Текст книги "Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий"

Конфессионально утвержденные истины Откровения (догматы) отражают строго определенное понимание основных религиозных категорий. Предполагается, что такое понимание Откровения усваивают верующие, причем не столько разумом, сколько «сердцем» человека, его верующей душой.

Однако исторически меняющиеся интерпретации Откровения, а также изменения в форме его изложения приводят к мысли об о т н о с и т е л ь н о с т и исторических, человеческих различий в понимании Откровения. Естественно, например, что такой апологет свободы и творчества, как Н.А. Бердяев, говорил о себе, что «никогда не мог принять Откровения извне, из истории, из традиции» (Бердяев, [1949] 1991, 169)[176]176
  Здесь и далее в этом параграфе цитируется «Самопознание (Опыт философской автобиографии)» Бердяева (1949) по московскому изданию 1991 г ; в скобках указаны страницы


[Закрыть]. Бердяев видел человеческую ограниченность существующих исторических форм Откровения: «Историческое Откровение есть лишь символизация мистерии духа, и оно всегда ограничено состоянием сознания людей и социальной средой» (с. 169). «В языке самих Евангелий есть человеческая ограниченность, есть преломление божественного света в человеческой тьме, в жестоковыйности человека» (с. 300).

Такую же человеческую, историческую ограниченность Бердяев видел в догматических установлениях. Считая, что Откровению свойствен «сверхконфессионализм», он отвергал узкоконфессиональную ортодоксию, догматически принятые истины Откровения: «У меня есть настоящее отвращение к богословско-догматическим распрям. Я испытываю боль, читая историю Вселенских соборов» (с. 314). Для Бердяева Божье слово – это возможность новых прочтений: «Историческое Откровение было для меня вторичным по сравнению с Откровением духовным» (с. 183). «Откровение предполагает активность не только Открывающегося, но и воспринимающего Откровение. Оно двучленно» (с. 178).

«Исправление книжное» в истории православия

Говоря по существу, исправление (редактирование) текста всегда направлено на изменение его «наличного» содержания (в том числе путем устранения мелких формальных погрешностей, например, случайных описок). Описки исправляются, чтобы не метать правильному пониманию текста. Лексическая замена или перестройка фразы делаются для того, чтобы точнее, лучше передать правильное содержание. Добавление филиокве (и от сына) в Символ веры, т.е. создание новой, западной, редакции Символа веры (см. §98), связано с иным п о н и м а н и е м истины о Святой Троице. Таким образом, общая герменевтическая забота – об адекватном понимании сказанного (написанного) – реализуется в разных видах филологической деятельности – и в переводе, и в толковании, и в исправлении.

В исправлении текста есть, однако, своя специфика: оно в большей мере, чем другие филологические службы «при тексте», направлено на сохранение или восстановление прежде созданного. Это консервативно-реставрационный подход по преимуществу. Он в наибольшей мере отвечает традициональному характеру средневековой культуры. Средним векам не знакомо наше положительное отношение к новому, к тому, что сейчас называется творчеством. Для средневекового человека все самое значительное – в прошлом; самая важная книга давно создана и вся ученость нужна только для того, чтобы ее понять.

«Не новое учиняем, но ветхая поновляем», – писал московский книжник XVI в., «толмач» (переводчик) и думный дьяк Дмитрий Герасимов. Такими виделись цель и смысл словесных наук в средние века. Средневековый автор, открывая или создавая новое, вольно или невольно стремился представить свое новое как чужое старое. Не было убедительней довода, чем ссылка на авторитет далекого прошлого. Иван Федоров, по сути подлинный новатор, считал нужным написать в послесловии к своему церковнославянскому Букварю (Львов, 1574): «Сия еже писах вам, не от себе, но от божественных апостол и богоносных святых отец учения и преподобного отца нашего Иоанна Дамаскина, от грамматики мало нечто» (выделено мной. – H. М.).

В православной книжности до XVIII в. (в Болгарии, Сербии, в Литовской и особенно Московской Руси) культ верности первоисточнику священного текста был той психологической почвой, на которой возникали дорогостоящие и в целом утопичные попытки исправить богослужебные книги по древнейшим греческим и церковнославянским образцам – «книжные справы». Эта работа велась постоянно, достигая в отдельные годы особенной интенсивности.

