Текст книги "Тайны моей сестры"

34

Зайдя на кухню, я ловлю на себе удивленный взгляд Пола. Я помыла голову, переоделась в чистую одежду и теперь пахну лавандой, а не потом и алкоголем.

– Привет, милая. – Он целует меня в щеку. – Как я рад тебя видеть. Я приготовил лазанью. Будешь?

– Если только чуть-чуть, – отвечаю я, выдвигая стул.

– Уверен, после ванной ты чувствуешь себя лучше, – говорит он, носясь по кухне с тарелками и столовыми приборами.

– Я чувствую себя чистой, не более того, – отвечаю я. Прошло всего несколько минут, а он уже действует мне на нервы.

– Уже хорошо, – говорит он, ставя передо мной тарелку. – Хочешь чего-нибудь выпить?

Я быстро поднимаю на него взгляд, но он предлагает мне газировку, а не «Шардоне». Я киваю, и он наливает воды мне в стакан.

– Я бы хотела поговорить о теле Кейт, – начинаю я, когда он садится напротив. – Что нужно сделать, чтобы его вернуть?

– Даже не знаю, – говорит он, барабаня пальцами по столу. – Будет организован процесс репатриации, а это может занять несколько недель. Если, конечно, ее тело вообще найдут.

– А его не нашли? – Я выпрямляюсь. – Получается, еще есть надежда, что она жива?

– Салли, – говорит он, кладя руку мне на плечо. Он всегда так делает, стоит мне хотя бы немного повысить голос. – Она мертва.

– А ты откуда знаешь? – кричу я, смахивая его руку. – Возможно, она лежит там где-то раненая и ей нужна помощь, а мы сидим тут и едим чертову лазанью.

– Никто не выжил, – говорит он. – Огонь вели как раз по тому месту, где они находились. Когда по телевизору говорят «пропала без вести»… В общем, я не стал объяснять тебе все в подробностях, потому что ты точно будешь не рада это услышать.

– Не стал объяснять?! – кричу я. – Я не ребенок, Пол. Конечно же, я хочу знать, что произошло с моей сестрой. Прекрати ходить вокруг да около и просто скажи правду.

Он опускает вилку и вздыхает.

– Уверена, что хочешь знать?

– Да, – отвечаю я и чувствую, что меня мутит.

– Что ж, – говорит он. – В Министерстве обороны сказали, что взрыв был настолько мощный, что многие тела просто… стерло с лица земли.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что, возможно, и не осталось никакого тела.

Его слова пулями пронзают кожу. Моя сестра, моя прекрасная, храбрая сестра. Я пытаюсь представить, какими были последние минуты ее жизни, и надеюсь, что все произошло быстро и она не страдала.

– Выходит, мы не сможем ее похоронить? – спрашиваю я, наблюдая, как Пол наваливает мне в тарелку гору мясной массы. – Получается, мы просто оставим ее там… разорванную на части?

Он опускает ложку и снова поглаживает меня по плечу.

– У тебя останутся воспоминания, – говорит он. – Она будет жить вечно вот здесь. – Он касается своего лба и одаривает меня такой идиотской покровительственной улыбкой, что хочется сорвать ее с его лица.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, идиот! – ору я, выскакивая из-за стола и направляясь бегом к лестнице. – Понятия не имеешь.

Я лежу в темноте и думаю о разорванном на куски теле Кейт, когда он входит в спальню и включает свет.

– Знаешь что, Салли, меня все это достало, – говорит он, тяжело садясь на кровать.

– Ох, можешь, пожалуйста, просто оставить меня одну?

– Нет, не могу! – кричит он, хватая меня за запястье. Он сжимает так крепко, что мне становится больно. – Я тебе не букашка, которую можно прогнать щелчком пальцев.

– Пол, отпусти, мне больно, – выдергиваю я руку.

Я смотрю на него. Еще никогда я не видела его таким злым. Его лицо перекошено, ноздри раздулись.

– Слушай, я знаю, что ты расстроена, – говорит он. – Но мне надоело постоянно держать тебя за руку. Мне нужна жена, а не чертова пациентка.

– У меня только что умерла сестра, – говорю я, закрывая лицо руками.

– Да! – кричит он. – Сестра. Которую ты вычеркнула из своей жизни из-за того, что она сказала что-то, что тебе не понравилось. Ты так со всеми поступаешь, Салли. Стоит сказать тебе что-то неприятное, ты сразу злишься.

