Текст книги "Властитель человеков"

Я интервьюирую президента

(Вряд ли кто-нибудь успел забыть, что месяц тому назад удавалось купить круговой билет в Вашингтон и обратно со значительной скидкой. Чрезвычайная дешевизна этого билета подвигла нас обратиться к некоему остинскому гражданину, принимающему общественные интересы близко к сердцу, и занять у него двадцать долларов под залог нашего типографского станка, а также коровы и под поручительство нашего брата вкупе с небольшим векселем майора Хатчинсона на четыре тысячи долларов.

Мы приобрели круговой билет, две венские булочки и изрядный кусок сыра, каковые вручили одному из наших штатных репортеров с заданием съездить в Вашингтон и взять интервью у президента Кливленда, по возможности натянув нос всем прочим техасским газетам.

Наш репортер вернулся вчера утром по проселочной дороге. К обеим его ступням были аккуратно привязаны куски толстой, сложенной в несколько слоев мешковины.

Оказалось, что он потерял круговой билет в Вашингтоне и, разделив венские булочки, а также сыр, с искателями должностей, которые несолоно хлебавши возвращались к себе тем же путем, добрался до дому голодным, с волчьим аппетитом и в надежде на сытный обед.

И вот, правда с некоторым запозданием, мы печатаем его сообщение об интервью, взятом у президента Кливленда.)

Я – старший репортер «Роллинг стоун». Примерно месяц тому назад главный редактор вошел в комнату, где мы сидели, беседуя, и сказал:

– Да, кстати. Поезжайте в Вашингтон и возьмите интервью у президента Кливленда.

– Ладно, – сказал я. – Счастливо оставаться.

Через пять минут я уже сидел в сказочно пышном пульмановском вагоне и трясся на пружинном плюшевом сиденье.

Не стану рассказывать подробности моего путешествия. Мне предоставили карт-бланш и велено не стесняться в расходах, если у меня будет чем их оплатить. Ублаготворение моего организма было предусмотрено на самую широкую ногу. И Вена, и Германия прислали яства, достойные моего взыскательного вкуса.

В пути я всего лишь раз сменил вагон и рубашку и с достоинством отказался разменять два доллара какому-то незнакомцу.

Виды по дороге в Вашингтон разнообразны. Их можно созерцать в окно, а стоит отвернуться, как они же поражают и чаруют взор в окне напротив.

В поезде было очень много Рыцарей Пифии, и один пытался практиковать тайное орденское рукопожатие на ручке моей дорожной сумки, но у него ничего не вышло.

По приезде в Вашингтон, который я сразу узнал, будучи весьма начитан в биографии Джорджа, я покинул вагон столь поспешно, что забыл вручить представителю мистера Пульмана причитающийся ему гонорар.

Я без промедления направился к Капитолию.

Как-то раз во власти jeu d’esprit[14]14
  Остроумие (фр.).


[Закрыть] я изготовил сферическую модель эмблемы нашей газеты – «катящийся камень, который не обрастает мхом». Я взял деревянный шар размером с небольшое пушечное ядро, покрасил его в темный цвет и приделал к нему перекрученный жгутик длиной дюйма в три как символ мха, которым он не обрастает. И я захватил его с собой в Вашингтон вместо визитной карточки, рассчитывая, что каждый с первого же взгляда уловит столь изящный намек на нашу газету.

Предварительно изучив план Капитолия, я двинулся прямо к личному кабинету мистера Кливленда.

В вестибюле я встретил служителя и с улыбкой протянул ему мою визитную карточку.

Волосы у того встали дыбом, он как олень помчался к двери, лег на пол и мгновенно скатился во двор по ступеням длинной лестницы.

– Ага! – сказал я себе. – Наш подписчик-неплательщик.

Затем я увидел личного секретаря президента. Он писал письмо о тарифах и заряжал утиной дробью охотничье ружье мистера Кливленда.

Едва я показал ему эмблему моей газеты, как он выпрыгнул в окно на стеклянную крышу оранжереи, чаровавшей взор редкостными цветами.

Это меня несколько удивило.

Я проверил, в порядке ли мой костюм. Шляпа не съехала на затылок, и вообще в моей внешности не было ничего, что могло бы внушить тревогу.

