Текст книги "Властитель человеков"

В этот вечер слух был острее, чем глаза.

Мексиканец поднял загорелый палец, чтобы остановить стук жестяных коробок.

– Один фургон, – сказал он, – переезжает через ручей Гондо. Я слышу колеса. Очень каменистое место этот Гондо.

– У вас хороший слух, Грегорио, – сказал Мустанг Тэйлор. – Я ничего не слышал, кроме птичьего чириканья в кустах да зефира, который носится как угорелый по мирной долине.

Через десять минут Тэйлор заметил:

– Теперь вижу пыль прямо над горизонтом степи.

– У вас очень хорошее зрение, сеньор, – отвечал Грегорио, улыбаясь.

На расстоянии двух миль виднелось небольшое облако пыли, туманившее зеленую рябь мескитных лужаек. Через двадцать минут послышался топот копыт; а еще через пять минут серые жеребцы уже вынырнули из кустов, нетерпеливо фыркая в предвкушении овса и легко, словно игрушку, таща за собой фургон.

Из хижин донеслись крики: «El amo! El amo!»[80]80
  Хозяин! Хозяин! (исп.)


[Закрыть] Четверо мексиканских парней бросились стремглав распрягать лошадей. Ковбои издали вой приветствия и восторга.

Ранзе Трусдэлль на ходу бросил вожжи на землю и засмеялся.

– Это над фургонным пологом, ребята, – сказал он. – Я знаю, чего вы ждете. Если Сэм еще раз допустит, чтобы вышел табак, мы расстреляем его желтые штиблеты. Там лежат два ящика. Вытаскивайте и закуривайте. Я ведь знаю, что всем вам хочется курить.

Когда Ранзе миновал дождливые места, он снял полог с рамы и набросил его на лежавшие в фургоне товары. Шесть пар рук поспешно стащили полог прочь и начали шарить под мешками и одеялами, ища табак.

Верзила Коллинз, специально посланный из лагеря Сан-Габриель, употреблявший самые длинные стремена, какие только можно было бы найти к западу от Миссисипи, сунул под мешки руку, длинную, как фургонная вага.

Он наткнулся на что-то более твердое, чем одеяло, и вытащил на свет божий ужасную вещь – бесформенный, покрытый грязью комок кожи, скрепленный проволокой и нитками. Из-под оборванных краев его выглядывали пальцы человеческой ноги, словно голова и лапы потревоженной черепахи.

– У-у! – завыл Верзила Коллинз. – Ранзе, вы возите трупы? Здесь лежит… Ах, кузнечик его задери!

Восстав от долгого сна, Кудряш полез наверх, подобно червяку из норы. Он прорыл себе ход наружу и сидел, мигая глазами, словно распутная пьяная сова. Лицо его выглядело иссиня-красным, одутловатым, рубцы покрывали его во всех направлениях и красные линии перекрещивали – точь-в-точь как кусок дешевого бифштекса в мясной лавке. Глаза его представляли маленькие, заплывшие щелки, нос – маринованную свеклу, а что касается волос, то по сравнению с его волосами самые дикие, сбитые в войлок негритянские космы показались бы изящной шелковистой шевелюрой Клео де Мерод[81]81
  Клео де Мерод (1875–1966) – французская танцовщица, отличавшаяся редкой красотой.


[Закрыть]. Во всем же остальном он был вылитое воронье пугало.

Ранзе соскочил с сиденья и широко раскрытыми глазами глядел на свой странный груз.

– Эй, маверикская овца, что вы делаете в моем фургоне? Как вы туда попали?

Ковбои, в полном восторге, собрались вокруг. На время они забыли даже о табаке.

Кудряш медленно оглядывался во все стороны. Наконец из его всклокоченной бороды донеслось рычание, напоминавшее шотландского фокстерьера.

– Что это? Где это? – хрипело его опаленное горло. – Какая-то проклятая ферма на каком-то старом поле… Зачем вы меня сюда завезли,  ну? Разве я сюда просился? Что это за штуки вы вытворяете, ироды? Пошли вон, или я кого-нибудь из вас угощу прямо в рожу!

– Вытащи его, Коллинз, – сказал Ранзе.

