и колотырным. Не стареешь! Помедленнее говори,

ничего не разобрать! Сейчас багаж получим и в гостиницу «Октябрьскую»! Ты забываешь, что у нас оплаченные путёвки. А уж потом к тебе в гости!

Погребняк немного расстраивается:

– Зачем вам гостиница? Ночуйте у нас! Нехорошо как-то! Мы же друзья»

– Коля! Хороший ты человечек! Подумай, зачем нам напрягать ваших

жён? Нет, нет! Только в гостиницу. Мы уже все так решили заранее.

Жена его приготовила роскошный обед, и мы весь вечер провели в приятных разговорах и воспоминаниях. На следующий день отправились по Красноярску. Спрашиваю Николая:

– А почему ваш город так называется, знаешь? Что-нибудь с красным террором связано?

Он смеётся:

– Да нет! Первое упоминание о нашем городе было где-то ещё в 1600 году. Тогда царь основал острог Красный Яр, т. е. высокий берег или утёс

красного цвета. Острог собирал ясак, т. е. дань с местного населения. Вот поэтому, видно, и произошло название города.

Мы поехали на Караульную гору, откуда открывался великолепный вид на город. Дождались двенадцати часов, когда выстрелила пушка.

Затем посетили необычайно красивый по внешнему виду

Свято-Покровский кафедральный собор.

Обедали у Николая Тимашкова, где его жена пыталась «отобрать пальму первенства». Угощение было великолепным! Спрашиваю Николая:

– Далеко ли от города Овсянка, где живёт ваш знаменитый писатель

Виктор Астафьев? Ох! Как правдиво он пишет о войне и сталинском режиме! Не юлит, как другие писатели.

– Николай! У нас город знаменитостей! В городе родился художник

Суриков, писатель Ярослав Гашек, артист Смоктуновский и десятки других именитых людей России, например, небезызвестный Константин Черненко.

– Нашёл, кого упоминать! Ладно. А до самой большой Енисейской ГЭС в России далеко?

– Это в Дивногорске. Предлагаю лучше поехать на наши «Столбы».

Иностранцы прямо млеют от них!

На «Столбы» мы так и не попали. Осталось всего-то пару километров, но в гору не захотели идти женщины, и нам пришлось вернуться.

Через три дня мы погрузились в теплоход и наше путешествие по

Енисею началось. Мощный, стремительный, могучий и красивый Енисей! Я уже плавал по Лене, Оби, Волге, Амуру, Дону, Северной Двине и Енисей, пожалуй, по красоте уступал только Лене. Особенно красив был его правый скалистый берег, поросший лесом.

С нетерпением всматривался в потрясающе красивые и одновременно угрюмые берега. Где-то рядом должен быть уже Туруханск, где отбывал четырёхлетнюю ссылку будущий тиран Сталин.

Мы не стали там останавливаться. В маленьком посёлке Сталин не жил, а только получал один раз в два месяца почту с «Большой земли».

Власти знали, что Коба и его друг Яков Свердлов, с которым они были здесь, склонны к побегу, и перевели его ниже по Енисею, в ещё более маленькое и глухое село Курейка, из десятка домов. А эсера Мартова, который тоже был с ними, оставили в Туруханске.

И вот теплоход остановился недалеко от берега. Т. к. в Курейке не было пристани, нас погрузили на шлюпки и повезли в посёлок. Экскурсовод предупреждает:

– Товарищи! Смотрите вниз в воду. Только сильно не наклоняйте лодки! Возможно, мы сегодня увидим на дне гигантскую белую статую Сталина. Этот памятник стоял перед Пантеоном, куда мы сейчас направляемся, и был демонтирован зимой 1961 года. Говорят, что памятник «страшно

сопротивлялся». Его не могли стащить тросами несколько часов два могучих «Алтайца». Но всё-таки его свалили и волоком потащили в Енисей, где уже приготовили большую прорубь. Туда его и столкнули. Говорят, что при погружении из воды раздался грозный рык – предупреждение людям! Статуя начала светиться из воды.

Её не всегда можно заметить, но местные жители говорят, что иногда из глубины идёт такое свечение, как будто горят сотни прожекторов.

