Текст книги "Сборник лучших рассказов"

Хитрая лиса

Уже стояла глубокая зима. Как только выдавался погожий, без метелей денёк, я становился на свои разномастные лыжи и бежал в лес. Теперь стал, повзрослев, настоящим охотником. Мать и отчим поощряли охоту, т. к. это было неплохим подспорьем к нашему столу.

Пересекая как-то большое поле, где были озимые, был сбит с ног и упал навзничь в глубокий снег. Матёрый беляк выскочил из снежной норы неожиданно и резко, попав мне головой в ноги. Ну и ну! Оказывается, на этом поле были десятки нор! Голодные зайцы прорывали целые ходы до самых озимых и лакомились там мороженой зелёной травкой, а заодно и прятались от морозов, метелей и врагов.

Так вот, однажды ранним ясным утром мы втроём (я, брат Шурка и друг Афонька) вышли проверять петли. Подошли к этому полю у Косарей, погоняли, покричали у нор, выгнав несколько милых ушастиков на мороз. Повеселились, а затем разошлись каждый в свою сторону, где у кого стояли в заветных местах петли.

Пересекая следующее поле, на краю его обнаружил странный след. Неглубокая борозда уходила, петляя, куда-то! Долго стоял, изучая непонятный след. Как будто кто-то волоком тащил по рыхлому снегу какой-то груз! Но следов – то лыж сбоку нет! Правда, рядом с бороздой, да и по ней были натыканы какие-то точки. Лихорадочно соображаю:

– «Что это такое? Откуда этот след? Кто бы мог его оставить? Медведь, волк, лиса, заяц, сова не могла бы сделать такую борозду. Странно… Может, кто-то сверхъестественный оставил такой след? Ведьма, чёрт, леший? Побежать по этому следу? Нет, ну его к „бабушке“! Вдруг это, действительно, что – то страшное?»

Побежал на лыжах дальше, повернув в сторону Каурушки, куда ушли Афонька с Сашкой и где у меня стояли последние три петли. В этих петлях тоже ничего не попалось, но настроение у меня, отнюдь, не ухудшилось.

Стоял воскресный чудесный зимний денёк! Снег переливался, искрился до боли в глазах. Тишина неимоверная. Только где-то стрекочет сорока. Сверху тёмный лес надвинул косматую шапку инея на белый ослепительный снежный ковёр. Сказка, да и только! Только лыжи поскрипывают, да пар с шумом вырывается в морозном воздухе. Боязно нарушать эту сказочную тишину.

И вдруг странный след опять пересёк мне путь! Что за чёрт здесь петлял? Пересёк его, уже не рассматривая. Пробежал через круглый околок леса, где стояла последняя петля. Опять пусто! Выбежал из него – впереди посреди большой поляны спокойно шла рыжая лиса! Она сразу же увидела меня, остановилась, повернулась ко мне мордой. Я поразился смелости лисы. Ведь между нами было сорок-пятьдесят метров и она не убегала! Полюбовавшись вдоволь великолепным зверем, закричал, замахал руками. Лиса побежала, но как-то странно, прыгая почти на одном месте. Соображаю:

– «Что бы это могло означать?»

В мгновение очутился рядом с лисой. Она села в снег и повернулась ко мне. Теперь мне всё стало ясно. На передней правой лапке был огромный, килограммов пять – шесть круглый кусок льда – снега, намёрзший на капкан. Бедная лиса попалась в чей – то капкан и теперь таскала с ним налипший снег – лёд. Капкан сорвала, да не избавилась от него! Всё тело у меня дрожало от возбуждения:

– «Вот удача! Принесу лису домой! Вот только как её задушить? Скалится, как собака! Надо беречь лицо от неё».