Я вошел в личный кабинет президента.

Он был один и беседовал с Томом Окилтри. Увидев мой шарик, мистер Окилтри с пронзительным визгом выскочил из кабинета.

Президент Кливленд медленно поднял на меня глаза.

Он тоже увидел мою визитную карточку и сказал сиплым голосом:

– Будьте любезны, подождите минутку.

Президент принялся рыться в карманах сюртука и вскоре извлек из них исписанный листок.

Положив листок на стол перед собой, он встал, простер одну руку над головой и сказал с глубоким чувством:

– Я умираю за свободу торговли, за отечество и… и… и… и за все такое прочее.

Тут он дернул за веревочку, и на столике в углу щелкнул фотоаппарат, запечатлев нас обоих.

– Не надо умирать в палате представителей, мистер президент, – посоветовал я. – Пройдите лучше в зал заседаний сената.

– Умолкни, убийца! – сказал он. – Пусть твоя бомба свершит свое смертоносное назначение.

– Я не прошу о назначении, – произнес я с достоинством. – Я представляю «Роллинг стоун», газету города Остин, штат Техас. Ее же представляет и эмблема, которую я держу в руке, но, по-видимому, не столь удачно.

Со вздохом облегчения президент опустился в кресло.

– А я думал, вы динамитчик, – сказал он. – Минутку… Техас? Техас?

Он направился к большой настенной карте Соединенных Штатов, ткнул указательным пальцем примерно в Айдахо, зигзагом повел палец все ниже и наконец нерешительно остановил его на Техасе.

– Ага, вот он! У меня столько дел, что иной раз я забываю самые простые вещи. Погодите-ка… Техас? А, да! Это тот штат, где Айда Уэлс и орава цветных линчевали какого-то социалиста по фамилии Хогг за то, что он безобразничал на молитвенном собрании. Так, значит, вы из Техаса. Я знавал одного человека из Техаса. Дэйв Калберсон – так, кажется, его звали. Ну как там Дэйв? И его семейство? А детишки у Дэйва есть?

– Его парнишка в Остине работает, – сказал я. – Возле Капитолия.

– А кто сейчас президент Техаса?

– Я не вполне…

– Ах, простите! Опять забыл. Мне казалось, я что-то слышал о том, что его вновь объявили самостоятельной республикой.

– А теперь, мистер Кливленд, – сказал я, – не ответите ли вы мне на кое-какие вопросы?

Глаза президента подернулись какой-то странной пленкой. Он выпрямился в кресле, как механическая кукла.

– Приступайте, – сказал он.

– Что вы думаете о политическом будущем нашей страны?

– Я хотел бы заявить, что политическая необходимость требует чрезвычайной безотлагательности, и хотя Соединенные Штаты в теории связаны нерасторжимо и в принципе делимы и не едины, измена и внутриполостные раздоры подорвали единокровие патриотизма и…

– Минуточку, мистер президент, – перебил я. – Будьте добры, смените валик, а? Если бы мне нужны были прописи, я бы мог получить их от «Америкен Ассошиэйтед Пресс». Носите ли вы теплое белье? Ваш любимый поэт, приправа, минерал, цветок, а также чем вы предполагаете заняться, когда останетесь без работы?

– Молодой человек! – строго произнес мистер Кливленд. – Вы себе много позволяете. Моя частная жизнь широкой публики не касается.

Я извинился, и к нему не замедлило вернуться хорошее настроение.

– В сенаторе Миллсе вы, техасцы, имеете замечательного представителя, – сказал он. – Честное слово, я не слышал более блестящих речей, чем его обращения к сенату с призывом отменить тариф на соль и повысить его на хлористый натрий.

– Том Окилтри тоже из нашего штата, – сказал я.

– Не может быть. Вы ошибаетесь, – ответил мистер Кливленд. – Ведь он сам как раз это и утверждает. Нет, мне следует все-таки съездить в Техас и поглядеть своими глазами, что это за штат и такого ли он цвета, каким его изображают на карте, или нет.

– Ну, мне пора, – сказал я.

