Текст книги "Фёдор Колычев – дитя эпохи"

Рождение Фёдора

Как раз в то время, когда Глинские начинали свой «литовский» мятеж, 11 февраля 1507 года, в младшей ветви московских бояр Колычевых, а точнее – в семье Степана Ивановича Колычева-Стенстура, московского боярина, воина и дипломата, владевшего поместьем в Деревской пятине Новгородской земли, родился мальчик Фёдор. Так вышло, что дипломатия была основным занятием этого семейства. Дед Фёдора, Иван Андреевич Лобан-Колычев, был дипломатом и послом к крымскому хану Менли-Гирею; воевал со шведами, с 1499 года служил наместником покорённого Новгорода, а погиб в 1502 году при осаде Иван-города. Отец Фёдора также был дипломатом, и за заключение Ореховецкого мира получил прозвище «Стенстур», по имени шведского правителя. В семье Степана Ивановича было четверо сыновей, и Фёдор был старшим из них.

О детстве и молодости Фёдора Колычева мы почти ничего не знаем. Скупые строки энциклопедических справок и клерикальная тенденциозность «Жития митрополита Филиппа» не раскрывают нам живой образ Фёдора Колычева, и даже несколько «прячут» его. Потому давайте попробуем восстановить хотя бы обстановку, в которой будущий митрополит получил своё образование.

Итак. Мы знаем, что «…боярин Степан Иванович был любим великим князем Василием как доблестный и заслуженный воевода; жена его, Варвара, была набожна и сострадательна к бедным. Сын их Феодор… получил лучшее воспитание в духе того времени: он учился грамоте по церковным книгам, приобрел и сохранил до конца жизни любовь к душеполезному чтению…».

Даже эти не многие строки указывают на «необычность» семьи Фёдора Колычева. Далеко не каждый боярин того времени знал грамоту. Так, в одной грамоте 1566 года написано: «…а Шереметьев и Чеботов рук к сей грамоте не приложили, что грамоте не умеют…». Скорее всего, здесь сыграла свою роль «профессиональная» направленность семьи Колычевых: дипломаты по роду службы обязаны были не только уметь читать, но и писать, что, кстати, традиционно не приветствовалось в боярской среде того времени. Кроме того, дипломаты часто знали иностранные языки и не пользовались услугами «толмачей». Вполне возможно, что Фёдор знал не только русский язык, хотя упоминаний об этом не существует.

«Поднесение даров русским посольством во главе с Захаром Сугорским к императору Максимилиану II». Гравюра. 16 в.

Степан Иванович был «…муж просвещенный и исполненный ратного духа…», и нет смысла думать, что его сыновья воспитывались в каком-то ином ключе. Отец готовил сыновей к государственной службе, для которой только лишь «книжного обучения» по «церковным книгам» было недостаточно. Фёдор был обязан изучать воинское искусство: верховую езду, владение холодным оружием и, скорее всего, огнестрельным оружием – боевой опыт главы семейства предполагал умение пользоваться «ручницами», как тогда называли личное огнестрельное оружие. Кроме того, воинское обучение того времени включало знание воинских построений, минимальные знания полевой фортификации – без всех этих навыков обойтись боярскому сыну было просто невозможно, тем более, что каждый из боярских детей с 15 лет приступал к службе при дворе, становился «воинником» и оставался им до тридцатилетнего возраста. В «Житии…» сказано: Фёдор «…со прочими благородными юноши въ служение царское учиняетъся…». Начиналась взрослая жизнь Фёдора – жизнь при дворе Василия III.

Внешняя обстановка. Быт

Не стоит думать, что быт великокняжеского двора и боярства отличался целомудрием и смирением. Боярство Руси никогда не было монолитным «классом».

Русские бояре XVI века. Ф.Г.Солнцев

Веками длилась родовая вражда, на каждом шагу происходило столкновение личных интересов. Любой ценой каждый старался выслужиться, приблизиться к великому князю, чтобы оказывать на него и его родичей собственное влияние. Это означало постоянную борьбу за получение самых выгодных должностей, где в ход шли сплетни, клевета, официальные доносы, подложные письма, избиения, поджоги, отравления, убийства. Естественно, что такая обстановка оказывала огромное давление на молодых боярских детей, и прошедший её (если выживал), становился настоящим придворным, которому мог бы позавидовать сам Макиавелли. И хотя все церковные тексты говорят о том, что при дворе Фёдор «сторонился забав», при этом нельзя исключать, что Фёдор не был «белой вороной» и полной чашей хлебнул прелестей великокняжеского двора.

