Текст книги "Сорок тысяч"

Шестой день

Вернулся домой. Состояние… Ну… Это когда ты вчера вечером с товарищами пересекаешься. Пьешь ведерными нормами. Разговариваешь ни о чем. Дико куришь. Руки уже жирные от селедки. И потом домой, пачкая куртку известью. И пустая комната. И еле успеваешь снять ботинки. И валишься на неубранную с утра кровать. В рубашке и одном носке. И последняя мысль: «Блевать надо только в унитаз…»

А утром происходит нечто, не поддающееся всем законам мироздания. Голова не болит ни разу. Ну, может легкое обезвоживание. Но в целом – бодрячком. Мысль чиста. Все суетное отошло на второй план. Есть четкое понимание того, что в принципе все идет верно. И встаешь спокойно. И даже без усилий умываешься и идешь гулять по городу. Просто так. Потому что это хорошо. То есть без причины.

И на этом самом утреннем прохладном перроне стоял именно с таким чувством, будто какой-то незримый священник вычистил мою чашку сомнений. Подмел все. А на образовавшейся поверхности от всей души впечатал штамп «Отпущено!»

Покурив и от души послав подальше пару грузчиков с их телегами, не спеша побрел к стоянке такси…

Телефон завибрировал в куртке. Сообщение. Номер телефона и приписка «Это Варвара. Предохраняйся и не кури в постели». Андрей был неумолимо последовательным. Отписал ему: «Спасибо, идиот!»

Несколько раз порывался позвонить Варваре и сказать, что нам надо увидеться. Один раз дождался, когда из– за гудков выскочило мягкое «Да». И сбросил.

Прошло почти три недели с момента возвращения. Работа перекрывала все щели для тоски. Даже заметил, что почти стал меньше курить.

В четыре часа утра пришла эсэмэска. Дико разозлился на себя, что не отключил на ночь телефон. Домой приехал заполночь. А завтра в восемь уже надо… «Вера тебя ждет. Я в дороге. Михаил». Долго склеивал в мозгу. Вдруг прострелило. Попробовал перезвонить – вне зоны. Набрал домашний отца Андрюхи.

– Вера.

– Кто это? Глеб? Ты?

– Да. Пришла СМС. Странная какая-то. Что произошло?

– Андрея нет.

Не понял.

– Как нет? Найти не можете?

В телефоне тишина. Потом вздох. Как обратная тяга.

– Нет. Его просто больше нет. Он погиб. Авария на трассе. Миша за границей. В Хельсинки. Сейчас летит сюда. Приезжай, – пустота встряла в разговор. – Пожалуйста.

– Конечно. Я еду. Держитесь там, – глупо приклеил я.

Отзвонился Сереге. Он обещал быть в течение часа.

…Такси везло меня на другой конец города. Сидел прибитый. Затылок вымерзал изнутри. Кровь в глазах. Пальцы сжимают телефон. Почти до хруста.

Но это просто невозможно. Мы же с ним вот неделю назад… И вообще, так не может быть.

Рявкнул на водилу, чтобы он вырубил свой сраный шансон. В тишине подъехали к дому. Серега уже стоял перед воротами. Я расплатился и вышел.

– Привет

– Привет. Ты еще не заходил?

– Нет. Я боюсь. Ну, это… Тебя ждал.

– Ладно, проехали. Ты знаешь, как это произошло?

– Нет.

Открыли калитку. Собаки были закрыты. Во дворе стояли– курили пара мужиков. Поздоровались. Краем глаза зацепил баскетбольный щит на стене гаража. Здесь мы летом с Андреем не один раз…

Массивная дверь. Приоткрыта. Зашли. Вытерли обувь. А дальше – ни шагу.

Вышла Вера Алексеевна. В черных штанах, кофте и косынка черная. Подошла. Обняла. Провела в комнату. Какая-то женщина поставила нам стаканы с чаем.

– Спасибо, что приехали. Пейте чай. Дома прохладно. И…

Остановилась. Вздохнула. Долго не выдыхала. Как перед выстрелом.

