Текст книги "О дивный новый мир [Прекрасный новый мир]"

– И вы, местные ученые мужи и руководители, поощряете это?

– Мы этого не поощряем, но и не запрещаем. Мы просто принимаем все как должное. Принимаем так же, как паутину вон того паучка на карнизе. Зная повадки пауков, понимаешь неизбежность паутины. А если принять во внимание природу человека, то столь же неизбежны религии. Пауки ткут ловушки для мух и ничего не могут с собой поделать. Так и человек поневоле изобретает для себя символы. Для того человеку, собственно, дан мозг – чтобы превращать хаос окружающей его реальности и собственного опыта в набор понятных и упорядоченных символов. Иногда эти символы достаточно точно соответствуют некоторым аспектам внешней реальности, данной нам через опыт; в таком случае мы получаем науку и здравый смысл. Иногда же, напротив, символы почти утрачивают связь с реальной жизнью; так рождаются паранойя и бред. Но в большинстве случаев мы имеем дело со смесью: часть реалистична, другая же часть состоит из фантазий. Это и есть религия. Хороша или дурна религия, зависит от состава коктейля и его смешения. К примеру, тот кальвинизм, в котором воспитывался доктор Эндрю, давал ему лишь крохи реализма, зато вливал в него кувшинами самые злостные фантазии. В других случаях смесь более равномерна. Пятьдесят на пятьдесят, шестьдесят на сорок или даже семьдесят на тридцать в пользу истины и здравомыслия. Наша местная Старомодная Вера содержит на удивление малую примесь яда.

Уилл кивнул:

– Подношение в виде белых орхидей образу сострадания и просветления действительно выглядит достаточно безвредно. А после того, чему я был свидетелем вчера, я готов замолвить доброе слово за космические танцы и божественные совокупления.

– Но только не забывайте, – сказал Виджайя, – что это ни для кого не является обязательным. Каждому дается шанс пойти дальше. Вы спрашивали, что та девочка думала по поводу своих действий. И я отвечу на ваш вопрос. Какой-то частью своего сознания она думала, что говорила с личностью – огромной божественной личностью, которую подношением в виде орхидей можно умаслить, чтобы получить то, чего девочке хочется. Но в то же время она достаточно взрослая, и ей уже успели объяснить смысл символов, обозначенных статуей Амитабхи, и опыт, породивший эти символы. Соответственно, другой частью сознания она прекрасно понимает, что Амитабха не просто персона. Ей даже известно, опять-таки через объяснения взрослых, что когда ее молитвы порой даже сбываются, то только в силу психологических и физических странностей мира, в котором мы живем, где идеи имеют тенденцию, если ты полностью концентрируешь на них свое внимание, становиться реальностью. Знает она и то, что этот храм не является тем, чем она по-прежнему хочет его считать, – домом Будды. Ей понятна его истинная суть – быть всего лишь диаграммой, созданной ее подсознанием, которая на самом деле представляет собой маленькую и сумрачную постройку, где по потолку ползают ящерицы, а в каждой щели прячется по таракану. Но все равно в сердце этой темной и кишащей паразитами дыры расположен источник Просветления. И есть еще нечто, что сейчас делает этот ребенок, – она подсознательно усваивает урок о себе самой, ведь ей объяснили: как только она перестанет внушать себе мысли, противоречащие этому, то сможет, вероятно, обнаружить, как ее постоянно озабоченное маленькое сознание превращается в Сознание с большой буквы «С».

– И как скоро она усвоит этот урок? Когда перестанет внушать себе противоречащие мысли?

– Быть может, она не усвоит его никогда. Многим людям это так и не удается. А с другой стороны, очень многие его усваивают.

Он взял Уилла за руку и повел в самую глубину мрака позади образа Просветления. Речитативный напев стал звучать более отчетливо, и там, едва различимый в тени, сидел поющий – очень старый человек, обнаженный по пояс и, если бы не шевелившиеся губы, такой же окаменело неподвижный, как позолоченная статуя Амитабхи.