Подобная обстановка, несомненно, воспитывала вполне определённые черты характера и в боярских детях, и в самих боярах. Согласно свидетельствам современников основной чертой боярского характера была крайняя внешняя сдержанность. Бояре мало говорили – больше слушали. Если и произносили речи, то строили их так, чтобы не выдавать своих интересов и помыслов. Боярских детей с детства обучали такому же поведению, равно как и боярских слуг. Когда слугу (либо молодого боярина) посылали «по делу», ему наказывали не смотреть по сторонам, не разговаривать с посторонними, при встрече разговаривать можно было только по делу, ни о чём больше. Замкнутость в поведении считалась большим достоинством.

(боярские дети)

«Начало свадебной церемонии. У входа в собор дети боярские стерегут путь, чтобы между государева коня и царицыных саней не переходил никто.»

Одно из главных мест в быту занимала религиозность, но иностранцы, побывавшие на Руси, в один голос утверждали, что религиозность эта чаще была показной. Она была повсеместной и внешне соблюдалась очень жёстко, но смирения у боярской знати не наблюдалось. Зато несдержанность ярко прорывалась на пирах – основном развлечении знати. Способствовали этому и своеобразные «правила приличия» на пиру. Здесь полагалось как можно больше есть и пить – так показывали уважение к хозяину пира. При этом пить полагалось «полным горлом» – пить вино, пиво, брагу и мёд «по глотку» считалось неприличным. Во время пиров челядь забавляла пирующих песнями и плясками, но дозволялось плясать и молодым неженатым боярам, и замужним боярышням.

К. Маковский «Боярышня»

Особым успехом пользовались скоморохи, хотя церковь вела с ними непримиримую борьбу, запрещая скоморошество. Таким образом, бояре всегда вели «двойную» жизнь – внешнее благочестие сменялось пирами, как две капли воды похожими на оргии при дворах римских императоров.

В такой обстановке двоедушия и лицемерия и воспитывался Фёдор Колычев… И вряд ли он смог бы существовать в этих условия, если бы его поведение кардинально отличалось от установившихся порядков. Даже если предположить, что отличия были, и «душой» Фёдор стремился к «духовной жизни», возможность ухода от двора он не использовал. Потому, наверняка был вынужден многое впитать, ибо: «с волками жить – по волчьи выть». А народ, как известно, глупость не скажет…

Жизнь при дворе

После смерти Ивана III Васильевича, как уже упоминалось, престол получил его старший сын – Василий III. Его коронация не была простой и предсказуемой. Ещё в 1498 году Иван III короновал своего внука – княжича Дмитрия. Причём на коронацию Дмитрия ни Василий, ни его мать (Софья Палеолог) приглашены не были. Тем не менее, борьба Софьи «за место для сына» увенчалась успехом: 11 апреля 1502 года Иван III «…положил опалу на внука своего великого князя Дмитрея и на матерь его на великую княгиню Елену, и от того дни не велел их поминати в ектеньях и литиах, ни нарицати великым князем, и посади их за приставы…». Таким образом Василий был пожалован великим княжением с помощью придворных интриг, стал соправителем отца, а его конкуренты сгинули заточении.

У Василия III было три брата, и младшим из них был Андрей Иванович, получивший по завещанию в удел города Верею, Вышгород, Алексин, Любутск, Новый Городок и Старину, отчего и стал называться «князем Старицким». В дальнейшем Андрей Иванович жил в полном согласии со своим братом Василием III Ивановичем, но ничем значительным себя не проявил: в дела управления не вмешивался, сопровождал Василия III в его поездках, потехах, охоте. Пытался стать воеводой, но на этом поприще показал себя с худшей стороны.

Женился Андрей Иванович поздно – по заведённому обычаю младшие братья великого князя не имели права жениться до появления у великого князя наследников. И, так как первый брак Василия III (с Соломонией Сабуровой) был бездетен, Василий женился во второй раз на Елене Глинской, племяннице Михаила Львовича Глинского. Никто не мог предугадать, какие последствия будет иметь эта женитьба для истории Руси, но именно Елена Глинская стала матерью будущего царя – Ивана IV Васильевича Грозного.

К. Лебедев «Василий III, великий князь Московский, вводит во дворец невесту свою, Елену Глинскую.»

Надо отдать должное управленческим талантам Елены Глинской: за свою короткую «царскую» карьеру она успела сделать много полезного для Руси. При Елене был заключён выгодный мир с королём Сигизмундом I, Швеция обязалась не поддерживать Литву и Ливонский орден, была удачно проведена денежная реформа, построена Китайгородская стена… Естественно, что недовольных деятельной правительницей Глинской было очень много – она посадила в тюрьму своего дядю Михаила Глинского, отстранила регентов малолетнего Ивана и взяла управление Московским княжеством в свои руки. Глинская была второй «женщиной во власти» на Руси после княгини Ольги.