– Неправда, – говорю я.

Почему он всегда на стороне Кейт? Много лет назад я рассказала ему о том, что сделала Кейт, а он все равно пытался придумать ей оправдание, сказал, что скорее всего, это несчастный случай. Мне было совестно ему говорить, но пришлось: надоело, что он считает ее святой. Но это ничего не изменило.

– Правда, – не сдается он. – За то время, что Кейт провела здесь, мы очень с ней сблизились. Она была раздавлена горем из-за смерти маленького мальчика в Сирии. Но ты же об этом не знаешь, да? Как ты сказала, когда мы только познакомились, тебе до смерти надоело слушать про то, какая у Кейт прекрасная работа. Ты просто ей завидовала, и это пожирало тебя изнутри.

Я зарываюсь в подушку, но он поднимает мою голову.

– Хватит меня игнорировать! – шипит он. – Сколько лет ты вытираешь об меня ноги? Нет уж, сейчас придется меня выслушать. Хотя бы раз в жизни посмотреть правде в лицо вместо того, чтобы убегать.

Сев в кровати, я смотрю на него.

– Кейт рассказала мне кое-что, – продолжает он. – Как ваш старик ее избивал. Ни один ребенок не должен подвергаться такому отношению.

От упоминания моего отца внутри все леденеет, и вдруг я слышу рядом его голос.

Она опасна, Салли…

Я закрываю уши ладонями, но Пол отрывает мои руки от головы.

– Нет уж! – кричит он, – На этот раз ты не пойдешь простым путем, как ты обычно это делаешь. Кейт очень за тебя волновалась, она пыталась тебе помочь, несмотря на то, что у нее самой были проблемы.

Я мотаю головой. Глаза застилает пелена слез, и я вытираю их тыльной стороной ладони.

– Она была в ужасном состоянии, – говорит Пол. – Произошедшее в Сирии сильно на нее повлияло. Ей снились кошмары, мерещились голоса и видения.

– В смысле – видения?

– Она сказала, что видела в соседнем саду ребенка, – говорит он. – В соседнем доме нет детей. Потом я нашел у нее в сумке очень сильное снотворное, много пачек. Она пила их горстями. И вино. Литрами.

– Почему ты мне об этом не сказал?

– Потому что не хотел тебя беспокоить.

– Не хотел беспокоить? – кричу я. – Она моя сестра, черт побери.

– Ладно, скажу как есть, – говорит он. – Ты сидела, пьяная в стельку, в собственном дерьме, поэтому даже скажи я тебе, какой бы от тебя был толк? Кейт сходила с ума, и мне пришлось справляться с этим в одиночку, пока ты сидела дома и напивалась до беспамятства.

– Она не сходила с ума, не смеши меня.

– В полиции с тобой бы не согласились.

– В полиции? – У меня кружится голова, когда я пытаюсь осознать все, что он говорит.

– Ее арестовали, – дрожащим голосом говорит он. – Она повздорила с соседями. В чем-то их обвиняла. Затем посреди ночи проникла к ним в сарай, и они вызвали полицию. Я никогда раньше не видел ее в таком состоянии – она была словно в бреду. Ее допрашивал полицейский психиатр. Сказали, что у нее ПТСР. Знаешь, как у военных.

– В чем она их обвиняла?

– Не знаю, что-то насчет ребенка. Уверен, это связано с тем, что произошло с мальчиком в Алеппо…

– Постой, – говорю я. – Ты сказал, что никогда раньше не видел ее в таком состоянии. Получается, ты был с ней, когда она ворвалась в сарай?

Он краснеет и отворачивается к окну.

– Я заглянул проверить, все ли у нее хорошо.

– Посреди ночи?

– Засиделся допоздна на работе, – коротко говорит он. – Слушай, я сейчас не об этом. Я о том, что твою сестру арестовали и задержали в соответствии с чертовым Законом о психическом здоровье, и мне пришлось разгребать все это в одиночку.

Бессмыслица какая-то, и к тому же Пол тараторит так быстро, что я едва поспеваю.

– Кейт страдала психическим расстройством? – восклицаю я. – Это невозможно.

Но затем я снова слышу слова отца: Она опасна, Салли.

– Видела бы ты ее, – говорит Пол. – Она вела себя как чокнутая. Соседи были в ужасе. Она попыталась на них напасть.

