Текст книги "Властитель человеков"

За дверью раздался стук (ну не полно ли это глубокомысленное начало намеков и аллюзий, о лучшие из покупателей лучших бестселлеров?).

Мы отодвинули задвижку, и внутрь ввалился Этьен Жиро (как он впоследствии назвал себя). Но тогда он был всего лишь червяком, сражающимся за свою жизнь под бременем окутавших его убийственных белых кристаллов.

Прокопавшись сквозь слои снега, пальто, шарфов и плащей, мы извлекли оттуда живое создание с вандейковской бородкой и удивительными бриллиантовыми перстнями. Подвергнув это существо обязательной в таких случаях обработке – растиранию снегом, вливанию горячего молока вместе с виски по чайной ложке, – мы привели его в состояние выпускника, достойного диплома в виде хлебной водки, влитой на три пальца в стакан горячей воды. Один из подручных, повинуясь трубному гласу Росса, уже загнал шатающегося пони незнакомца в крытый кораль, где содержались животные.

Перейдем к краткому изложению биографии Жиро.

Как мы поняли, Этьен первоначально был оперным певцом; однако бедствия и снег сделали его «non compos vocis», то есть лишили голоса. Бедствия персонифицировались в виде выброшенной на мель Сан-Сальвадорской оперной компании, периода трудов на втором этаже отеля, а после – работы в качестве профессионального хироманта, кочующего из города в город. Ибо, подобно прочим профессиональным хиромантам, всякий раз, когда ему случалось продвинуться по Линии Сердца, он немедленно двигался и по Линии Наименьшего Сопротивления. И хотя Этьен не стал просвещать нас, мы сделали вывод о том, что он успел нырнуть в сумерки минут за двадцать до появления на сцене констебля и таким образом попал под этот снегопад. Снег он костерил самыми отборными и прочувственными словами – будучи уроженцем Парижа, Этьен любил снег той же самой страстной любовью, что и цветущая орхидея.

– Отв`атительное убожество! – высказался Этьен и принял еще на три пальца спиртного.

– Полное, литое и на кошачьих лапках, и еще белое-белое! – добавил Росс и последовал его примеру.

– Тухлое к тому ж, – проговорил я.

Повар не сказал ничего. Застыв в дверях, он взвешивал наш эмоциональный порыв, и каменное лицо его немедленно отправило мне два сообщения по беспроволочному телеграфу. Первое гласило, что Джордж считает наши порочащие слова в адрес снега пустым ребячеством; а второе – что Джордж не любит даго. Однако, поскольку Этьен был французом, а не итальянцем, испанцем или португальцем, я решил, что последнее сообщение ошибочно. И потому обратился непосредственно к отправителю: ясные глаза, вы и в самом деле имели в виду даго? – получив по тому же телеграфу вполне определенный смертоносный и психический ответ в виде трех «да». Тут я подумал, что, судя по всему, для Джорджа все иностранцы попадают под определение «даго». Что ж, мне уже случалось раз говаривать с другим лагерным кашеваром, который считал, что Mons., Sig., и Millie (так на замиссисипском наречии произносится Mlle, мадемуазель) – имена итальянские; тот повар поэтому удивлялся скудости неороманских имен… так что, почему бы и нет…

Я уже говорил, что снег есть испытание, посланное человекам. День или два Этьен простоял у окна, терроризируя ногти на пальцах рук, вскрикивая и стеная по поводу отсутствия разрывов в сплошном полотне. С моей точки зрения, Этьен был столь же непереносим, как и снег; и в поисках облегчения уже на второй день я отправился посмотреть, как там поживает мой конь. И, нелепо поскользнувшись на камне, сломал ключицу, подпав под испытание уже не снегом, а лежанием пластом на спине. Испытание болезнью, слишком уж часто посещающее нас, человеков.

Тем не менее я мужественно справлялся с ним. Теперь я сделался просто зрителем и со своей постели в большой комнате мог лежа наблюдать игру страстей человеческих с тем отстраненным, безличным бесстрастием, которое, по словам французских писателей, столь важно для литератора, а по мнению американских писателей, жизненно необходимо для специалиста по игре в «фараон».