Бюст Елены Глинской. Школа М. Герасимова

Бездеятельный Андрей Старицкий на первых порах вполне устраивал правительницу Елену: он был дядей государя Ивана IV, а на приёмах иностранных послов указывался как первый государственный попечитель. При этом он не вступился за своего брата Юрия, заточённого Еленой, чем, в общем-то, выказывал полную лояльность Елене. Однако, когда Андрей попросил Елену о расширении своей вотчины и присоединении к ней новых земель и городов, ему было отказано. Причины дальнейшего конфликта между Еленой Глинской и Андреем Старицким доподлинно неизвестны. Несомненно, что важную роль в этом конфликте сыграли и властолюбие Елены, и безволие Андрея.

Получив отказ в землях, Андрей был одарен множеством дорогой утвари, но предпочёл уехать в свой удел – Старицу. Ставший роковым переезд состоялся в марте 1534 года. Что сподвигло Андрея Ивановича на этот шаг – неизвестно, но… ближайшим советником Андрея был Иван Иванович Умной-Колычев, дядя Фёдора Колычева. Решение о переезде в Старицу не могло быть принято без советов Ивана Колычева. Переезжал ли в Старицу сам Иван Иванович? Конечно! Переезжал ли вслед за дядей молодой Фёдор? Доподлинно неизвестно, но дальнейшие события указывают на возможное участие Фёдора Колычева в конфликте.

Вокруг князя Старицкого стали собираться люди, недовольные Еленой Глинской. Взаимные заверения в лояльности между Андреем и Еленой следовали одно за другим в течение фактически двух лет. Советники Елены уверяли её, что Андрей Старицкий готовит заговор, но прямых доказательств тому не было. Тем не менее, советники делали своё дело. И когда Елена попыталась пригласить Андрея Ивановича в Москву под предлогом «совета о войне» с ханом Сафа-Гиреем, бывший неудачливый воевода понял, что его час пришёл.

Андрей стал рассылать боярам письма, в которых писал: «…Князь великий мал, а держат государство бояре, и вам у кого служити? И вы едте ко мне служити, а яз рад вас жаловати…».

Нож Андрея Старицкого

Князь Старицкий честно пытался поднять восстание, но был схвачен по пути в Новгород. С ним же был схвачен и его советник – Иван Иванович Умной-Колычев. Андрей Старицкий умер в тюрьме в декабре 1536 года. А Иван Иванович Умной-Колычев в числе тридцати ближайших бояр Старицкого был «пытан» и повешен на Новгородской дороге. В числе этих бояр было казнено ещё трое Колычевых. Все эти события коренным образом повлияли на жизнь нашего героя.

Побег на Север

Текст «Жития» митрополита Филиппа доносит до нас лишь клерикальную точку зрения на дальнейшие события. Здесь мы читаем: «…случилось ему, по особому Божиему промышлению, призревшему на него, войти в церковь во время совершения Божественной Литургии. Здесь он услышал слова Евангелия: „Никто не может служить двум господам“. Поражённый этими словами, он размышлял в себе, что эти слова относятся и к нему, и решился оставить мирскую жизнь…»

Насколько может быть правдива эта точка зрения? Давайте руководствоваться обычной логикой: мог ли Фёдор Колычев – родной племянник Ивана Ивановича – не поддерживать своего дядю в его трудах? Вряд ли. Следовательно, он мог быть причастен к попытке восстания. После подавления восстания Глинская казнила не всех Колычевых без разбора, а только тех, кто поддерживал князя Старицкого. Тем не менее, Фёдор Колычев уходит из Москвы, причём уходит «тайно». Фёдор даже не успевает попрощаться со своими родственниками: «…Родителем же его взысканию велику бывшу о немъ, поискавше его въ царствующем градъ всюду, и по окрестнымъ градовом и ве-семъ, и не обрътше, и плакашеся, яко по мертвом…». Несомненно, этот факт указывает на чрезвычайную спешность ухода, а точнее – побега. Кроме того, Фёдор покидает Москву в одежде простолюдина, что для боярина (пусть даже и решившего внезапно стать монахом), – нонсенс.

Потому, у нас есть два объяснения ухода Фёдора из Москвы. В первом случае мы можем не задумываясь принять «на веру» версию «Жития» о внезапном «видении». Во втором случае, более логичной видится другая причина: опасения за собственную жизнь в связи с причастностью к восстанию Андрея Старицкого. И близость к опальному дяде, и спешность «тайного» побега, и переодевание в одежду другого «сословия» являются косвенными, но вполне уместными указаниями на настоящие причины побега.