– Но когда она приходила меня навестить, все было нормально, – говорю я. – Я бы заметила, если бы она вела себя странно.

– Да ладно? – Он издает звук, похожий то ли на смешок, то ли на вздох. – Заметила бы? Серьезно, Салли, ты словно живешь в своем мирке. Видишь только то, что хочешь видеть.

– Я знаю мою сестру, – отвечаю я, но сама понимаю, что это неправда. Я понятия не имею, какая Кейт на самом деле. Какой она была.

Мне вспоминается еще один обрывок того последнего телефонного разговора. Кейт говорит умоляющим голосом: У меня к тебе просьба.

– Слава богу, соседи не стали выдвигать обвинения, – говорит Пол. – Но при условии, что Кейт покинет Херн Бэй. Они четко дали понять, что, если она еще раз приблизится к их дому, они получат охранный ордер.

Я вспоминаю, как сильно Кейт злилась на отца, как бросалась на него с кулаками.

– Я забрал ее из участка и довез до вокзала, – продолжает Пол, барабаня пальцами по подоконнику. Ненавижу, когда он так делает. Это действует на нервы. – И больше я ее не видел. Так что ты ошибаешься, полагая, что я понятия не имею, о чем говорю. Я видел, как Кейт сходит с ума. Прямо как Ханна.

– Не сравнивай Ханну с Кейт! – ору я. – Ханна не сошла с ума. Да, она была сложным подростком. Но, как ты сказал, она просто искала свой путь.

– О, господи, Салли, ты невыносима! – кричит он, ударяя кулаком по подоконнику. – Я сказал так, чтобы тебя не расстраивать. Будь я с тобой честен и говори прямо, возможно, Ханна была бы сейчас здесь.

– Почему ты на меня кричишь?

– Я кричу, потому что меня это все достало, – отвечает он. – С самой первой нашей встречи я тебя холил и лелеял, в ущерб твоей собственной дочери. Вел себя как дурак, потому что ты права, ты не ребенок – ты взрослая женщина и должна знать правду.

Его руки трясутся, и меня это пугает.

– Какую правду? – говорю я. – О чем ты?

– Когда мы только познакомились, Ханна так тебя боялась, что почти каждую ночь мочилась в постель, – ледяным голосом говорит он. – Но вместо того, чтобы тебе об этом сказать, я тебя оберегал и скрывал.

– Пол, не неси чушь, – говорю я. – Ханна никогда не мочилась в постель, даже в детстве. Она приучилась к горшку в полтора года, и с тех пор у нее не было с этим никаких проблем. Если бы она начала мочиться в постель в возрасте тринадцати лет, я бы об этом знала.

– А вот и нет, – говорит он. – Бедняжка умоляла меня тебе не рассказывать. Она боялась твоей реакции. К тому времени, когда ты просыпалась в похмелье, я уже успевал сменить простыни.

– Да ладно, брось, Пол, – говорю я. – Да, у нас с Ханной были разногласия, но начались они гораздо позже. Она меня не боялась. Это просто смешно.

– Разве? – говорит он. – Она мне как-то сказала, что ты оставила ее, пятилетнюю, у кабака, пока сама напивалась там до беспамятства. Разве матери так поступают?

Щеки у меня вспыхивают.

– Это был всего один-единственный раз, – говорю я. – В годовщину папиной смерти, мне было паршиво. Знаю, я поступила плохо, но такого больше не повторялось.

– Салли, ты видишь только то, что хочешь видеть, – повторяет он. – Вспомни свою маму. Как назывался дом престарелых, который я для нее нашел и в котором она умерла?

В голове туман. Зачем он донимает меня вопросами?

– Э-э-э, что-то про сад, – неуверенно говорю я. «Сад у холма»?

– Очень близко, – усмехается он. – «Ивовая усадьба». Я это знаю, потому что это я нашел место, все оплатил и навещал ее дважды в неделю. Когда ты ее навещала, Салли? Ах, точно, никогда.

– У нас с мамой были сложные отношения, – говорю я.

– У тебя со всеми были сложные отношения! – кричит он. – И это бесит больше всего. Ты вечно винишь кого-то другого, а на самом деле ты сама во всем виновата. Ты не ладила с матерью, не ладила с Кейт, не ладила с Ханной, и меня ты видеть не можешь. Такое чувство, что ладила ты только со своим отцом-алкоголиком. Яблоко от яблони недалеко падает.