Кудряш стал скользить вниз и почувствовал, как земля поднялась и толкнула его в плечо. Он встал на ноги и, дрожа от негодования, присел на ступеньку кладовой, обхватил колени и принялся язвить. Тэйлор нашел ящик с табаком и открыл крышку. Мигом загорелись шесть папирос, принося Сэму забвение и прощение.

– Как вы попали в мой фургон? – повторил Ранзе, на этот раз тоном, вынуждавшим к ответу.

Кудряш сразу узнал этот тон. Он слыхал его от кондукторов и от важных особ в синей форме и с полицейскими дубинками в руках.

– Я-то? – проворчал он. – Это вы мне говорили? Ну вот… Я пил в ресторане Менгера, но мой слуга забыл положить мои фланелевые рубашки. И я вполз в этот фургон, стоявший на постоялом дворе. Понимаете? Я вовсе не просил вас увозить меня на эту чертову ферму – понимаете?

– Что это за штука, Мустанг? – спросил Тупица Роджерс, от экстаза почти забыв о папиросе. – Чем она живет?

– Это галливампус, Тупица, – отвечал Мустанг. – Тот самый, который по ночам кричит «вилливаллу» в вязовых деревьях, около болот. Я не знаю, кусается ли он.

– Нет, это не то, Мустанг, – отозвался Верзила Коллинз. – У галливампусов плавники на спине и восемнадцать пальцев. А это – снифтер. Он живет под землей и питается вишнями. Не стойте так близко к нему. Он может снести целую деревню одним ударом хвоста.

Сэм – космополит, звавший запросто, по имени, всех трактирщиков в Сан-Антонио, стоял в дверях. Он был лучший зоолог.

– А по-моему, так это Вилли, парикмахер для ваших бород, – комментировал он. – Где это вы откопали этого гобо[82]82
  Гобо – бродяга.


[Закрыть], Ранзе? Или, возможно, вы хотите это ранчо превратить в приют для пьяниц?

– Послушайте, – сказал Кудряш, о бронированную грудь которого тупились все стрелы остроумия. – Есть у кого-нибудь из вас выпивка? Забавляйтесь, если хотите. Я столько оглушил виски, что не знаю, где право, где лево.

Он обернулся к Ранзе.

– Вы меня опоили и заманили на вашу дьявольскую степную шхуну. Разве я просил вас везти меня на ферму? Я хочу выпить. Я весь точно на куски разваливаюсь. Что же тут поделаешь?

Ранзе видел, что нервы бродяги ходили ходуном, и послал одного из мексиканцев в дом за стаканом виски. Кудряш залпом проглотил его, и в глазах его показался на минуту благодарный блеск, столь же человеческий, как выражение глаз верного сеттера.

– Спасибо, хозяин, – сказал он спокойно.

– Вы на тридцать миль от железной дороги и на сорок миль от ближайшего салуна, – сказал Ранзе.

Кудряш бессильно откинулся на ступеньки.

– Раз уж вы здесь, – продолжал Ранзе, – идите за мной. Мы не можем вышвырнуть вас прямо в степь. Кролик и тот мог бы вас растерзать на куски.

Он провел Кудряша к большому сараю, где стояли экипажи, разложил там парусинный матрас и принес одеяла.

– Я не думаю, чтобы вы могли спать, – сказал Ранзе. – Вы ведь отдули ровно двадцать четыре часа. Я велю Педро принести вам кое-что поесть.

– Спать! – сказал Кудряш. – Да я могу спать неделю. Можете в гроб положить и забить крышку гвоздями.

Пятьдесят миль проехал в этот день Рансом Трусдэлль. И однако ему предстояло проехать еще. Вот как это случилось.

Старый Киова Трусдэлль сидел в большом плетеном кресле и читал при свете огромной керосиновой лампы. Ранзе положил у его локтя связку свежих городских газет.

– Приехал, Ранзе? – сказал старик, взглянув на него. Потом он продолжал: – Сын мой, я целый день думал о том деле, о котором мы говорили. Я хочу, чтобы ты опять повторил мне свои слова. Я жил для тебя. Я бился с волками, с индейцами и с еще худшими, чем индейцы, белыми, чтобы защитить тебя. Матери своей ты не помнишь. Я научил тебя стрелять без промаха, ездить без устали, жить без пятнышка. Потом я работал, чтобы накопить доллары, которые будут твоими. Ты будешь богатым человеком, Ранзе, когда я выйду в тираж. Я сделал тебя. Как самка леопарда вылизывает своих детенышей, так и я вылизывал тебя и готовил к жизни. Ты не принадлежишь себе – ты должен быть прежде всего Трусдэллем. Скажи же – намерен ли ты продолжать эти глупости с девушкой Куртисов?