– Когда вернетесь в Техас, – сказал президент, вставая, – обязательно пишите мне. Ваш визит пробудил во мне живейший интерес к вашему штату, – до сих пор, боюсь, я не уделял ему того внимания, которого он заслуживает. Благодаря вам в моей памяти воскресли всякие исторические и по-иному любопытные места – Аламо, где пал Дэйви Джонс, Голиад, Сэм Хьюстон, сдающийся Монтесуме, окаменелый бум, обнаруженный в окрестностях Остина, хлопок по пять центов и сиамская демократическая платформа, родившаяся в Далласе. Я бы с удовольствием посмотрел, чем обилен Абилин, и полюбовался на девушек Деверса. Рад был познакомиться с вами. Когда выйдете в вестибюль, сверните налево, а дальше идите все прямо и прямо.

Я отвесил низкий поклон, давая понять, что интервью окончено, и тотчас удалился. Очутившись снаружи, я без всяких затруднений покинул здание.

Затем я отправился на поиски такого заведения, где подают съестное, которое не значится в списке товаров, облагаемых пошлиной.

Описывать свое возвращение в Остин я не буду. Я потерял мой круговой билет где-то в недрах Белого дома, и пришлось избрать способ возвращения, несколько утомительный для моих башмаков. Когда я покидал Вашингтон, там все были здоровы и просили кланяться.

Паром разочарования

На углу улицы, посреди вечернего отлива человеческих душ, ежедневно приключающегося в час пик, гранитной скалой возвышался Настоящий Мужчина из Нома[15]15
  Ном – городок на Аляске (несколько южнее Берингова пролива).


[Закрыть]. Ветры и солнце Арктики докрасна выдубили его кожу, и в глазах светились лазурные отблески ледника.

Ловкий, как лис, крепкий, как котлета из мяса карибу, и широкоплечий, словно северное сияние, стоял он посреди Ниагары городских звуков – грохота поездов надземки, автомобильных гудков, стука литых шин и антифонного[16]16
  Антифонный – звучащий в ответ, откликающийся, вторящий (греч.).


[Закрыть] неблагогласия водителей такси и грузовиков, погруженных во взаимное устрашение. И в этот момент, под веселое пение золотой пыли, намытой на сотню тысяч долларов, ощущая, как на устах его обретает горечь вкус пирогов и эля, потребленных за неделю, проведенную в сем граде Готэме[17]17
  Готэм – шутливое название Нью-Йорка.


[Закрыть], Настоящий Мужчина из Нома решил вновь ступить на землю Чилкута, оставив за спиной сию обитель уличного гвалта и яблочных пирожков от Мертвого моря.

Тем временем упомянутый отлив – торопливый, суетливый, болтливый, веселый, направлявшийся домой – нес по Шестой авеню Девушку из «Зибер-Мейсона»[18]18
  «Зибер-Мейсон» – универсальный магазин.


[Закрыть]. Заметив ее, Настоящий Мужчина из Нома тут же понял, во-первых, что она в высшей степени прекрасна и в точности соответствует его собственным представлениям о красоте; а во-вторых, что движется она именно с той самой ровной грацией, что присуща собачьей упряжке на ровной снежной корке. Третье мгновенно явившееся ощущение гласило, что он желает немедленно приобрести эту молодую особу в свою собственность. Настоящие мужчины из Нома всегда принимают решения с такой быстротой. К тому же он только что решил вернуться на Север, и потому действовать приходилось без промедления.

Тысяча девушек из огромного универмага «Зибер-Мейсон» потопом текла по тротуару, встречным своим течением невероятно затрудняя навигацию мужчине, чей кругозор последние три года ограничивался скво из племен сиваш и чилкут. Однако Настоящий Мужчина из Нома, верный особе, мгновенно воскресившей его давно заледеневшее сердце, решительно погрузился в этот поток красоты и последовал за своей дамой.

Молодая особа грациозно плыла по Двадцать третьей улице, не оглядываясь по сторонам и обнаруживая не больше склонности к флирту, чем бронзовая Диана над Садом. Каштановые волосы ее были опрятно заплетены; аккуратный жакет и не имевшая ни единой морщинки черная юбка свидетельствовали о двух добродетелях сразу – о вкусе и экономии. В десяти ярдах за ней следовал потрясенный ее красотой Настоящий Мужчина из Нома.