– Неправда! – Я подскакиваю с кровати и налетаю на него, впиваясь ногтями ему в лицо. – Не смей так говорить! Не смей!

Он хватает меня за руки и крепко сжимает, и когда гнев стихает, я вижу стекающие по его лицу капли крови.

– Хватит, – дрожащим голосом говорит он. – С меня хватит.

– Я не хотела, – всхлипываю я, когда он отпускает мои руки и бросается к двери. – Прости меня, Пол. Пожалуйста, не оставляй меня, мы все уладим, пожалуйста.

– Слишком поздно, Салли, – говорит он, вытирая с лица кровь. – Все кончено.

35

Я больше не могу. Пол ушел. Без него у меня ничего не осталось, лишь большой пустой дом. Пора с этим покончить. Вино притупит чувства, а горсть таблеток поможет завершить дело. Раз, и все.

Я ложусь на кровать и растворяюсь в винной дымке. Когда я подошла к «Спару», магазин только-только открылся, и, пробивая три бутылки вина, женщина покачала головой.

– Не рановато?

Обычно я начинаю ей заливать, что якобы жду на ужин гостей, но в этот раз мне было не до отговорок.

– Да, рановато, – прошипела я, протягивая деньги, – но я делаю вам выручку, так что вам-то какое дело?

Выходя из магазина, я чувствовала на себе ее взгляд. Я, наверное, выглядела ужасно в пальто и домашних тапочках, но мне было плевать. Никогда ее больше не увижу.

Когда я вернулась домой, какая-то часть меня надеялась застать его на кухне, надеялась, что он посмотрит на меня и неодобрительно покачает головой: «Салли, вино в такую рань? Ну ты даешь…» Но в доме было пусто, поэтому, взяв из кухонного шкафчика бокал, я направилась наверх.

Закрыв глаза, я слышу в голове его голос. В нем столько злости, столько горечи. Словно он меня ненавидит.

Я действительно отталкиваю людей. Пол был прав. Но когда ты все свое детство отчаянно пытаешься заслужить мамино одобрение, в итоге вырастаешь с чувством, что ничего не стоишь. Какой смысл открываться людям, если в конце концов они только тебя ранят?

Когда родилась Ханна, моя любовь к ней была настолько безгранична, что каждый раз, когда я смотрела на нее, мне казалось, что я умру, что сердце разорвется. Она была такой крошечной, такой беззащитной, я знала, что это сильнее меня. Поэтому я передала ее маме, чтобы она дала моей дочери то, чего я дать бы не смогла: например, кормила с ней уток или часами качала ее на качелях. Поэтому Ханна и любила маму так сильно – мама была надежной, какой и должна быть мать, в то время как я была непредсказуемой, неустойчивой. Меня передергивает при воспоминании о ее личике, когда я оставила ее на улице, а сама пошла в бар. Ни один ребенок не заслуживает такой матери.

А теперь спиртное – это все, что у меня осталось.

Я опустошаю бокал и наливаю еще и еще, пока комната не погружается в розоватый туман. Я закрываю глаза, темнота так манит, что хочется в нее упасть. Лежа на кровати, я вижу маленького мальчика, которого уносит в море. Волны накрывают его с головой, и потом тишина. Все кончено. Я думаю о том, как приятно было бы просто сдаться, перестать дышать и погрузиться в глубокий, долгий сон.

Пора.

Дотянувшись до прикроватной тумбочки, я вытаскиваю пачку снотворного. Из-за алкоголя я плохо сплю, и когда я просыпаюсь посреди ночи, только таблетки помогают мне заснуть. Если я сейчас увеличу дозу, мне станет тепло и уютно. Я смогу найти Кейт и Дэвида и унять эту боль.

Я нажимаю на блистер и кладу таблетку в рот, запивая ее глотком воды. Осталось восемнадцать штук, но, думаю, хватит и половины. Я выщелкиваю из блистера вторую таблетку, однако, запивая ее, слышу стук в дверь. Это Пол. Вернулся. Передумал.

Бросив таблетки обратно в тумбочку, я задвигаю ящик.

– Пол! – кричу я, сбегая вниз по лестнице. – Уже иду!