– Я готов повторить свои слова, – произнес медленно Ранзе. – Я никогда не женюсь на Куртис – это так же верно, как то, что я – Трусдэлль и что ты – мой отец.

– Хорошо, мальчик, – сказал старый Киова. – А теперь иди-ка ужинать.

Ранзе пошел к кухне позади дома. Педро, повар-мексиканец, вскочил, чтобы принести кушанье, которое он держал теплым в печке.

– Только чашку кофе, больше ничего не надо, Педро, – сказал Ранзе и выпил кофе стоя.

Затем он добавил:

– На постели в сарае лежит бродяга. Дай ему что-нибудь поесть, сделай так, чтобы хватило на двоих.

Ранзе вышел и направился к мексиканским хижинам. К нему подбежал мальчик.

– Мануэль, можешь ты поймать для меня на лугу Ваминоса?

– Почему нет, сеньор? Всего два часа назад я видел его у самых ворот. На нем надет аркан.

– Добудь его и оседлай как можно скорее.

– Prontito, señor![83]83
  Сию минуту, сеньор! (исп.)


[Закрыть]

Вскоре Ранзе уже сидел верхом на Ваминосе. Он пригнулся к седлу, сжал ногами бока лошади и пустился галопом к востоку, мимо кладовой, где сидел Сэм, перебирая при лунном свете струны гитары.

Здесь необходимо посвятить несколько слов Ваминосу, доброму бурому коню. Мексиканцы, имеющие до сотни имен, чтобы обозначить цвет лошади, называли его «gruyo». Это значит, что жеребец имел мышино-грифельный окрас с буро-пегими крапинами. По всей спине от гривы до хвоста тянулась черная полоса. Он был двужильный и в один день мог отмахать столько миль, сколько не проехали бы земельные оценщики всего света, взятые вместе.

Отъехав восемь миль к востоку от Сибольского поместья, Ранзе перестал сжимать бока лошади, и Ваминос остановился под большим ратановым деревом. Желтые ратановые цветы источали аромат, который пристыдил бы розы Франции. При свете месяца земля казалась громадной вогнутой чашей с крышкой из хрустального неба. На лужайке прыгали и резвились, словно котята, пять кроликов. В восьми милях дальше к востоку сияла слабая звезда, как будто упавшая под самый горизонт. Ночные путники, часто определявшие по ней дорогу, знали, что это свет в ранчо Де-Лос-Ольмос.

Через десять минут Йенна Куртис подскакала к дереву на своем Танцоре. Влюбленные наклонились с седел и сердечно пожали друг другу руки.

– Я должен бы подъехать поближе к вашему дому, – сказал Ранзе. – Но вы мне все не позволяете…

Йенна рассмеялась, и при нежном лунном свете удалось различить ее крепкие белые зубы и бесстрашные глаза. В них не заметно было ни малейшей сентиментальности – несмотря на луну, запах ратановых цветов и восхитительную фигуру Ранзе Трусдэлля, возлюбленного. И все-таки она пришла сюда, за восемь миль от дома, чтобы встретить его.

– Сколько раз говорила я вам, Ранзе, – сказала она, – что я ваша только до полдороги! Всегда только до полдороги!

– Ну? – сказал вопросительно Ранзе.

– Я сказала, – произнесла Йенна почти со вздохом. – Я сказала отцу после обеда, когда, по моим расчетам, он должен был находиться в хорошем настроении. Приходилось ли вам когда-нибудь будить льва, Ранзе, воображая, что он окажется котенком? Он чуть не снес до основания все ранчо. Все кончено. Я люблю своего отца, Ранзе, и кроме того… кроме того, я его боюсь. Он велел мне пообещать, что я никогда не выйду замуж за Трусдэлля. Я пообещала. Вот и все. Ну а вам какое выпало счастье?

– Такое же, – медленно сказал Ранзе. – Я пообещал, что сын его никогда не женится на Куртис. Не знаю почему, но я не мог пойти против него. Он очень стар. Уж извините, Йенна.

Девушка наклонилась с седла и положила руку на руку Ранзе, лежавшую на седельной луке.