Я попытался сунуться к лисе, но куда там! Она зарычала, оскалилась и попыталась прыгнуть мне навстречу. Думаю:

– «Вот это да! Не ожидал от неё такой прыти! Ведь лисы хитры и боязливы, а тут эта кидается на человека. Видать, обозлённая, голодная, не хочет мне отдавать свою прекрасную шубку. Что делать?»

Отступил, боясь лису, и, наконец, принял решение. Снял с пима узкую лыжу, стал обеими ногами на другую – широкую лыжину. Приподнял «спортивную лыжину», замахнулся, намереваясь ударить в лоб лисы пяткой лыжи. Та зорко следила за моими приготовлениями, не двигаясь и мелко дрожа от страха и возбуждения. В голове стучит:

– «Надо только рассчитать, не промахнуться! Одним сильным ударом по голове убить лису! Вот будет удача! В деревне все мальчишки узнают!»

Мощный удар! В последний момент лиса увёртывается и задок лыжи, как топором, отсекает больше половины от круглого куска льда, обнажив капкан, впившийся в лапу лисы. Я теряю равновесие и кубарем лечу в снег, а облегчённая с моей помощью лиса резво убегает! Когда выбираюсь из снежного плена, то от досады заплакал. В довершение всего, при ударе отломалась пятка лыжи. Единственные мои лыжи! Попробуй теперь достать другие! Здесь лыжи на вес золота. Разозлился не на шутку:

– «Ну и сволочная лиса! Нет, теперь, хоть умру, но догоню её! Скину фуфайку и через неё схвачу лису и удавлю! Бояться теперь не буду! Тварь паскудная! Из-за тебя сломал лыжину!»

Встал на лыжи и побежал изо всех сил по следу лисы. Думаю:

– «Нет, ничего! Хорошо идут лыжи. Слава Богу, что только кусочек лыжи обломался. Да! Надо покричать Афоньке с Шуркой. Они где-то в этой стороне».

– Афонька – а – а! Шурка – а – а!

Они сразу же отозвались – были всего в полукилометре от меня. Через несколько минут они показались. Захлёбываясь, кричу:

– Лиса! Бегу по её следу! Она волочит капкан, далеко не уйдёт! Уже догонял её, да неудачно стукнул. Побежали!

Они оба без зайцев – тоже неудача! Вот проклятый день! Но может с лисой повезёт. Моё возбуждение передалось и им. Молча, все трое кинулись по следу. Гонка продолжалась с полчаса и вдруг след пропал! Лиса выбежала на накатанную дорогу, по которой возили на быках дрова во Вдовино. Куда побежала лиса – в сторону деревни или к лесу? Шурка с Афанасием побежали по дороге к деревне, а я к лесу. Решили перекликаться, пока слышно и всё время смотреть, не свернёт ли лиса с дороги. Мне опять повезло – след был у меня! Он довольно скоро показался справа дороги, в сторону Каурушки. Я заорал:

– Сюда – а – а! След! Лиса – а – а!

И впрямь – показалась моя знакомая рыжехвостая! Каково было моё удивление, когда меня вскоре по крику догнали уже трое. Афонька с Шуркой встретили охотника Яшку Дроздова, и он присоединился к погоне. Лиса, поняв, что с такой оравой ей не совладать, по ходу сориентировалась, забралась под ствол и корневище огромного поваленного дерева, засыпанного снегом. Это яма была, как берлога медведя! Яшка снял с плеча двустволку, обошёл вокруг корневища, несколько раз постучал по стволу и корням палкой, выгоняя лису, но она молчала. Мы даже усомнились:

– Дядя Яша! Может, она опять нас перехитрила, и там её нет?

Яшка только ухмылялся. Сначала сел, покурил, затем повесил ружьё на сук, надел рукавицы и полез в нору под корневище. Весь там исчез, только пимы чуть торчали. Вдруг слышим приглушённое:

– Тащите за ноги!