Такой была архаизирующая реформа церковнославянской письменности болгарского патриарха Евфимия Тырновского (XIV в.); на Руси исправление богослужебных книг происходило при митрополите Киприане в конце XIV в., а также в первой половине и середине XVI в.: в начале XVII в.; наконец, знаменитая «Никонова справа», ставшая одной из причин раскола русской церкви, была проведена в 50-х гг. XVII в. при патриархе Никоне.

Тырновская литературная школа связана с именем последнего болгарского патриарха Евфимия, позже угнанного вместе с тысячами болгар в турецкий плен. Расцвет Тырновской школы приходится на критические годы – в канун падения Второго Болгарского царства (1396 г.). В условиях государственного разлада и военных неудач Тырновская школа стала главным оплотом сопротивления болгарского народа порабощению – «передовой линией обороны болгарского государства духа», по выражению Д.С. Лихачева[177]177
  После захвата Болгарии турками часть книжников бежала в Сербию. Здесь при поддержке деспота Стефана Лазаревича в основанном им Ресавском монастыре (ныне монастырь Манасия) продолжалось дело Евфимия Тырновского (поэтому иногда эту литературную школу называют Тырновско-Ресавской).


[Закрыть].

По своему культурно-историческому содержанию расцвет южнославянской книжности в XIV в. сопоставим с Возрождением. Д.С. Лихачев назвал этот духовный подъем «восточноевропейским Предвозрождением» (Лихачев, 1960, 138 и след.). Р. Пиккио указал на принципиальное сходство между ранним итальянским гуманизмом и «восточноевропейским Предвозрождением» (в его терминологии Orthodox-Slavic Revival), объясняя это тем, что в обоих случаях решающий импульс исходил от Византии. В Византии зародилась сама идея возрождения как «реставрации традиционных моделей духовной и языковой чистоты».

В качестве основного средства возврата к классике мыслились филологические занятия. Это привело к расцвету филологической активности: заново прочитывались первоисточники канона; вырабатывались методы филологической критики текста; велось редактирование и исправление книг, при этом количество книг выросло в несколько раз. Именно в это время в Италии и Славии появляются профессиональные ученые и учителя. Общим было и обращение к своему классическому языку: итальянские гуманисты стремились возродить классическую латынь, книжники Тырновско-Ресавской школы – старославянский язык времен первоучителей. При этом филологические проблемы сближались с этическими, орфография – с ортодоксией.

Деятельность Тырновской школы (укрепление православной обрядности и догматики, книгописание и исправление книг, создание религиозных училищ) включала разнообразные филологические аспекты – заботы о сохранении верности церковных книг, аутентичности переводов, заботы о правильности и красоте письма, выразительности и действенности убеждающего слова.

В филологическом наследии Тырновско-Ресавской школы особый интерес представляет «Книга о писменах» Константина Костенечского. Во-первых, это сочинение передает суть графико-орфографической реформы патриарха Евфимия; во-вторых, оно позволяет понять религиозно-философскую основу орфографии Тырновско-Ресавской школы[178]178
  О Константине и ею «Книге о писменах» уже шла речь в §24 и 26 при обсуждении фидеистического отношения к письму.


[Закрыть]. Болгарский книжник Константин Костенечский был, по характеристике И.В. Ягича, «фанатическим приверженцем Евфимиевой реформы и образцов». Стремясь внедрить нормы Тырновской школы в сербские скриптории и училища, Константин обличает «погрешающих» в письме и показывает, как надо писать в согласии с Евфимием (который для Константина «великий художник славянских писмен»).

«Книга о писменах» особенно интересна тем, что здесь на ряде конкретных и ярких примеров можно наблюдать феномен неконвенционального отношения к знаку, т.е. сближения или отождествения знака с теми сущностями, которые он обозначает (о неконвенциональной трактовке знака см. §13). Константин прямо связывает «уклонение» в ересь с неверным написанием слов. При этом он семантизирует (наделяет значением) буквенные знаки: отождествляет смешение букв (например, Т и «фита», Ф и 0, Е и «ять» и др.)[179]179
  Кириллические буквы в приведенных парах в церковнославянской письменности XIV—XV вв. уже смешивались, при этом вторые из названных букв, т е. «фита» и «ять», частично уже утрачивались. Реформа Евфимия стремилась их реставрировать.