Потрясённые, мы выслушали этот рассказ. Сколько не смотрели в воду – ничего не видно.

И вот мы стоим перед огромным зданием серого цвета, облицованным мраморными плитами. Оно уже достаточно разорено: нет окон и дверей, внутри мусор и хлам. Нет деревянной избы Сталина и паркетных полов, только гулкое высокое здание напоминало о величии музея. Экскурсовод рассказывает:

– В 1934 году было принято решение о создании здесь музея Сталина. Деревянный домик, в котором жил Сталин, окружили гигантским дворцом из красного кирпича, облицованным мрамором. Пантеон строили

заключённые. Рядом построили котельную и электростанцию для отопления и освещения музея. Вокруг здания Пантеона всё было благоустроено: асфальтовые дорожки, сотни различных фонарей, и даже голубые ели привезли из Москвы! Через большие окна в три этажа, имевших тройное остекление, и между которыми циркулировал тёплый воздух (они никогда не замерзали даже в пятидесятиградусный мороз!), всегда можно было видеть избушку Сталина. А перед Пантеоном на высоком берегу установили гигантскую скульптуру Сталина. Все пароходы, которые ходили по Енисею, в обязательном порядке сигналили, и останавливались здесь на два часа.

Я спросил экскурсовода:

– Где-то читал, что у Сталина здесь был внебрачный сын. Это правда?

– Да, наш вождь здесь жил неплохо. Местное население жило в то время в чумах, а он в деревянной избушке. У них со Свердловым были ружья и лыжи. Они охотились на рябчиков и тетеревов, рыбачили. Он жил в гражданском браке с несовершеннолетней девушкой Лидией. Ей было всего 14 лет, и она родила ему сына Александра в 1917 году, когда он уже отсюда уехал.

– Расскажите, как Сталин «отплатил» этим краям за свою ссылку? Были ли здесь заключённые, и какие условия им создавали?

– С 1930 года в Туруханском крае создали много специальных лагерей для ссыльных. Они просуществовали здесь до 1956 года. Из знаменитостей здесь были Эфрон Ариадна – дочь Марины Цветаевой и Виктор Крамаров – отец актёра Савелия Крамарова. Особенно большая волна заключённых была после войны. Сюда десятками тысяч депортировались латыши,

литовцы, эстонцы, калмыки, финны, немцы, поляки, татары, евреи, мордвины и греки. А условия существования были ужасные. Естественно, не как у Сталина когда-то.

Миновав эти ужасные места, вскоре теплоход остановился на зелёной стоянке. Песчаный берег, зелень лесов вдалеке, прекрасный солнечный день. Мы приготовились весь день отдыхать, купаться, рыбачить. Вдруг из радио теплохода раздался громкий голос:

– Говорит капитан теплохода! Товарищи! Предлагаю самым стойким

туристам поход в «мёртвый город» Ермаково. Это огромный сталинский концентрационный лагерь, сохранившийся до наших времён. Расстояние туда и обратно 25 километров. Предупреждаю заранее – дорога тяжёлая! Всем желающим сейчас выдадут сухой паёк. Сбор у борта теплохода ровно через час. Я сам поведу группу туристов.

Услышав всё это, мгновенно загорелся. Может и в этом лагере был мой отец? Все женщины остались, испугавшись трудного похода, а мы с Ниной и тремя нашими мужчинами двинулись в горы. Из 250 туристов теплохода отправились в поход всего 30 человек. Женщин было девять человек и все они, как выяснилось потом, сибирячки, и гораздо моложе моей жены. Так что Нина проявила чудеса героизма, выдержав этот трудный поход.

Солнце пекло нещадно, комары донимали, тяжёлые и влажные

испарения болот бросали нас в пот. Шли мы всё время по тропинке. Видно, капитан не раз уже водил к «мёртвому городу» туристов. В одном месте все остановились, рассматривая что-то. Мы подошли. В двух волосяных силках, расставленных каким-то охотником на тропе, висели два больших тетерева. Они были ещё теплыми, видать, только утром попались. Я сразу вспомнил, как в детстве меня напугала многотысячная стая этих косачей. Все жалели чёрных красивых птиц и поражались, как только они попались. Ведь тайга огромная и надо же было им сюда прилететь? Охотник, видно, очень ушлый и знает повадки этих осторожных птиц.