– О чем его песня? – спросил Уилл.

– Это нечто на санскрите.

Семь непонятных и неразборчивых слогов, повторяемых снова и снова.

– Старое доброе бессмысленное повторение одного и того же.

– Совершенно не обязательно бессмысленное, – возразила миссис Рао. – Порой оно действительно помогает чего-то добиться.

– Оно действенно, – развил ее мысль Виджайя, – не в силу прямого смысла или подтекста слов, а просто потому, что они повторяются. Вы можете распевать «Баю-баюшки-баю», и это сработает не хуже, чем какая-нибудь мантра, или «Господи помилуй», или тупое «Ла-ла-ла илла-ла». Это действует, потому что пока вы повторяете любые из этих слов или молитесь Богу, у вас не остается времени на то, чтобы целиком сосредоточиться на себе, любимых. Единственная проблема заключается в том, что вы рискуете в равной степени допеться как до подъема вверх, так и до падения – впасть в бездумье идиотизма, как и воспарить к бездумью подлинного познания.

– Значит, насколько я понимаю, – сказал Уилл, – лично вы не стали бы рекомендовать подобное занятие нашей маленькой подружке с орхидеями?

– Только в том случае, если бы у нее был повод для особого беспокойства или тревоги. А этого нет и в помине. Я знаю эту девочку очень хорошо, она играет с моими детьми.

– Тогда что бы вы сделали с такой, как она?

– Помимо прочего, – ответил Виджайя, – примерно еще через год я бы взял ее с собой в то место, куда мы направляемся сейчас.

– Что за место?

– Комната для медитации.

Уилл последовал за ним через арку двери и вдоль короткого коридора. Тяжелые занавески разъехались в стороны, и они вошли в просторную выбеленную комнату с длинным окном слева, из которого открывался вид на небольшой сад с бананами и хлебными деревьями. Никакой мебели, только по полу были разбросаны во множестве квадратные подушки. На стене, противоположной окну, висела большая, написанная маслом картина. Уилл сначала окинул ее лишь беглым взглядом, но потом подошел, чтобы приглядеться поближе.

– Бог ты мой! – воскликнул он после паузы. – Чья это работа?

– Гобинда Сингха.

– А кто такой Гобинд Сингх?

– Лучший пейзажист за всю историю Палы. Он умер в сорок восьмом году.

– Почему же мы никогда не видели ни одного его произведения?

– Потому что нам самим слишком нравятся его картины, чтобы вывозить их из страны.

– И вы правильно делаете, – заметил Уилл. – Но при этом одновременно многого лишили нас. – Он снова посмотрел на картину. – Этот человек когда-нибудь бывал в Китае?

– Нет, но он учился у кантонского живописца, который жил на Пале. И разумеется, он видел множество репродукций пейзажей школы Сун.

– Мистер, писавший в стиле Сун, но предпочитавший масляные краски и питавший явный интерес к кьяроскуро, – задумчиво сказал Уилл.

– Только после того, как побывал в Париже. Это было в 1910 году. Там он сдружился с Вюйаром.

Уилл кивнул:

– Об этом можно было бы догадаться по необычайному богатству текстуры. – И он продолжал молча вглядываться в полотно. – А почему эта картина вывешена в комнате для медитации? – спросил он потом.

– А вы как считаете – почему? – вопросом на вопрос ответил Виджайя.

– Потому что эта вещь представляет собой то, что вы называете «диаграммой сознания»?

– Нет, диаграммой был храм. Перед вами же нечто гораздо лучшее. Это реальное проявление. Реальный плод Сознания с большой буквы «С» – проявление индивидуального Сознания по отношению к пейзажу, к холсту и к процессу, опыту творчества. Кстати, это изображение соседней долины к западу отсюда. Писалось с той точки, где теперь пересекает гребень холма линия электропередачи.

– Какие облака! – восхитился Уилл. – Какой свет!