– Я никогда не думала, что вы мне больше понравитесь, если откажетесь от меня, – сказала она горячо, – но это так. Теперь я должна ехать обратно, Ранзе. Я тайком выскользнула из дома и сама оседлала Танцора. Спокойной ночи, сосед.

– Спокойной ночи, – сказал Ранзе. – Будьте осторожней, когда вам доведется проезжать у барсуковых нор.

Они пришпорили лошадей и тронулись в разные стороны. Йенна обернулась в седле и ясным голосом крикнула:

– Не забывайте, что я ваша до полдороги, Ранзе.

– Черт с ними, со всеми этими родовыми ссорами и распрями, – злобно пробормотал, обращаясь к ветру, Ранзе, когда ехал назад в Сиболо.

Ранзе пустил лошадь на маленький луг и пошел к себе в комнату. Он открыл нижний ящик старого бюро, чтобы вынуть оттуда пакет с письмами, написанными ему Йенной в то лето, когда она уезжала гостить на Миссисипи. Ящик застрял, и Ранзе свирепо дернул его, как в таких случаях обыкновенно дергают мужчины. Ящик выдвинулся из бюро, но попортил себе бока, как в таких случаях нередко случается с ящиками. Откуда-то выпало старое, пожелтевшее, вчетверо сложенное письмо без конверта – вероятно, из какого-то места около верхних ящиков. Ранзе поднес его к лампе и прочитал.

Затем он надел шляпу и пошел к одной из мексиканских хижин.

– Тетка Хуана, – сказал он, – я хотел бы минутку поговорить с тобой.

Старая-старая мексиканка, седовласая и сморщенная, поднялась с табуретки.

– Садись, – сказал Ранзе, снимая шляпу и садясь на единственное в хижине кресло. – Кто я такой, тетка Хуана? – спросил он, переходя на испанский язык.

– Дон Рансом, наш добрый друг и хозяин. Отчего вы спрашиваете? – удивленно отвечала старуха.

– Тетка Хуана, кто я? – повторил он, глядя ей в лицо своими строгими глазами.

На лице старухи показался испуг. Она принялась мять кончик своей черной шали.

– Кто я, тетка Хуана? – еще раз спросил Ранзе.

– Тридцать два года прожила я на ранчо Сиболо, – сказала тетка Хуана. – Думала, что меня похоронят под деревом за садом, прежде чем все это узнается. Заприте дверь, дон Рансом, и я скажу. Я по вашему лицу вижу, что вы знаете.

Целый час провел Ранзе за запертой дверью тетки Хуаны. Когда он возвращался в дом, Кудряш окликнул его из сарая.

Бродяга сидел на койке, болтал ногами и курил.

– Вот что, приятель, – ворчал он. – С похищенным человеком так не обращаются. Я пошел к кладовой, взял бритву у того чистенького малого и побрился. Но это не все, что надо человеку. Не можете ли вы напустить в стаканчик еще пальца на три этой похлебки? Я ведь не просил вас везти меня на вашу проклятую ферму.

– Встаньте-ка к свету, – сказал Ранзе, пристально оглядывая его.

Кудряш сварливо поднялся с места и ступил вперед шага на два.

Его лицо, выбритое начисто, казалось преображенным. Волосы были причесаны и характерным изгибом ниспадали с правой стороны лба. Лунный свет благосклонно смягчил разрушительные следы пьянства, и орлиный, красивый нос и небольшой квадратный, раздвоенный подбородок делали лицо Кудряша почти изысканным.

Ранзе сел в ногах постели и с любопытством глядел на Кудряша.

– Откуда вы? Есть у вас где-нибудь дом или родственники?

– Я-то? Я – герцог, – сказал Кудряш. – Я – сэр Реджинальд… Впрочем, к черту шутки. Нет, я ничего не знаю о своих предках. Я был бродягой с тех пор, как помню себя. Скажите, приятель, выставите вы мне сегодня вечером еще стаканчик или нет?

– Может и выставлю, если вы ответите на мои вопросы. Как вы стали бродягой?

– Я-то? – сказал Кудряш. – Я усвоил эту профессию с младенческих лет. Вероятно, пришлось так. Самое первое, что я помню, – это что я принадлежал большому ленивому гобо по имени Чарли Бифштекс. Он посылал меня в дома просить милостыню. Тогда я еще был так мал ростом, что едва доставал до задвижек у калиток.