На небольшом гребне капитан остановил группу:

– Видите внизу вогнутую ровную площадку? Как бы блюдце. Здесь в 1978 году был произведён подземный ядерный взрыв. А всего на территории Красноярского края было произведено девять ядерных взрывов.

Почти одновременно все закричали:

– Для чего? Здесь же люди жили!

Капитан молча пожал плечами:

– Спускаемся вниз, сами увидите!

В самом центре большого круга стоял среди камней железный столб с табличкой:

– Здесь был произведён подземный ядерный взрыв в народнохозяйственных целях.

Все начали фотографироваться, но капитан предупредил:

– Бесполезно! Радиация. Плёнка засветится. Ничего не выйдет!

Так и случилось в будущем – фотографии не получились…

И вот мы в Ермаково. Стало жутко. Насколько хватает взгляд, длинные бараки с просевшими тесовыми крышами без окон и дверей. Высокие покосившиеся вышки, кривая и порванная ограда из колючей проволоки. Вышли к площади, на которой стояли выцветшие стенды с показателями работ десятков бригад. Капитан рассказал:

– Сталин после войны надумал воевать с Америкой. Для этого решено было построить гигантскую железную дорогу от Воркуты через Салехард, Норильск до самой Чукотки. Якобы, зимой должны были перейти по льду Берингов пролив 100 тысяч танков и вторгнуться в Америку. Для этого была создана цепь концентрационных лагерей, заключённые которых строили эту дорогу. Ермаково – один из этих лагерей, в котором размещалось тридцать тысяч заключённых. Из него невозможно было убежать – кругом болота и бездорожье. Уже успели построить 1500 километров «железки», когда умер тиран. На один из участков железной дороги мы зайдём позже. А сейчас обедать. Заходим вот в то большое здание столовой. Там сохранились широкие сухие балки полов, на которых и можно расположиться.

Мы зашли в столовую. Она разделена пополам. Посредине огромного зала возвышение: десять чугунных гигантских котлов вмонтированы в печи с кирпичными трубами. В котлах готовили пищу и прямо здесь

раздавали, разносили заключённым по длинным столам. Мы с собой взяли две бутылки коньяка. Мой друг Михаил позвал капитана:

– Кэп! Давайте в наш угол к нам!

Тот охотно подошёл. Выпили, разговорились. Кэп рассказывает:

– Вожу туристов уже не один год сюда. И каждый раз вижу, что

растаскивают село! И людей-то в округе нет вроде! Стёкла все уже вытащили, окна, двери, плахи. Чую, до котлов скоро доберутся. Только как унесут? На тысячу порций каши каждый котёл!

Я спрашиваю:

– А почему вы сами водите сюда туристов? Ведь есть же на теплоходе экскурсовод.

Голос Кэпа осип, он помолчал, часто заморгал ресницами:

– Отец у меня погиб в этом лагере! Каждый сезон сюда иду к нему

проведать. Где-то могила его здесь.

Ком подкатил к моему горлу. Я встал и пожал ему руку. Он благодарно посмотрел на меня.

Мы походили по «мёртвому городу» и затем вышли к железной дороге. Она уже заросла деревьями и кустарником. На покосившихся рельсах

стояли три паровоза. На одном из них мы всей группой сфотографировались. Пошли назад. Капитан шёл с нами. Я невесело пошутил:

– Кэп! Вот мой друг Михаил – полковник милиции. Если опять победят коммунисты – готовый начальник спецзоны Ермаково! А мы будем у него продолжать строить железную дорогу!

Кэп скривился, а Михаил невесело хмыкнул…

Все неимоверно устали, угрюмо молчали и, чертыхаясь в темноте, наконец, пришли к теплоходу.