– Я сойду с ума в этом отв`атительном, ни-ичтожном месте! – постоянно пророчествовал Этьен.

– Никогда раньше не думал, что Марк Твен станет скучен мне, – то и дело повторял Росс.

Час за часом он проводил возле окна, сидя между коробкой дешевых питсбургских сигар, обладавших силой, длиной и ароматом питсбургского коррупционного скандала, по одну руку от него, и сборниками «На веслах», «Скачущая лягушка» и «Жизнь на Миссисипи» – по другую. Ради каждой новой главы, отчаянно пыхтя, он запаливал новую сигару. По мере течения времени на него накатывало предчувствие спазмов, гастрита, колик курильщика… ну, словом, того, что случается в Питсбурге после слишком долгого участия в коррупционных скандалах. Чтобы справиться с коликой, Росс время от времени обращался к янтарному бальзаму от колик старого доктора Стилла. Ну а после сорока восьми часов такого времяпрепровождения последовал срыв.

– И в самом деле, не знал, что Марк Твен настолько утомителен. В самом деле не знал. – Росс швырнул книжку «На веслах» на пол. – Должно быть, если снег запер тебя в доме, нужно читать трагедии. Юмор только извлекает на поверхность наше упрямство. Ты читаешь о жалких и беспомощных попытках человека сделаться забавным, и это приводит тебя в такое негодование, что ты хочешь немедленно разодрать книжку и завопить во все горло.

На противоположном конце комнаты француз извлек свои пальцы изо рта на достаточный срок, чтобы произнести:

– Юмо`! Юмо` в такую по`у! Боже мой, я сойду с ума в этой отв`атительной…

– Ужинать, – объявил Джордж.

Наши трапезы отнюдь не были трапезами Рабле, который как-то сказал: великий Бог создал планеты, а мы должны поддерживать чистоту на наших тарелках. К этому времени еда на ранчо перестала быть делом вкуса, она служила для отвлечения духа, а не для питания тела. А о том, во что превратились эти трапезы потом, никогда не забыть ни мне, ни Россу, ни Этьену.

После ужина снова шли в ход и сигары, и ногти. Плечо мое отчаянно болело, и, прикрыв глаза, я пытался забыть о нем, наблюдая за ловкими движениями солидного повара.

Внезапно он по-собачьи наставил ухо и прислушался. После чего быстрыми шагами подошел к двери, распахнул ее настежь и замер.

Все прочие недоуменно смотрели на него, так как никто не слышал ни звука.

– Что случилось, Джордж? – спросил Росс.

Повар протянул руку во тьму вдоль дверного косяка.

Осторожными движениями поддержал что-то. А потом с опаской шагнул в снег. Нагнулся – мышцы на спине напряглись – и поднял какой-то груз. Шагнул назад, закрыл за собой дверь и опустил ношу на безопасном расстоянии от огня.

Распрямившись, он посмотрел на нас торжественным оком. Никто из нас не решился даже шевельнуться под его орфическими чарами, доколе Джордж не произнес:

– Это женщина.

Звали эту мисс, как оказалось, Вилли Адамс. Род занятий – школьная учительница. Нынешнее положение – заблудилась в метель. Возраст – юмюм (двадцать лет по-персидски). Если хотите услышать описание ее внешности, обратимся к лесам. Ива подойдет как образец гибкости; орешник гикори – как эталон прочности и силы духа; береза – как пример чистой белизны, присущей ее коже; глаза уподобим кусочкам синего неба, проглядывающего между ветвями; шелк на коконах шелковичного червя явно сродни ее волосам; в голосе звучал шепот июньского ветерка в вечерней листве; рот можно сравнить с ягодами на снегу; пальцы напоминали легкие перышки папоротника; поступь – быстрый и легкий перебор оленьих копытец. Общее впечатление, создающееся в глазах внемлющего, – за деревьями леса не видно.

И в данный момент Психология с заглавной буквы, ступая мягкими рысьими лапами, пробирается в дом на ранчо. Трое мужчин, повар и хорошенькая молодая женщина отрезаны снегом от мира. Можете вычесть меня, если хотите, я все равно вне счета. Я никогда не пользовался успехом у женщин. Можно вычесть и повара, если угодно. Однако отметим эффект, произведенный на Росса и Этьена Жиро.

