Текст книги "Цитадель"

Рыцарь тяжело вздохнул и сглотнул слюну.

– Вчера… отец Марк, посмотрите, что делается в природе – уже распускаются первые цветы, воздух состоит из сплошных дурманящих ароматов, нетрудно сойти с ума человеку более стойкому и трезвому чем я.

– Вы хотите сказать, что…

– Да, да, именно это я хочу сказать. Именно в этом желаю признаться. Во время нашего вчерашнего свидания… не знаю как это случилось. Не могу сейчас восстановить по памяти… Я не прилагал никаких усилий. И вместе с тем Розамунда не завлекала меня. Все произошло само собой. Наши одежды повели себя как понятливые слуги, они удалились в нужный момент. Впрочем я помню плохо. Это был дурман, опьянение, это было блаженство. Но и это, но и это, святой отец еще не все!

Де Труа замолк.

Отец Марк подтолкнул его.

– Говорите же, сын мой, говорите. Облегчите свое сердце, я слушаю вас.

Юноша зажмурился, как будто заново переживал произошедшее с ним.

– Говорите же.

– Я вернулся домой. Из сада де Лошей. Я принял решение. Я решил, что Розамунда мне дороже чести. Завтра, я сказал себе – завтра ты отправишься к барону и потребуешь свою возлюбленную себе в жены. Нельзя вечно подвергаться двум опасностям. Наступает момент, когда одну из гибелей надо предпочесть.

– Возможно и так, сын мой, но судя по всему, что-то помешало осуществлению этого намерения.

– Вы угадали, святой отец. Дома меня уже ожидал посланец из Иерусалимского капитула. Мне вручен был рескрипт, из которого следовало, что я должен прибыть для формального вступления в полноправные члены ордена в мае сего года.

Отец Марк пожевал губами.

– Видите, святой отец, челюсти обстоятельств оказались сжаты сильнее, чем я думал. Где-то, в глубине души, я надеялся, что обо мне забыли, раз я сам не даю о себе знать, и мой позор останется тайной лишь моей, несчастной души, и я избегну позора внешнего, а счастье с Розамундой все окупит. Так вот ведь нет, не вышло!

– Отец Мельхиседек знал о вашем увлечении?

– Это не увлечение, это…

– Да, да, сын мой, прошу прощения за неловкое слово. Но тем не менее, вы посвятили его в обстоятельства этой трагической истории?

– Конечно, я полностью доверился ему. Сочувствие такого человека, как отец Мельхиседек, единственное, что удерживало меня на некотором расстоянии от полного безумия.

Отец Марк пощелкал своими четками.

– Какие же средства он применял для укрепления вашего страждущего духа?

Де Труа затруднился ответить на этот вопрос.

– Я не очень понимаю вас.

– Я говорю, что он конкретно делал, чтобы облегчить ваши душевные страдания?

Юноша задумался, перебирая в памяти воспоминания, связанные с почившим другом.

– Сама беседа с ними была облегчением, – неуверенно сказал он. – А потом, он говорил, что молится ежедневно за спасение моей души.

– Молиться за спасение души вашей я тоже, конечно, буду, – задумчиво сказал отец Марк. Взгляд его по-прежнему был устремлен куда-то очень далеко, даже не в физическое, а в мыслительное пространство.

Лицо юного рыцаря засветилось благодарностью.

– Я буду так признателен вам, святой отец.

– Но вряд ли мои молитвы принесут столько пользы, сколько приносили обращения к Богу такого человека, как мой благодетельный предшественник.

Меж бровями де Труа образовалась складка.

– Опять должен признаться, что ход мыслей ваш для меня туманен.

Отец Марк повернул лицо к своему молодому собеседнику и обнадеживающе улыбнулся. Понятно, что впечатление улыбка эта произвела жуткое. Но теперь вряд ли что-то могло отвратить де Труа от этого человека. Ему казалось, что от отца Марка исходит дыхание надежды, ему чудился источник спасительного света за отвратительной кожаной маской.

– Просто я произношу вслух некоторые из своих мыслей.

– Что же сулят мне ваши размышления? Ответьте! Клянусь райскими вратами, у меня такое ощущение, что мне рано переставать надеяться!