– Да, – подхватил Виджайя, – это свет последнего часа перед наступлением сумерек. Только что прошел дождь, и снова выглянуло солнце, засияв ярче, чем прежде. Противоестественное сияние скошенных лучей из-под покрова облаков, последний, уже обреченный всплеск предвечернего света, который так отчетливо выделяет любую поверхность, которой касается, углубляет каждую тень.

Углубляет каждую тень, повторил про себя Уилл, глядя на пейзаж. Тень того огромного пространства облаков, сделавшего почти черной всю громаду гор; а в центре – тени от облаков над самим островом. А между одной темнотой и другой – ослепительная яркость полей молодого риса или жаркая краснота вспаханной земли с вкраплениями голого известняка, торжественность темных красок и бриллиантовый блеск вечнозеленой листвы. В центре долины виднелось скопление крытых соломой домов – далеких и потому казавшихся очень маленькими. Но насколько же четко они прописаны, как точно обозначены, приобретая глубочайшее значение! Да, значение. Но когда ты спрашивал себя: «Значение чего?» – то не находил ответа. И потому Уилл облек этот вопрос в словесную форму.

– Что они означают? – переспросил Виджайя. – Они означают в точности то, чем являются в действительности. Как и горы, как и облака, как области света и тени. Именно поэтому полотно истинно религиозно. Псевдорелигиозные картины всегда тщатся показать нечто иное, нечто помимо того, что на них изображено, – какой-то кусок метафизического бреда, абсурдную догму того или иного теологического направления. А подлинно религиозный образ неизменно полон собственного внутреннего содержания. Вот почему мы поместили именно такие картины в комнаты для медитации.

– Всегда пейзажи?

– Почти всегда. Пейзажи лучше всего остального напоминают людям, кто они такие на самом деле.

– Лучше, чем сцены из жития святых или иконы Спасителя?

Виджайя кивнул:

– Начать с того, что в этом заключается разница между объективным и субъективным. Изображения Христа или Будды всегда лишь отражают представления о них бихевиориста или интерпретацию богослова. Но когда перед вами такой вот пейзаж, для вас становится психологически невозможным смотреть на него глазами Джона Бродеса Уотсона или воспринимать через воззрения Фомы Аквинского. Вас почти принуждают пережить какой-то личный опыт, пройти через практический акт самопознания.

– Самопознания?

– Именно самопознания, – настаивал Виджайя. – Этот вид на соседнюю долину в то же время открывает вид на ваше собственное сознание, как и на сознание любого другого человека, остающееся выше или ниже, но вне уровня истории вашей собственной жизни. Мистерии темноты, но эта темнота полна жизни. Величие света, который исходит столь же ярко от жалких маленьких домиков, как и от деревьев, травы, из синих разрывов между облаками. Мы стараемся не признавать реальности изображения, но она остается непреложным фактом – человек несет на себе такой же отпечаток божественности, как и природа, такой же бесконечности, как и Пустота. Но эти мысли подвигают нас снова в опасную близость с теологией, а никому еще не удавалось обрести спасение через абстрактные понятия. А потому придерживайтесь фактов, цепляйтесь за конкретику. – Он указал пальцем на полотно. – Того, например, факта, что половина деревни залита солнцем, а другая – погружена в загадочную тень. Факта существования этих почти до черноты синих гор и еще более фантастических гор, образованных над ними из пара. Факта неожиданного появления голубых озер среди облаков на небе и бледно-зеленых и грубовато охристых озер на освещенной солнцем земле. Факта травы на переднем плане и зарослей бамбука в нескольких ярдах ниже по склону. Но в то же время и факта, что эти горы так далеки, а домики так нелепо расположились в тысячах футов внизу, в долине. Расстояния, – добавил он. – Именно в способности передавать расстояния и глубину пространства заключается истинный религиозный смысл таких произведений.

– Потому что дальность и широта перспективы придают виду особое очарование?