Мисс Кларибел Колби, то есть Девушка из «Зибер-Мейсона», принадлежала к скорбному обществу жителей пригорода – наемных работников, прозванных джерсейскими мореходами. Она торопливо вошла в зал ожидания переправы, взлетела вверх по лестнице и быстрой и короткой, исполненной дивной грации пробежкой успела перескочить на уже готовый к отплытию паром. Настоящий Мужчина из Нома покрыл разделявшие их десять ярдов в какие-то три прыжка и приземлился на палубу следом за ней.

Мисс Колби выбрала уединенное сиденье снаружи верхнего салона. Ночь оказалась вовсе не холодной, и она желала побыть вдали от любопытствующих взоров и скучных голосов пассажиров. К тому же она чрезвычайно устала, и глаза ее просто закрывались. Предыдущей ночью она блистала на ежегодном балу с жареными устрицами Вестсайдского общественного клуба № 2, объединявшего ассистентов торговцев рыбой, таким образом укоротив свой обычный сон всего до трех часов.

Кроме того, прошедший день выдался необыкновенно беспокойным. Абсолютно все покупатели вели себя крайне придирчиво; один из них, задержавшись в ее отделе, долго бранился по поводу скудости ассортимента; а лучшая подруга Мэми Татхилл унизила нашу героиню, отправившись на ленч с этой нахалкой Доккери.

Но в данный момент Девушка из «Зибер-Мейсона» пребывала в том расслабленном и покойном состоянии, которое нередко посещает независимых и живущих своим трудом особ женского пола. Подобное расположение духа наиболее благоприятно для мужчины, решившего поухаживать за таковой особой. В такие моменты душа ее стремится поселиться в чьем-то доме и сердце… стремится утешиться, укрыться на чьем-то сильном плече, обрести покой и отдохновение. А самое главное, мисс Кларибел Колби очень хотела спать.

И тут подошел к ней могучий мужчина – загорелый, в помятом, но самом дорогом костюме и со шляпой в руке.

– Прекрасная дама, – почтительно молвил Настоящий Мужчина, – простите, что обращаюсь к вам, но я… я… я увидел вас на улице, и… и…

– Гы! – отвечала Девица из «Зибер-Мейсона», поднимая взгляд, полный самой неподдельной холодности. – Существует ли хотя бы один способ избавиться от вас, уличных приставал? Я уже опробовала все – и лук ела, и шпилькой колола. Отвали, Фредди.

– О, я не из тех, моя госпожа, – продолжил Настоящий Мужчина из Нома, – честно говорю, не из тех. Едва заметив вас на улице, я немедленно захотел познакомиться с вами… да так, что просто не мог не увязаться следом. Я испугался, что если не заговорю с вами сей же час, то никогда уже не увижу вас снова в этом огромном городе.

Мисс Колби пристально посмотрела на него в опускающихся на паром сумерках. Нет, перед ней стоял не наглый шутник и не тупой и развязный женоубийца. Искренность и скромность так и пробивались сквозь слой бореального загара. И ей показалось, что этого человека можно и послушать – самую малость.

– Можете сесть рядом, – проговорила она, прикрывая зевок с показной вежливостью, – но учтите, если вы позволите себе лишнее, я позову стюарда.

Мужчина из Нома опустился возле нее. Он уже был восхищен ею. Нет, более чем восхищен. Она выглядела точно так, как, по его разумению, должна выглядеть идеальная женщина. Но сможет ли он понравиться ей? Что ж, посмотрим. А пока следует приложить все старания, чтобы застолбить этот участок.

– Моя фамилия Блейден, – проговорил он, – Генри Блейден.

– A вы совершенно уверены в том, что не Джонс? – спросила девушка, склоняясь к нему с восхитительным, полным мудрости лукавством.

– Я приехал из Нома, – продолжал он с той же тревожной серьезностью. – Наскреб там добрую груду пыли и привез ее сюда.

– Неужели! – взволновалась она, продолжая непринужденную беседу с очаровательной легкостью. – Так, значит, вы работаете метельщиком. То-то я подумала, что уже видела вас.

– Когда я заметил вас на улице, вы не смотрели на меня.

– Я никогда не смотрю на улице на мужчин.