– Не спешите, друг мой, – снова улыбнулся священник, – я не хочу без нужды ни обнадеживать, ни разочаровывать вас. Скажу одно – мне хочется придумать способ, который мог бы вас вызволить из тисков создавшегося положения. Нечто помимо молитв, как они ни необходимы.

Юноша поправил пряжку на своем плаще.

– Право, вы говорите совсем не так, как говаривал бывало отец Мельхиседек. Я имею в виду в смысле благочиния. Но, наверное, не мне рассуждать об этих предметах. Да к тому же мне очень хочется вам верить.

– Да, не стану спорить, в смысле святости и благочиния я не могу равняться с этим великодушнейшим из людей. Жизнь выковала меня другим, заставила им сделаться. Жизнь ожесточила, в какой-то степени, мое сердце, насколько может ожесточиться сердце священника. Но вместе с тем, она научила меня не чураться практической стороны себя, то есть жизни же. Может быть правы древние, есть сферы до которых Бог не снисходит и там люди должны устраивать жизнь свою всего лишь на основах здравого смысла.

Де Труа выглядел весьма удивленным.

– Бог везде и во всем, и отец Мельхиседек…

Отец Марк успокаивающе положил ему руку на колено.

– Вы правы, сын мой, вы правы. Чтение старых книг иногда создает почву для возникновения соблазнов, но они истребляются молитвою. Не будем сейчас устраивать богословский диспут. Для осуществления планов, которые сейчас роятся в моей голове, мне придется навестить вас в вашем жилище.

– Я буду рад.

– Причем навестить вас мне придется тайно. Вы, надеюсь, понимаете почему?

– Нет.

– Сын мой! – укоризненно произнес отец Марк, разводя руками.

– Хорошо, хорошо, святой отец. Я не знаю зачем вам это нужно, но делайте так, как сочтете правильным. Вверяю себя вашей воле всецело.

– Вы остановились у северных ворот?

Шевалье де Труа подробно объяснил, где именно он живет и как удобнее к нему добраться, чтобы не попасться на глаза любопытствующим.

– Когда вы ждете поступления денег из Франции?

– Совсем забыл вам сказать. Их как раз позавчера мне привезли. За день до письма из Иерусалимского капитула.

– Письмо вы, надеюсь, не сожгли?

– Нет, разумеется, оно ведь является и пропуском, без которого не попасть на территорию капитула.

На лице священника вновь изобразилась глубокая задумчивость.

– Поня-ятно, – протянул он.

Шевалье терпеливо ждал, устремив честный взор на своего наставника.

– Каждый новый день для вас это новая гекатомба страданий, правильно?

– Воистину так, святой отец!

– Поэтому, чтобы не заставлять вас мучиться сверх меры, не растягивать эти ужасные часы, я постараюсь придумать что-нибудь к завтрашнему дню. Если я завтра не появлюсь у вас в полдень, значит ничего полезного и ценного мне изобрести так и не удалось.

Отец Марк верно рассчитал с этим «если». К концу дня когда он в самом деле наметил появиться в жилище де Труа, тот, истомленный ожиданием и страхом, то избавитель не явится вовсе, дойдет до такого градуса нетерпения и отчаяния, что у него не останется ни крупицы трезвости и здравомыслия, чтобы верно оценивать совершаемое с ним.

Сообразив, что разговор окончен, шевалье встал. Глаза его сияли, в них снова появилась жизнь. Так радуется больной, которому авторитетный врач только что объявил, что его болезнь не смертельна. Человеку, выбиравшему из двух веревок одну, объявили, что вешаться совсем не обязательно.

Они душевно и бодро попрощались.

Вскочив на коня де Труа ускакал.

На следующий день, незадолго до вечерней молитвы, из дома настоятеля церкви св. Никодима вышел человек, облаченный в одежду латинского горожанина и быстрым шагом направился по дороге, ведущей к Депрему.

Отец Марк решил не устраивать маскарада с платьем сирийским или иудейским, хотя знал, что в Депреме имеются кварталы и тех и других. Сверх обычного костюма он надел барашковый башлык. Надо думать, не только для защиты от возможной непогоды.