Казнь участников заговора Андрея Старицкого. Миниатюра из летописи.

Итак, в 1537 году образованный «воинник» и боярин Фёдор Колычев, служивший 15 лет при дворах великого князя Василия III и удельного князя Андрея Старицкого, срочно покидает Москву и устремляется на Север. Сколько времени ушло у Фёдора на дорогу «на Север», мы не знаем. Известно лишь одно: Фёдор «некоторое время» работает у крестьянина Субботы в селе Хижи, близ Онежского озера. Первоначальным источником этой информации могли быть лишь два человека: либо крестьянин Суббота (в чём я сильно сомневаюсь), либо сам Фёдор Колычев.

Любопытно, что топоним «Хижи» (не путать с веппским «кижи» – «место для праздников»! ) не встречается на территории Русского Севера, а фамилия «Суббота» для XVI века была крайне редкой. При этом само сочетание слов «суббота» и «хижи» имеет переносный смысл. «Суббота» – это день отдыха в христианстве (седьмой день творения согласно Библии), а «хижа» – «непогода», «слякоть», «пустошь», отсюда и образовано русское слово «хижина», то есть – лачуга, укрывающая от непогоды… Сочетание смыслов «субботы» и «хижи» даёт нам «отдых в хижине», то есть – завуалированное описание тяжёлых скитаний, вынужденного безделья. Это лирическое отступление может быть всего лишь этимологическим наблюдением, и бывший боярин действительно удачно остановился у крестьянина с редкой фамилией Суббота в селении с редким названием Хижи… Уже после «Хижей» Фёдор попадает на Соловки, где начинается другая история. История монаха Филиппа.

Филипп Колычев. Соловки

Фёдор попадает на Соловки и становится послушником Соловецкого монастыря. Поступая в монастырь, Фёдор скрывает от игумена Алексия (Юренева) и монастырской братии своё положение. Некоторые исследователи говорят о том, что сокрытие имени – это пример «христианского смирения», но мы уже указывали на причины, побудившие Фёдора покинуть Москву и обманывать настоятеля и братию – боярин просто опасается за свою жизнь. Вряд ли мы можем осуждать его за этот поступок: любой оказавшийся в его положении поступил бы точно также.

Скорее всего, послушником Фёдор стал под своим именем (так проще), но под другой фамилией (она нам не известна) и, наверняка, как представитель другого сословия. Для молодого боярина, прошедшего придворную школу общения это было просто: напомним, что боярских детей с юности учили скрывать свои мысли, интересы и настоящие причины действий. Полтора года послушник Фёдор выполнял различные тяжёлые работы: «…дрова убо секий и землю копая в ограде и каменье пренося, овогда же и гной (навоз) на плещу своею носящее…». Вот уж где Фёдору приходилось усмирять свою гордыню, так это в повседневных отношениях с монашеством: «…многожды же уничижаем и бием от неразумных…».

Основатели Соловецкого монастыря – Зосима, Савватий и Герман. Миниатюра из «Жития Зосимы и Савватия Соловецких»

Соловецкий монастырь перед послушничеством Фёдора (в 1538 году) пережил большой пожар, и, следовательно, Колычев принимал личное участие в восстановлении обители. Для подъёма монастырского хозяйства московские власти пожаловали монастырю земли в Выгозерской волости, а ещё через два года специальной грамотой разрешили беспошлинно продавать до 6 тысяч пудов (96 тонн) соли.

Через полтора года пребывания послушником Фёдор был пострижен в монахи и наречён Филиппом. Монашеский чин не отменил тяжёлых трудов: Филипп работал на поварне и в пекарне: в его обязанности входила рубка дров, поднос воды, топка печей. Руководителем молодого монаха был назначен иеромонах Иона Шамин, ученик Александра Свирского. Под его руководством Филипп изучал монастырский и церковный уставы, а в дальнейшем был поставлен екклисиархом – наблюдающим за чином богослужения.

В «Житии» говорится, что старец Иона предрекал будущее своего ученика: «…Сей будет настоятелем во святой обители нашей…». Вряд ли под это изречение необходимо подкладывать мистический смысл: монах Филипп был образован, и учитывая, что основную массу монахов составляли неграмотные крестьяне, Филипп явно выделялся на общем фоне. Потому-то и старец Иона прочил ему место настоятеля, и сам настоятель Алексей видел в нём своего преемника.