– Но это я смотрел на вас; и должен сказать, что еще не видел девушки хотя бы наполовину такой красивой, как вы.

– То есть разница в мою пользу?

– Конечно же. И я готов предоставить для вашей пользы все, что у меня есть. Конечно, вы скажете, что я – человек грубый, однако я умею хорошо обходиться с теми, кого люблю. Там, на Севере, мне пришлось нелегко, но я выиграл свою игру. Наскреб за все это время почти 5000 унций пыли.

– Боже мой! – воскликнула мисс Колби с неподдельной симпатией. – Грязное там у вас, наверное, было местечко.

И тут веки ее сомкнулись. Голос Настоящего Мужчины из Нома жужжал монотонно и искренне. Потом, к чему эта скучная тема… об этих метлах, о пыли… и что он там скреб? Она прислонилась затылком к стенке салона.

– Мисс, – произнес Мужчина из Нома с еще большей искренностью и монотонностью, – я еще не видел такой девушки, которая понравилась бы мне больше вас. Понимаю, что не вправе ждать от вас такой же симпатии, но, быть может, вы дадите мне шанс? Не позволите ли вы мне узнать вас поближе… Что, если я все-таки окажусь приятным вам?

Головка Девушки из «Зибер Мейсона» чуть качнулась и опустилась на его плечо. Сладкий сон в мгновение одолел ее, навевая сладостные видения о бале Вестсайдского общественного клуба № 2 ассистентов торговцев рыбой.

Джентльмен из Нома придержал руки при себе. На сон своей дамы в такой ситуации он не рассчитывал, однако ему хватало ума не истолковать ситуацию как знак капитуляции. Он ощущал огромный, граничащий с блаженством восторг, но тем не менее решил истолковать прикосновение лежавшей на его собственном плече головки как всего лишь сулящую благоприятные перспективы преамбулу, предвестницу будущего успеха, который не следует торопить.

Лишь одна дешевая примесь обесценивала злато его удовлетворения.

Не слишком ли рано и откровенно признался он в собственном богатстве? Ему хотелось любви к себе самому, а не к его деньгам.

– Вот что я хочу сказать, мисс, – проговорил он. – Вы можете рассчитывать на меня. Там, на Клондайке, меня знают от Джуно[19]19
  Джуно – американский город, расположенный к югу от канадской территории Юкон.


[Закрыть] до Серкл-Сити[20]20
  Серкл-Сити – американский город на реке Юкон (в ее северной части) близ полярного круга («серкл» – «круг»).


[Закрыть] и по всему Юкону. Много ночей провел я в тамошних снегах, три года работал как раб, не зная, встречу ли когда и в ком привязанность. Я ж не искал всей этой пыли для себя самого. Я думал, что однажды встречу подругу, и сегодня это случилось. Деньги – чертовски хорошая вещь, если они есть, но когда тебя любит такая девушка, как вы, это еще лучше. Мисс, а если бы вы собрались выйти замуж, какого человека выбрали бы себе?

– А теперь платите!

Слова эти резко и громко сошли с губ мисс Колби, являя свидетельство того, что сон перенес ее за привычный прилавок в огромном универмаге «Зибер-Мейсон».

Голова ее вдруг качнулась вбок. Она проснулась, выпрямилась и протерла глаза. Мужчина из Нома исчез.

– Гы! Кажется, я заснула, – обратилась к себе мисс Колби, – но куда подевался этот дворник?!

Снежная фамилия

Снег представляет собой великое чудо для малых детей, сидящих в домашнем тепле и отделенных от улицы оконным стеклом. Для мужчин он иногда становится тиглем, в котором их мир переплавляется в белую звезду, находящуюся за десять миллионов миль. Мужчина, способный выдержать испытание, превращается в Человека Снегов; и таково значение его по Фаренгейту, Реомюру и каменным скрижалям Моисея.

