Текст книги "Внешняя политика Советской России и СССР в 1920-1939 годах и истоки Второй Мировой войны"

Глава 22
Политика коллективной безопасности

В начале 1930-х экономика Франции еще не восстановилась от последствий кризиса. Уровень промышленного производства 1932 года равнялся 69 % от уровня 1929 года. В декабре 1932 года в стране насчитывалось 277 тыс. безработных, через два года их число достигло 412 тыс. чел. Действительный уровень безработицы был гораздо выше и достигал почти 1 млн чел. – 10 % работоспособных мужчин. Кризисные явления охватили и сельское хозяйство – падали цены на пшеницу и вино, разорялись фермеры, владельцы мелких кафе и ресторанов и т. п. Ежегодные показатели экспорта Франции в 1934–1936 гг. составили 30 % от уровня до 1929 г³⁰¹³. В конце 1933 – начале 1934 гг. страну вдобавок потряс гигантский финансовый и политический скандал, он был вызван разоблачениями связи некоторых видных политиков с финансовым аферистом Александром Стависки. По версии полиции, 6 января 1934 г. он покончил с жизнью при попытке ареста. Его вдова и служанка утверждали, что его застрелили жандармы³⁰¹⁴.

27 января правительство Камилла Шотемпа вынуждено было подать в отставку. Новое правительство, уже пятое правительство за 20 месяцев, сформировал Эдуард Даладье³⁰¹⁵. Кризис привел к активизации ультраправых, 6 февраля 1934 года в Париже местные фашисты попытались устроить мятеж. Власти поначалу были парализованы и не знали, что делать³⁰¹⁶. Улицы в центре города в какой-то момент контролировали местные штурмовики – «Огненные кресты» и сочувствующие им элементы³⁰¹⁷. Но в тот же день против фашистов выступили самые разные политические силы и прежде всего рабочие. Фашистам пришлось отступить³⁰¹⁸. «Скандальное дело Ставиского и недавние патетические события, – отмечал русский эмигрант, – всколыхнули всю Францию»³⁰¹⁹. Под влиянием фашистской опасности стала формироваться идея объединения левых партий и движений для спасения Республики и преодоления экономического кризиса³⁰²⁰. Даладье вынужден был подать в отставку, кабинет сформировал Гастон Думерг.

Изменения затронули и внешнеполитический курс Парижа. Новый глава МИД – Барту, сторонник интервенции в годы Гражданской войны 1918–1920 гг., не был ограничен своими старыми политическими пристрастиями. После 1933 г. он был решительно настроен в пользу сотрудничества с Москвой. «Барту никогда не смотрел назад; прошлое интересовало его только как материал для историка, а не для политика, – отмечал советский публицист, работавший под псевдонимом Н. Корнев³⁰²¹. – Как политик он всегда смотрел вперед и видел далеко в даль»³⁰²². Первая же попытка Иоахима фон Риббентропа завязать доверительный контакт с ним в 1933 году закончилась неудачей³⁰²³. Умение признавать очевидность фактов и стойкость в отстаивании своей позиции были сильными качествами министра, и, наверное, верным было определение, данное ему Корневым, – он «был одним из самых стойких французских политиков»³⁰²⁴. Титулеску, как и его французский коллега, опасался перемен, происходивших в Германии³⁰²⁵. Эта линия вполне соответствовала желаниям руководства Советского Союза и партии.

19 декабря 1933 года ЦК ВКП (б) принял решение о борьбе за коллективную безопасность в Европе: «1) СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу наций; 2) СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии; 3) СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши». Условия вступления в Лигу Наций были таковы: а) СССР имеет серьезные возражения против 12 и 13 статей Статута Лиги, предусматривающих обязательное третейское разбирательство конфликта. Идя навстречу предложению Франции, СССР согласен, однако, снять эти возражения, если ему будет разрешено при вступлении в Лигу сделать оговорку о том, что арбитраж для него обязателен будет лишь по спорам, которые возникнут из конфликтов, событий и действий после вступления Союза в Лигу; б) Исключить вторую часть 1-го пункта ст. 12, санкционирующей войну для разрешения международных споров; в) Исключить ст. 22, дающую право на мандатное управление чужими территориями, не настаивая на обратном действии исключения этого пункта, т. е. на отмене существующих мандатов; г) Включить в ст. 23 пункт об обязательности для всех членов Лиги расового и национального равноправия³⁰²⁶.