– Нет. Потому что они создают реальность. Именно с дистанции становится нам особенно ясно, что вселенная существует не только из людей и не ради людей. Но что даже люди оказываются чем-то более значительным, нежели простыми людьми. Пейзаж напоминает нам, что в нашем черепе кроются такие же необъятные умственные пространства, как и те, что мы видим на картине. Опыт познания дистанции, расстояний внутренних и внешних, расстояний во времени и в пространстве, – вот самый первый и фундаментальный религиозный опыт. «Смерть в нашей жизни, дни, что сочтены»[63]63
  Цитата из поэмы А. Теннисона (1809–1892) «Принцесса».


[Закрыть]. Или: о сотни мест, где нам уже не бывать! Познанные когда-то удовольствия, перенесенные беды и горестные или радостные мысли – все это так живо в нашей памяти, но на самом деле мертво без всякой надежды на возрождение. Как та деревня в долине столь ясно видна (даже погруженная в тень часть), но безнадежно недостижима для нас, полностью отрезана от нашего существования. Подобная картина служит доказательством способности человека воспринимать смерть еще при жизни, все постоянно возникающие вокруг нас зияющие пустоты. С моей точки зрения, – добавил Виджайя, – худшая сторона вашей так называемой современной «беспредметной живописи» состоит в ее неизбежной двухмерности, в плоскости, в отказе принимать в расчет вселенское понятие глубины и дистанции. Как цветовое пятно картина в стиле абстрактного экспрессионизма может быть даже красивой. Она способна также выполнять другие задачи, как популярный тест Роршаха[64]64
  Тест Роршаха с 1921 года применяется медиками для исследований психики человека и выявления ее отклонений от нормы.


[Закрыть] из чернильных пятен. Каждый может найти в их сочетании символическое выражение своего страха, похоти, ненависти или несбыточных грез. Но сможем ли мы обнаружить в них то более чем просто человеческое (или следует применить термин «слишком человеческое»), более глубокое понимание самих себя, которое обнаруживаем, когда вглядываемся в пространство природы, в расстояния, во внутреннюю и внешнюю глубину пейзажей, подобных тому, что сейчас перед нами? Мне самому доподлинно известно, что в ваших абстракциях я не нахожу реальности, отображенной здесь, и сомневаюсь, что вопреки всем декларациям их видит кто-то другой. Вот почему столь модный сейчас у вас беспредметный абстракционизм настолько фундаментально стоит вне религии, и потому же, могу добавить я, даже наилучшие его образцы настолько безнадежно скучны и бесконечно тривиальны.

– Вы часто приходите сюда? – после продолжительного молчания спросил Уилл.

– Всякий раз, когда мне хочется предаться медитации с кем-то еще, а не одному.

– Насколько же часто вас посещает подобное желание?

– Примерно раз в неделю. Но разумеется, многим нравится делать это гораздо чаще. А кому-то – реже. Есть те, кто не приходит сюда никогда. Все зависит от личности и темперамента. Возьмите, к примеру, Сузилу. Она нуждается в огромных дозах одиночества, а потому вы ее едва ли встретите в общественной комнате для медитации. Зато Шанта – моя жена – заглядывает сюда чуть ли не каждый день.

– Как и я, – сказала миссис Рао, – но это естественно, – добавила она со смехом. – Полные люди вроде меня обожают компанию, даже когда занимаются медитацией.

– И вы медитируете, глядя на картину? – спросил Уилл.

– Медитация происходит не на картину, а с картины, если вы понимаете, что я имею в виду. Или скорее даже в параллели с ее содержанием. Я смотрю на нее, другие люди тоже смотрят, и это напоминает нам, кто мы такие, а кем не являемся, и каким образом то, кем мы не являемся, может стать частью нашей сущности.

– Если ли связь, – спросил Уилл, – между тем, что вы сейчас объясняете, и тем, что я наблюдал в храме Шивы?

– Конечно же, есть, – ответила она. – Лекарство мокша переносит вас в то же место, куда вы попадаете с помощью медитации.

– Тогда к чему вам медитации?

– С таким же успехом вы могли бы спросить: зачем вы обедаете?