– Все так некстати. И… что же я говорю. Тут, в общем, дело такое. Сугубо личное. Миша попросил, чтобы вы забрали тело и привезли сюда. Вот деньги на расходы. Если возникнут проблемы – звоните.

– Вер Лексевна, не волнуйтесь. Все сделаем. С какого морга забирать?

– Не с морга. Из аэропорта.

– Как? Почему? Вы же сказали автокатастрофа…

Заревела тихо в платок, уже и так весь мокрый.

– Мальчики мои. Бедные вы мои мальчики… Вы не в курсе…

РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

Андрей, как всегда, днем был в «Матрешке». Раздался звонок.

– Андрей Сергеевич?

– Да, я. А это кто? – номер был какой-то странный.

– Это вас из посольства в Италии беспокоят.

– Это кто так, Руслан шутит?

– Андрей Сергеевич, это не шутка. Ирина ваша супруга?

Пауза. Сердце сжалось. Виски застучали. Выдавил:

– Бывшая.

– Ну, у нас нет сведений о том, что вы официально в разводе. При постановке на консульский учет она указала вас как ближайшего родственника.

– Так в чем, собственно, дело?

Трубка осеклась и снова заговорила.

– Четыре дня назад она была обнаружена мертвой на съемной квартире в Риме. Передозировка.

– Как? Вы что там?

Андрей побелел. Сел на диван. В ушах звон.

– Мы смогли уладить все формальности с итальянской стороной очень быстро. Тело мы планируем завтра переслать на родину. Я понимаю, что это бывшая супруга… Но вы сможете забрать тело?

Андрей не мог ничего ответить. Язык прикипел к высохшему нёбу.

– Угу. Во сколько?

– Рейс прибудет в двадцать два тридцать. Возьмите с собой документы. И катафалк. Все разрешительные бумаги прибудут с грузом, – трубка кашлянула – И соболезнуем.

На той стороне прервалась связь.

Первым полетел в стену телефон. Затем Андрей начал крошить мебель. Швырнул стул в барную стойку. Охрана еле успела его скрутить, пока он не разнес все в щепки. Он прошел к себе в кабинет. Потребовал большую бутылку «Ред Лейбла». И не вы ходил до шести часов вечера следующего дня. Взгляд стал неживым… Выжженным.

Не спеша прошел через зал. Забрался в машину. Еще почти час просто сидел в ней и молча плакал. После чего вжал педаль в пол и поехал встречать «Ирочку».

Ночь. Скользкая трасса. Свет в глаза от встречной фуры. Машина ушла в кювет. Перевернулась. Дважды. Андрей не был пристегнут. Перелом основания черепа. Мгновенная смерть…

– Об Андрюше мы узнали только около часа. Миша решил, что мы их проводим вместе. Андрей сейчас в морге. К обеду… Смешно даже – «к обеду»… Заберем его домой. А вы… вы сможете привезти сюда тело Ирины? Вот.

Я сидел, не принимая нереальности всей этой адской феерии. Это не могло случиться именно так.

– Конечно.

Серега молча кивнул головой.

Я сгреб со стола деньги. Засунул в карман. Вера Алексеевна вызвала катафалк. Мы сели в машину к Сереге и двинули в порт. Говорить было незачем.

– Нам нужно проверить груз, – сказал погранец.

– Зачем. Вот объясни мне – зачем?

– Да не волнуйтесь вы. Я понимаю, что у вас горе. Но порядок такой. Мы постараемся быстро.

– Быстро это сколько?

– Ну, полчаса от силы.

Закурили. Серега неестественно вытянулся. Глаза стали взрослыми.

– Слушай, капитан, мы девочку домой везем. К мужу. Давай ускоримся.

Я сунул комок купюр в руку военному.

Тот постоял. Посмотрел на нас. Потом вернул деньги.

– Дураки вы. Оба. Через десять минут со стороны СВХ подъезжайте.