Мы втроём выволокли Яшку, а он в одной руке держит за хвост сразу присмиревшую лису. Ударил её крепко палкой по лбу, показалась кровь, и лиса сразу обмякла. Яшка снял капкан и сказал:

– Мой капкан! А я думал, кто это его сорвал!

Пошли к деревне, оживлённо делясь впечатлениями. Яшка перекинул лису через плечо и держал её за хвост. Мы идём за ним, разглядывая пушистую лесную красавицу, гладим по мордочке и спине. Вдруг Афонька отдёрнул руку. Лиса, оказывается, ожила и моргала глазами, подглядывая за нами. Нам было теперь её жалко, да и начало брать зло на Яшку. Он нагло завладел нашей добычей и, по всей видимости, не думал нам её отдавать. Лиса хитро подглядывала за нами, а мы шептались и ничего не говорили угрюмо молчавшему Яшке.

Подошли к деревне. Мы преднамеренно отстали, решая, что пусть лучше лиса убежит, чем достанется жадному Дроздову. И точно! На повороте к скотному двору лиса вырвалась, соскочила с Яшкиного плеча и кинулась в глубокий снег. Несчастная дурочка! Ей надо было не бояться нас и бежать по накатанной дороге навстречу нам. Мы теперь её союзники! Яшка бы не стал стрелять в нашу сторону, да и высокие снежные борта дороги и крутые повороты скрыли бы её от выстрела! Яшка среагировал мгновенно. Выхватил ружьё и сразил не успевшую отбежать далеко по глубокому снегу беглянку. Жалко красавицу!

В деревне Яшка, даже не попрощавшись с нами, повернул к себе. Мы не могли поверить в несправедливость – хоть бы капкан нам подарил! Но делать было нечего. Взрослые всегда правы!

Мы долго дулись и не здоровались с Яшкой. Рассказали всё об этом случае матери. Она, видно, всё это ему высказала.

Уже в июне, когда всё цвело, нам троим, повстречался сильно пьяный Яшка Дроздов. Криво усмехаясь, он шутливо сгрёб нас всех в кучу, обнял и сказал:

– Не дуйтесь на меня! Подумаешь – лиса! Шкура у неё была попорчена моим выстрелом, и я сдал её в Пономарёвке всего за сорок рублей (четыре рубля по – новому). Половину вам! Держите двадцать рублей! Купите себе пряников!

Мы помирились и сразу же побежали в магазин за пряниками. Радостные, купили два килограмма глазурованных пряников. Сели на берегу Шегарки в лопухи, честно разделили их по штукам на троих, начали объедаться! Никогда ещё в жизни мы не ели столько пряников! Здорово мы помянули лису! На всю жизнь это осталось в памяти.

Пастушок

Самый трудный и голодный год в послевоенное время: 1946-ой. Мы жили в глухой сибирской деревеньке. Зиму еле перенесли… в телятнике.

Наконец, наступила весна. Яркое солнце быстро съело снег на полях, но в лесу его ещё было много. Мама начала ходить на колхозные поля – выбивать мёрзлую картошку. Жёлтые, бледные, трясущиеся, и мы с братом Шуркой начали выползать из телятника. По очереди пользовались одними рваными галошами и тоже ходили добывать картошку. Идём, еле волоча ноги, по вязкому полю. Издали увидел один бочок картошки – бежишь к ней. А картошка, надо признать, прямо выталкивается из чернозёма и манит крахмальным бочком. Рассыпчатая! Обжуёшь крахмал и в сумку её! Телятница дала нам сковородку, и мать жарила теперь на ней оладьи из мёрзлой картошки. А потом выросла первая трава.