– Но по вашим же словам, средство мокша и есть обед.

– Это не обед, а, если угодно, банкет, – сказала она с жаром. – И именно поэтому без медитаций никак нельзя. Вы не можете устраивать себе банкеты каждый день. Они слишком обильны и продолжаются очень долго. Кроме того, банкеты, как правило, устраивает для вас ресторатор; вы сами не принимаете почти никакого участия в приготовлениях к ним. А на каждый день вам нужно самой приготовить себе еду. Лекарство мокша принимается изредка и по особым случаям.

– В богословских терминах, – вмешался Виджайя, – лекарство мокша готовит человека к принятию ниспосланной свыше благодати, заранее открывает мистическое видение или сразу дает полноценное мистическое переживание. А медитация – только один из путей последующего применения ниспосланной свыше благодати.

– Каким же образом?

– Путем культивации в себе такого состояния сознания, при котором поразительный экстатический опыт становится постоянным и привычным спутником человека в его повседневной жизни. С помощью познания себя до такой степени, когда подсознанию уже не удастся подтолкнуть человека к совершению некрасивых, глупых, позорных поступков, к которым мы зачастую бываем склонны прежде.

– Вы утверждаете, что это помогает развитию интеллекта, делает человека более умным, мудрым?

– Не того интеллекта, который содействует успехам в науках или развивает логику мышления. Интеллекта на более глубоком уровне конкретных действий и отношений с другими людьми.

– Да, человек делается более мудрым именно на этом уровне, – сказала миссис Рао, – хотя внешне он может продолжать выглядеть полнейшим глупцом и невеждой. – Она похлопала ладонью по своей макушке. – Я, например, слишком тупа, чтобы заниматься такими делами, как доктор Роберт или Виджайя, – генетикой, биохимией, философией и тому подобным. Из меня никудышная художница, поэт, писатель или актриса. Ни проблеска таланта, ни особого ума. Вообще-то я должна чувствовать себя жутко неполноценной и испытывать депрессию. Но ничего подобного со мной не происходит. Целиком и полностью благодаря средству мокша и медитациям. Я не наделена умом и талантом. Но если взять повседневную жизнь, во всем, что касается понимания людей и помощи им, то я с каждым днем ощущаю, как во мне нарастают чувствительность и навыки быть полезной. А если уж речь заходит о том, что Виджайя называет ниспосланной свыше благодатью… – Она сделала паузу. – Вы можете быть величайшим гением всех времени и народов, но вам это не даст ничего больше того, что получаю я. Разве не так, Виджайя?

– Совершенно верно.

Она снова повернулась к Уиллу.

– Как видите, мистер Фарнаби, Пала – идеальное место для не слишком умных и способных личностей. Здесь счастливо максимальное количество людей, основная масса населения. А именно мы – люди скромного интеллекта – и составляем эту основную массу. Доктор Роберт, Виджайя и мой дражайший Ранга – мы признаем их превосходство, мы понимаем, что их ум и способности имеют колоссальную важность. Но одновременно каждый из нас чувствует, что и наш склад ума имеет свое, причем тоже большое значение. И потому мы никому не завидуем, поскольку нам дано не меньше, чем им. А порой даже больше.

– Не порой, а зачастую, – поправил ее Виджайя. – Потому что талант к манипуляции символами постоянно искушает своего обладателя предаться этому своему излюбленному занятию. А манипуляция символами может послужить серьезным препятствием для повседневного восприятия и переживания ниспосланной свыше благодати.

– Судите сами, мистер Фарнаби, – сказала миссис Рао, – достойны ли мы после этого хоть какого-то сострадания или сожаления? – Она посмотрела на свои часики. – Боже, если я не поспешу, то опоздаю к ужину у Диллипа!

И она быстро направилась к двери.

– Время, время, время, – чуть насмешливо заметил Уилл. – Время давит на вас даже здесь – в месте бесконечных медитаций. И приближение ужина неумолимо вторгается в мысли о вечном.