Росс отправил в чемодан Марка Твена и чемодан этот запер. Кроме того, он немедленно отказался от питсбургских скандальных сигар. Ну, и сбрил трехдневную щетину.

Этьен как истинный француз начал с собственной бородки и напомадил ее из тюбика венгерского крема, хранимого в жилетном кармане. Потом расчесал ее маленькой алюминиевой расческой, происшедшей из того же кармана. Подровнял ее маникюрными ножницами, обретавшимися в том же кармане. И его легкомысленное галльское настроение преобразилось самым внезапным и чудесным образом. В устах его зазвучал мотивчик из репертуара Сан-Сальвадорской оперной компании, он улыбался, ухмылялся, раскланивался, выписывал пируэты, вертелся, крутился, пустословил, нес чепуху, пускал рулады. Никакой знаменитый трубадур не мог бы сравниться с Этьеном.

Росс избрал другой способ наступления – короткий и властный.

– Маленькая женщина, – начал он, – добро пожаловать в этот дом!

И считая, что выражается достаточно тонко и двусмысленно, добавил:

– Рад видеть вас здесь столько, сколько захотите, будет снег или не будет снега.

Мисс Адамс поблагодарила его с некоторым смущением, и часть румянца ягод зимней зелени[27]27
  Зимняя зелень – гаультерия; низкорослое растение, распространенное в восточных районах США, с белыми или розоватыми цветами, вечнозеленой листвой, ароматным запахом и съедобными красными ягодами.


[Закрыть] переползла на кору березы. Она поспешно огляделась вокруг, как бы разыскивая пути к спасению. Но таковых не было – если не считать кухни и отведенной ей комнаты. Извинившись, она исчезла за дверью.

Чуть позже, прикидываясь спящим, я услышал следующие слова:

– Мисс Адамс, я уже наме`евался сгинуть, уме`еть от тоски и однооб`азия, когда ваше дивное и чистое лицо появилось в этом убогом доме.

Я приоткрыл правый по курсу глаз. Бородка уже завивалась на пальце, глаза этого Свенгали[28]28
  Свенгали – вымышленный персонаж написанного Джорджем Дюмурье в 1894 г. романа «Трильби». Произведя в свою пору сенсацию, этот роман создал стереотип злобного гипнотизера.


[Закрыть] бегали по сторонам, кресло оказалось подвинутым к креслу учительницы.

– Я ф`анцуз – понимаете, – я по`ывист, темпе`аментен, не`вичен! Я не могу вынести столь бесцветные часы в этом доме, на этом `анчо; но появляется женщина! Ах! – Плечи изобразили девятикратное «ура» в исполнении тигра. – И с`азу какая `азница! С`азу вок`уг свет и веселье; все улыбаются, когда улыбаетесь вы. Вы наделены се`дцем, к`асотой, изяществом. Се`дце вновь возв`ащается ко мне, когда я ощущаю ваше се`дце возле себя. Итак! – Он положил свою ладонь на жилетный карман. И, воспользовавшись удобным положением, вдруг схватил учительницу за руку. – Ах! Мисс Адамс, если бы только я мог сказать вам, как…

– Обедать, – сухо заметил Джордж, став как раз за спиной француза. Глаза его были обращены прямо в глаза учительницы. И после тридцати секунд исследования губы его шевельнулись в глубинах того кремнистого, застывшего мальстрема[29]29
  Мальстрем – водоворот в Норвежском море.


[Закрыть], каким сделалось его лицо. – Обед, – продолжил он, – будет готов через две минуты.

Мисс Адамс с облегчением вскочила на ноги.

– Мне нужно причесаться к обеду, – мудро сказала она и удалилась в свою комнату.

Росс запоздал на пятнадцать минут. Наконец тарелки были опустошены и убраны, и, дождавшись удобного мгновения, когда комната на короткое время осталась в нашем с ним распоряжении, я рассказал ему о подслушанном разговоре.