Мы жадно поедали суп из лебеды и крапивы, который готовила нам на костре рядом с телятником мама. Иногда в суп добавляли жмых, отруби или мёрзлую картошку, которую добывали на поле или воровали у телят. Мама у кого-то выпросила ножницы и остригла нас наголо, а также остригла ногти на руках и ногах, которые уже закручивались, как когти. Становилось всё теплее и теплее и мы, наконец, скинули многочисленные лохмотья. Мать пошла в контору и кинулась в ноги к председателю колхоза:

– Леонтьевич! Дай нам с детьми какую-нибудь работу! Может быть, заработаем на трудодни что-нибудь на пропитание и обувь, одежду. Голодные сидим, нет обуви, а вместо одежды – лохмоты!

Калякин был в хорошем расположении духа. Он строго посмотрел на мать:

– Ладно, Углова! Доверю тебе и детям твоим наших свиней. Кормов немного будут подвозить мужики, но, главное, свиней хорошо пасите. Они летом сами найдут, что им есть – траву, коренья. Пасти будете у Замошья, где кончаются покосы. Это в районе Уголков. Главное, чтобы свиньи не травили поля колхозные. А когда уберём брюкву, турнепс, картошку, овёс и рожь – тогда по полям будете пасти. Да, Углова! Вот что ещё! Замошье кончается Гиблыми болотами – сколько скота там утонуло в трясине. Смотри, чтобы хрюшки туда не забрели! Детям накажи, чтобы следили за этим! А конюх мой вам покажет выпасы. Давай, завтра с детьми на свинарник!

Окрылённая, мать пришла и рассказала об этом всё нам. Пасти свиней для нас – теперь привычное дело, и мы повеселели.

И потекли будние дни. Утром чуть свет мама будила нас и мы вместе – трое, выгоняли свиней на выпасы. Ближе к обеду надо было их пригонять к свинарнику, куда колхозник привозил сыворотку или корм – картошку с отрубями. Мы вместе со свиньями кидались к корыту: пили, отгоняя свиней, сыворотку, вылавливали творог и картошку из мешанины. Затем опять выгоняли свиней на выпасы, которые находились в двух-трёх километрах. Все окрестности села были изрыты их пятачками – они вырывали, видно, сладкие коренья, личинок и червей, а также поедали свежую траву. Но за свиньями надо было всё время следить – они всё время разбредались и норовили вырваться на колхозные поля, которые находились невдалеке. Теперь мы с братом периодически забирались на какую-нибудь берёзку или осинку и оттуда считали свиней: их у нас было шестьдесят.

Часа в три дня брат бегал в деревню к свинарнику, где убирала навоз мать, и приносил в узелке немудрящий обед на двоих. И вот как – то в знойный июльский день Шурка убежал за обедом, а я привычно вскарабкался на дерево. Несколько раз я пересчитывал свиней, но одной не хватало. Я всполошился и начал бегать по окрестностям кругами, ища её. Сбегал и на соседнее колхозное поле, но её и там не было. Я заплакал:

– Сволочь! Куда она делась? Нас же Калякин растерзает!

И вдруг, словно молния пронзила меня:

– «А не убежала ли она на Гиблые болота, которые совсем рядом? Ведь недаром всё стадо сегодня так туда стремилось. День жаркий и им хочется поваляться в грязи».

Побежал в ту сторону и скоро услышал визг. Ноги уже проваливались по щиколотку в грязь, и скоро я увидел своего борова. Так и есть! Это тот – самый шустрый боров с пятном на голове, который больше всех приносил нам хлопот. Он лежал в грязи и верещал. Задние ноги у него, видно, крепко увязли в густой и вязкой трясине, а передние не доставали дна и он всё время барахтался, вереща и теряя силы. Я заметался, не зная, что делать. Попробовал подбежать к нему, но сам чуть не увяз – еле выскочил. И тут меня осенило. Я нашёл не толстый трёхметровый кусок осинового бревна без веток, который лежа невдалеке и приволок его к трясине. Думаю:

– «Брёвнышко, вроде, не гнилое, не трухлявое. Надо поставить комлем его „на попа“ и плюхнуть рядом с головой борова. Только надо так толкнуть, чтобы не задеть голову свиньи и чтобы вершина упала рядом. А потом я подведу её под ноги и голову борова, чтобы до прихода мужиков свинья не утонула. Только скорее бы Шурка прибежал!»