В своем выступлении о международном положении страны 29 декабря 1933 г. Председатель Совета Народных комиссаров В.М. Молотов заявил о том, что период дружбы с Веймарской республикой ушел в прошлое: «Одно для нас ясно – до последнего времени дружественные отношения между СССР и Германией покоились на базе их стремления к миру и развитию экономических отношений. Этим принципам мы полностью остаемся верны и теперь. Только в проведении их мы видим силу политического и экономического сотрудничества СССР и Германии, сотрудничества в интересах обеих стран и всеобщего мира. С другой стороны, политика идеологов воинствующего национализма, вроде Розенберга и других, прямо этому противоположна»³⁰²⁷. На следующий день на сессии ЦИК М.М. Литвинов дал категорические оценки изменениям – «Эра буржуазного пацифизма кончилась». Он сделал из случившегося вывод: «Обеспечение мира – основная задача нашей дипломатии» и т. д. Гарантией обеспечения мира должен был стать общеевропейский договор³⁰²⁸.

Коллективная безопасность или «Восточный пакт» могли дать гарантии защиты от германской агрессии. Реакция Чехословакии на советские предложения была положительной, но, как оказалось впоследствии, неоднозначной. С начала 1934 года Прага решила окончательно признать Советский Союз de jure. Правда, власти республики попытались получить для себя определенные преференции в новой версии торгового договора, но ничего из этого не получилось. Реакция Москвы была категоричной. 17 марта 1934 года представитель СССР в республике получил телеграмму: «Чехословацкое правительство хочет получить от нас компенсацию за неизбежное уже восстановление дипломатических отношений… Мы же, конечно, ничего за признание СССР Чехословакией платить не хотим и не станем»³⁰²⁹. 9 июня эти отношения были установлены по формуле НКИД³⁰³⁰.

Что касается внешнеполитического курса Праги, то с одной стороны она была заинтересована в сохранении status quo в Центральной и Юго-Восточной Европе, с другой – полностью координировала линию своего поведения с Францией, с которой её связывал гарантийный союзный договор от 16 октября 1925 года. В начале 1934 года Барту выдвинул план «восточного Локарно» – создание системы коллективной безопасности. Без сомнения, его подстегивали опасения быстро растущей силы Вооруженных сил Германии. По оценкам маршала Филиппа Петена, вместе с резервистами и военизированными подразделениями они уже достигали 1 млн чел³⁰³¹. Представитель Гитлера пытался убедить французского министра совершить поездку в Берлин перед объездом столиц Восточной Европы – тщетно³⁰³².

Надежда на коллективную безопасность предполагала необходимость и возможность консенсуса. «Это могло быть намерением, – вспоминал позже Антони Иден (в тот момент – лорд-хранитель королевской печати), – но оно так никогда не было реализовано, Польша не хотела принимать в этом участия»³⁰³³. Действительно, этот план с самого начала встретил сопротивление в Варшаве. Там прозвучал традиционный клич польского политического самоубийства – «Не позволям!». Как всегда он был основан на политическом нарциссизме и, следовательно, на переоценке собственных возможностей. Перед отъездом в Польшу на переговоры Барту признался: «Я весьма опасаюсь, что эти господа в Варшаве в сущности предпочитают немцев русским, но тем не менее я намереваюсь открыто поговорить с маршалом Пилсудским о восточном Локарно!»³⁰³⁴ Разговор не состоялся.

После победы нацистов ненависть к Берлину в Варшаве заметно ослабла. По мнению Бека гитлеровское движение было явно революционным, оно явно представляло из себя этап развития движения, начатого еще в 1848 году с целью создания единого государства для всех немцев. Бек считал, что Гитлер был преимущественно сосредоточен на проблемах внутренней политики, кроме того, он не был пруссаком, что облегчало возможность польско-германского диалога³⁰³⁵. В польском правительстве действительно надеялись договориться с немцами напрямую, а возможно, и получить от этого дивиденды за счет СССР. 5 ноября вызванный из Берлина в Варшаву польский посол в Германии Юзеф Липский был принят Пилсудским в присутствии Бека. Ему дали приказ добиваться аудиенции у Гитлера для выяснения перспектив польско-германского сотрудничества³⁰³⁶. После ухода Германии из Лиги Наций в октябре 1933 года польский посол в Берлине передал Гитлеру устное предложение Пилсудского нормализовать отношения между двумя странами. Эта беседа состоялась 15 ноября 1933 года³⁰³⁷. Гитлер предложил для начала обменяться устными декларациями о ненападении. 16 ноября официоз «Газета польска» была в восторге от результатов, редакторская статья заявила о признании за Польшей статуса Великой Державы³⁰³⁸.