Росс пришел в такое волнение, что без дальнейших раздумий запалил вонючую сигарку.

– Ах ты, немытый, желтокожий, хиромантский скунс, – молвил он сквозь зубы. – Я ж в тебе таких дыр понаделаю, если ты не перестанешь подобным образом разговаривать с моей женой!

Я вздрогнул так, что моей ключице это стоило доброй недели покоя, и охнул:

– Твоей женой!

– Ну, то есть я хочу взять ее в жены, – объявил он.

И весь остаток дня дом на ранчо наполняло постоянно сгущавшееся облако эмоций, о наилучшие покупатели наилучших бестселлеров.

Росс следил за мисс Адамс, как ястреб за курочкой; он поглядывал на Этьена, как на воронье пугало. Этьен поглядывал на мисс Адамс, как пробравшаяся в курятник ласка; на Росса он внимания не обращал.

Состояние мисс Адамс в качестве предмета вожделения было просто ужасным. Совсем недавно избавленная от долгих мук и страданий, причиняемых белым холодом, когда Природа столько долгих часов обращала зрение маленькой учительницы вглубь самой себя… кто может сказать, какие глубинные женские тайны она постигла! И теперь, вдруг оказавшись среди мужчин, она попала в новый, другого рода конфликт, вместо того чтобы обрести облегчение и безопасность. Даже в своей комнате она могла слышать громкие голоса самозваных женихов.

– Я наделаю в тебе дыр! – кричал Росс.

– Будьте свидетелями, – взвизгивал Этьен, призывая на помощь нас с поваром.

Она никак не могла знать о пережитых трудностях, которые привели обоих мужчин к такому состоянию. Ей было известно только одно – там, где она рассчитывала встретить открытых и честных вольных каменщиков Запада, ее ожидало тонкое сплетение амбиций двух мужчин, намеревавшихся извлечь возможный для себя романтический эффект из ее затрудненного положения.

Она пыталась уклониться от внимания, оказываемого ей Россом и французом, обратившись к уходу за мной, и на помощь добровольной медсестре явились все остальные. Это тройственное соединение вызвало во мне такой приступ бессильного раздражения, что всем пришлось удалиться. Лишь однажды ей удалось шепнуть мне на ухо:

– Мне так тревожно здесь. Я просто не знаю, что делать.

На что я негромко ответил, подняв плечо, что я, дескать, горбатый мудрец, что под знаком этим находится Восьмой дом и Луна пребывает в Деве, указывая на благоприятное разрешение ситуации.

Но по прошествии двадцати минут я увидел, что Этьен толкует ее судьбу по ладони, и подумал, что придется переделать ее гороскоп, взяв за основу темного человека с тюком в руках.

Перед закатом Этьен на какое-то время оставил дом, и Росс, сделавшийся неразговорчивым и угрюмым и даже доставший из-под замка Марка Твена, предпринял другую попытку. В типичной для себя манере.

Став перед девушкой, он величественным взором посмотрел на ту прохладную и совершенную точку, где лоб мисс Адамс соприкасался с пробором в ее благоуханных волосах. Впрочем, сперва он бросил полный отчаяния взгляд на меня. Я пребывал в глубоком сне.

– Маленькая женщина, – начал он, – такому человеку, как я, трудно видеть вас, пребывающей в таком состоянии. Вы, – судорожный глоток, – слишком долго прожили в одиночестве посреди этого мира. Вы нуждаетесь в защитнике. И я даже сказал бы, что вы нуждаетесь сейчас в защитнике, наделенном высшей свирепостью, готовом в три раунда растереть в порошок шафранную рожу любого желтокожего скунса, которому приспичит докучать вам. Гм. Гм. Я – человек одинокий, мисс Адамс. До сих пор мне приходилось влачить свою жизнь без, – судорожный глоток, – сладостного сияния, – судорожный глоток, – женщины, разливающегося по моему дому. И особенно одиночество это досадно в такие дни, как этот, когда я просто вынужден оставаться внутри дома, и потому ваше появление в этой хижине заставило меня приветствовать вас с таким восторгом. И с тех пор меня наполняют под завязку всякие чувства – куда более разные, чем все отвратительные, средние, головокружительные и высокие, что за прошедшие годы попадались мне на жизненном пути.