…На обратном пути разговаривать тоже было не о чем.

Мы приехали быстро. Занесли гроб. Опустили на поставленные в зале табуретки. Иринина тетка, единственная ее родственница, рухнула на пол. Женщины ее отвели в спальню. Долго не решались открыть гроб.

Деньги я вернул Вере Алексеевне. Они просто выдавливались из меня.

Примерно через час подъехал Андрюхин отец. Он поздоровался и прошел к себе в кабинет. Вера Лексевна позвала меня к нему.

– Вот такие дела, Глеб. Как я ни старался, не смог его спасти от…

Сильный человек с осунувшимся лицом сидел на стуле. В нем не было ничего живого. Похож на старый саксаул. Видно, что он плакал всю дорогу до дома. Галстук набок. Руки трясутся.

– Здесь никто ничего не мог сделать. Он и не сказал никому. Да и вы знаете, что она для него…

Он поднял взгляд.

– Мы решили похоронить их вместе. Рядом. Вот… Это все может… Ну, я думаю, он бы этого хотел.

Несказанное «если бы был жив» остановило время.

Михаил замолчал. Стягивая с шеи галстук пробормотал:

– Как ты считаешь, я правильно поступаю, а?

– Думаю, да. И да – он бы этого хотел. Теперь надо все сделать так, чтобы нам потом не было стыдно перед ними. Обоими.

Он замер.

– Спасибо, Глеб. Иди, пожалуй, в зал. Я приведу себя в порядок и скоро выйду.

– Хорошо.

Привезли Андрея. И все, к моему ужасу, встало на свои места.

Заносят Андрея. Ставят рядом с Ириной. На таком расстоянии, что кажется, сейчас они протянут руки и встретятся кончиками пальцев.

Даже мужики ревели в себя, отворачиваясь к стене.

Улица. Еще раз прощание. И крик «За что?» в пустоту неба.

Дорога на кладбище. Страшный, дикий, беспрекословный звук. Гвозди. Черт бы побрал эти проклятые гвозди.

И дробь. Первая горсть земли падает на крышку. Как горох на дно кастрюли.

Холмы. Кресты.

Спи, Ромео. С возвращением, Джульетта.

Старая страшная сказка.

Поминки прошли стандартно. Люди сидели с темными лицами. Молчали. Пили. Подходили. Говорили слова. Не для родных – для себя говорили. Я проводил отца Андрея до его дома.

– Глеб. Спасибо. Понимаю, что не те слова, но спасибо.

– Не надо.

– Тебе, может быть, чем-то помочь? Деньги у тебя есть? Ты говори, я дам. Там вещи Андрея, может оттуда что-нибудь? Возьми. Пожалуйста.

Я не знал, что делать. Впервые старуха с косой подлетела ко мне так близко.

Я замолчал. И вдруг сказал.

– Я хотел бы взять диски с музыкой. У Андрея хорошая коллекция.

Отец сел в кресло. Мне даже на мгновение показалось, что он улыбнулся.

– Когда я привез его сюда, первое что мы сделали, пошли в магазин. И он там купил свои первые диски. Иногда он не ложился спать всю ночь. Слушал их. А когда я его за это отругал, ложился в наушниках.

Он поднял глаза.

– Как же будет дальше?

– Будем жить. Примем то, что произошло. Будем вспоминать, каким он был. Как помогал. И как мы ему помогали. И в этих воспоминаниях он всегда будет живым.

Бред.

– Пойдем, сложим диски. Я хочу помочь.

Мы запихали все диски в Андрюхин рюкзак. Подъехала Вера Алексеевна. Мы попрощались.

– Я буду звонить, – сказал я.

– А если сможешь, то и заезжай.

Не спеша шел к остановке. Идти было совсем немного. Но и груз был тяжел. И курилось много.

Сел в первый попавшийся автобус. Я ехал домой, где меня никто не ждал. С дисками друга, которого никогда не увижу.

Все, что от нас остается, – это дети, фотографии и музыка, которую мы любили.

