Текст книги "Сорок тысяч"

Восьмой день

Снег под ногами был похож на кашу из песка, крахмала и опилок. Ботинки то и дело проскальзывали на брусчатке. Спина мокрела и было тяжело дышать. И только крепко затянутый шарф, как колодка, позволял хоть как-то держать голову прямо.

Ботинки намокли. Снежная парша липла к подошвам. Идти оставалось около трех кварталов. Пачка сигарет в киоске. Два светофора. И маленькая аллейка через скверик.

Старый бар, в который мы несколько раз заходили с Андрюхой пропустить по стаканчику, был также неприметен, а от того мил. Те же завешанные красными шторами окна. Та же массивная дубовая дверь. Тот же запах дорогого трубочного табака и хвои.

Я сел у столика в углу. У самого большого окна. Отсюда хорошо просматривался вход в паб и было легко привлечь внимание бармена. Взял себе пятьдесят «Якова Данилыча» и ведро льда. Неожиданно хлопьями повалил снег. И стало очень тихо. Даже пара англичан, только что громко доказывавших что-то друг другу, затихла. Снег. Тишина. Тепло.

Серая тень промелькнула возле входа. Я услышал, как кто-то легко сбивает снег с обуви. Потом цокот каблучков по кафелю. И что-то спрашивают у бармена. Она. Точно.

– Глеб.

Черные вязаные перчатки. Серое пальто. Красный шарф закрывает пол-лица. И красная шапка с дурацким бубоном.

– Бубон дурацкий, – сказала она, стягивая шапку. – Но мне эта шапка нравится. И к шарфу подходит, – и, почти без паузы, : – Здравствуй.

Рыжие волосы упали на плечи.

– Я заказала себе кофе. И виски.

Просто сказать.

– Варенька. Андрей погиб.

Застыла. Посмотрела на меня… как будто толкнула взглядом в грудь.

Серое лицо.

– Как так… Мы же с ним… Вот буквально…

Она побелела.

– Ты присядь. Присядь, девочка Варя. А я все тебе расскажу.

И рассказал. Легче мне стало. Варвара сидела отрешенно. Только слезы капали на свитер. А потом пауза и тихий голос.

– Глеб.

– Да.

– Не место, не время, но пока… Я хочу встречаться с тобой. А наверное, даже жить.

– Варенька…

– Я понимаю, что идиотизм и наивность. Но я должна это была сказать. А теперь – прости.

Подскочила. Начала натягивать пальто. Рука все мимо рукава.

– Варенька. Сядь. Пожалуйста.

Присела на край. Пальто накинуто на плечо. Шарф жадно лизал пол.

– Ты мне сделала предложение. И я согласен. И так же как и ты, не могу объяснить, почему. И давай сегодня немного выпьем.

– А может, потом немного пройдемся?

– Да. И чуть– чуть поговорим. Для сугреву.

Снег за окном перестал метаться и укладывался спать. Блюзы лениво летали по пабу, не находя себе места. Разговор оставлял «ножки» на стенках стаканов. За этим столом сидели два человека, которых свела судьба. Ну и тарелка фри. Да ярд виски.

Мы вышли на улицу в тот момент, когда Синатра начал кричать: Let it snow!.

Алкоголь приятно качал планету. Снег шел уже редкий. Неподалеку от паба был тот самый скверик с освещенными фонарями дорожками и длинными, с основами из чугунного литья, лавочками. Самое замечательное – этот сквер был тихим. Ну и еще абсолютно пустым.

Холода не чувствовалось. Варвара держала меня под руку. Сначала шли молча. Молча и покурили. Потом разговор начал потихоньку складываться. Как тетрис, что ли. Возникали кусками детские воспоминания. Случайные встречи. Любимая музыка. Ненужные уже имена одногруппников из детского сада. Потом снова тишина. И было даже непонятно, кто первым произнес слово «бывшие». Возникла пауза.

И плотину прорвало. В кучу смешались все обиды и озлобленности, приятные и милые сердцу моменты. Начался большой пересказ раздражающих глупостей и утонченный треп о том, что хотелось оставить в сердце надолго. И снова провалы в тишину.

Варя сняла перчатку и стряхнула снег с моих волос. Под фонарем. Улыбнулась.

– Варенька… Знаешь… Для меня очень важно. Даже не так. Критично.

– Спрашивай.

– Ты к собакам как относишься? В смысле – ты их любишь? Ну как вот живое существо. Не знаю, как сказать…

Варвара остановилась. Прокричала что-то звонкое в небо и повернулась ко мне.