Мисс Адамс безнадежно пошевелилась, явно думая лишь о спасении. Но Росс оставался непреклонным.

– Не хочу докучать вам, мисс Адамс, но, ей-богу, даже если так, все равно выслушайте. Надо же мне высказаться. Этого ладонного щекотуна, жлоба-французишку, надлежит выставить из дома, и если вы захотите этого, он немедленно отправится восвояси. Только я не хочу ошибиться. Вы должны выказать свое предпочтение. Я уже подбираюсь к собственному предмету, мисс… мисс Вилли, на свой корявый фасон. За последние два дня я вынес все, что выпадало на мою долю, но что-то случиться должно. От этого сидения под крышей пастух повеситься может. Мисс Вилли, – грубой силой Росс заарканил ее руку, – только скажите слово. Должен же кто-то играть свою роль в вашей жизни. Выйдете ли вы…

– Ужинать, – отрывисто проговорил Джордж, появившись из кухни.

Мисс Адамс поспешила прочь.

Росс в гневе повернулся:

– Ты…

– Вертится вот у меня в голове… – проговорил Джордж.

Он с напряжением внес кофейник. Затем – с отвагой – большое блюдо со свининой и бобами. Затем – с угрюмым видом – картошку. И с великим глубокомыслием – печенье.

– Вертится вот у меня в голове. Нет нужды так долго дожидаться Свенгали. Можно поесть прямо сейчас.

Со своего превосходного наблюдательного пункта на кушетке я наблюдал за ходом этой трапезы. Росс, пребывавший в смятении, сердитый, разочарованный; Этьен, вечно льстивый, внимательный, томный; мисс Адамс, нервно клюющая пищу, с промедлением, едва ли не в истерике отвечающая на вопросы; а за спинами их то и дело проплывала крепкая и внушительная тень повара – словно дредноут[30]30
  Дредноут – букв.: «неустрашимый», английский линейный корабль первой половины ХХ в., положивший начало этому классу кораблей.


[Закрыть] за пологом тумана.

Некогда мне принадлежали часы, хрипевшие и булькавшие минуты три, прежде чем пробить время. Посему медленная тяжесть ожидания прекрасно известна мне. Ибо, услышав это бульканье, я просыпался в три часа утра и ждал три минуты, пока не прозвучат один за другим эти три удара. Alors[31]31
  Итак (фр.).


[Закрыть]. В ту ночь к ранчо Росса неторопливо приближался товарняк с Развязкой и уже посвистывал вдалеке.

Этьен приступил к делу после обеда. Мисс Адамс внезапно обнаружила самый живой интерес к оборудованию кухни, и со своего места я мог видеть, как она что-то оживленно говорит Джорджу – ему, а не с ним, – а он только кивает и гремит своими кастрюлями.

– Мой д`уг, – проговорил Этьен, затянувшись сигаретой, выдыхая облако дыма и чуть касаясь плеча Росса украшенной перстнями рукой. – Понимаю, что вынужден быть отк`овенным с вами. Во-пе`вых, потому, что мы стали сопе`никами; и, во-вто`ых, потому, что вы восп`инимаете эти мате`ии настолько се`ьезно. Я… я – ф`анцуз. Я люблю женщин… – Он откинул назад свои кудри, и, блеснув желтыми зубами, послал в сторону кухни нечистый поцелуй. – Таков, полагаю, обычай моего на`ода. Все ф`анцузы любят женщин… оча`овательных женщин. И вот смот`ите: вот он – я! – Он широко развел руки. – Холодно сна`ужи! А я те`петь не могу холод! Снег! Я п`ези`аю этот жалкий снег! Двое мужчин! Этот, – указывая на меня, – и этот! – указывая на Росса. – Я в `асте`янности! Целых два дня я стою у окна и `ву на себе волосы! Я взволнован, `асст`оен, нет никакого покоя моей голове! И вот… внезапно… ее явление! Женщина… милая, хо`ошенькая, оча`овательная, невинная молодая женщина! Естественно, я ликую. Я вновь становлюсь собой – веселым, легкомысленным, счастливым. И я об`ащаюсь к мадемуазель, чтобы п`овести в`емя. Вот для чего… вот для чего, мсье, п`едназначены женщины – для п`овождения в`емени! Для `азвлечения – как музыка, как вино! Они взывают к наст`оению, кап`изу, темпе`аменту. Иг`ать с этой женщиной, следить за ней че`ез ее наст`оение, добиваться ее… ах! не в этом ли наилучший способ п`оводить в`емя?