Прошли порт Игарку. По радио экскурсовод объявил:

– В 1929 году был построен этот город – порт по вывозу леса. Строился этот город до 1950 года силами политических заключённых. От Салехарда до Игарки также строилась железнодорожная магистраль, которую прозвали «дорогой на костях». Это была только часть недостроенной Трансполярной магистрали, унесшая десятки тысяч наших соотечественников…

Теплоход остановился в Дудинке. На грязных берегах масса штабелей леса. Экскурсовод объявляет:

– Дудинка – самый северный международный морской порт в России. Он единственный в мире, ежегодно затапливаемый в период весеннего

ледохода. Сейчас мы все получаем сухие пайки и идём к железнодорожному вокзалу. Оттуда едем в Норильск.

Погрузились в поезд. Идёт он очень медленно. Экскурсовод рассказывает:

– Эта железная дорога длиной 96 километров – самая северная в мире.

Построена она заключёнными в связи со строительством Норильского

комбината. Скорость передвижения по ней не больше 15 километров в час, так как рельсы от трения разогреваются, а под нами вечная мерзлота. Каждый раз после зимы вдоль дороги можно ещё видеть черепа и кости погибших, выталкиваемые трясиной.

Было жутко слышать подобное! Да и сама дорога производила ужасное впечатление! Кругом грязь и хлам, десятки ржавых бочек, мотки

проволоки и куски арматуры, катушки из-под кабеля, сотни гнилых деревянных ящиков.

И вот Норильск! Нет, наверное, мрачнее и грязнее города на свете!

Десятки труб дымят на фоне абсолютного отсутствия зелени. Нет ни деревьев, ни кустарников, ни травы! Черные горы окружают город.

Нас сразу повели в центр города. И о, чудо! Мы как будто очутились в Ленинграде! Центр города, как выяснилось впоследствии, действительно был выстроен ленинградскими архитекторами. Ничего не скажешь – красиво, добротно, но только на протяжении Ленинского проспекта и Гвардейской площади. А дальше… тьмутаракань! Грязные серые многоквартирные дома с провалившимися подъездами, горы мусора, лужи грязи, отсутствие тротуаров.

Нас повезли довольно далеко от города к месту массовых захоронений на склонах горы Шмидтиха. Внизу находится город в дыму. Мы стоим на ровной площадке чёрной горы, и гид рассказывает:

– Название Норильск – от речки Норилки. Ещё в древности здесь был город Мангазея, где уже в то время выплавляли медь. Руды здесь

чрезвычайно богатые не только медью, но и палладием, платиной, никелем, родием, кобальтом, осьмием, золотом и серебром. С 1935 года силами заключённых началось строительство города и Норильского горно-металлургического комбината.

В 1953 году произошло Норильское восстание заключённых, жестоко подавленное властями. Черепов и костей на этой горе – сотни тысяч!

Чуть ниже три небольших часовни, и большой деревянный крест. Я

подошёл к одной, другой, третьей часовне, читаю:

– Здесь похоронено 29 тысяч эстонцев … 31 тысяча латышей…33

тысячи литовцев.

У креста надпись:

– Здесь похоронено около миллиона русских, украинцев, белорусов и иных национальностей.

Слёзы сами льются у меня из глаз. Думаю, глядя на эти угрюмые чёрные склоны горы с извилинами дорожек:

– «Бедный отец! Вот на этих серпантинах он, видно, таскал тележками руду. За что он мучился? Что он совершил плохого! Потому что в немецкий плен попал, весь обмороженный и израненный? Ведь Сталин сказал: „Пленных у нас нет! Есть предатели!“ Особенно его слова принимались к офицерам Красной армии, коим был мой отец.. А пленных-то было в войну более шести миллионов человек! Мы-то, малолетки, с братом и мама – за что пострадали? Просто чудом уцелели за эти проклятые десять лет ссылки… Что за сволочная власть тогда была, которая воевала с собственным народом? Будь проклят этот Джугашвили! Будь прокляты те коммунисты, погубившие миллионы невинных людей!»

Меня отвлекает подошедшая жена. Обнимает за плечи, говорит:

– Ну, не надо так. Не плачь, я тебя прошу. Пошли! Все ждут нас.

Успокойся!