Вскоре Липский встретился с главой политической полиции обергруппенфюрером СС Генрихом Гиммлером. Посол заверял, что с приходом к власти Гитлера отношения между Германией и Польшей резко улучшились. 18 декабря 1933 г. Липский докладывал в Варшаву о своих словах: «В Польше всегда преобладал определенный интерес и понимание Национал-социалистической идеи, и, даже несмотря на очень сильную международную агитацию пропагандистов, пресса в Польше и общественное мнение в целом придерживается объективной позиции по отношению к Германской революции»³⁰³⁹. Разумеется, не была забыта основная и неизменная мантра польских политиков – угроза с Востока и историческая роль Польши в защите Европы от орд, идущих оттуда³⁰⁴⁰. 25 января 1934 года Липский был принят Гитлером. Тот подчеркнул роль и значение Польши для Европы и предсказал развитие советско-японского конфликта, в ходе которого Россия будет обречена на отступление. Это было как раз то, чего ждали в Варшаве. Весьма приятным было и другое – фюрер германской нации заявил, что поляки и немцы обречены быть соседями и выступил против конфликта между ними – «любая война закончится катастрофой»³⁰⁴¹.

Думается, что Гитлер более искренно высказался о поляках в октябре 1939 года, когда в разговоре с Йозефом Геббельсом сказал о них: «Более похожи на животных, чем на людей, полностью примитивны, тупы и аморфны»³⁰⁴². Для Гитлера Азия начиналась с Польши со всеми вытекающими из этого и вполне допустимыми в таком случае действиями³⁰⁴³. Но все подобного рода гнусности были весьма приятны польским политикам, когда они не касались их самих. Ведь с точки зрения Варшавы Азия начиналась за восточными границами Речи Посполитой. После обмена визитами и выяснившегося взаимопонимания сторон 26 января 1934 г. был подписан договор о ненападении³⁰⁴⁴. Маршал был доволен, по его мнению, значительно укрепилась и безопасность Польши, и заинтересованность в ней соседей. Эту политику историки часто называют равноудаленностью Варшавы от Берлина и Москвы³⁰⁴⁵. Впрочем, равноудаленность была формальной и умозрительной – германо-польские отношения были близкими и теплыми, в то время как советско-польские являли собой пример условного мира или «холодной войны»³⁰⁴⁶.

«Германская экспансия пойдет в другом направлении, и мы в безопасности, – заявил Липский. – Теперь, когда мы уверены в планах Германии, судьбы Австрии и Богемии не касаются Польши». Уверенность, разумеется, создавал упомянутый польско-германский договор³⁰⁴⁷. «Бедный дурак!» – так назвал Липского в своем дневнике от 10 октября 1939 Геббельс³⁰⁴⁸. «Отторжение немецких провинций в пользу Польши было величайшей несправедливостью Версаля, – отмечал британский исследователь межвоенных отношений, – а польская политика по их уничтожению создавала непреодолимые препятствия для мира»³⁰⁴⁹. Но в Варшаве начала 1930-х годов не хотели понимать очевидного. Пилсудского устраивала политика лавирования между двумя соседями. Берлин снял с повестки дня вопросы, которые могли бы беспокоить поляков, прекратилась таможенная война между двумя странами³⁰⁵⁰.

Предложение коллективного договора о взаимной поддержке в случае агрессии получило название «Восточного пакта». Он и должен был свести на нет опасное положение, образовавшееся после Локарно. В столицах небольших государств эта инициатива встретила понимание, но Франция уклонилась от ответа на советское предложение, а Германия, которой подобное было сделано в июле 1934 года, проигнорировала инициативу Москвы. Отказалась и Варшава, предпочтя двусторонний договор о ненападении с Германией. Бек был счастлив, по его мнению, угроза польско-германского конфликта была снята как минимум на 10 лет. Пилсудский был доволен, а польский официоз опять выступил со статьей о превращении Польши в Великую Державу³⁰⁵¹.