Ночь опустилась, трепеща крылышками, на траурный зубец над каньоном Большой Потерянной Реки, и я направил своего скакуна к ранчо «Гнедой конь», потому что снегопад набирал силу. Хлопья сделались величиной с круглую кружевную салфетку, которую может сплести за час самая способная из старых дев, мисс Уилкинс, предвещая долгую метель, а с ней прекращение развлечений и новые приключения, которых не принести плетениям кружевниц. Я был знаком с Россом Кертисом из «Гнедого коня» и знал, что меня примут на ранчо как застигнутого снегом путника, одного уже гостеприимства ради, но еще и потому, что Россу редко представлялась возможность поговорить с живым существом, отвечавшим на его слова не ржанием, не мычанием, не блеяньем и не лаем.

Дом на ранчо находился как раз внутри челюстей каньона, там, где, по мнению самоуверенного и неразумного строителя, бревенчатые и каменные стены по обеим сторонам дома должны были защитить его от зимних ветров Колорадо; однако я опасался сугробов. Уже сейчас сквозь бесконечную и бездонную расщелину в утесах – переговорную трубу четырех ветров – до меня доносился вой владельца, вселившегося в комнатушку на верхнем этаже.

Услышав мое приветствие, из пристройки выскочил один из подручных и принял у меня обрадованного отдыхом коня. Через минуту-другую мы с Россом уже сидели в столовой его дома из четырех комнат, и предо мною предстало все большое и простое гостеприимство этого дома. Северный ветер, свистя, задувал в щели между бревнами мелкий сухой снег. Комната проемом без двери соединялась с кухней.

Со своего места я мог видеть невысокого и коренастого, неторопливого и видавшего виды человека, с профессиональной ловкостью орудовавшего над раскаленной докрасна печкой. Лицо его казалось невозмутимым и непроницаемым – подобно лицу великого мыслителя, а может быть, и человека, которому не нужно скрывать свои мысли. Я было решил, что взгляд его обнаруживает неоправданное превосходство над стихиями и над людьми, но скоро приписал это самомнению, свойственному этому незначительному человеку.

«Лагерный повар» – такое место отвел я ему в Зале представителей рода людского; и он соответствовал этому определению на все сто процентов.

Невзирая на жар, исходивший от раскалившейся печки, в комнате было холодно; так что за разговором мы с Россом то и дело ежились, наполовину от нервов, а на другую половину от морозного сквозняка. Посему он извлек бутылку, повар принес кипящей воды, и мы соорудили себе по внушительному тодди[21]21
  Тодди – алкогольный напиток из сока некоторых видов пальм.


[Закрыть], чтобы как-то оборониться против нападений борея. Мы часто чокались. И при этом стаканы пели тем тонким звоном, которым поют отрывающиеся с карниза сосульки или целая тысяча граненых стекляшек на канделябре Людовика XIV, щебет которых я однажды слышал на танцульке для квартирантов в гостиной пансиона за десять долларов в неделю на Грамерси-сквер. «Sic transit…»[22]22
  Так проходит… (лат.); Sic transit gloria mundi – Так проходит мирская слава.


[Закрыть]

Молчание обитает и в жуткой красоте снегов, и в Сфинксе, и в звездах; но те, кто полагает, что все на свете, начиная от безвинного табльдота до Распятия, можно истолковать через музыку, способны подобрать подходящий ноктюрн или там симфонию, которые выразят отрешенность этого мира, занавешенного от нас снегом. Звон стекла и бутылки, эолийский посвист сквозняков в трещинах стен, густой тромбонный голос ветра, доносящийся из каньона внизу, вкупе с вагнеровским громом кастрюль и сковород под руками кухаря соединялись в моем восприятии в порывистую, диссонирующую мелодию. К ней добавлялся вполне приемлемый аккомпанемент, складывавшийся из шипения поджаривающейся ветчины и оленьей котлеты с посвящением в виде умиротворяющих испарений подлинной яванской сигары, сулившей истинное утешение нашим исстрадавшимся душам.

Повар подал к столу исходящий парком ужин. Демократично кивнув мне, он швырнул на стол тяжелые тарелки – словно метательное кольцо или древнегреческий диск. Я смотрел на него с любопытством, одновременно оценивая и примиряясь. Ни один пророк не мог бы сказать нам, когда закончится метущая снаружи лихоманка; но если снегопад застал тебя под кровом, лучше всего заручиться благодетельным расположением кухонных дел мастера. Однако на лице и в манерах сего борца с кухонной утварью я не мог прочитать ни обращенной ко мне симпатии, ни одобрения.