Однако, подбежав к двери, я вижу через стекло женский силуэт, и сердце у меня обрывается. Должно быть, это Сандра из соседнего дома – вечно она сует свой нос куда не надо. Только она к нам стучится, да и то затем, чтобы поныть.

– Что на этот раз? – вздыхаю я, открывая дверь.

Но это не Сандра. Передо мной стоит молодая женщина. Ближневосточной внешности, она одета в красивое синее платье и шарф подходящего цвета.

– Салли? – спрашивает она.

Услышав ее акцент, я решаю, что она пришла по поводу Кейт. Наверное, она из консульства.

– Вы по поводу моей сестры?

Она кивает.

– Тогда проходите в дом, – говорю я.

У меня слегка кружится голова от алкоголя и снотворного. Желудок сжимается. Я к этому совсем не готова. Она будет говорить о смерти Кейт, и я знаю, что ничего хорошего не услышу. Я веду ее на кухню и предлагаю чаю. Я бы не прочь выпить чего-нибудь покрепче, но ее внешний вид говорит мне, что она, скорее всего, этого не одобрит.

– Долгий вы проделали путь, – говорю я, наливая воды в чайник.

– Да вроде не очень, – отвечает она, неуверенно оглядываясь по сторонам.

– Может быть, присядете? – спрашиваю я. – Чувствуйте себя как дома.

Я наблюдаю, как она садится за стол. Она очень нервничает. Глядя на ее дергающееся лицо, я думаю, что, возможно, причиной тому какая-то контузия.

– Вот, пожалуйста, – говорю я, ставя перед ней кружку чая. – Если нужно, сахар на столе.

– Спасибо, – говорит она. Делает глоток, но руки у нее трясутся, и она расплескивает чай на платье.

– Простите. – Она ставит чашку на стол. – Я такая неуклюжая.

– Глупости, – отвечаю я, протягивая ей кухонное полотенце. – Это я виновата. Слишком много налила. Надеюсь, это не испортило ваше прекрасное платье.

Трясущимися руками она промокает полотенцем мокрое пятно, после чего кладет полотенце на стол и берет полупустую чашку.

– Значит, вы знали мою сестру? – начинаю я, садясь напротив.

– Да, немножко, – отвечает она. – Мы виделись всего пару раз, но она была очень добра ко мне. Она хотела помочь.

Я вскидываю брови.

– Это на нее похоже, – говорю я, делая глоток чая. – Она всем хотела помочь. Такой у нее был характер.

– Я так расстроилась, когда узнала о ее смерти, – говорит она.

– Да, – отвечаю я. – Это стало для всех огромным потрясением. Вы ведь тоже там были, да?

– Где?

– В Сирии, – говорю я. – Вы были там с ней?

– Нет-нет. – Она качает головой. – Я не из Сирии. Я живу рядом с домом вашей матери. Меня зовут Фида.

С бешено колотящимся сердцем я ставлю чашку на стол.

– В доме Пола?

– Да.

– Это из-за вас мою сестру арестовали?

– Да, но произошла большая ошибка.

– Большая ошибка? – резко говорю я. – Насколько я понимаю, ей пришлось покинуть Херн Бэй из-за того, что вы вызвали полицию. Не сделай вы этого, она бы не поехала в Алеппо. Она была бы жива.

– Произошло недоразумение. – Она смотрит на меня умоляюще. – Если позволите, я могу все объяснить.

– Мне не нужны ваши объяснения! – кричу я. – Уже слишком поздно. Моей сестры больше нет.

– Но мне нужно кое-что вам сказать, – пытается продолжить она. – Мне нужно… Мне нужна ваша помощь. У меня…

– Пожалуйста, уходите, – говорю я, вставая со стула.

– Прошу вас, просто позвольте мне сказать! – кричит она.

– Послушайте, дорогуша, мне не интересно. – Я складываю руки на груди. – А теперь убирайтесь.

Она встает, и я веду ее к двери.

– Простите, – поворачивается она ко мне. – Я просто хотела…

– Вы слышали, что я сказала?! – кричу я, распахивая перед ней дверь. – Я сказала – убирайтесь.

36

Я возвращаюсь в дом. Мне радостно, что под конец жизни я все-таки вступилась за сестру. Теперь можно продолжать. На всякий случай хватаю еще одну бутылку вина. Однако, поднимаясь по ступенькам, я слышу какой-то грохот. Повернувшись, вижу на коврике у двери стопку почты.