[Закрыть] и смешение тех далеких смыслов, которые могут быть связаны с разным написанием. Вот он сопоставляет поморфемные переводы с греческого слов, которые различаются одной буквой: ТИМО0ЕИ – это ‘чьтыи Бога’, а 0ИМО0ЕИ означает ‘яростей Бога’; ОТ МАТЕА – это ‘от суетна’, а ОТ МАТ0ЕА значит ‘от Матфея’. И далее очевидные различия смыслов Константин объясняет не просто неверным употреблением букв, но готов видеть соответствующие значения в самих этих буквах (подробно см.: Мечковская, Супрун, 1991). Правописание он считает самой важной стороной книжного дела, а орфографические «погрешения» – большим злом, чем лексические неточности или ошибки в переводе. Правильному употреблению букв придается вероисповедное значение.

Своеобразие тырновской концепции письма имеет свои богословские истоки. Константин, как и Евфимий Тырновский, был близок к исихазму, развивавшему учение Плотина о «едином» и «сущем». В учении исихаста св. Григория Паламы (1296—1359), «завершителя мистико-аскетических традиций Византии» (Аверинцев, 1977, 300), было найдено богословское преодоление дуализма чувственного и умопостигаемого, материи и духа.

Тезис исихастов о единстве слова и сущности многое определил в филологической практике «греко-славянского» мира. С исихазмом связаны такие черты Тырновской школы, как обостренное внимание к начертательной (почерковой, графико-орфографической) стороне письма, в Славии беспрецедентное и никогда впоследствии не достигавшее такой силы. Исихазм, далее, сказался в буквализме переводов и связанном с ним пристрастии к калькам; в особой изобразительности письма, которая пронизывает все уровни текста – от метафоричности и символизма стиля «плетения словес» до образного осмысления рисунка букв и «стремления создавать из письменного произведения своеобразную икону, произведение для поклонения, превращать литературное произведение в молитвенный текст» (Лихачев, 1960, 113—114).

Исправление церковных книг на Руси велось начиная с XIV в. Эта забота диктовалась стремлением укрепить авторитет русского православия и государства, тем самым доказывая себе и миру, что «Москва – третий Рим». Н.И. Толстой так характеризовал ту общественную атмосферу, в которой развивалась «книжная справа»: «Наряду с „устроением церковным“ [принятие нового церковного устава в XIV в. – Н. М.], шло „исправление книжное“, возведенное на Руси в дело первейшего государственного значения, волновавшее впоследствии почти все социальные слои русского народа и послужившее поводом глубоких расслоений и борьбы официальных „никонианцев“ и старообрядцев – „ревнителей святой старины“. Едва ли еще когда-нибудь на Руси филологические вопросы осознавались столь значительными и ставились столь остро» (Толстой, 1988, 146).

Неприкосновенность богослужебных книг охранялась законом. «Стоглав» (свод церковных законов, принятый в 1551 г., содержал 100 глав – отсюда название) обязывал сверять каждую новую книгу с исправным оригиналом и конфисковать неисправные книги. Одно старинное руководство по орфографии заканчивается предостережением: «Зри прещение страшно: аще кто написав книгу и не исправя принесеть на собор, да будет проклят» (цит. по изданию: Ягич, 1885—1895, 722).

Византийский книжник Максим Грек, с почетом приглашенный при Василии III (XVI в.) помочь в переводах церковных книг, по обвинению в их неверном исправлении был признан еретиком, судим, дважды проклят и большую часть жизни провел в монастырских тюрьмах. Один из пунктов обвинения состоял в том, что Максим одно из прошедших времен (аорист) заменил другим прошедшим временем (перфектом). Вину Максима видели в том, что при таком выборе глагольных времен он говорил о Христе как о преходящем, временном, а не как о вечном. Михаил Медоварцев, помощник Максима, правивший текст по Максимовым заметкам на полях, говорил на суде: «Загладил две строки, а вперед гладити посумнелся семи.., не могу заглажывати, дрожь мя великая поймала и ужас на меня напал»[180]180
  Цит по изданию: Судные списки Максима Грека и Исака Собаки. М.: Археографическая комиссия АН СССР, 1971. С. 106.


[Закрыть]. Эти слова позволяют представить, насколько остро переживал средневековый человек даже невольные искажения священного текста.