С тяжёлым сердцем я прощался с Норильском.

В Красноярск приплыли рано утром. Все собрались – нет нашего Кости. Женщины находят его в одной каюте с девушкой, где он пропьянствовал всю ночь. Костя встречает их песней:

– Гуд – бай, мой мальчик! Гуд– бай, мой миленький! Твоя девчонка уезжает навсегда…

Женщины, смеясь, вытаскивают его из каюты и собирают.

Провожают нас опять два Николая – Погребняк и Тимашков. Оба работают в Аэрофлоте. Погребняк штурманом Ту-54, а Тимашков бортмехаником. Друзья устроили нам сюрприз.

Нас привезли на отдельном автобусе. Только уселись в самолёт – на подносе стюардесса подносит нам всем семь чарок водки и бутерброды с икрой! Многие пассажиры косятся на нас, думая, что мы какие-то блатные.

Это всё мелочи! Всё-таки здорово придумали нам проводы мои друзья! Это никогда не забывается!

Цветаева

Пихтовка – большое районное село, расположившееся по обоим берегам таёжной речки Баксы, притока Шегарки. Само название село, видимо, получило от обилия вечнозелёного пихтача и кедрача, росшего на улицах, пустырях, огородах.

Около избы Коржавиных, где мы поселились, тоже росло много кедровых деревьев. Крупные смолистые шишки привлекали нас. Мы впервые узнали вкус кедровых орехов. После уроков мы теперь подолгу швыряли палки, сбивая их. И нас никто не гонял. Кругом, в селе и за селом было море кедрача! У нас во Вдовино и дальше, до самой Пономарёвки, кедры не росли – болотистое место, низина. А здесь, всего в пятидесяти километрах от Вдовино была тьма кедрача!

Запомнили мы надолго этот сытый сентябрь и половину октября! Ведь орехи очень вкусные и высококалорийные. Мы впервые в жизни отъедались орехами.

На центральных улицах Пихтовки были уже двухэтажные дома на каменных фундаментах с вывесками «Райпо», «Райсовет», «Правление», «Рабочая столовая», «Баня», «Почта» и др. Для нас, никогда в жизни не видевших таких больших двухэтажных домов, это было непривычно. В свободные от школы часы целыми днями ходил по селу, изучая вывески, подолгу смотрел, открыв рот, на непонятную мне жизнь в этих учреждениях, на новых людей.

Ноособенноменязаинтересовалиназванияулиц. ВоВдовино, какяужеупоминал, улиц не было. Их только начали присваивать с моей лёгкой руки (на своём доме впервые написал – ул. Болотная №1), чем очень гордился!

А здесь была тьма улиц: Медвежья, Кривая, Заливахинская, Болбутинская, Крапивная.

Пятнадцатилетний деревенский паренёк, маленький, худенький, в широченных парусиновых штанах и рубахе навыпуск, кирзовых сапогах, остриженный на лысо (от вшей), я, видимо, представлял забавное зрелище. Был неуклюж и смешон, когда от любопытства стоял, разинув рот, и подолгу смотрел, силясь понять что-то в этой новой для меня жизни.

Один раз мне повстречались трое пьяных великовозрастных парней, которые шли в обнимку и, видимо, наблюдали за мной. Кто-то из них что-то сказал, и они расхохотались. Долговязый детина – тот, что был в центре, развязно заорал:

– Эй, дярёвня! Ты не из берлоги? Откуда такой любопытный?

Кровь хлынула мне в лицо, я съёжился! Меня никто так ещё не оскорблял! Беспомощно оглянулся назад, как бы ища у кого-то сочувствия! Но наглый верзила, истолковав это по своему, хмыкнул:

– Да, ты, ты! Это я тебе говорю, морда деревенская! Заспанная!

Я молча проглотил обиду. Да и что сделаешь? Их было трое, и все старше и больше меня раза в полтора!