По иронии судьбы 26 января 1934 г. с отчетным докладом XVII съезду партии выступал И.В. Сталин. Он сказал: «Легко понять, до чего трудно было СССР проводить свою мирную политику в этой, отравленной миазмами военных комбинаций, атмосфере. В обстановке этой предвоенной свистопляски, охватившей целый ряд стран, СССР продолжал стоять за эти годы твердо и непоколебимо на своих мирных позициях, борясь с угрозой войны, борясь за сохранение мира, идя навстречу тем странам, которые стоят так или иначе за сохранение мира, разоблачая и срывая маску с тех, кто подготовляет, провоцирует войну. На что рассчитывал СССР в этой трудной и сложной борьбе за мир?

а) На свою растущую хозяйственную и политическую мощь.

б) На моральную поддержку миллионных масс рабочего класса всех стран, кровно заинтересованного в сохранении мира.

в) На благоразумие тех стран, которые не заинтересованы по тем или иным мотивам в нарушении мира и которые хотят развить торговые отношения с таким исправным контрагентом, как СССР.

г) Наконец – на нашу славную армию, готовую оборонять страну от наскоков извне.

На этой базе возникла наша кампания за заключение пакта о ненападении и пакта об определении агрессии с соседними государствами»³⁰⁵². Как показало будущее, наиболее надежной была опора не на благоразумие, а на армию.

В феврале 1934 года Бек посетил Москву. Его ждали. Отношения между Польшей и СССР, как казалось, нормализуются. Экономические связи между двумя странами были мизерными. Советский экспорт в Польшу в 1930 году достиг максимальных, но довольно скромных показателей – 49 248 тыс. руб. Далее последовало падение: в 1933 г. – 17 620, в 1934 г. – 12 686 и в 1935 – 11 689 тыс. руб³⁰⁵³. Та же закономерность прослеживается и в импорте из этой страны в СССР: в 1930 г. он составил 135 082, в 1933 г. – 45 212, в 1934 – 18 293 и в 1935 – 9 120 тыс. руб³⁰⁵⁴. Сотрудничество могло иметь только политический и ситуативный характер. 3 июня 1933 года сроком на пять лет была подписана конвенция о порядке расследования и разрешения пограничных конфликтов³⁰⁵⁵. Польско-советская граница становилась спокойней. Накануне приезда министра «Известия» вышли с редакторской статьей, утверждавшей, что отношения между СССР и Польшей – дружественные и между ними нет разногласий, которые могли привести страны к столкновению и угрожали бы европейскому миру³⁰⁵⁶.

Встреча высокого гостя действительно была теплой³⁰⁵⁷. С Беком, кроме его советского коллеги, встретились М.И. Калинин и В.М. Молотов³⁰⁵⁸. Польский визитер не был бы самим собой, если бы не проявил «оригинальность». Бек отказался встречаться со Сталиным, т. к. он не являлся государственным лицом, а только партийным лидером³⁰⁵⁹. 13–15 февраля гость провел ряд доверительных бесед с Литвиновым, в ходе которых высказал свое убеждение, что Польше легче иметь дело с Германией после того, как перестала существовать Пруссия, тем более что Германия убедилась – «Польша не является маленьким сезонным государством»³⁰⁶⁰. В 1920-е годы политики и пресса Германии часто повторяли, что именно так обстоит дело³⁰⁶¹. Очевидно, в Варшаве так и не смогли забыть этого. Опасности войны в ближайшее время Бек не видел, а на вопрос о том, почему договор о ненападении с Германией был заключен на 10 лет, а с Советским Союзом – только на 3 года, он ответил: «это можно исправить»³⁰⁶². Из этих встреч Литвинов сделал один ошибочный и один верный вывод. Ошибка заключалась в предположении наркоминдела, что сотрудничество между Польшей и Германией на время перестало быть актуальным, а верным был следующий вывод: «Спекулирует Польша во всяком случае на тех возможностях, которые она ожидает от нашего столкновения с Японией»³⁰⁶³.