– Говорил он вам когда-нибудь, как он вас достал? – спрашивал Ранзе.

– Как-то раз, когда он был трезв, он сказал, что купил меня за старый револьвер и шесть пакетов табаку у шайки пьяных мексиканцев, промышлявших стрижкой овец. Ну а как же выпивка? Это ведь все, что я знаю.

– Ладно, – произнес Ранзе. – По-моему, вы настоящей маверикской породы. Я положу на вас клеймо ранчо Сиболо. Завтра вы приметесь за работу в одном из лагерей.

– За работу! – презрительно фыркнул Кудряш. – За кого вы меня принимаете? Неужто вы думаете, что я стану гоняться за коровами и прыгать за глупыми овцами, как это делают, по словам вон того желто-розового малого из кладовой, ваши парни? Нет, лучше выбросьте это из головы.

– Ну, положим, стерпится – слюбится, – сказал Ранзе. – Я пришлю вам еще один стаканчик с Педро. И, по-моему, из вас очень скоро выйдет первоклассный ковбой.

– Это из меня-то? – сказал Кудряш. – Жаль мне тех коров, которых вы мне поручите. Пусть они гоняются сами за собой. Не забудьте, пожалуйста, прислать мне чашечку кофе на ночь, хозяин.

Прежде чем идти домой, Ранзе нанес визит в кладовую. Сэм Ревелль с сожалением снимал свои желтые штиблеты и готовился ложиться спать.

– Кто из парней Сан-Габриельского лагеря возвращается завтра обратно? – спросил Ранзе.

– Верзила Коллинз, – отвечал Сэм. – Везет почту.

– Скажите ему, – сказал Ранзе, – чтобы он взял с собой этого бродягу и держал его там, пока я не приеду.

Когда на следующий день Ранзе Трусдэлль подъехал к Сан-Габриельскому лагерю, Кудряш сидел на своих одеялах и талантливо ругался. Ковбои не обращали на него никакого внимания. Он весь вымазался пылью и черной грязью. Видно было, что костюм его выдерживает последнюю схватку во имя приличий.

Ранзе подошел к Козлу Раббу, главному приказчику, и обменялся с ним несколькими словами.

– Он отъявленный бездельник, – говорил Рабб. – Он не хочет работать, и вообще это – самый низкопробный человечишка, какого я когда-либо видел. Я не знал, что вы хотели с ним делать, Ранзе, и потому оставил его в покое. Это, кажется, как раз по его вкусу. Ребята уже раз двадцать приговаривали его к смерти, но я им сказал, что, может быть, вы хотите сохранить его для пыток.

Ранзе снял пиджак.

– Трудная это работа, но ее приходится выполнять. Я должен сделать человека из этого существа. Для этого-то я и приехал в лагерь.

Ранзе подошел к Кудряшу.

– Братец, – сказал он, – не думаете ли вы, что если бы помылись, так это позволило бы вам занять место в людской компании с меньшим ущербом для атмосферы?

– Осадите назад, фермер, – сардонически отвечал Кудряш. – Когда Вилли захочется принять ванну, он пошлет за нянюшкой.

Charco, то есть пруд, находился в двенадцати ярдах. Ранзе взял Кудряша за щиколотку и подтащил его к берегу, словно мешок с картофелем. Затем с силой и ловкостью жонглера он швырнул строптивого члена общества далеко в воду.

Кудряш выполз из воды и вскарабкался на берег, фыркая точно дельфин.

Ранзе встретил его с куском мыла и грубым полотенцем в руках.

– Ступайте к другому концу пруда и употребите вот это, – сказал он. – Козел даст вам в фургоне сухое платье.

Бродяга без протестов повиновался. К ужину он возвратился в лагерь. В новой синей рубашке и коричневом костюме, он был почти неузнаваем. Ранзе исподтишка наблюдал за ним.

– Дай бог, он может быть и не трус, – говорил он самому себе. – Как бы мне хотелось, чтобы он не оказался трусом.

Опасения эти скоро исчезли. Кудряш подошел прямо к нему. Светло-голубые глаза его сверкали.