Добрался я ближе к полуночи. Было темно и сыро. Во дворе сидела молодежь. Орала дурные песни. Пила пиво. Да бог с ними.

В квартире холодно. Я поставил рюкзак в центре зала. Почистил зубы. Выпил воды. По спине проскочил холодок. И звон в ушах. И слабость. Такая хитрая и сильная. Не хватало заболеть.

Присел на диван. Подтянул на себя плед крупной вязки.

За окном лилось полупрозрачное молоко.

Беспечный туман захватывал город как подлый и, при этом, нежный враг. Захватывал жестоко и грубо – дом за домом, квартал за кварталом, не щадя ни мусорки, ни памятники, ни автобусные остановки. Появлялся легким паром по земле, а через мгновение бесшумно съедал все вокруг.

Слегка подвыпившие сограждане начинали основательно сомневаться в законах притяжения, а фары машин впивались в дорогу, как глаза сонных гончих в кровавый след. Никто не страдал от этого, просто одиночество от его атаки становилось слишком уж красочным и объемным. Но не в этом проявлялось теплое лукавство тумана, а в тишине.

В абсолютной бесчувственной тишине, в которую можно было спрятать руки и которую нельзя было ни схватить, ни уничтожить. И каждый, кто попадал в эту оккупацию, понимал, что он один, и никого нет рядом, когда ничего рядом-то и нет. А тот, кто был дома, наконец-то замечал, что мир гораздо меньше, и в данную минуту он вполне укладывается в декорацию из голых веток, которые постоянно были рядом, но которые ты не замечал, когда смотрел на дорогу.

И ты точно знаешь, что это пройдет и что от смутного оккупанта не останется и следа к утру, знаешь но… Ты знаешь, что ветки, что тишина, что туманное одиночество это не просто так. Это…

И тихонько провалился в сон.

Седьмой день

Утром проснулся разбитым. Все суставы напоминали на ощупь вату. Во рту пересыхало. Веки работали только вниз. Позвонил на работу.

– Я не приду?

– Что так? – поинтересовался шеф

– Вчера был на кладбище. Простыл.

– Бывает, – ответил шеф. – Пару дней хватит?

– За глаза, – буркнул я.

– Хорошо, – сказал шеф и добавил: – Постарайся много не пить.

– Постараюсь.

Я огляделся. Комната трепыхалась от моего дыхания. Я пошел в ванную. Долго сидел на бортике, ожидая, когда наберется вода. Курить не хотелось.

Погрузил себя в кипяток. Стало легко. Суставы ожили, но ненадолго. Только вылезешь – опять все разваливается и начинает ныть. Когда почувствовал, что штормит – вылез. Закутался в махровый халат. Заскочил на кухню. Навернул две таблетки аспирина и полстакана вискаря. Подумалось: «Надежда была бы очень недовольна». И в постель. Свалился сразу. Уснул еще в полете.

Снилось, что я тону. Потом, что лечу. Потом, что попал в темень несусветную. Но это даже не испугало. Проснулся около шести часов вечера. Или семи.

Тело ломило. Но в целом стало лучше. Просто обезвоживание. Я заварил чаю. Испил его с маминым вареньем. Зацепил в зал бутылку вискаря. И побрел разбирать рюкзак.

Доставал по одному. Смотрел. Выпивал. Откладывал в сторону. Внезапно захотелось сигару. Тут же прошло. Сложил диски стопочками на полу. Что послушать в первую очередь, что во вторую. А что только под настроение. Стало грустно. И пусто.

И вдруг, то ли под влиянием алкоголя и болезни, а, может, по какому-то хромому жребию судьбы, я взял со стола мобильный и набрал Варю.

Пошли гудки. Потом короткий щелчок и…

– Здравствуй.

– Здравствуй, Глеб.

– Откуда ты узнала, что это я?

– Когда Андрей попросил у меня номер, я сказала ему, что не отвечаю на звонки с неизвестных номеров. И он записал мне твой.

Навернуло сразу. Он и тут мне помог.