– Я и детей люблю. Особенно наших, – выдала и осеклась.

Прошли еще метров пятьдесят. Оба молчали. Смотрели под ноги и тяжело дышали. Снег замер на лету.

– Но первый – сын, – сказал я.

Варвара уткнулась мне в грудь и заревела.

Через двадцать минут, проводив ее до дома, сел в такси. Таксист немного с опаской посматривал на пассажира, который ничего не говоря улыбался, прижавшись лбом к боковому стеклу.

Заскочил домой. Хорошо, что забыл выключить обогреватель. Опасно конечно, но как тепло. Бросился на кухню с радостью мыть посуду. Как будто она прямо сейчас зайдет, а у меня посуда немыта. Потом поставил чайник. И курил в форточку. В окне напротив на кухне тоже горел свет. И тоже кто-то курил. Я несмело помахал ему рукой. Тень в окне ответила взаимностью. Это было очень просто и очень по-настоящему.

Докурив, открыл ноутбук. Прочитал последнее письмо от Светланы, полученное сегодня. Ухмыльнулся. Ответил. Впервые. Что-то вроде: «Да иди ты себе с миром, болезная!» Удалил все письма и настроил ящик так, чтобы все письма от нее летели сразу в ад для писем.

Затем открыл черную комнату. Постоял в темноте. И, ухмыльнувшись, пошел отлить воды и почистить зубы. А после этого просто лег спать. Думаю, ангелы видели, как во сне я тихо улыбался…

Вечер с Глебом был очень смешанным. История с Андреем. Сказанные в запале слова. Его реакция. И весь этот разговор в сквере. Понимание того, что ты только что призналась в любви и решила прожить жизнь вместе с человеком, которого ты видишь второй раз в жизни. Но именно он честнее, понятнее и ближе, чем те, кто, обвешивая тебя балластом, прижимал к земле все эти годы.

Голова немного кружилась. Я переоделась в сухое. Выпила стакан чая. Крепкого. Черного. С сахаром. И залезла в постель. Сон не приходил. В голове была каша из снежинок и слез. Стучали виски.

Бипером заверещал телефон. Я протянула руку.

– Да.

– Во-первых, никогда не смей бросать трубку, когда я с тобой разговариваю. Во-вторых…

– Мам. Я устала и просто хочу спать. Давай не сегодня.

– Во-вторых, – нажимая на буквы, зашипела она, – если ты собираешься связаться с очередным уродом, который будет сидеть у тебя на шее, я лично…

Это было уже слишком. Слишком много.

– Послушай теперь меня ты, – заорала я в трубку. – Я буду с этим человеком, не взирая ни на что, потому что это судьба. Потому что это мой выбор. Потому что я хочу от него детей. Потому что он знает, что такое боль, а мне уже невыносимо одиночество под твоим чутким руководством. И в следующий раз, когда ты захочешь позвонить мне и поставить рамки моей жизни, – подойди к зеркалу и посмотри, как ты живешь. Ты счастлива? А я – да. И хватит твоих нравоучений. Ты смогла изуродовать свою жизнь. Уродовать свою я не дам.

– Ты…

– Не говори ничего. Все сказанное тобой – ложь. Я ложусь спать. И позвони мне тогда, когда вспомнишь, как меня зовут, и что я – твоя дочь. Вот теперь – все.

Уснула злая и моментально.

Девятый день

Утром, только я вышел из квартиры, повело. Стены стали жидкими. Из-под лопатки стонала раненая собака. Грудь ввернулась. Ребра рвали плоть. Все стало ясным и простым. Кровь залила уши и шею. Уже не услышал звука, с которым завернутое в пальто тело обрушивается на бетон с высоты роста…

Странное это ощущение – умирать. Вчера еще вроде была весна, пели птицы на рассвете, девушки надевали цветочные наряды, а сегодня кровь в горле и незачем дышать. Сосед уже не достает, а просто плетется испуганной тенью по стене, пачкая известью видавшее Ленина трико. И солнце по ступенькам уже не льется – оно все расплескалось и медленно впитывается в пыльные бетонные ступени, оставляя грязные, ржавые пятна. Но в принципе уже не важно. Глаза закрываются красной кулисой, и смотритель гасит свет. Спектакль, похоже, отменяется.

– Разряд!