Наверху лежит пухлый упаковочный конверт. Наклонившись, я его поднимаю. Наверное, это Полу – мне никто никогда ничего не присылает. Но затем я замечаю на конверте написанное печатными буквами мое имя, а с обратной стороны логотип газеты, в которой работала Кейт. Я в недоумении разрываю пакет. Заглянув внутрь, я вижу плоский черный предмет. Трясущимися руками я достаю его из конверта.

Диктофон. Его щербатый корпус местами треснул и расплавился, но все равно понятно, что это. Это ведь не…

Внутри что-то еще. Засунув руку в конверт, я вытаскиваю лист бумаги. Взяв бумагу и диктофон, иду на кухню и сажусь за стол читать.

Салли,

Приношу свои глубочайшие соболезнования в связи со смертью вашей сестры Кейт. Она была очень умным и храбрым человеком и лучшим журналистом из всех, с кем мне доводилось работать. Этот диктофон нашел один из спасателей близко к тому месту, где ее видели в последний раз. Его отправили в редакцию, однако, судя по содержимому записей, этот предмет скорее личного, нежели профессионального плана.

Я тесно сотрудничаю с Министерством обороны и сирийским консульством и свяжусь с вами, как только появятся новости.

Пока же, если я могу вам чем-нибудь помочь в этот сложный период, пожалуйста, обращайтесь.

С наилучшими пожеланиями,

Гарри Вайн

Гарри Вайн. Я снова и снова прокручиваю имя в голове и наконец вспоминаю. Гарри. Редактор Кейт. Она говорила о нем каждый раз, когда приезжала домой. В духе: «Гарри точно понравится» или «Надо сказать Гарри, вот он удивится». Насколько я знаю, она была крестной его детей. Двух девочек. Помню, я всегда ревновала ее к этому Гарри и его семье и думала, почему она не может так вести себя со мной и с Ханной.

Свернув письмо и положив его на стол, я думаю о тех временах, когда Кейт нас навещала. Я терпеть не могла ее визиты. Мама несколько дней готовила дом к ее приезду и закупала правильную еду. А потом мы все сидели наготове на диване и ждали, пока приедет она – любимая дочь. Глядя не нее – модную и элегантную, – я в своем дешевом старье всегда чувствовала себя серой мышкой. Я смотрела на нее и думала – как ей это удается, как после того, что она сделала, ей так везет? На ней словно невидимый плащ, оберегающий от всякого зла. К чему бы она ни прикоснулась, все превращалось в золото. А я была полной ее противоположностью.

Однако она не могла все время притворяться. Иногда мы мельком видели настоящую Кейт, и зрелище это было не из приятных. Например, на десятый день рождения Ханны. Ханна так об этом и не забыла. Никто не забыл. Даже мама была потрясена. Мы знали, что Кейт только что вернулась из довольно жуткой командировки в Сектор Газа, но не думали, насколько сильно эта поездка на нее повлияла. Мама купила Ханне на день рождения куклу Барби, Ханна была в восторге. Она передавала куклу всем своим подружкам, и они по очереди расчесывали Барби волосы и переодевали. Это был великолепный день, дети играли в саду, пока мы резали торт. Я стояла на кухне и считала свечи, когда в дверях появилась Кейт. В руках она держала куклу, и у нее было странное выражение лица.

– Западные дети такие избалованные, что меня тошнит, – сказала она, зайдя на кухню. – Посмотри на все это – это же ужас.

– Да ну брось, Кейт, всего-то сосиски в тесте и немного торта, – ответила я. – Далеко не верх роскоши.

– Я провела последние несколько недель, разговаривая с детьми, у которых нет ничего, – надменно сказала она. – Ни игрушек, ни книг, у большинства даже нет доступа к водопроводу. Увидь ты этих детей, Салли, ты бы десять раз подумала, прежде чем потакать капризам дочери.

– Я не потакаю ее капризам, – ответила я. – У нее сегодня день рождения. Пожалуйста, не закатывай скандал.

– Скандал? – закричала она. – Ой, точно, я забыла. Тебя же только это волнует, да? Это в твоем духе – не поднимать шум. Не задавать вопросов. Не закатывать скандалов. Все как в детстве.

Я собиралась ей ответить, когда через заднюю дверь на кухню вошла Ханна.