Поднял жердину и сильно толкнул, стараясь, чтобы она упала недалеко от хрюшки. Лесина плюхнулась буквально рядом с головой свиньи, обдав её всю грязью. Но по инерции она проплыла в жидкой трясине на метр-полтора. Я понял, что не дотянусь до неё. Залез по пояс в грязь, изо всех сил затолкал край жерди под свинью. Частично удалось. Мне кажется, что боров понял мои намерения – он опёрся головой и одной ногой на кругляк, перестал тонуть и барахтаться. Но в борьбе со скользким деревом я и сам погружался всё более в трясину. Ноги намертво засасывало в вязкую грязь, и я не мог ничего сделать. Заплакал, заревел, что есть силы, поняв, что сейчас утону. Голова моя оказалась рядом с головой ненавистного визжащего борова, и от этого мне стало ещё страшней. Ухватился обеими руками за сучки скользкого бревна. Хорошо, что оно было сухим, и не сразу напитывалось влагой. Руки быстро устали и скользили по гладкому стволу, и я решил поменять положение. Одной рукой поднырнул под кругляк, и пальцы рук сцепил сверху бревна в замок. Стало чуть легче, но силы быстро убывали. Мелькнуло:

– «Неужели это конец? Какую зиму выдержали, а тут так глупо получилось. Из-за какой-то проклятой свиньи погибать?»

Я со злостью и яростью плюнул, в ненавистную мне, харю борова. Он уже не скулил, а, как мне показалось, хитро и весело смотрел на меня, как бы говоря:

– «Ну, что друг? Вместе утонем? А ведь только недавно ты бил меня хворостиной, а сейчас на равных».

Прошло, наверное, более получаса, как я попал в западню и силы мои были на исходе. С ужасом понял, что минут через пять-десять руки не выдержат, и я утону в трясине. Из последних сил закричал:

– Ш – у – р – к – а – а – а!

Он сразу же откликнулся. Оказывается – был рядом. Увидел наши грязные головы (со свиньёй), торчащие из трясины и затрясся:

– Колька, как же это ты так влетел? Держись брат, держись! Я мигом! Только что проехала бедарка с двумя мужиками на Уголки – я догоню их!

Уже теряя сознание, краем глаза увидел примчавшихся двух мужиков с верёвкой и двумя плахами. Через некоторое время нас со злосчастным боровом вытащили из трясины…

Мать, после этого случая долго бранила меня:

– Колька! Вечно ты куда-нибудь влезешь! Прошлый год под лёд на реке чуть не утянуло, сейчас – в трясине. Мало тебе, что чуть не помер с голоду в эту зиму, так ещё и приключения на свою жопу ищешь? Больше не смей бегать на эти Гиблые болота.

Теперь мы пасли свиней с Шуркой по-новому. Всегда находились с ним на расстоянии 50—100 метров друг от друга и обязательно спиной к этому проклятому болоту, не давая свиньям туда даже близко приблизиться.

Знойное лето быстро подошло к концу и сменилось дождливой холодной осенью. Уже в сентябре убрали все колхозные поля, и я начал там пасти свиней. После уборки турнепса и брюквы оставалось много сочных листьев, которые с охотой поедали свиньи. А вот плодов практически не попадалось. Я быстро обегал всё поле, выискивая брюкву или турнепс, и таким образом опережал свиней. Найду овощ – с удовольствием хрупаю, не обращая внимания на грязь. А вот на овсяных и ржаных полях (там свиньи подъедали колоски) я придумал для себя другое удовольствие. Так как опять до самого снега (а он выпадал в начале октября) мне приходилось бегать босиком, то, естественно, очень мёрзли ноги. Но и здесь я нашёл выход. Загоню свиней на середину поля, а сам быстро забираюсь на скирду соломы (их обычно ставили на краю поля). Зароюсь в тёплую солому – наблюдаю сверху за стадом. Хорошо и тепло на скирде соломы! Мыши внутри так и шуршат, пищат и даже выскакивают наверх. Мечтаю:

– «Вот бы превратиться в мышку! Как там – внутри стога хорошо и тепло! А пищи – вдоволь! Вон – сколько колосков не обмолоченных! А сколько друзей бы я там нашёл! Да, хорошо быть мышью! Но вот и у них есть враги. Коршуны и ястребы так и барражируют над скирдой. А летом – зимой лисы и совы охотятся на мышей. Нет, пожалуй, не буду мышкой».

Разбредутся далеко свиньи – соскакиваю со скирды и опять их собираю в кучу. Но свиньи быстро всё подъедали, и приходилось перегонять их на новые поля, где не было скирд. Это было самое ужасное. Ноги мёрзнут; стараясь согреться, я всё время двигаюсь, бегаю от кочки до кочки на краю поля. А сзади остаются на мёрзлой траве или инее следы. Разгребу иней на кочке, зароюсь ногами в её середину, обложив ноги сухой травой – и так до следующей погони за свиньями. Или прыгаю сначала на одной ноге, затем на другой. Но всё время погода ухудшалась. Холодные дожди сменились морозным инеем и первым мелким снегом. Теперь по утрам, провожая меня, мать плакала, предлагала мне свои галоши, но я отказывался, зная, что у мамы одна больная нога и ей будет ещё хуже. Ухожу за околицу, оглянусь – мать ревёт и крестит меня вдогонку. Я теперь тоже начинаю плакать, проклиная свиней. И так весь день реву, бегая за свиньями. Наконец, мои мучения закончились, и свиней загнали на зиму в тёплый свинарник.

Матери председатель колхоза вдобавок к двум парам галош, дал два мешка турнепса и брюквы, а также по мешку ржи и овса. С этими припасами нам опять предстояло прожить вторую зиму в телятнике. Мать в закутке телятника к тому времени соорудила шалаш – набили его свежим сеном и соломой. Но холод всё равно донимал нас. Теперь мы все лежали в телятнике, зарывшись в солому, и грызли замёрзшую сырую брюкву и турнепс, а также рожь и овёс. Печки и посуды, естественно, в телятнике не было, а костёр, который иногда мать разводила рядом, не особенно выручал нас. Выскочим из телятника к костру – а на улице морозище! Погреем один – другой бок, поджарим брюкву – и опять пулей в свой шалаш.

Как-то услышали, как скотник рассказал телятнице, что его чуть не съели волки:

– Чудом сегодня спасся от волков! В начале зимы они иногда прибегают в наши края. Я знал это, но не ожидал, что сам встречусь с ними! Поехал на Уголки за сеном. Хорошо, что взял самого сильного и ходкого быка. Только связал воз, выехал на дорогу, чую: что-то не то! Собака мечется, носится вокруг быка, норовит ко мне запрыгнуть наверх. А они мгновенно наскочили! Пять штук! Бегут рядом: собаку всё-таки поймали и разорвали. Отстали. Бык бегом несётся, хрипит, мычит! Хорошо, что колея накатанная – каждый день на Уголки за сеном ездят десять саней. Молю Бога, чтобы скорей приехать. Они опять догнали, прыгают на оглобли и на голову быка. Я вилы воткнул в сено – приготовился отбиваться, если будут прыгать на воз. Длинной лесиной их пугаю – отгоняю. На меня они, вроде, не обращают внимания, а на быка прыгают. Бог помог мне! Уж как бык поддел рогом одного – я и не заметил. Только увидел, как они все завизжали и накинулись на раненного собрата! А тут и показались огни крайних изб.

Я перестал плакать и дрожать от холода, услышав этот жуткий рассказ.