12 апреля Пилсудский собрал совещание, участники которого должны были решить, какой из двух врагов Польши – Германия или Советский Союз – опаснее. «Начальник государства» отмечал, что отношения с Берлином и Москвой в настоящий момент хороши, но это не будет продолжаться постоянно. «Польские умы этого не понимают, – восклицал Пилсудский, – польские умы не умеют смотреть трезво и по-деловому»³⁰⁶⁴. Впрочем, и его собственная политика также не отличалась оригинальностью. Она также следовала традиции. «Традиционная политика Польши, – отмечал британский историк-консерватор Джон Виллер-Боннет, свидетель и активный участник событий 1930-х годов, – как известно, закончившаяся четырьмя разделами, – политика канарейки, которая последовательно, но безуспешно пытается проглотить двух котов. Географически расположенная между двумя мощными и корыстными соседями, не имея ни с одним из них удобной для обороны границы, Польша столетиями разрывается между ненавистью к Берлину и ненавистью к Москве»³⁰⁶⁵. В любом случае, перспектив у польско-советского сотрудничества не было. Никаких. Даже вмешательство Франции, страны с колоссальным авторитетом в Польше, было бессильно изменить что-то. Министр иностранных дел Третьей республики очень быстро убедился в этом.

Приехавшего в польскую столицу 22 апреля 1934 года Барту встретили тысячи горожан. Варшавяне устроили гостю овацию и чуть ли не на руках понесли его с перрона в город. А в МИДе главу французской дипломатии ждал ледяной прием со стороны его польского коллеги³⁰⁶⁶. С начала 1922 года Бек служил военным атташе Польши во Франции, отношение к нему было далеко не самым теплым, Париж поначалу не хотел принимать такого представителя своего главного союзника на востоке. Бек не забыл это³⁰⁶⁷. Он не приехал встречать гостя на вокзал. «Таковы были те мелочи, якобы престижного характера, – отмечал его критик, – которыми с грацией выскочки забавлялся Бек, выдавая их за акты настоящей серьезной политики»³⁰⁶⁸. Но эта политика не определялась эмоциями. Министру не нравилась сама идея Восточного пакта. Он был уверен в том, что главная опасность для его страны исходит из Москвы³⁰⁶⁹. Предложение заключить соглашение с Россией было отвергнуто. Тем не менее Барту не терял надежды на возможность диалога в Варшаве, прежде всего с главой польского государства³⁰⁷⁰.

При встрече Барту с Пилсудским тот не стал скрывать своих настроений: «…мы восхищены нашими первыми соглашениями с Гитлером и мы убеждены, что на всем протяжении истории французы никогда не испытывали достаточного уважения к польской нации»³⁰⁷¹. Пилсудский был против идеи коллективной безопасности, он ясно дал понять своему гостю, что предпочитает коллективным договорам двусторонние соглашения. Не стал он скрывать и самого негативного отношения к СССР, соглашение с которым он считал ненужным³⁰⁷². Министр иностранных дел Польши следовал тем же правилам. В поездке в Краков Барту сопровождал Бек. Он разоткровенничался: «Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают к ней». ³⁰⁷³ 5 мая министр сделал доклад в правительстве. Один из слушателей – бывший премьер Эррио – сделал, в частности, следующий вывод: «Пилсудский не верит в прочность советского строя. Он еще не подписал пакта о ненападении (имелась в виду пролонгация советско-польского договора о ненападении. Она состоялась в тот же день, 5 мая 1934 года, Варшава ратифицировала соответствующий протокол 15 июня того же года – А.О³⁰⁷⁴.). Затруднения с Чехословакией явились предметом обсуждения на ряде совещаний. Барту был поражен величием и силой Польши»³⁰⁷⁵.

В личных беседах министр был не столь патетичен. После столицы Польши он последовал в Прагу. По дороге Барту сказал: «Поляки – люди экстравагантные. По правде говоря, если они действительно переходят на сторону немцев, тем хуже будет для них…»³⁰⁷⁶ Но немцам с самого начала было что предложить Варшаве – они заговорили с поляками о невозможности сохранения мира с Прагой³⁰⁷⁷. Это создавало перспективу на будущее. В Чехословакии французского гостя встретили с большей сердечностью и пониманием³⁰⁷⁸. Здесь, судя по отчету о результатах поездки, разногласий не было вообще. «Ничто нас не разделяет с этим народом», – отметил Барту³⁰⁷⁹.