Росту в нем было пять футов девять дюймов, к нему присоединялись две сотни фунтов банального, наделенного бычьей шеей и красной рожей спокойствия. Одет он был в коричневые полотняные брюки, слишком узкие и короткие, а также синюю фланелевую рубашку с закатанными выше локтя рукавами. На лице его почивало выражение мрачное и невозмутимое, показавшееся мне преднамеренно помещенной туда маской, как бы не позволявшей этому человеку проявлять присущее ему дружелюбие, каковое, на его взгляд, лучше было скрывать. А потом я позволил ужину полностью завладеть моими мыслями.

– Заканчивай возиться, Джордж, – проговорил Росс. – Давай-ка лучше поедим, пока жрачка не остыла.

– Жуйте себе на здоровье, парни, – ответил повар. – Я свое съел на кухне перед закатом.

– Как думаешь, Джордж, много снега сегодня выпадет? – спросил хозяин ранчо.

Джордж уже повернулся, чтобы уйти на свою кухню. Он медленно оборотился, и на его лице, как мне показалось, проступили следы вековечной мудрости и познаний ушедших веков.

– Может, выпадет, – с задержкой ответил он.

На пороге кухни он остановился и поглядел на нас. Мы с Россом подняли ножи и вилки, обратившись к нему со всем возможным вниманием. Некоторые люди обладают способностью привлекать к себе внимание остальных, не говоря ни слова. Их жесты действуют более эффективно, чем крик.

– А может, и нет, – добавил Джордж, возвращаясь к своей печке.

После того как мы поели, он вошел и собрал опустошенные тарелки. Он постоял перед нами какое-то мгновение, в то время как деланая суровость на его лице становилась все более глубокомысленной.

– Снегопад может остановиться в любую минуту, – сказал он, – а может затянуться на всю неделю.

Удалившись в дальний конец своих владений, Джордж налил горячей воды в моечный таз, раскурил трубку и устроил столовой утвари положенное омовение. После чего он осторожно развернул лоскут старого подседельника, извлек из него книжицу в бумажном переплете и уселся читать возле тусклой масляной лампы.

Тут хозяин ранчо выложил на убранный стол табачок, выставил бутылки и стаканы, и я понял, что оказался в глубоком желобе, по которому вот-вот, громыхая, польется поток его словес. Тем не менее я все-таки был отчасти доволен судьбой, если сравнить ее с участью покойного Томаса Таккера, которому пришлось пением оплатить ужин, тем самым удвоив страдания собственные и муки хозяина дома.

– Чертовская штука этот самый снег, – начал Росс в порядке предисловия, – не могу сказать, чтобы, на мой взгляд, в нем было нечто целительное. Могу вынести сколько угодно воды и грязи, пусть на градуснике будет два дюйма ниже ноля или сто десять градусов в тени[23]23
  Сто десять градусов в тени – по Фаренгейту, или +43 °C.


[Закрыть], могу претерпеть среднего размера циклон, но этот пушистый хлам, падающий на наши головы с неба, всякий раз сводит меня с ума. Должно быть, причиной тому, что снег наводит такое смятение, служит полное преображение всех предметов вокруг тебя. Ну, это как если у тебя есть жена и ты утром уехал, оставив ее дома в стареньком голубом ситцевом халатике, скачешь потом весь день и вечер, а потом сталкиваешься с ней нос к носу в далеком городе – в вечернем платье из белого шелка, с веером из страусовых перьев, обезьянничающую с пучком каких-нибудь там лилий в руках. Что тогда покажет твой карманный компас? Тебе придется поцеловать ее, прежде чем обретешь присутствие духа.

Понемногу течение слов Росса вознеслось к облакам (так мне было приятно представлять) и там сконденсировалось в мелкие снежинки мысли; и мы сидели возле печки молча, как подобает и добрым друзьям, и непримиримым врагам. И я думал о преамбуле нашего разговора: о словах Росса про таинственное влияние на человека горностаевых лапок чудовища, которое сейчас укрывало собой наш маленький мирок, и понимал, что он прав.

Среди всех забавных безделушек, тайн, головоломок, индейских даров[24]24
  Индейские дары – подарок, за который следует дать равноценный.