– Ну, теперь я чист, – сказал он многозначительно. – Может быть, вы и поговорите со мной. Вы думаете, что это вам пикник? Вы, чурбаны, думаете, что можете топтать человека, потому что знаете, что он не убежит? Ладно. Ну а насчет этого вы как думаете?

И Кудряш запечатлел увесистую пощечину левой щеке Ранзе. Темно-красным пятном выступил отпечаток его руки на загорелой коже.

Ранзе счастливо улыбнулся.

О последовавшей вслед за этим битве ковбои говорят и до сего дня.

Где-то во время своих скитаний по городам Кудряш научился искусству самозащиты. У скотовода же имелись только сила и стойкость идеально здорового человека и выносливость, воспитанная умеренной, без излишеств, жизнью.

Оба эти качества почти уравновешивали друг друга. Бой шел без всяких правил и без системы. Наконец мускулы здорового человека вышли победителями. Когда в последний раз Кудряш свалился от одного из неуклюжих, но могучих ударов фермера, он остался лежать на траве, но все еще глядел на противника вызывающим взглядом.

Ранзе подошел к бочонку с водой и под краном смыл кровь из раны на подбородке.

Лицо его удовлетворенно ухмылялось.

Немало пользы извлекли бы для себя воспитатели и моралисты, если бы знали детали той исправительной системы, которой Ранзе подверг своего приемыша в течение проведенного им в Сан-Габриельском лагере месяца. У фермера не имелось никаких сложных теорий, и весь запас его педагогических познаний заключался, пожалуй, только в умении объезжать лошадей да вере в наследственность.

Ковбои видели, что их хозяин пытается сделать человека из того странного животного, которое он им послал, и потому, по молчаливому соглашению, образовали корпорацию ассистентов. Но действовали они при этом по своей собственной системе.

Первый урок прошел для Кудряша не даром. С мылом и водой у него установились сперва дружеские, а потом даже интимные отношения. Ранзе больше всего нравилось то, что «субъект» его при каждом следующем шаге вверх прочно удерживал приобретенное. Неприятно было лишь то, что шаги эти иногда отстояли довольно далеко один от другого.

Однажды Кудряш отыскал кварту виски, хранившуюся как священная реликвия в палатке с провизией на случай укушения гремучей змеи, и провалялся целых шестнадцать часов на траве пьяный до великолепия. Но когда он кое-как встал на ноги, первым делом разыскал свое мыло и полотенце и направился к пруду. Другой раз, когда с ранчо прислали гостинцы в виде свежих томатов и молодых луковиц, Кудряш пожрал всю посылку, прежде чем ковбои приехали к ужину. Тут ковбои наказали его по-своему. Три дня они не говорили с ним, ограничиваясь лишь ответами на его вопросы и замечания. При этом они все время выдерживали безукоризненно вежливый тон. Друг над другом они выкидывали всевозможные шутки; друг друга они угощали здоровыми добродушными тумаками; друг друга они осыпали дружескими ругательствами и язвительными словечками; но с Кудряшом они были вежливы. Он это замечал, и это больно кололо его, как и ожидал Ранзе.

Как-то ночью подул холодный, серый, северный ветер. Вильсон, самый младший из всей партии, уже два дня как лежал в лагере больной лихорадкой. Когда на рассвете Джо встал, чтобы идти завтракать, он увидел, что Кудряш сидит и спит, прислонившись к колесу фургона. Он был прикрыт только потником – его собственные одеяла накрывали Вильсона, чтобы защитить того от дождя и ветра.

Три ночи спустя случилось вот что. Кудряш завернулся в одеяло и заснул. Увидев это, прочие ковбои тихо поднялись и начали приготовления. Ранзе заметил, как Верзила Коллинз привязал веревку к луке седла. Остальные доставали револьверы.

– Большое спасибо, ребята, – сказал Ранзе. – Я надеялся, что вы это сделаете. Я только не хотел вас просить.

Разом затрещало полдюжины револьверов, дикие крики прорезали воздух, и Верзила Коллинз бешеным галопом пронесся над постелью Кудряша, волоча за собой седло. Это был их способ нежно разбудить свою жертву. Затем они целый час старательно дурачили его, согласно кодексу лагерей. Всякий раз как он пытался протестовать, они клали его на кипу одеял и с сострадательным видом дубасили парой кожаных гамаш.