Идти было недалеко, спустившись с холма, миновав захватившую взгорочек рощу веселых дубков, путник мог увидеть стены городка. Он заранее решил, что не будет входить в него ни через главные ворота, ни через северные, ни через южные, всегда есть опасность вызвать неудовольствие или подозрение стражи. Придется совать им подкупное серебро, а это память. Отец Марк меньше всего хотел запомниться стражникам.

Шагов за триста от крепостных ворот он свернул налево, к той части стены, что выходила к большому Медленному ручью. Ручей протекал вплотную к тому Месту, куда выходили знаменитые Депремские бойни. Здесь забивали скот, доставляемый из всех окрестных городков и даже из самой Тивериады. Депремские Мясники не знали себе равных.

Отец Марк рассудил, что в таком месте, как тылы громадных боен, не может не быть пары-тройки укромных лазов внутрь города, ибо должны же внутрь него проникать как-то местные нищие и бродяги. Стражники, в обычное время, сюда избегают заглядывать из-за нестерпимой вонищи и, опасаясь кровососущих трупных мух.

Устройство палестинского, равно как и всякого азиатского города было знакомо отцу Марку еще от тех времен, когда он будучи ассасином, часто оказывался перед необходимостью незаметно проникать за городские стены в хорошо охраняемую крепость. Он знал десятки способов такого проникновения, в Депреме разумнее всего было использовать бойни.

Расчет бывшего ассасина оказался верен во всем, кроме одной детали. Он не учел, что на дворе весна, время, когда здешние, одичавшие за зиму собаки собираются к бойням на зазывный запах тухлятины. Свою ошибку он понял как только увидел перед собою четыре или пять пар рыжих, возбужденных глаз. Задворки боен собаки, видимо, считали своей территорией. Для этих полудиких тварей человек уже не был авторитетом.

Отец Марк замер, рассматривая этих разномастных, но одинаково враждебных ему псов. Опыт общения с собаками, полученный за месяцы, проведенные в шайке весельчака Анри был в этой ситуации бесполезен. Он знал, что нужно бродячей собаке смотреть в глаза, но что делать, когда глаз этих не одна пара. Он старался поймать взгляд каждого из этих опасных молчаливых животных и потому его собственный взгляд получился бегающим. Он знал, то, что они не лают, это очень плохо. Намерения этих бесшумно раздувающих свои ноздри людоедов были более, чем очевидны. Рядом ни дерева, ни валуна. Кинжал, спрятанный под одеждой, он просто не успеет достать, да и что тут сможет сделать один кинжал. Если он бросится бежать, то от него останутся еще более мелкие кусочки, из которых его некогда склеили. Но и стояние на месте перестало быть спасительным. Собаки начали неторопливо, осторожно-осторожно его окружать, морща носы и обнажая кривые желтые клыки.

Вдруг откуда-то прилетел огромный булыжник и попал в переднюю лапу псу, стоявшему посередине, вожаку, вслед за этим в распадочек, где и разворачивалась эта драматическая сцена, с угрожающим воплем сверзился какой-то человек. В руках у него был обнаженный меч. Это вторжение в корне изменило расстановку сил. Собаки видимо имели представление о том, что такое обнаженный меч и предпочли, ворча, удалиться. Спаситель схватил священника за рукав и потащил за собою в другую сторону.

– Пойдемте скорей, пойдемте, эти твари могут еще вернуться, их здесь множество.

Отец Марк дал себя спасти окончательно.

– Я ловил рыбу, вон там на камнях возле ручья, вдруг вижу… раньше они больше жались к бойне, теперь разгуливают по всей округе.

– Как тебя зовут?

– Анжет.

– Ты спас мне жизнь.

Юноша смущенно опустил голову. Он был одет как оруженосец латинского рыцаря и вел себя соответственно. Когда, в знак признательности, отец Марк предложил ему золотую монету, он отказался, разве только не с негодованием и сказал, что его господин очень бы не одобрил, когда бы его оруженосец взял деньги за совершение доброго дела.

– Спасибо тебе, – улыбнулся спасенный, – когда-нибудь я тебе отплачу.