Он рассмеялся. Никогда не принимай ответа «да». Потому что в основе всего всегда лежит неизменное «нет».

Миссис Рао на секунду задержалась и оглянулась на него.

– Но иногда, – произнесла она с улыбкой, – вечность неумолимо вторгается в ваше время – даже когда вы ужинаете. До свидания.

Она махнула рукой и исчезла.

– И что же все-таки лучше? – громко стал рассуждать Уилл, выходя вслед за Виджайей через мрак храма под ослепительное солнце. – Что лучше? Родиться глупым в обществе умных людей или наделенным разумом в обществе умалишенных?

Глава двенадцатая

– Вот мы и пришли, – сказал Виджайя, когда они достигли конца короткой улочки, ведшей от рыночной площади вниз.

Он открыл деревянные ворота и провел гостя в маленький садик, в дальнем конце которого на низких сваях стоял тоже небольшой, крытый соломой дом.

Откуда-то из-за бунгало выскочила рыжая дворняжка, которая с невероятной радостью приветствовала их повизгиванием, прыжками и непрерывно вилявшим хвостом. Мгновением позже крупный зеленый попугай с белыми перьями на щеках и клювом, как из отполированного черного янтаря, слетел невесть откуда, чтобы с криком и громким хлопаньем крыльев приземлиться на плечо Виджайе.

– Попугаи обожают вас, – заметил Уилл, – а майны неровно дышат к Мэри Сароджини. Как я погляжу, вы тут прекрасно научились ладить с местной фауной.

Виджайя кивнул:

– Пала, вероятно, единственное место на планете, где животные-теологи, если бы они существовали, не имели бы причин верить в существование дьявола. По всему остальному миру сатаной для животных, совершенно очевидно, служит Homo sapiens.

Они поднялись по ступенькам на веранду и прошли через открытую дверь в главную гостиную бунгало. Сидя на низком стульчике у окна, молодая женщина в синем платье кормила грудью младенца. Она подняла свое лицо, имевшее форму сердца, то есть сужаясь от широкого лба к аккуратному и тонкому подбородку, и встретила их улыбкой.

– Я привел с собой Уилла Фарнаби, – сказал Виджайя, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Шанта протянула новому знакомому свободную руку.

– Надеюсь, мистера Фарнаби не смущают подобные виды, – сказала она. – Природа берет свое.

Словно желая подчеркнуть справедливость ее слов, младенец оторвался от коричневого соска и рыгнул. Белый шелковый пузырь надулся у него между губами, чтобы тут же лопнуть. Он рыгнул еще раз, а потом снова принялся энергично сосать.

– Даже в восемь месяцев застольные манеры Рамы пока оставляют желать много лучшего, – сказала Шанта.

– Прекрасный ребенок, – вежливо отозвался Уилл.

Дети его не привлекали совсем, и он втайне всегда благодарил судьбу, когда у Молли случался очередной выкидыш, что так и не позволило им родить своего малыша, несмотря на ее жгучее желание им обзавестись.

– На кого он будет больше похож? На вас или на Виджайю?

Шанта рассмеялась, а потом к ней присоединился Виджайя, у которого был громкий и басовитый смех.

– Уж на Виджайю он не будет похож точно, – ответила женщина.

– Почему же?

– По очень веской причине, – ответил сам Виджайя. – Мои гены здесь полностью отсутствуют.

– Выражаясь иначе, Виджайя не является биологическим отцом моего сына.

Уилл переводил взгляд с одного смеющегося лица на другое, а затем лишь пожал плечами:

– Сдаюсь. Мне не разгадать этой загадки.

– Четыре года назад, – объяснила Шанта, – мы произвели на свет близнецов, которые – вылитый Виджайя. А на этот раз решили, что будет занятно внести кое-какие изменения. Полезно обогатить семью, заведя в ней нового члена с совершенно иными физическими и психологическими задатками. Вы слышали когда-нибудь о Гобинде Сингхе?