[Закрыть], крысоловок и хорошо замаскированных благодатей, которыми боги осеняют нас с олимпийских вершин, самым тревожным и зловещим является снег. Научный анализ закрепляет за ним абсолютную красоту и чистоту – и это заставляет нас с подозрением посматривать на химию.

Снег укрывает мир, и – о! – мы уже живем на другой планете. За одну ночь снег прячет под собой старые шрамы и знакомые уголки, от которых нас либо с души воротит, либо без которых мы не можем жить. И потому тихо, не поднимая лишнего шума, мы облачаемся в свои расшитые одеяния, влезаем на коня принца Камараз Замана[25]25
  Камараз Заман – персонаж одной из сказок «Тысяча и одна ночь».


[Закрыть] или в запряженные оленями санки, уносящие в белую страну, где сливаются воедино семь цветов.

Это происходит, когда наша фантазия способна превзойти гибельность снега.

Но некоторые уголки земли посещает снежное безумие, прекрасно известное людям, взбудораженным и сбитым с толку возмутительной вуалью, скрывающей под собой единственно известный им мир. Этой белой колдунье, мановением своей палочки кружащей разум покорных ей простофиль, в городах отводится комедийная роль. Алмазная пряжка на ее башмачках сходит за изморозь; своим пируэтом она предваряет бесцельный карнавал.

Однако в местах пустынных снег полон издевки и ехидства. Лишив мир границ и пределов, он не позволяет нам опереться ни на какую другую сферу. Он превращает землю в твердь под ногой; он оставляет нас цепляющимися и спотыкающимися в пространстве враждебного пятого элемента, зловредность которого превосходит его необычайность и красоту. В дальних краях Природа, низменная комедиантка, дурачит людей. И хотя сама она рекламирует человека как свое наилучшее произведение, похоже, что стряпала его эта дама с почти немыслимой беззаботностью и неряшливостью. Односторонний и неуравновешенный, сложенный из соединенных вместе двух неравных половинок, он должен трусить своей эксцентричной тропой. Падает снег, тьма ложится на него, а забавный двуногий человечек плутает и плутает аккуратными кругами, пока не сдастся наконец на развалинах своего дефективного сложения.

В глотке жаждущего снег становится подобием купороса. С виду вполне годящийся в пищу ангелам, он обжигает рот, как имбирь, лишь увеличивая муки жаждущего. Снег является производной воды, воздуха и какого-то холодного, нездорового огня, из которого было изъято тепло. Впрочем, говорили о нем и хорошее; те же поэты, покорившиеся снежным чарам, ежась под ледяным прикосновением снегопада перед собственной входной дверью, положили на бумагу вечные мелодии, воспевающие его красоты.

И все же для самого печального из облаченных в пальто оптимистов снег представляет собой истинную напасть… губительную казнь, которой удалось избежать Фараону. Снег благодетельно укрывает пшеничные поля, повышая тем самым урожай, – но Мукомольный Трест хватает нас за горло подобно гнойному тонзиллиту. Снег распространяет полы своего белого камзола на красные рубцы гористого севера – и Аляска рождает жанр своего рассказа. Чахлый и бледный предатель, он укрывает странника, закопавшегося в него на вершине горы от леденящего мороза, и, растаяв на следующий день, топит его брата, застрявшего внизу, в долине.

В худшем своем размахе он и замок, и ключ, и плавильный тигель, и волшебная палочка Цирцеи. Заперев человека в уединенном ранчо, горной избушке или лесной хижине, снег превращает самых стойких в обезьян и тигров. Он превращает в стекло сердца слабых, делает их языки подобием детских погремушек, предает их души беззаконию и тоске. И дело совсем не в изоляции; снег не просто перекрывает дорогу – он творит Химический Тест.

И лишь настоящий мужчина способен ответить на него реакцией, продуктами которой станут драхма-другая поташа и магнезии с легкой примесью Адама, Анании, Навуходоносора[26]26
  Навуходоносор II – царь Вавилонии в 605–562 гг. до н. э. По библейской легенде, он, в наказание за гордость, «отлучен был от людей, ел траву, как вол».


[Закрыть] и капризного дикобраза.

Но где ж тут история, спросите вы… хорошо, начинаем рассказ.