Когда справщики патриарха Никона в формуле во имя Отца и Сына и Святага Духа исключили первый союз и (стало во имя Отца, Сына и Святаго духа), то старообрядцы увидели в этом еретическое понимание Св. Троицы: «Тако уже и поют богохулно, Отца Сына сливающе в едино лице (а сие есть савелиевы гнилости вред)»[181]181
  Свиток попа Лазаря «О несогласии самих с собою новых книг и неправых в них дохматех и хулных словах» (цит. по изданию: Субботин, 1878, 213).


[Закрыть].

В небольшом изменении вероучительной формулы могли усмотреть глубокий богословский смысл, в синонимической замене – ересь, в нарушении правописания – отход от православия. Все это – проявления характерной для религий Писания неконвенциональной трактовки знака в сакральном тексте.

Разумеется, не все Никоновы изменения в церковных книгах воспринимались как ересь и кощунство, но и относительно терпимые новшества не встречали поддержки. Жалобы низшего духовенства в многочисленных челобитных отражали всеобщую растерянность и нежелание основной массы клира менять обрядность.

Наиболее образованные приверженцы «старой веры» выявили множество случаев непоследовательности и разнобоя в новых книгах. Прежняя вера разрушена, новой не создано – убеждали их челобитные «о несогласии самих с собою новых книг». «У Никона же со ученики многие веры, а не едина. Напечатано у них Служебников до осми выходов, и вси между собою несогласны» (цит. по изданию: Субботин, 1885, 418).

Библейская герменевтика и книгопечатание

Ренессанс и Реформация создали, по выражению С.С. Аверинцева, «более непринужденное отношение к священным текстам» (Аверинцев, 1983[а], 515). Библия, продолжая оставаться священной и вечной книгой книг, стала по-новому, в том числе в чем-то по-светски, актуальной и интересной. Во 2-й половине XV и в XVI вв. происходит расцвет библеистики, связанный с двумя факторами: с филологической активностью европейских гуманистов и с началом книгопечатания.

Гуманизм в узком, историческом, смысле термина (от лат studio humanitatis ‘изучение человека, гуманитарные занятия’) – это европейское культурное движение XV—XVI вв., которое видело в филологическом изучении греко-римской и христианской античности глубоко этический и важный для современников смысл, путь к взаимному пониманию, терпимости и исправлению нравов (см.: Баткин, 1978). Веря в универсальные познавательные и этические возможности слова, гуманизм выступил как своего рода «филология в роли идеологии» (Горфункель, 1981, 8) и поднял культ слова на новую высоту. С гуманизмом связано становление текстологии (критики текста), классической филологии, гебраистики. Гуманистов интересовало разнообразие языков, и они первыми пытались строить генеалогические классификации языков.

Особенно характерно для гуманистов углубленное изучение античности и, как следствие, впервые возникшее понимание д и с т а н ц и и по отношению к прошлому. Гуманисты писали свои сочинения на «возрожденной» латыни, очищенной от средневековых напластований, как бы перенесенной в «золотой век» латинского языка (т.е. во времена Цицерона и Овидия). Поэтому в XIX в. термин гуманизм часто понимался как ‘латинская образованность’.

Возрождение, гуманизм и Реформация, по-видимому, не могли бы стать тем, чем они стали в культурном развитии человечества, если бы они не «совпали» с техническим открытием, которое со временем преобразовало характер человеческого общения, – с изобретением книгопечатания. Однако в «совпадении» не было случайности: Возрождение и Реформация нуждались в печатном станке. Основным стимулом возникновения книгопечатания были потребности в одновременном, единообразном и быстром тиражировании книг. Создание книгопечатания стало первым шагом человечества на пути к массовой коммуникации. Потребности в массовой книжной продукции были связаны с широкими просветительскими запросами европейского общества в XV в. Вскоре преимущества тиражирования оценила и церковь.

«Гутенбергов пресс» (М. Цветаева) вызвал невиданное прежде увеличение объемов информации, циркулирующей в обществе. Это позволяет говорить об определенном специфическом воздействии книгопечатания на характер коммуникации в человеческом обществе, а также на процессы изменения языка.