Дом, где остановился шевалье де Труа, отец Марк отыскал легко, но войти не поспешил, наоборот, вернулся на рыночную площадь и начал обходить лавки, окаймлявшие ее. Долго не было понятно, действительно ли он что-то ищет, или просто убивает время. Наконец он добрался до лавки оружейника. Обменявшись приличествующими случаю приветствиями с хозяином, он особое внимание уделил стене, увешанной кинжалами. Хозяин лавки, седой толстяк, эльзасец, сразу почувствовал, что имеет дело со знатоком. Он завел с гостем учтивую беседу. Он очень хотел угодить этому покупателю, но оказалось, что это не так просто.

– Вот, – с воодушевлением говорил хозяин, взвешивая в руках очередной кинжал, – настоящая толедская работа. Говорят, что их закаляют там не в уксусе, а прямо в бычьей крови.

Чтобы не обидеть хозяина, отец Марк тоже подержал в руках толедское произведение.

– Да, возможно и в крови, но от этого металл быстрее ржавеет. И потом, это не столько кинжал, сколько небольшой меч, согласитесь, любезный.

– Что верно, то верно, – принужден был согласиться эльзасец, но тогда вам, уважаемый, вряд ли что-нибудь подойдет из работ европейских мастеров. В изготовлении оружия такого рода всегда непревзойденными специалистами были восточные народы. Недаром говорится, что меч, это продолжение чести, а кинжал продолжение хитрости.

Отец Марк улыбнулся.

– Не могу с вами не согласиться.

– Тогда взгляните на этот эламский нож, работы очень старинной, но лезвие до сих пор – зеркало.

– Если бы я был прекрасною дамой, я не преминул бы приобрести такое необычное зеркало.

Хозяин потупился, откровенный намек гостя на свою внешность его смутил.

– А потом такие ножи любят ночные разбойники, один вид такого лезвия заставляет путника вынимать кошелек из кармана. А я, надеюсь, не похож на рыцаря неблагородной наживы.

Седовласый торговец учтивым полупоклоном ответил на это замечание. В те времена привередливость была прежде всего признаком хорошего тона.

– Рискну предложить столь искушенному покупателю обыкновенный сельджукский рисант, он не отличается богатством убранства…

– И поделом, ибо как правило, выполняет грязную, неблагородную работу – вспарывает брюхо барана, или перерезает горло христианина, верно?

– Воистину так! – кивнул хозяин, – но тогда… вкус господина столь изыскан, что я затрудняюсь что либо предложить.

– Не расстраивайтесь, – сказал отец Марк, – я ничего не куплю у вас не потому, что у вас нечего выбрать, лавка ваша одна из лучших, что мне приходилось видеть, а потому, что мне нужно нечто такое, чего может быть и нет в подлунном мире.

Глаза хозяина округлились.

– Может быть, – заговорил он неуверенно, – вам посетить лавки других оружейников? Правда, клянусь крестными муками Спасителя, они утешат вас не больше моего. И если у вас действительно есть нужда в оружии такого рода, вы все равно вернетесь ко мне.

– Нужда в оружии у меня есть, – сказал отец Марк. Кинжал, скрывавшийся у него под одеждой, никак не годился для задуманного им дела.

Оружейник оказался прав, отец Марк побывал еще в нескольких заведениях, торгующих оружием, зашел также и к старьевщику, но в конце концов вернулся к седому эльзасцу, где, после некоторых раздумий, купил небольшой хорасанский кривой кинжал, долго прилаживал его, вздыхая, к ладони.

– Придется остановиться на нем.

Когда отец Марк вошел в жилище шевалье де Труа, тот пребывал в состоянии полнейшего отчаяния, он уже почти смирился с горестной мыслью, что «спаситель» его не явится. Юноша кинулся к нему обниматься, так был обрадован.

– Ну?! – спросил он с надеждой, когда отец Марк снял свой башлык.

– Вы хотите спросить меня, не придумал ли я, как помочь, сын мой?

– Конечно! Именно! А вы так говорите, как будто… Вы совершенно спокойны?!

– Хотя бы один из нас должен сохранять равновесие духа, во имя достижения цели.

– Хорошо, хорошо. Я согласился вам ввериться и готов слушаться впредь.