Росс хлопнул ладонью по столу.

– Заткнись, жалкая желтая морда! – взревел он. – Я возражаю против того, чтобы ты преследовал кого бы то ни было в моем доме. А теперь выслушай меня, ты… – Схватив коробку с сигарами, он хлопнул ею об стол для придания большего веса своим словам. Звук этот привлек внимание находившейся на кухне девушки, которая незаметно вошла в комнату. – Не знаю ничего о том, как вы, французы, свои романы крутите… и знать не хочу. У нас здесь дело обстоит по-другому, побеждает лучший. А лучший здесь я – и не смей забывать это! И девушка эта будет моей. И по этому поводу не будет никаких игр, никакого филантропства и чтения судьбы по ладони. Я решил, что девушка эта моя, и на этом довольно. Слово мое – закон посреди этого леса. Она принадлежит мне, и как только она согласится на это, ты вылетишь отсюда. – Коробка с сигарами поставила в конце этого утверждения внушительную и громогласную точку.

Этьен оставался невозмутимым в своей браваде.

– Ах, вот что! Но так женщину не завоевать, – он непринужденно улыбнулся. – Готов п`едсказать, что таким способом ты ее не добьешься. Нет. С женщинами нужно обходиться иначе. Ее нужно заинте`есовать, потом поцеловать… это восхитительное и оча`овательное маленькое создание. Один только поцелуй! И тогда ты получаешь ее. – Он снова обнажил отталкивающего вида зубы. – Предлагаю вам пари в том, что сумею поцеловать ее…

Как счастливый хроникер благодатных деяний, с радостью сообщаю, что амурные уста Этьена затворила не его собственная рука. Раздался один короткий звук, словно бы мул лягнул дощатый забор, и через распахнувшиеся ворота француз отправился в область забвения.

Я видел, как был нанесен этот удар. Он получился каким-то равнодушным, спонтанным, почти что рассеянным. Мне даже подумалось, что повар воспользовался своими познаниями в области переворачивания блинов.

Какое-то время он просто постоял на месте, почесывая в голове и погрузившись в размышления. А потом начал опускать закатанные рукава.

– Собирай-ка свои вещи, мисс, и поедем отсюда, – решил он наконец. – Закутайся потеплее.

Я услышал, как с тихим вздохом облегчения она направилась к своему пальто, свитеру и шляпке.

Росс вскочил на ноги и проговорил:

– Джордж, что ты намереваешься делать?

Джордж, уже направившийся в мою сторону, медленно развернулся лицом к своему работодателю.

– Будучи лагерным кашеваром, я не слишком обременен лошадьми, – просветил он присутствующих. – И потому собираюсь взять лошадь взаймы у этого вот парня.

Впервые за четыре последних дня душа моя искренне возрадовалась.

– Если ты собрался уподобиться Лохинвару[32]32
  Лохинвар – персонаж баллады Вальтера Скотта, похитившего любимую со свадьбы с другим.


[Закрыть], езжай куда хочешь, – благородно проговорил я.

Повар внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь обнаружить крупицу оскорбления в моих словах.

– Нет, – ответил он. – Ради нужд меня самого и этой юной леди мы проедем на лошади только три мили до Хиксвилля. Позволь теперь мне кое-что сказать тебе, Росс.

Широкая спина повара вдруг оказалась передо мной, и его низкий, отрывистый, властный голос загудел в комнате. Джордж повернулся к Россу:

– Ты свихнулся. Что с тобой произошло? Это снег так на тебя действует. С каждым днем ты становишься все более нервным и безумным. Снег и этот даго… – он ткнул пальцем в полумертвого француза, валявшегося в уголке, – довели тебя до той точки, когда я почел за благо вмешаться. Я все крутил это в голове и понял, что, если кое-чего не сделать, и притом скоро, здесь будет убийство или, может, кое-что и похуже…

Повар чуть кивнул головой в сторону занимаемой девушкой комнаты.