В Лондоне придерживались несколько других взглядов на сотрудничество в целях безопасности. Политический аналитик Форин-офис Эдвард Карр в феврале 1934 года дал следующий прогноз ближайших событий – Германия получит Судетенланд, чехи потеряют независимость, весь Дунайский бассейн станет зоной германского влияния и это… полностью в интересах Британии, так как Центральная Европа получит политическую и экономическую стабильность³⁰⁸⁰. Один из высокопоставленных британских политиков, предпочтя сохранить анонимность, в мае 1934 года дал интервью американской прессе, некоторые положения которого удивительно быстро начали оправдываться на практике: «Мы предоставим Японии свободу действий против СССР. Пусть она расширит корейско-манжчурскую границу до Ледовитого океана и присоединяет к себе дальневосточную часть Сибири… Мы предоставим Германии свободу вооружения… и откроем Германии дорогу на Восток и тем обеспечим столь необходимую ей возможность экспансии. Таким образом можно будет отвлечь от нас Японию и Германию и держать СССР под постоянной угрозой». ³⁰⁸¹

В принципе, ничего нового для Москвы не было сказано. Еще в 1926 году Сталин заметил: «Но английская буржуазия не любит воевать своими собственными силами. Она всегда предпочитает вести войну чужими руками»³⁰⁸². В Париже пока что придерживались схожих взглядов на внешнюю политику. Основу французской стратегии составляли до 1935 года союзы с Польшей (1921) и Чехословакией (1924³⁰⁸³), а также линия укреплений, которая получила имя своего творца – Военного министра Андре Мажино³⁰⁸⁴. На самом деле он продолжил начатое своим предшественником. Со второй половины 1920-х гг. все больше обсуждались возможные выводы из уроков прошедшей войны. «Все военные писатели, – отмечал советский автор, – требуют от государства превращения приграничной полосы в поле боя. Они предлагают создание на главных направлениях возможных атак неприятеля – позиций заграждения, которые смогут служить в то же время исходными позициями для наступления собственных войск»³⁰⁸⁵. 1929 году Поль Пенлеве стал Военным министром. Он впервые выступил с идеей создания постоянных фортификационных укреплений на границе в районе Рейна, чтобы не допустить оставления этих территорий в случае войны. В 1930 г. Мажино предложил довести линию укреплений до границы с Люксембургом³⁰⁸⁶.

На строительство законом 28 декабря 1929 года было выделено 2,9 млрд золотых франков, и еще 400 млн франков – на противовоздушную оборону страны. Линия укреплений прошла по границе от Швейцарии до Бельгии, частично по старым оборонительным линиям 1880 и 1914 годов, но на новом технологическом уровне³⁰⁸⁷. Она протянулась на расстоянии 360 километров, прикрывая прямой доступ к основным промышленным районам Франции и её столице³⁰⁸⁸. Ширина оборонительной полосы доходила до 10–20 километров. Предусматривалось строительство многоуровневых укреплений с возможностью автономного ведения боя, затопления целого ряда участков в случае военной опасности и т. п. Огневые точки строились в расчете сохранения живучести при попадании 420-мм снаряда³⁰⁸⁹. На участке франко-бельгийской границы от Северного моря до Люксембурга включительно строились «подготовленные поля сражений», в основном это были долговременные пулеметные точки, и т. п. на высотах, дорогах и т. п. В случае необходимости они должны были стать опорой для обороны, для создания которой были сформированы «подвижные фортификационные парки»³⁰⁹⁰.

Первоначальная программа строительства была завершена к январю 1936 года³⁰⁹¹, но на большей части участков оборона была возможна уже в 1934 году. С 1932 года власти приступили к формированию постоянных гарнизонных частей укрепленных районов³⁰⁹². Основой французской стратегии была оборона и блокада противника. В 1932–1937 гг. во Франции сменилось 14 правительств, но государственный аппарат был достаточно последователен в вопросах оборонной политики. «Эта область, вспоминал Шарль де Голль, – отличалась отсутствием какой бы то ни было устойчивости. Я вовсе не хочу сказать, что людям, которые здесь трудились, не хватало умения или патриотизма. Напротив, во главе министерских кабинетов я видел, несомненно, достойных, а порою исключительно талантливых людей. Но особенности самого политического режима сковывали их возможности и приводили к напрасной трате сил»³⁰⁹³.