Естественно, первыми были напечатаны книги Св. Писания. Около 1450 г. Библией открыл книгопечатание Иоганн Гутенберг, золотых дел мастер из Майнца. Среди инкунабул (т.е. книг, напечатанных в Европе до 1-го января 1501 г.) преобладают конфессиональные издания. Первые книги кирилловской печати – это конфессиональные, преимущественно богослужебные книги. Швайпольт Фиоль (Fiol, ум. 1525) в 1491 г. печатает в Кракове на церковнославянском языке «Октоих» и «Часослов», затем две «Триоди». Черногорский иеросвященник Макарий в Цетине в 1494 – 1495 гг. издает «Осмогласник», «Псалтирь с последованием», «Молитвенник, или Требник». Румынский первопечатник Макарий в Тырговиште в 1508 г. издает церковнославянский Служебник. Первые печатные книги восточных славян – это «Бивлия Руска» Франтишка Скорины (Прага, 1517) и «Апостол» Ивана Федорова (Москва, 1564).

Возможности печатного станка поражали воображение. Сразу стало возможным решить проблемы, которые были недосягаемы для поколений богословов и «книжных списателей». Единственный экземпляр «Гекзаплы» Оригена сгорел, и тысячу лет никто не мог осуществить его грандиозный филологический замысел: систематически сопоставить разные списки Библии и реконструировать текст, максимально близкий к первоначальному виду. Книгопечатание сделало такую работу выполнимой.

Филологические идеи Оригена, сама техника его анализа были реализованы в так называемых полиглоттах (греч. polys – ‘многий, многочисленный’ и glotta – ‘язык’) – библейских текстах сразу на нескольких языках, в параллельных колонках, как у Оригена. В числе самых знаменитых таких изданий – Комплютензийская полиглотта 1514 г., Антверпенская 1569—1572 гг., Парижская 1629—1645 гг. В частности, в 10-томной Парижской полиглотте был напечатан библейский текст на древнееврейском, древнегреческом («Септуагинта»), латинском («Вульгата»), сирийском, арабском, самарянском и арамейском языках, а также латинские переводы всех версий.

Властитель дум своей эпохи, признанный глава европейских гуманистов, спустя несколько столетий Эразм Роттердамский известен широкой публике прежде всего как автор остроумных сатирических книг – «Похвала глупости» и «Разговоры запросто». Однако его подлинное значение более глубоко. Эразм заложил основы нового, гуманистического, богословия, построенного на фундаменте тщательного филологического изучения древнейших источников христианства. Исследованию и изданию Библии, а также сочинений отцов церкви он посвятил многие годы своей жизни.

В 1517 г. Эразм напечатал греческий текст «Нового Завета», сопроводив его обширным комментарием и латинским переводом. Для этого издания он сличил десять различных по времени рукописных текстов Нового Завета и обнаружил сотни мелких и крупных неточностей в общепринятом чтении и понимании, затемнявших его первоначальный смысл. Вот только один пример, который приводит в книге об Эразме знаток его творчества С.П. Маркиш:

Греческое слово metanoeite переводилось латинским penitentiam agite, которое можно было понимать двояко: или как ‘покайтесь (в душе)’ или как ‘творите покаяние (т.е. исполняйте наложенную на вас церковную епитимью)’. Официальное богословие принимало именно второй смысл. Эразм предложил более точный латинский перевод греческого слова: как resipiscite, т.е. ‘одумайтесь, подумайте по-иному’. «Центр тяжести оказался сдвинут из сферы соборной, церковной, т.е. общественной, в личную; важнейший элемент веры – покаяния – превращался из внешнего, строго регламентированного действия в дело совести каждого. Уже один этот сдвиг сыграл чрезвычайно важную роль в подготовке Реформации» (Маркиш, 1981, 123—124).

В 1519 г. Эразм издал новый, значительно уточненный латинский перевод «Нового Завета». Он подготовил к изданию, частично прокомментировал и издал 9 томов сочинений св. Иеронима (создателя канонического латинского перевода Библии – «Вульгаты»). Трудами Эразма были изданы также некоторые другие важные сочинения ранней патристики. Помимо издания христианских первоисточников и авторитетов, Эразм осуществил тщательно подготовленные издания античных авторов – от Эзопа и Аристотеля до Сенеки и Теренция.

Эразм показал практически – в изданиях древних памятников, – что значит понимать слово, сказанное 15 столетий назад. В рукописную эпоху Ориген, а во времена книгопечатания Эразм стали первыми филологами, положившими начало научной критике текста (текстологии).