Отец Марк огляделся.

– Где тут у вас можно писать?

– Вот стол, вот, – юноша кинулся в угол большой комнаты со сводчатым потолком и плетеными решетками на окнах. Там в углу действительно стоял небольшой стол изящной византийской работы. На нем высилась большая, толщиной в руку свеча в дорогом, заплывшем воском, подсвечнике. Шевалье присоединил к первой свече другую, с подоконника.

– Теперь будет посветлее. Садитесь, святой отец, садитесь, пишите.

Отец Марк покачал головой.

– Писать придется вам.

– Мне? Писать?!

– Да.

Руки юноши тряслись, в глазах было удивление и ужас. Совсем уж он не думал, что ему придется сегодня вечером этим заниматься, совсем.

– Ну, писать, так писать. Только у меня нет, кажется, чернил, – де Труа кинулся к сундуку, стоявшему у двери. Откинул выпуклую крышку, достал квадратную бронзовую чернильницу.

– Нет, представьте, есть.

– Захватите и перья.

Юноша достал из сундука целую связку больших, великолепно очиненных перьев.

– Садитесь, садитесь сюда, к столу, – отец Марк придвинул к освещенному столу грубый табурет.

Де Труа уселся, распрямил перед собой лист пергамента, повернул голову к стоящему за спиной духовнику.

– Я не писал Розамунде уже два дня.

Отец Марк положил ему руку на плечо.

– Вы и сейчас будете писать не ей.

– Святой отец…

– Покажите мне сначала извещение орденского капитула, где оно у вас?

– Ах, да, – юноша вскочил с места и снова кинулся к своему сундуку.

От его решительных передвижений пламя свечи дергалось как сумасшедшее, по стенам плясали тени.

– Вот оно.

Отец Марк быстро пробежал текст. Внизу красовалась киноварного цвета печать с отчетливо видимым рисунком – два всадника на одном коне.

– Прекрасно, пока отложите этот документ. Он не понадобится вам.

– Уже отложил.

– Вы еще говорили о деньгах. Могу поклясться священными мощами св. Никодима, вы так и не удосужились проверить, сколько именно вам прислано. Таковы все истинно влюбленные.

У шевалье де Труа был обалдевший вид. Рот исказился в неуверенной улыбке.

– Вы правы, святой отец. Так вы думаете нужно э-э, пересчитать?

– Это займет, думаю, немного времени. Нам же надо знать, какие средства у нас в запасе. Деньги могут сыграть немаловажную роль в задуманной мною комбинации.

– А-а, – в глазах юноши блеснуло понимание. Он подбежал к своему ложу и, сорвав голову с одной из прикроватных статуй, заглянул внутрь.

– Они здесь.

– Прекрасно.

– Пересчитать легко, здесь четыре кошеля, в каждом по две тысячи флоринов. С печатью марсельского банковского дома.

– Слава богу. Тогда мы не будем отвлекаться от основного дела. Садитесь к столу.

Юноша передвигался по комнате, повинуясь любой команде говорившего, он был даже рад тому, что над ним воцарилась чужая воля и он избавлен от необходимости принимать какие бы то ни было решения. Он был счастлив, ибо был убежден, что находится на пути к спасению.

Усевшись снова на табурет, он заново расправил лист, придавил один его край тяжелой чернильницей, вытащил одно перо из связки.

Отец Марк осторожно отогнул полу кафтана и достал из-за пояса только что купленный кинжал. Де Труа резко обернулся к нему и увидел блеснувшее лезвие. Отец Марк опередил его вопрос.

– Дайте мне ваше перо, сын мой, его надо как следует очинить.

Через несколько мгновений перо снова было в руках рыцаря.

– Что же мне писать.

– Там знают вашу руку?

– Вероятно. Я несколько раз отправлял им разные послания, раза три-четыре.

– Понятно, – отец Марк острием кинжала почесал переносицу.

– Первый пункт моего плана состоит в том, чтобы отложить ваш отъезд в Иерусалим. Согласитесь, трудно воссоединиться с возлюбленной покидая ее.

– Каким образом мне это сделать? Не уехать?