– Да обожди ты… Все, Юрка, давай…

– Убирай руки…

Вспышка. Весь как мокрая тряпка выкрутился, выгнулся. Уже все знаешь. Эти спасут. Просто потому, что это их работа и им наплевать на то, кто ты, кем был. С кем был. Зачем был. Их интересует одно…

– В сердце коли! Бля, да не эту иглу.

– Не ори – я уже два года этого не дела.

– Придержи его, вдруг дернется.

– Куда, блин? К архангелам? Он уже там. Коли давай….

Чтобы был. Просто. Что если и ушел – то уж точно не в их дежурство. У них там спирт в каптерке, и шпроты, и картошка с маслом и луком в стеклянной банке. И домино на столике. Под газеткой… А так – загнусь, и пропал весь вечер…

– Есть! Затрепетал… давление пошло… А че с головой у него? Били что-ли?

– Не-а, упал на площадке – об перила ударился. Думаю, это его меньше всего беспокоит. Илюха, я закурю?

– Бля, что за дурацкая привычка спрашивать, когда уже закурил? Я те что, хоть раз нет сказал? А если бы сказал – это что, тебя бы остановило?

– Че ты завелся? Я те что…

– Ладно, не бзди, докуривай и поехали. Нашему товарищу, похоже, срочна нужна хорошая капельница физраствора, тарелка хреновой каши и мягкая клопяная перина.

– О, он глазенки открыл… Ну, че, милок, тоннель видел? Тени? Голоса? Нет? Значит, не ждали тя там. А вот Зинаида Георгиевна ждет и, скорее всего, уже приготовила тебе карточку и анализы. Не будем заставлять ее ждать. Нехорошо это… Все, бросай соску! Михалыч, давай в шестую!

– По депутатски или по человечески?

– Ясен хрен, с мигалками и музыкой. А то вдруг его опять к тоннелям божьим потянет…

Блин, вот ведь залет – так спокойно было. Ничего не болело, просто уходил и ни о чем не волновался, уже сейчас на арфе херувимам гимны бы пел. Нет, эти приехали, вытащили, а теперь везут по городу в колеснице с иерихонской трубой, и все, что я вижу, – это надпись на люке – «запасной выход». Куда, блядь?

Два доктора. Халаты белые, а в руках – чай с чабрецом в кружках.

– Инсульт. С остановкой сердца. И это в тридцать с небольшим. Откуда?

– Милейший, тридцать с небольшим – это самый подлый возраст. В это время можно легко подхватить ветрянку, отягощенную старческим маразмом. Выкарабкался – уже хорошо. Теперь восстановить. Поставить на ноги. И запретить курить. Категорически. Или хотя бы меньше. Все пальцы вон желтые.

– Повешаю картины Босха в палате. Начнет следить за своим образом жизни. И смерти.

– Смешно. А родные где, кстати?

– Невеста вчера приезжала. Плакала в коридоре. Яблоки просила передать.

– И где они?

– Да ночная смена сожрала.

– Ну ясно. Кто в дозоре сегодня?

– Серикова. Пойдем покурим?

– А пойдем.

Захотелось встать и отобрать у них чай. Пить хотелось жутко.

Десятый день

…На третий день уже смог встать. Созвонился с отцом Андрея.

Узнав, что я в больнице, он выяснил адрес и примчался через сорок минут. Долго молча смотрел на меня. А потом обнял и заплакал.

– Ваше предложение о помощи все еще действительно?

– Глеб. Не дури. Говори что надо. Лекарства? Клиника? Операция за границей?

– Да нет. Врачи говорят, через неделю домой. Отсюда и просьба.

– Ну?

– У меня дома есть черная комната. Ну, Андрей вам рассказывал, наверное… Я бы хотел, чтобы она стала белой. Надо ободрать все стены. И пол. И потолок. И все сделать чистым, белым. Но деньгами я в ближайшее…

– Дурак. Ты же теперь мне… Давай ключи. Завтра загоню бригаду. Под моим контролем. Личным. И выздоравливай. Мне пора. Будешь выписываться – позвони.

Когда он ушел, я позвонил Варе.

– Привет.

– Здравствуй. Пообещай, что ты никогда так не будешь делать. Никогда, слышишь?

– Хорошо. Я тебя люблю.

Всхлипы взорвались ревом. Потом стало тихо.

– Варя?

– Я тоже. Вечером приеду.

– Только яблоки не привози. Привези супа куриного. И бритву. Оброс я, как слон. – И легко, на выдохе пришло забытое слово:– Родная.