– Да, Виджайя только что показал мне одну из его картин в комнате для медитации.

– Вот кого мы и избрали отцом для Рамы.

– Но, как я понял, он давно умер.

Шанта кивнула:

– Умер, но его душа продолжает жить.

– Что вы имеете в виду?

– ГЗ и ИО.

– Что такое ГЗ и ИО?

– Глубокая заморозка и искусственное оплодотворение.

– А, теперь понятно.

– Вообще-то, – пояснил Виджайя, – мы разработали методику искусственного оплодотворения примерно лет на двадцать раньше вас. Но ничего не могли делать дальше, пока у нас не стало достаточно электроэнергии и не появились надежные морозильные камеры. Эту проблему удалось решить только в конце двадцатых годов. С тех пор мы используем искусственное оплодотворение достаточно часто.

– Так что мой малыш может стать в будущем художником, – почти пропела Шанта. – В том случае, разумеется, если подобные способности передаются по наследству. Но даже если не станет, все равно вырастет с совершенно другим телосложением и темпераментом, чем его братья или родители. За этим будет крайне любопытно наблюдать нам всем.

– И многие решаются на подобные эксперименты? – спросил Уилл.

– Таких все больше и больше. Могу даже утверждать, что теперь практически каждая пара, желающая завести третьего ребенка, обращается к ИО. И даже многие из тех, кто собирается остановиться на втором. Возьмем, к примеру, мою семью. По папиной линии было известно в прошлом о нескольких случаях диабета, а потому они – мои мама и папа – решили зачать обоих своих детей с помощью ИО. Вот отчего мой брат – потомок трех поколений танцоров, а я сама – в генетическом смысле – дочь кузена доктора Роберта, которого звали Малком Чакраварти-Макфэйл. Он служил личным секретарем Старого Раджи.

– И написал лучшую книгу по истории Палы, – добавил Виджайя. – Чакраварти-Макфэйл был одним из самых талантливых людей своего поколения.

Уилл посмотрел на Шанту, потом снова на Виджайю.

– И его способности передались по наследству? – спросил он.

– До такой степени, – ответил Виджайя, – что я лишь с огромным трудом сохраняю свое мужское главенство в семье. Мозги у нее работают лучше моих. К счастью, ей не тягаться со мной в физической силе.

– Кстати, о физической силе, – саркастически заметила Шанта. – Мне тут припомнилась история девушки, которую звали Далила…

– А я могу упомянуть, – продолжал Виджайя, – что у Шанты тридцать два единокровных брата и двадцать девять сестер. Более трети из них обладают редкостными умственными способностями.

– Так вы, стало быть, улучшаете породу?

– Совершенно определенно. Дайте нам еще сто лет, и наш средний коэффициент интеллекта поднимется до ста пятнадцати.

– В то время как наш, при нынешних темпах регресса, опустится до восьмидесяти пяти. Великолепное медицинское обслуживание, сохранение лучших качеств людей и передача их следующим поколениям. Вы значительно облегчаете задачу будущим диктаторам. – При мысли, что шутка оказалась не совсем уместной, Уилл нарочито громко рассмеялся. – А как насчет этического и религиозного аспектов использования ИО? – спросил он потом серьезно.

– На первых порах, – признал Виджайя, – нам пришлось преодолеть сопротивление тех, кто активно выступал против него. Но на сегодняшний день преимущества ИО стали совершенно очевидны, и потому большинство семейных пар считают, что с моральной точки зрения куда как более оправданна попытка дать своему будущему чаду более высокий уровень развития, нежели рабски воспроизвести все недостатки и недуги, свойственные, возможно, родственникам его отца. Много работы появилось и у богословов. ИО нашли оправдание в духе реинкарнации и теории кармы. Самый набожный отец счастлив теперь думать, что дети его жены получают шанс на более светлое будущее для себя самих и для их потомков.

– Светлое будущее?