– Для этого вы и сели за этот стол. Пишите, что поражены тяжелой лихорадкой, покрывшей нарывами все ваше тело, в силу этого вы не можете двинуться с места без риска, смертельного риска для вашей жизни. Чувствуя же свою вину за нарушение планов капитула, высокого капитула столь достославного ордена, вы считаете своим долгом увеличить вступительный взнос – сколько они с вас требовали?

– Две с половиной тысячи флоринов.

– Увеличить взнос с двух с половиной тысяч флоринов, до четырех. Напишите еще, что присовокупляете к сказанному просьбу дать вам возможность долечиться и привести себя в состояние, достойное того, в коем, по уставу достославного ордена, и должен пребывать рыцарь, ищущий приема в число полноправных членов. Написали?

– Да. Сколько просить мне времени для отсрочки, святой отец? – повернулся снова к отцу Марку рыцарь.

– Нисколько.

– Не понимаю.

– Не указывайте никакого конкретного срока, сын мой, чтобы не связывать себя новыми обещаниями, тоже, может быть, невыполнимыми. Если господь приведет вам явиться в чертоги орденские, вы явитесь не как нарушитель рыцарского слова, вновь просящий о снисхождении, а как преодолевший жестокую болезнь. Если же вы не явитесь вообще, то четыре тысячи вас, мне кажется, достойно заменят. Понятно?

Лицо шевалье де Труа сияло неподдельным счастьем. И восхищением. Он был поражен необыкновенным умом своего духовника – какой он придумал отличный выход из безвыходного положения.

– Я спасен, – прошептал рыцарь, – но я не думал, что все так просто.

– На самом деле все еще проще, чем вам кажется сын мой, – сказал отец Марк.

– Вы все время говорите загадками.

– Вы поставили подпись?

– Я спасен, спасен, – восхищенно шептал шевалье.

– Подпишитесь.

– Пожалуйста.

– А теперь я поставлю печать, – с этими словами отец Марк вонзил по самую рукоятку кинжал в основание черепа лангедокского рыцаря шевалье де Труа. Он умер мгновенно, даже не дернувшись, только с кончика пера на краешек письма упала капля чернил.

Отец Марк протянул было руку к письму, но заметил, что пламя свечей, стоящих на столе, колебнулось. Кто-то бесшумно вошел в комнату. Интересно, видел ли он что произошло, или просто застал мирную сцену – шевалье пишет, сидя за столом, а его гость стоит у него за спиной, наблюдая?

Отец Марк осторожно обернулся, придерживая бедром тело де Труа, готовое рухнуть на спину с табурета. Обернулся готовый ко всему.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он глухо у своего недавнего спасителя. Анжет стоял, широко раздвинув ноги и широко раскрыв глаза.

– Что ты здесь делаешь? – повторил свой вопрос отец Марк, но теперь значительно более властным тоном.

– Господин! – тихо позвал оруженосец глядя мимо человека с мозаичным лицом. Позвал и сделал шаг вперед и чуть влево, пытаясь увидеть, что происходит с шевалье, сидящим за спиною этого странного типа.

– Господин! – снова негромко и призывно пропел юноша, делая еще один шаг, опять немного вперед и немного влево. В глубине души он уже понял, что произошло нечто ужасное, но это знание пока еще не всплыло в область рассудка и отражалось в светлых глазах юноши каким-то сумасшедшим блеском.

– Господин! – теперь уже почти проныл он.

Отец Марк внимательно наблюдал за этим замедленным передвижением. Ему было совершенно ясно, что мальчишка обо всем догадался, и рука его уже автоматически тянется к рукояти меча при помощи которого он спас у боен убийцу своего господина. Еще мгновение – и он завопит, заорет, воззовет… Вполне возможно, что его услышат, прибегут… И вот в тот момент, когда оруженосец уже до половины вытянул из ножен свое оружие, и рот его стал приоткрываться в преддверии настоящего крика, бывший ассасин, одним, почти неуловимым движением вырвал кинжал из затылка господина и воткнул его в горло слуги.

Он даже успел отскочить в сторону, чтобы струя крови, хлынувшая из головы де Труа, не испачкала ему одежду.

Оба тела рухнули на пол одновременно, издав один звук.