Я сразу убежал домой и в курятнике у Коржавина проплакал до вечера. Долго меня жгла обида. Теперь понял, что в мире есть много нехороших людей и надо привыкать жить рядом с ними. В моей деревне меня все любили и уважали, а здесь начиналась настоящая проза жизни. Но всё-таки я стал презирать себя. Почему не ответил на оскорбление? Ведь надо мной просто надсмеялись! Пушкин, Лермонтов, Печорин это бы стерпели? Ни за что! А я струсил. Ну, побили бы меня, подумаешь! Не убили бы! Зато всё равно в душе эти негодяи зауважали бы меня – один на троих! Нет, надо в дальнейшем отвечать на такие оскорбления! Приняв такое решение, успокоился. Но с тех пор не стал больше ходить по незнакомым улицам Пихтовки.

В первый же день учёбы учительница делала перекличку и знакомилась с новым 8 «в» классом. Очередь дошла до меня, вызвала:

 
– Углов!
 
 
Я поспешно вскочил и ответил громко:
 

– Я!

Все рассмеялись. Я покраснел до корней волос, сел, сбычился:

– «Почему они смеются? Может, фамилия смешная или я смешон? Зачем так подобострастно вскочил? Нет, надо себя уважать и быть степенным, это людям нравится. Но надо всё равно изучить историю своей фамилии».

На второй день я записался в школьную библиотеку и попросил пожилую библиотекаршу:

– Есть ли у вас какие-нибудь книги, справочники по истории фамилий?

Она мне выдала что-то из справочников и одну книжку. Я узнал, что фамилий на Руси не было вплоть до отмены крепостного права. Были только у царей, знати, дворян, офицеров, помещиков и т. д. В большинстве своём фамилии своим крепостным давали помещики, чванливые бояре и купцы. Нередко, глумясь над беззащитным народом, они давали самые неожиданные, смешные, мерзкие фамилии, чтобы ещё больше унизить рабов и крепостных! Поэтому в России и по сей день много унизительных фамилий! Изучив истории фамилий, в дальнейшем возненавидел «потомков современных». Старался не дружить с людьми, носящими великосветские и высокомерные фамилии. Это фамилии типа – Романов, Шуйский, Князев, Боярский, Оболенский, Галицын и др.

Наверное, это было наивно, но…

Кроме нас с Шуркой, на постой у Коржавиных остановились ещё двое парней – Муковкин и Пирогов. Они были одноклассниками Шурки и оба жили в Пономарёвке. Пирогов – коренастый, басистый, с аскетическим лицом, художник по натуре. С ним сразу сдружился Шурка, так как он ему стал разрисовывать красивыми фрагментами, орнаментом каждый лист дневника. Цветными карандашами он разукрасил в дневнике каждую песню, стихотворение, монологи. Вычурные цветы и заставки, яркие тени, архитектурные рисунки – откуда только рождалась в голове у Пирогова фантазия? Не знаю, кем он стал, но это был несомненный талант среди нас! Если на него кто-нибудь обратил внимание, и он развил свой талант под чьим-то руководством, то из него получился, вероятно, великий художник, архитектор, оформитель, скульптор.

Муковкин—крупный и рыхлый малый с лоснящимся, прыщеватым лицом. Круглые щёки, мясистый нос и голубые глаза, он вечно мечтал и постоянно кого-то любил. Всё свободное время, при случае, он навязчиво рассказывал о какой-то девчонке из Пономарёвки, которую страстно любил. Жили мы с хозяевами все в двух маленьких комнатах. Долгими зимними вечерами, сделав уроки, мы садились вокруг гудящей тёплой печи и коротали время. Маруська, моложавая, голубоглазая, ладная телом сибирячка, хлопочет по дому и в сараях. Её муж – Коржавин Иван Афанасьевич – лет на двадцать старше её. Остроносый, вихрастый, с маленьким «птичьим» лицом. Молча уставит, близко расположенные, усталые глаза на открытый огонь печи и выплёвывает скорлупу жареных семечек. Страсть он любил их. За вечер перед ним пол покрывался толстым слоем шелухи. В печке потрескивает огонь, в комнате тепло, блики на стенах, свет не зажигается. Мы все четверо ведём нескончаемые юношеские разговоры. Иван Афанасьевич никогда нас не прерывает и постоянно молчит. Мы даже не замечаем его, как будто его нет! Но приходит, управившись со скотиной и птицей Маруська, и мы сразу замолкаем. Каждый вечер она «пилит» Ивана за его родных, которые живут через дорогу:

– Сегодня опять видела твою мамашу! Сделала вид, что не заметила меня. Да и я не стала здороваться! Подумаешь, фифа! Чего молчишь,

дуюман! А сестричка твоя тоже хорошая штучка! Ругает меня за глаза, люди передали! Что им надо?