После поездки в Польшу Барту стал убежденным сторонником заключения договора с Советским Союзом и вступления СССР в Лигу Наций³⁰⁹⁴. Польша, как казалось, опять демонстрировала сближение со своим восточным соседом, в июле 1934 года был решен вопрос об обмене визитами польской и советской эскадр (Ленинград и Гдыня)³⁰⁹⁵. Варшава и Москва демонстрировали внимание друг к другу и готовность к продолжению диалога. С 24 по 29 июля два польских эсминца во главе с командующим флотом контр-адмиралом Юзефом Унгругом посетили Кронштадт и Ленинград. Польских моряков ждала теплая встреча, делегация от кораблей была привезена в Москву и т. п³⁰⁹⁶. 3–8 сентября последовал ответный визит линейного корабля «Марат», сопровождаемого двумя эсминцами, в польскую военно-морскую базу Гдыня³⁰⁹⁷. С другой стороны, эти реверансы не отражали реального положения дел в польской политике, и в Варшаве все больше убеждались в перспективах сотрудничества с Германией. Характерно, что договор об определении агрессора Пилсудский называл «чешской интригой»³⁰⁹⁸.

27 августа 1934 года польский посол Липский был приглашен на встречу с Гитлером. Беседа была доверительной. Хозяин убеждал своего гостя, что безопасность на Западе нужна Москве ввиду возможного конфликта с Японией. Гитлер говорил Липскому, что не хочет поддерживать идею Восточного пакта, так как это усилит Советы, чего он хотел бы избежать; что давно настало время понять неизбежность польско-германского диалога, при котором Берлин получил бы свободу рук на западе, а Варшава – на востоке; что французам нельзя доверять, так как усиление Германии толкает Париж к соглашению с Москвой и Франция пойдет на это даже «ценой дружбы с Польшей»³⁰⁹⁹. Одним из безусловно сильных качеств Гитлера как дипломата было умение в случае необходимости говорить собеседнику именно то, что тот хотел бы услышать. Гитлера-политика слова, произнесенные Гитлером-дипломатом, ни к чему не обязывали. Но этого в Варшаве понять не могли. Там беспокоились из-за действий Парижа.

15-сессия Ассамблеи Лиги Наций собралась в атмосфере пессимизма и ожидания войны. Делегатов ждал большой сюрприз³¹⁰⁰. В сентябре 1934 г. СССР был приглашен Францией вступить в Лигу Наций. Приглашение было принято. В Комитете, обсуждавшем вопрос, «за» проголосовали 38 делегатов, «против» 3, и 7 воздержались; в Совете Лиги «за» проголосовали 40 делегатов и 10 воздержались³¹⁰¹. Успех французской и советской дипломатии стал важнейшим успехом дела мира в Европе³¹⁰². «С 18 сентября 1934 года, – вспоминал бывший заместитель генерального секретаря Лиги и один из первых её историков Френк Уолтерс, – вплоть до нескольких месяцев после начала Второй Мировой войны Россия продолжала быть убежденным сторонником Лиги. Её выступления в Совете и Ассамблее и её отношение к агрессивным державам были более последовательными по отношению к требованиям Ковенанта³¹⁰³ Лиги, чем у любой Великой Державы»³¹⁰⁴.

В Польше эта новость вызвала негативную реакцию – Варшава опасалась, что вступление Советского Союза в эту международную организацию понизит заинтересованность Москвы в диалоге. Беку явно было неприятно и то, что инициатором приглашения выступал Париж³¹⁰⁵. Уже 27 сентября он дал это почувствовать своему союзнику. В меморандуме относительно планов Восточного пакта говорилось о любви Польши к миру и о невозможности принять этот проект в случае, если хотя бы одно государство региона не примет его (это был отказ, так как уже было ясно, что Германия этого не сделает). С другой стороны, Бек считал – никакой пакт о сотрудничестве на северо-востоке Европы не был возможен без участия Польши (оно не предполагалось). В частности, невозможны были и гарантии Чехословакии, которая, по мнению Бека, относилась не к северо-востоку Европы, а к Дунайскому региону³¹⁰⁶.