Он умолк, на мгновение погрузившись в сугроб собственных мыслей, затем поднял кверху корявый палец, призывая к молчанию.

– Об этой женщине. Я знаю тебя, Росс, и знаю, как ты на самом деле относишься к женщинам. Если бы она не попала сюда в этот снегопад, ты и два раза не подумал бы о женском вопросе. Когда непогода уляжется, ты с ребятами выкатишься из дома и все мысли о бабах выскочат из твоей головы… ты о юбке не вспомнишь и до Второго пришествия. Потому лишь, что сейчас кругом снег, помни, что ты по-прежнему живешь в том же самом мире, каким он был четыре дня назад. И остался таким, как прежде. Так зачем же эта грызня после четырех дней проживания в доме? Вот что я крутил в голове, и вот решение, к которому я пришел.

Он подошел к двери и крикнул, чтобы один из конюхов оседлал моего коня.

Росс запалил сигарку и в задумчивости застыл посреди комнаты. Наконец он выпалил:

– Я испытываю сильное желание, Джордж, сорвать твою мудрую голову с плеч и выбросить в этот самый сугроб, если…

– Ошибаешься, мистер. Желание твое хорошим не назовешь. Скверное оно, желание это. Посмотри-ка сюда! – Он указал пальцем в проем двери, и нам обоим невольно пришлось последовать движению указующего перста.

– Вы застряли здесь еще на неделю, как пить дать. – И дав этому факту укорениться в наших головах, гаркнул, обращаясь к Россу: – Готовить умеешь? – А потом обратился ко мне: – А ты?

После чего он посмотрел на оставшиеся от Этьена руины и пренебрежительно фыркнул.

Наступило томительное молчание, пока мы с Россом пытались представить, каково нам будет здесь жить неделю без еды.

– Если у тебя в голове есть хотя бы конский умишко, – продолжил Джордж, – и если ты не намереваешься оскорблять мои чувства, так я просто отвезу эту молодую девицу в Хиксвилль, а потом вернусь сюда и буду готовить для тебя.

Конь и мисс Адамс появились одновременно, оба очень серьезные и притихшие. Конь – потому что знал, что предстоит ему в такую погоду; девушка – потому что понимала, от чего ее избавляют.

И тут я вдруг осознал, что именно намеревается предпринять этот кашевар.

– Бог мой, Джордж! – воскликнул я. – Неужели вы не боитесь выезжать в такой снег?

За моей спиной Росс пробормотал:

– С чего бы ему бояться…

Джордж аккуратно помог девушке усесться на круп коня за седлом, натянул перчатки, вставил ногу в стремя и повернулся, оценивая меня ленивым оком.

Под этим взглядом я мысленно увидел в замершем передо мной человеке алгебраическое уравнение снега со знаком равенства посередине и его решение.

– Фамилия моя такая, снежная, – Сноу, – проговорил Джордж, затем вскочил в седло и осторожно направил коня под вихрь свежего серебра, только что отчеканенного на монетном дворе снегопада. Девушка, чтобы удержаться, блаженно приникла к надежной фигуре лагерного кашевара.

В конечном счете, расставшись с ранчо Росса Кертиса и его домом, я вывез с собой три… нет, четыре вещи.

Во-первых, отношение к снегу, которое смиренно попытался здесь передать; во-вторых, ключицу, с которой приходится обходиться с чрезвычайной осторожностью; в-третьих, воспоминание о том, что целую неделю нам пришлось питаться исключительно скверно приготовленной едой; и, в-четвертых, причину номера третьего: маленькую записку, доставленную нам в конце той недели, несколько строчек, набросанных синим карандашом на листке упаковочной бумаги: «Не могу вернуться назад на эту работу. Миссис Сноу говорит: нет, Джордж. Я прокрутил ее слова в голове; учитывая все обстоятельства, она права».