– Как твои дела? – спросил я глупо.

– Да вроде как нормально. Небольшой приступ панической атаки. Сижу у компа и не понимаю, что хочу найти в сети. У тебя странный голос…

– Я немного простыл. И я хочу тебя снова увидеть.

Совершенно без паузы.

– Я тебя тоже.

Почему-то я побоялся ей сразу сказать про Андрюху.

– Давай завтра, – сказала она. – У Байрона, на Мира?

– Отлично. Только я не обременен деньгами сейчас. Но на пару стаканчиков кофе и трамвай у меня найдется. Ну, и грамм на пятьдесят-сто… максимум.

– Как раз то, что я планировала на завтра. Созвонимся часиков в шесть?

– Заметано.

Как-то странно все это прошло. Слишком легко. Так не бывает.

Да еще эти стопки с дисками.

Где-то читал, что мы не привыкли быть безнаказанно счастливыми и от этого не пускаем к себе счастье в чистом виде. И поэтому нам нужны дополнительные атрибуты. Вроде бесконечного покаяния за прошлое и сомнения в возможности будущего.

Поставил бутылку. Начинало лихорадить. Выпил два стакана воды и срубился в люлю.

Я только положила трубку, как позвонила мать.

Она звонила всегда не вовремя. Ненужно и словно специально мешая.

Как только трубка была снята, из нее начинал течь елей, на поверку оказывающийся подкрашенной желчью.

– Здравствуй.

– Привет, мам.

– Я тебе звонила. Четыре раза. Ты не подходишь к телефону.

– Меня дома не было. Как ты?

– Не начинай уходить от темы. Лучше ответь, почему тебя нет вечером дома.

– Мам, это мое личное дело. Я встречалась с молодым человеком.

– Вот я умру, и будет это твое личное дело. Вы же все умные, все знаете. Все такие самостоятельные. А потом раз – и беременная.

– Мам…

– Что мам? Нашла какого-нибудь романтического нищеброда и кормила его за свой счет? Или это один из тех…

– Кого?

– Сама знаешь, кого!

– Все, хватит. Ты что-то хотела?

– Да. Но теперь это неважно. Если ты способна игнорировать мои звонки, то на большее ты уже не способна. У тебя остались нитки?

– Шерстяные? Да.

– Привези мне их завтра же. Я буду вязать шарф.

– Что-то я не помню, чтобы ты вязала…

– Да ты и обо мне-то нечасто вспоминаешь. Я купила новый крем. Тебе надо попробовать. У тебя плохая кожа.

– Спасибо. У меня все есть.

– Что есть? Ничего у тебя нет. Две пары джинсов, сарафан и футболки. В твоем возрасте у человека, как минимум, должна быть шуба.

– Мне не нужна шуба. Мне хватает того, что есть.

– Вот и будешь всю жизнь со своими сопливыми детьми и мужем-голодранцем…

Я положила трубку. Иногда я физически ощущала желание быть детенышем гиены. Они хотя бы хоть как-то оберегают свое потомство. Я уже молчу про волков.

Я до сих пор не знаю природы этой злобы. Этой мерзкой манеры учить всех жизни и судить людей. Мне ничего от нее не надо, разве что нормального вопроса «Как у тебя дела, дочка?», на который она хотя бы раз дослушает ответ. Мне кажется, что она не помнит, как меня зовут.

Сон ушел. Осталась стена и тяжесть. Я прошла на кухню и закурила. В вентиляции тоскливо выла затерявшаяся вьюга. Город уже спал.

С изумлением осознала, что если бы не мать, а вернее, ее звонок тем утром… Я бы не психанула и не вышла на улицу.

Не спалось. После звонка Глеба в голову лезли разные мысли. И даже в голове начала подбирать гардероб на завтра и выстраивать приветственную речь. И хотела закурить. Но пол был слишком холодным. Не хотелось покидать одеяло.