Все это обозначало, что Кудряш заслужил себе шпоры и что теперь он принимал посвящение в ковбои. Отныне вежливости пришел конец. Но зато он становился их «партнером» и неразлучным собратом по стремени.

Когда дурачества были кончены, все участники бросились к стоявшему у огня большому кофейнику Джо, чтобы угоститься яванским кофе. Ранзе внимательно следил за новоиспеченным рыцарем, спрашивая себя, понял ли тот церемонию и достоин ли ее. Кудряш с чашкой кофе в руках отошел, хромая, к чурбану и уселся там. Верзила Коллинз направился вслед за ним и сел по одну сторону. Подошел Козел Рабб и сел по другую. Кудряш ухмылялся.

А затем Ранзе дал Кудряшу сбрую, седло и экипировку и вручил его Раббу для окончательной отделки.

Через три недели Ранзе приехал с ранчо в лагерь Рабба, находившийся тогда в Змеиной долине. Парни седлали лошадей для дневного объезда. Ранзе разыскал Верзилу Коллинза.

– Ну, как дела с тем жеребцом? – спросил он.

Верзила Коллинз осклабился.

– Протяните только руку, Ранзе Трусдэлль, и вы его достанете, – сказал он. – И вы можете пожать ему руку, если хотите, потому что он теперь отмыт дочиста и ни в каком лагере не найдешь лучше него.

Ранзе опять взглянул на чистого, бронзового от загара, улыбающегося ковбоя, стоявшего рядом с Коллинзом. Неужели это Кудряш? Он протянул руку, и Кудряш сжал ее крепкими руками настоящего объездчика лошадей.

– Вы мне необходимы на ранчо, – сказал Ранзе.

– Ладно, малый, – сердечно отвечал Кудряш. – Но я хочу приехать обратно. Право, это франтовская ферма. А гоняться за коровами вместе с этой компанией ребят – нет лучше штуки на свете. Веселый они народ!

У дома Сибольского ранчо они слезли с лошадей. Ранзе велел Кудряшу подождать у дверей жилой комнаты, а сам вошел внутрь. Старый Киова Трусдэлль сидел у стола и читал.

– Доброе утро, мистер Трусдэлль, – сказал Ранзе.

Старик быстро обернулся.

– Что такое? – начал он. – Отчего ты зовешь меня «мистер»?

Взглянув в лицо Ранзе, он оборвал фразу, и рука его, державшая газету, слегка вздрогнула.

– Мальчик, – сказал он. – Как ты это узнал?

– Ничего, ничего, – сказал Ранзе с улыбкой. – Я велел тетке Хуане рассказать мне все. Произошло это случайно, но теперь все уладилось.

– Ты был мне вместо сына, – сказал старый Киова, дрожа.

– Тетка Хуана сказала мне все, – продолжал Ранзе. – Она рассказала мне, как вы взяли меня, когда я едва достигал ростом колена взрослого, от ехавших на Запад золотоискателей. И она сказала мне, как пропал или был украден ваш ребенок, – собственный ваш ребенок. И еще она сказала, что в этот же самый день прохожие рабочие, стригшие овец, уехали с ранчо.

– Наш мальчик потерялся, когда ему было два года, – сказал старик. – А потом приехали в фургоне эмигранты с мальчонкой, от которого они хотели отделаться. Мы тебя и взяли. Я не хотел, чтобы ты когда-нибудь узнал об этом, Ранзе. Мы ведь никогда больше не слышали о нашем мальчике.

– Он ждет снаружи, если только не ошибаюсь, – сказал Ранзе, отворяя дверь и делая знак Кудряшу.

Кудряш вошел в комнату.

Сомнений не возникало. У старика и у юноши были одинаковые вьющиеся волосы, нос, подбородок и светло-голубые глаза навыкате.

Старик Киова в волнении поднялся с места.

Кудряш с любопытством оглядывался кругом. В лице его промелькнуло выражение смущения. Он указал пальцем на противоположную стену.

– Где же «тик-так»? – как бы в рассеянности спросил он.

– Это он про часы, – громко воскликнул старый Киова. – Там обыкновенно стояли большие часы. Но как…

Он обернулся к Ранзе, но Ранзе уже не было в комнате. Ваминос, добрый пегий с крапинами конь, находился уже за сто ярдов и с быстротой скаковой лошади нес хозяина к востоку, по пыли и зарослям, к ранчо Де-Лос-Ольмос.