Иван Афанасьевич невозмутимо молчит. Это её злит ещё больше и она его «разжигает», «пилит» ещё пуще, ругает, оскорбляет, но он как будто не слышит. Наклонится к открытой топке печи, бесстрастно выплёвывает шелуху семечек под ноги. Не помню, чтобы Иван Афанасьевич хоть раз взорвался, вышел из себя.

Но ночью Маруська мстит ему по-своему. Мы все четверо спали на полу – прямо над нами их кровать. Хочешь, не хочешь, а приходилось, пока заснёшь, слышать кое-что. Возня, шёпот, ругань – иногда бедный Иван Афанасьевич летит к нам на пол!

В эту зиму в Пихтовке я пристрастился к шахматам. Научился же играть в них ещё в пятом классе Вдовинской школы. В сельской библиотеке на берегу Баксы, куда ходил вечерами читать журналы и книги, была отдельная комната, где на столах стояли две-три потрёпанные партии шахмат и вечно толпились шахматисты и болельщики.

У нас во Вдовино были самодельные деревянные фигурки и такая же доска. Но здесь увлёкся шахматами по-настоящему. Прекраснейшая игра! Есть ли что-то лучше шахмат для развития ума, терпения, сообразительности и сноровки? В зрелые годы играл практически на уровне первого разряда. Я и сейчас не расстаюсь с шахматами! Ко мне часто приезжают сыновья, друзья и мы чуть не ежедневно проводим время за этой замечательной игрой.

В библиотеке, где я проводил всё свободное время, были и шахматы. Так вот, уже весной, помню, когда оканчивал восьмой класс, в этой комнате библиотеки у меня состоялся матч из трёх партий с пожилым мужчиной, по слуху, одним из сильнейших в Пихтовке. Я до этого играл там с несколькими ребятами и практически у всех выигрывал. Кто-то сообщил об этом Пихтовскому чемпиону, и он как-то пришёл в библиотеку. Улыбаясь, спросил:

– Кто здесь сильнейший? А ну, подать мне его! Давай, давай, малец, не стесняйся! Играем три партии на победителя!

Мы сели за стол. Матч я выиграл со счётом 2:1. Был красен, возбуждён – все зааплодировали! Мужчина встал, протянул руку, смеясь, сказал:

– Поздравляю! Ну, малец! Ты далеко пойдёшь! Молодец!

Иногда, в ясные морозные вечера, ходим все четверо на крутой берег Баксы, где вечно шум, крик, визг. Здесь, как и во Вдовино, катаются на санках, коньках и лыжах. У нас у всех ничего нет, и мы стоим рядом с катающимися, наблюдаем, завидуем. Украдкой любуюсь своей одноклассницей, местной девчонкой Махонькиной Варей, которая здесь постоянно катается на санках. Из всего класса только она нравится мне. Раскрасневшаяся, курносенькая, с маленьким симпатичным личиком и курчавыми русыми волосами, выбивающимися из-под красного платка, она безумно симпатична! На меня она не обращает никакого внимания. Грущу, вспоминаю Нинку Суворову. Мать её не пустила в восьмой класс. Сейчас она работает на ферме в колхозе. Так и не решаюсь ей написать письмо – проклятая робость.

Как-то приехал в Пихтовку по работе отец. Очень спешил. Встретились, расцеловались:

– Дети, я на час, мимоходом! Узнает начальство, что заехал в Пихтовку, будет взбучка. Привёз вам муки, крупы, сахар. Как вы тут? Как учёба?

– Пап! С матерью общаешься?