– Вы не видели мою куклу? – глядя на нас, спросила она. – Ах, вот же она. Тетя Кейт, можно я ее заберу?

И тогда Кейт сделала нечто настолько ужасное, что мне до сих пор мучительно об этом думать. Злобно взглянув на Ханну, она шагнула ей навстречу и сказала: «Знаешь что, Ханна, давай поиграем в Сектор Газа». После этого она оторвала кукле голову и бросила на пол.

Ханна была в истерике. На ее плач прибежала мама и дети из сада; моментально заметив выражение лица Кейт, мама тут же вмешалась, заверив Ханну, что сейчас мы отправим куклу в больницу для игрушек и она будет как новая. Затем мы вынесли в сад торт и зажгли свечи. Но день был испорчен, и когда друзья ушли, Ханна легла в кровать и плакала, пока не уснула. После этого случая она больше никогда не была с Кейт прежней. Ее любимая тетя стала какой-то другой – непредсказуемой и пугающей.

Но я-то и так знала, какая она на самом деле.

Я сажусь за стол и, взяв в руки диктофон, вожусь с кнопками. Мне немного стыдно. Эта вещь принадлежала Кейт, и, нажимая на кнопку воспроизведения, я чувствую себя так, словно вторгаюсь без приглашения в ее жизнь. Но раздается лишь громкий шипящий звук. Наверное, диктофон сломан. Неудивительно, учитывая, в каком он состоянии. Я нажимаю на стоп и пробую еще раз. Он снова потрескивает, и я слышу голос, но он принадлежит не Кейт. Он принадлежит маме.

– Прием. Прием. Так ведь говорят, да? Я должна говорить в эту штуковину, потому что постоянно забываю, где оставила очки. Кейт говорит, что, если так пойдет и дальше, я истрачу целый тропический лес стикеров, поэтому она купила мне эту милую новенькую вещицу. Но я просила ее не переживать. Я слишком стара для всей этой новомодной чепухи.

Я слушаю мамин голос, и по щекам текут слезы. По голосу кажется, что она очень старая, совсем беспомощная. В эти последние дни меня не было рядом. Я на нее злилась.

– О, мама, – шепчу я, когда голос затихает.

Раздается шипение, и я решаю, что это конец записи. Я беру диктофон и пытаюсь найти кнопку перемотки. Но тут мама продолжает:

– Я говорю это, потому что все думают, что я свихнулась, но я уже дважды его видела, совершенно ясно и четко.

Что? Не может быть. Я перематываю, чтобы прослушать с начала.

– Маленький мальчик. Совсем малыш, лет трех-четырех, в соседнем доме. Частенько его вижу. В саду, у сарая – порхает с места на место, как маленький эльф. Я также слышу его голос, чаще всего по ночам. Слышу, как он плачет и зовет маму. Пол думает, что я начинаю сходить с ума, и, наверное, он прав… Дело в том, что он точная копия моего милого Дэвида. Я так по нему скучаю…

Маленький мальчик… Теперь я помню, что сказала Кейт. Во время нашего последнего телефонного разговора.

У меня к тебе просьба. Это очень важно, Салли. Я хочу, чтобы ты понаблюдала за домом, расположенным рядом с маминым…

Голова идет кругом; я сижу с устройством в руках и пытаюсь понять, что имела в виду мама. Хоть у нее и ехала крыша, она тоже видела мальчика. Как и Кейт.

Затем мне вспоминаются слова Фиды. Что она пыталась мне сказать?

Мне нужна ваша помощь.

Я опускаю диктофон и встаю из-за стола. В том доме явно творится нечто странное. Я хватаю валяющееся на лестнице пальто и выхожу на улицу, в ушах у меня звенит голос Кейт.

Пожалуйста, Салли.

На этот раз я ее не подведу.

37

Солнце только начинает садиться, когда я подхожу к Смитли Роуд. Мамин старый дом золотится в оранжевых лучах заката. И хотя это всего лишь обветшалый двухквартирный домишко, он выглядит вполне мило. Мне вспоминаются пасхальные воскресенья, когда мама тащила нас на пляж в Рекалвере смотреть на танцующее солнце.

Подходя к дому, я четко вижу нас троих. Мы сидим, съежившись на потрепанном покрывале, и ждем восхода солнца. «Смотрите на воду!» – кричит мама; на волнах, как огромный пляжный шар, качается солнце. «Оно танцует! – кричит Кейт. – Оно правда танцует!»