– Да, потому что они получают зародышевую плазму от более высокоразвитых людей. Высокоразвитых в смысле улучшенной кармы. У нас есть главный банк спермы, где содержатся образцы, взятые от людей самых различных уровней физического и умственного развития, но, как правило, и то и другое – выше среднего. В вашем мире наследственность большинства людей не имеет возможности целенаправленно измениться в лучшую сторону. Мы же такую возможность даем. И между прочим, мы делаем тщательные записи генеалогических и антропометрических данных еще с семидесятых годов XIX века. Это должно показать вам, что работа ведется нами далеко не вслепую. Нам известно, например, что бабушка Гобинда Сингха по материнской линии была одаренным медиумом и дожила до девяноста шести лет.

– А потому, – сказала Шанта, – теперь есть шанс, что в нашей семье появится истинный долгожитель и ясновидящий. – Младенец снова рыгнул. Она звонко засмеялась: – Оракул заговорил, и, как всегда, смысл его речей невнятен и загадочен. – Потом повернулась к Виджайе: – Если хочешь вовремя пообедать, то пойди и займись этим сам. Мне никак не оторваться от Рамы еще минут десять.

Виджайя поднялся, положил руку на плечо жены, а другой ладонью нежно погладил смуглую спинку младенца.

Шанта склонилась и приникла щекой к пушку на головке сына.

– Это твой папа, – прошептала она. – Он очень, очень, очень хороший…

Виджайя еще раз провел ладонью по спине Рамы, а потом поднялся.

– Вы удивлялись, – сказал он, обращаясь к Уиллу, – как нам удается так хорошо уживаться с местной фауной. Я вам кое-что покажу. – Он поднял руку. – Полли, Полли! – Очень осторожно большая птица переступила с его плеча на вытянутый указательный палец. – Полли хорошая птица, – мелодично произнес он и опустил руку в ту точку, где стал возможен контакт между телами попугая и младенца, а потом медленно провел перьями по коричневой коже: вверх и вниз, вверх и вниз. – Полли хорошая птица, – повторил он, – хорошая птица.

Попугай ответил тихими звуками, похожими на клекот, потом склонился на своем насесте в виде пальца Виджайи и очень бережно прикусил клювом крошечное ушко малыша.

– Такая хорошая птица, – шептала Шанта, подхватывая рефрен. – Просто очень хорошая.

– Эту идею привнес доктор Эндрю, – пояснил Виджайя. – Перенял ее, когда служил натуралистом на «Мелампусе». У одного племени с севера Новой Гвинеи. Люди каменного века, но подобно вам, христианам, или нам, буддистам, они верили в любовь. Зато, в отличие от нас с вами, изобрели практический способ превращения веры в истинное чувство. И это стало для них счастливейшим открытием. Ласкайте младенца во время кормления, это удваивает удовольствие для него. А потом, пока он сосет молоко и воспринимает ласки, приведите к нему животное или человека, если хотите, чтобы он полюбил его. Пусть они потрутся телами. Создайте условия для физического контакта младенца и объекта любви. И одновременно повторяйте какое-то слово. К примеру, «хороший». Поначалу дитя воспримет только тональность вашего голоса. А позже, когда сам ребенок научится говорить, до него дойдет весь смысл. Пища плюс ласка, плюс контакт, плюс слово «хороший» станут для него обозначением любви. А любовь он приравняет к удовольствию, к чувству удовлетворения.

– Чистейший Павлов.

– Но Павлов для истинно доброй цели. Павлов для создания атмосферы дружелюбия, доверия, сопричастности. В то время как вы используете открытия Павлова для промывания мозгов. Павлов помогает вам продавать больше сигарет и водки, внушать ложный патриотизм. Ваш Павлов поставлен на службу диктаторам, генералам и «денежным мешкам».

Отказываясь и дальше оставаться в одиночестве, рыжий пес присоединился к группе и нетерпеливо лизал все, до чего мог дотянуться, – руку Шанты, ладонь Виджайи, лапу попугая, спинку ребенка. Шанта подозвала собаку поближе и потерла младенца о шерстяной бок.