– Нет! К чему? Вы сами всё видели. Я очень обижен на мать. Знаете что? У нас в Октябрьском тоже есть десятилетка. Давайте после Новогодних каникул вас переведу к себе. Будем жить втроём.

Шурка, как старший решил:

– Пап! Давай подождём до весны. Окончит Колька восьмой, а я девятый класс, и на следующую зиму обязательно переедем к тебе. Я жить с Пастуховым не собираюсь!

На этом и остановились – будем ждать лета.

Однажды Маруська вечером, щёлкая у печки семечки, рассказывает Коржавину и нам:

– Вы знаете – очень интересная особа поселилась рядом с нами на Первомайской улице. Какая-то бабка: то ли Цветкова, то ли Цветаева. Говорят, знаменитая писательница. Сослали её к нам за контрреволюционную деятельность. Ну и вражина! Где– то три года жила в лесу на окраине Пихтовки: то ли в землянке, то ли в сарайчике, а теперь купила здесь огромный дом. Семья староверов уехала – и она купила за три с половиной тысячи рублей их дом. Это же надо!

Даже Коржавин заинтересовался:

– Где же она такие деньжищи взяла?

– У меня подруга почтальонша Клавка рассказала, что ей постоянно присылали из Москвы посылки. Каждый месяц! Вот как они поддерживают своих! Видать, ещё много врагов у товарища Сталина в Москве! А недавно ей прислали сразу четыре тысячи рублей! Никогда на почте в Пихтовке никто не видел таких денег! Ну, присылали, самое большее сто-двести рублей кому-нибудь, а тут… Где же это видано!

Здесь включился в разговор самый старший из нас – Пирогов:

– А, может, тётя Маруся, эти деньги она сама заработала?

– Это как же?

– Ну, вы же говорите, что она пишет книжки. А за книги платят – и платят хорошо!

– Да какая она писательница! Не верю я! Вы бы видели её. Блаженная какая-то! Ходит, бормочет что-то, улыбается всем встречным. А сама страшная такая! Худющая, как скелет. Волосы седые, длинные, нос горбатый. Недаром, говорят, за ней толпой бегают мальчишки и обзывают ведьмой.

– А она?

– Что она? Ей по фигу. Остановится, улыбается пацанам, говорит: «Ну, какая я Баба Яга? Вы что – не читали сказок? Баба Яга летает в ступе, у неё волосы длинные и чёрные, а у меня седые. Подойдите ко мне – угощу конфетами».

Меня очень заинтересовал этот разговор. Живая писательница рядом! Это же надо! Сколько я прочитал уже книг – и все писатели были «из того времени». А здесь рядом живой писатель! Надо бы её увидеть! Я перечитал все библиотеки в нашем Вдовино, Жирновке и Каурушке. Здесь, в Пихтовке, библиотека была гораздо больше и я, повторяю, всё свободное время проводил там. Раз она писатель – она должна приходить в библиотеку! Надо спросить там о ней.

Заведующая библиотекой Рита Павловна ответила на мой вопрос о Цветаевой:

– Да, она бывает здесь, но редко. Сама пишет книгу о Сибири, и берёт специфическую литературу. Я её пускаю в хранилище – она сама копается и выбирает литературу.

– А вы с ней разговариваете?

– А как же! Она, конечно, очень странная, как и все творческие люди. У неё очень болят глаза – и ей нельзя поднимать тяжести. Но какая она грамотная! Знает четыре языка! Здесь, в Пихтовке, нет таких людей. Это самородок! Очень любит собак и кошек – и у неё это главная тема разговора. Дома, говорит, у неё несколько кошек и собак.

– А когда писательница придёт в библиотеку к вам – не знаете?

– Сейчас, посмотрю. Так, десять дней, как она взяла книгу, закончились. Завтра и придёт. Она очень пунктуальная.

На следующий день я решил пропустить школу (будь, что будет!) и дождаться писательницу. Пришёл чуть свет в библиотеку, взял какую-то книгу и прошёл в читальный зал.

Через некоторое время в библиотеку вошла строгая, страшная и тощая старуха. Так и есть – это она! Рита Павловна кивнула мне и показала на неё глазами. А мной опять овладел страх! Как подойти к ней?