Это была всего лишь иллюзия, двигалась вода, а не солнце. Я это знала и считала всю затею глупой – всего лишь детская сказка, передающаяся из поколения в поколение. Однако Кейт с мамой в это верили и сидели словно зачарованные, растворившись в своих фантазиях, пока солнце порхало над волнами.

Вдруг это тоже фантазия, думаю я, подходя к двери. Что, если этот ребенок – лишь плод маминого с Кейт воображения? Однако как бы там ни было, мне приятно хотя бы что-то делать. Возможно, именно это чувствовала Кейт, отправляясь за тридевять земель в поисках каких-то историй.

Подойдя к входной двери, я замечаю, что она открыта. Легонько постучав, я недоумеваю – кто оставляет дверь открытой в столь поздний час?

– Здравствуйте? – зову я. – Есть кто дома?

Через приоткрытую дверь я вижу, что внутри темно. Мне вдруг становится страшно. Может быть, стоит вернуться сюда завтра днем, когда на улице будет более людно. Но потом я снова думаю о Кейт. Нужно ей доказать, что я могу быть сильной. Сделав глубокий вдох, я захожу в дом.

В коридоре так темно, что почти ничего не видно. С бешено колотящимся сердцем я прохожу дальше.

И затем, когда глаза привыкают к темноте, я вижу ее. Она лежит в странной позе у подножия лестницы, и лицо у нее закрыто руками. Черт. Что произошло? Я подхожу и убираю ее руки от лица. Оно все в крови.

– Фида, – говорю я, пытаясь сохранять спокойствие. – Фида, что случилось? Вы упали?

Она что-то бормочет.

– Вам нужно в больницу, – говорю я. – У вас могут быть переломы.

Я сую руку в карман, но телефона там нет. Видимо, в спешке забыла дома.

– Фида, у вас есть мобильник? Или городской телефон?

– С-с-с… – говорит она, показывая пальцем на что-то у меня за спиной.

– Что? – Я не решаюсь обернуться.

– С-с-с… – Глаза у нее вылезают из орбит.

Я смотрю через плечо в темноту. Там пусто.

– Где телефон, Фида?

– С-с-с… – Она пытается мне что-то сказать.

Я прохожу дальше по коридору, но телефона нигде не видно. Под ногами у меня что-то липкое. Я вздрагиваю. Это кровь. Дом пропах кровью. Я помню этот запах. Так пахнет мое детство. И хотя первой на место преступления всегда прибегала Кейт, я маячила у нее за спиной, приподнимаясь на носочки, чтобы рассмотреть, как там мама. Кейт всегда меня прогоняла, но я видела синяки, я чувствовала запах крови.

Нужно уносить отсюда ноги. Возможно, получится как-то перетащить ее к маме в дом и оттуда уже вызвать полицию.

– С-с-с… – с трудом выговаривает она, после чего ее голова падает обратно на ступеньки.

– Простите, я не понимаю, – произношу я, сердце рвется у меня из груди. – Так, надо попытаться встать.

Она мотает головой и хватает меня за руку. Прерывисто дыша, она выталкивает из себя слова.

– Он… ушел.

– Кто ушел? – Она имеет в виду своего мужа?

Глаза у нее закатываются.

– С-с-с, – мучаясь от боли, выговаривает она. – Сарай. – Последнее слово камнем падает у нее изо рта.

– Сарай? Он в сарае?

Мне страшно. Хочется убежать. Но Фида крепче сжимает мою руку.

– Вы… должны… пойти. – Выплевывая слова, она с каждым слогом сжимает мою руку все сильнее. – Мальчик…

Обессилев от попыток говорить, она снова ложится, после чего приподнимает голову и умоляюще на меня смотрит.

– Пожалуйста…

– Ваш маленький мальчик в сарае?

Она кивает.

– Помогите ему, – выговаривает она.

Затем ее голова падает. Я кладу руку ей на грудь. Она без сознания, но дышит.

Я встаю, сердце вырывается из груди. Это уже слишком. Нужно вызвать полицию. Но если, пока меня не будет, с ребенком что-то случится, я себе этого никогда не прощу. Хотя бы этому ребенку я могу помочь.

Сняв пальто, я аккуратно накрываю им Фиду и прохожу дальше в дом.