Почему-то на секунду почудилось, что в воздухе пронеслась какая-то тень, похожая на кленовый лист. Потом в голове начала происходить метаморфоза. Время превратилось в отрывной календарь, в который листочки начали вклеиваться обратно. Поворачивая время вспять. Вплоть до обложки. Последним вышло мужское лицо, уткнувшееся в испуге в зажатую ладонями чайную кружку.

ВАДИМ

После института мне все не удавалось найти работу. То предлагали работать за сумму втрое меньше прожиточного минимума в какой-нибудь Кутынде, то практически с порога начинались недвусмысленные намеки о том, что надо переспать с шефом для получения тепленького места. Что интересно – пару раз шефами были женщины.

Жила я со своей подругой Олесей в старой части города. Квартира, окна которой выходили на свалку на пустыре, принадлежала тетке Олеси, уехавшей в долгосрочную командировку в Чехию. Время от времени к Олесе приезжал ее парень. И мне приходилось до утра слушать, как они кувыркаются в кровати, бегают в ванну и перекусить на кухню. Дом находился на самой окраине города. Железная дорога была не более чем в двухстах метрах. Автобусы ходили с завидной нерегулярностью, а такси стоило как самолет, что в сумме крайне стимулировало поиск работы.

Как-то случайно наткнулась в газете на объявление, что в офис требуется девушка с хорошим знанием русского и английского. Не надеясь по прошлому опыту на успех, выслала резюме. Да и забыла. Перезвонили через неделю. Пришла на собеседование. Через четыре дня вышла на работу.

Коллектив туристического агентства принял хорошо, несмотря на то, что все четыре сотрудника туристической компании были девушками. Да и шеф тоже. Работа размеренная. Авралов практически не было, а денег, которые платила хозяйка, вполне хватало на оплату съемной квартиры и весьма сносное пропитание. Опять же премии. Жизнь налаживалась.

Я нет-нет моталась по ночным клубам. Но чем чаще там бывала, тем меньше хотелось повторять. Алкоголь уже не радовал. Громкая музыка раздражала. Пьяные самцы, пускающие слюни, просто бесили.

На второй год работы мои вечера, за исключением одного дня в месяц, когда мы с коллегами ходили выпить пива и погонять на бильярде, выглядели примерно одинаково. Забежать в магазин, приготовить на скорую руку ужин и завалиться на диване с книжкой. Только изредка звонила мать, раздражая своими истерическими вопросами, за которыми читалась попытка влезть в мою жизнь и устроить ее «не хуже чем у людей». Обычно после таких звонков я, как варвары Рим, опустошала холодильник. Благодаря такому образу жизни у меня очень быстро выросла библиотека и, что скрывать, размер одежды. Особенно моя начитанность была заметна в бедрах. Отношения с мужчинами не складывались по причине моей патологической любви к тишине и автономности.

Я приняла решение ходить в спортзал. И, как это мне самой ни странно, втянулась. Как я поняла по взглядам проходящих мимо мужчин, результаты радовали не только меня. И как-то незаметно в моей жизни появился он.

Звали его Вадимом. Высокий, немного полный, вернее, приятно-пухленький. Длинные волосы, тонкие пальцы, ухоженное лицо. Старше на шесть лет. Работал он преподавателем в художественном колледже. И, естественно, был художником. Мы ходили на выставки. С ним здоровались люди, лица которых я видела на обложках журналов. Он представлял меня. По сравнению с моими сверстниками, круг интересов которых начинался и заканчивался бутылкой пива на лавке во дворе, он был интересен, образован и галантен. Я была счастлива.

Первые свидания, цветы и поцелуи у дверей дома через три месяца вылились в совместное проживание. Очень долго не могла даже поверить, что живу под одной крышей с человеком и не раздражаюсь по этому поводу. И даже наоборот, радуюсь окончанию рабочего дня, чтобы увидеть его. Готовила ужин на двоих. Что нашло отражение в картине, которую он написал и повесил на кухне. Она называлась «Чаепитие». Мне посвятили натюрморт.

Я взяла над ним коммунально-бытовое шефство. Покупала ему рубашки и брюки, которые впоследствии с удовольствием гладила. Он рассказывал мне о своей работе и планах написать серию картин, посвященных осени и старикам. Иногда мы ходили в театр. Но чаще всего – на выставки художников, где он знакомил меня со своими друзьями и называл меня не иначе как «муза». Честно, мне это очень льстило.

Так прошло около года. Я стала замечать, что от него все чаще несет алкоголем. Сначала это был хороший, дорогой и где-то даже благородный запах. Но потом запах стал усиливаться и изрядно дешеветь. Однажды я узнала, что он уже месяц как не работает.

Вечером я посадила его напротив и решила поговорить. В итоге он сказал, что ему не хватает сексуальной энергии.

«Я иду за своей мечтой, написать цикл работ про стариков и осень. Колледж забирает у меня силы. Утром я выхожу в парк и сажусь с этюдником на лавочку. Но понимаю – мне не хватает сексуальной энергии».

Не теряя времени я взялась за работу. Прикупила белья, журналов и дисков с фильмами Тинто Брасса. Я подстерегала его в коридорах в белых кружевных чулках. Устраивала домашний стриптиз. А однажды даже сняла проститутку, и у нас был секс втроем. В успешности своих действий я была уверена безусловно.

Однако, все это привело к странным последствиям. Он осел дома. Много рисовал и курил. Очень много курил. Потом стал попивать. И отказывался работать, объясняя это тем, что вскоре он сядет за холст.

К тому времени как мужчина он меня практически не интересовал. Да и как человек тоже. Мы все реже спали вместе. Все чаще ругались. Он клянчил у меня деньги. Я старалась задержаться на работе.

Однажды вечером после посиделок с коллегами я поймала машину и поехала домой. Что врать – была нетрезва. Водитель предложил поехать с ним. Я согласилась. А потом передумала и вышла из машины. Полчаса не спеша шла домой в каком-то истерическом счастье и приперлась около трех часов ночи. Он спал.

– Меня изнасиловали! – закричала я в коридоре.

Медленно он выполз из спальни, протер глаза и спросил:

– Правда?

– Нет, – ответила я. – Но это не важно.

– Ты пьяна?

– Наоборот. Я уже протрезвела и вдруг поняла, что живу в болоте и стараюсь не вылезти из него, а вытащить все болото на сушу. И это болото – ты. Любимый мой, родной.

– Я тебя не понимаю. Ты пьяная. Кричишь. Несешь бред. Что ты хочешь сказать?

– Ничего, мой мальчик, – и тихо добавила: – ничего такого, что тебя бы удивило. Тебя же вообще ничего не удивляет. Ты безрадостен, как отчет партсъезда. Ты год сидишь на жопе в своей зоне комфорта и даже не пытаешься хоть что-то изменить. Я уже так не могу.

– Может быть, ты поспишь, и мы утром поговорим?

– Точно. Я посплю. А утром мы не поговорим. Ты соберешь все свои эскизы и пойдешь вон.

– Это нечестно…

– Квартира моя. Я ее снимаю. Я за нее плачу. Я покупаю еду и делаю все, чтобы… Ой, ну тебя к лешему. Устала. Завтра с утра чистишь зубы и к маме. И ляг на диване в зале. Если уж у меня нет нормального секса уже полгода, пусть тому будет хотя бы логическое объяснение.

Зашла в спальню. Закрыла дверь. И вырубилась.

Утром, когда я проснулась, в доме было тихо. Он вывез свои вещи, не забыв прихватить натюрморт с кухни. В телефоне появилась СМС «Взял в долг три сотни на такси».

Я улыбнулась и пошла ставить чайник.

Я встретила его через полгода. Он сидел в кафе. Вид у него был очень помятый. Местами даже с заломами. Заметив меня, он моментально опустил глаза, делая вид, что обнаружил в кружке, как минимум, новую галактику. Или редкий вид жуков-короедов. Так и сидел. Ожидая прихода осени и старости…