Во времена монашества Филиппа Соловецкий монастырь не занимал какого-то особого положения, ничем не выделяясь в общерусской монастырской среде. В официальной хронологии, размещённой на сайте сегодняшнего Соловецкого монастыря, между датами смерти одного из основателей (преподобного Зосимы, умер в 1478 году) и назначением Филиппа игуменом монастыря (в 1548 году) – семьдесят (!) ничем не примечательных лет… «…Тружахуся постом и молитвами купно же и ручным делом, иногда же землю копаху мотыгами, иногда же древеса на устои монастыря заготовляху и воду от моря черпаху, и даяху торженникам на куплю, и взимаху от них всяко орудия на потребу монастырскую, и во прочих делах тружахуся и рыбную ловитву творяху и тако от своих потов и трудов кормяхуся…» – так описывает летописец жизнь насельников Соловецкого монастыря.

По Описи 1549 года во владении монастыря перечислены три скромные деревянные церкви, скотный двор, три соляных варницы, три водяные мельницы, двенадцать рыболовных судов и незначительное количество земельных и водных угодий на островах и на материке. Тем более ярким стал контраст между «бывшим» монастырём и монастырём, управляемым Филиппом Колычевым.

Игумен Филипп

Избрание Филиппа игуменом Соловецкого монастыря случилось в 1548 году. Но что мы можем понять о Колычеве, изучая скупой текст летописца?

Приблизительно в 1547 году Филипп удалился в пустынь, став отшельником. Через некоторое время он вернулся в монастырь, и Алексий сделал его своим помощником по разным делам управления монастырём. В передаче «частичного» управления видно желание Алексия передать управление полностью. Отчего могло возникнуть такое желание у действующего игумена? И хотя в летописце такой причиной указано предчувствие Алексием своей кончины, в дальнейшем она выглядит не столь убедительной.

Что произошло в 1547 году в столице государства? Не смотря на смерть Елены Глинской, умершей ещё в 1538 году, в стране продолжало властвовать правительство Глинских, главой которого являлся дядя Ивана IV – князь Юрий Глинский. В 1547 году, 16 января, Иван IV Васильевич был коронован на царство, и через две недели молодой царь женился на Анастасии Захарьиной-Юрьевой. Род Захарьиных также являлся потомками Андрея Кобылы и родственниками Колычевых. Чуть позже в столице случился (или был организован) разрушительный пожар, закончившийся восстанием черни под руководством Василия Васильевича Шуйского. Глинские были обвинены в пожаре, всесильный Юрий Глинский был убит, а правительство Глинских пало. Враги Филиппа были уничтожены.

Эти события могли повлиять на Филиппа, скрывавшегося под другим именем из страха смерти, и заставить его уйти в пустынь для обдумывания своих дальнейших действий. Кроме того, после смерти врагов Филипп должен был открыться своему наставнику Ионе Шамину и игумену Алексию – так сделал бы любой нормальный человек.

Отсюда, видимо, и возникает желание Алексия о передаче власти в монастыре. При этом и процесс поставления Филиппа игуменом также выглядит несколько странно. Монастырская братия единодушно избирает Филиппа: «…Нет никого лучше Филиппа в наставлении; никто не может сравниться с ним житием и разумом; да и во всех вещах кто искуснее его?». После чего Колычев вместе с несколькими старцами везёт в Новгород к архиепископу Феодосию «просительную грамоту» о поставлении Филиппа на игуменство. Странно, что сначала Колычев не появляется перед Феодосием лично, а посылает только старцев. В «Житии» Феодосий спрашивает их: «…Отчего же я не вижу Филиппа?». И только после этого Филипп встречается с ним лично, архиепископ рукополагает его в пресвитеры, затем в игумены, и Филипп уезжает на Соловки. Чем вызвано такое поведение Филиппа? Он проверяет лояльность архиепископа?

Интересно, что Филипп Колычев выделяется своей молодостью в череде русских игуменов. Согласно церковным канонам стать игуменом может только иеромонах, но стать иеромонахом (или принять священнический сан) человек может лишь по достижению тридцатилетнего возраста. При этом в подавляющем большинстве случаев игуменами становились люди преклонного возраста, умудрённые старцы, и оставались ими (чаще всего) до приближения предсмертных тягостей. Филипп был поставлен игуменом в 41 год. Статистически это редкий случай.

По возвращению на Соловки в истории Филиппа возникает ещё одна странность: новопоставленный игумен почему-то передаёт управление Алексию, и в очередной раз удаляется в пустынь! После чего Алексий ещё целых полтора года управляет монастырём – видимо, не так уж болен был старец, как утверждает летописец. Что стоит за самоустранением Филиппа? Чем занимается новый игумен полтора года?

Соловки. Филиппова пустынь.

Летописец говорит: «… Преподобный Филипп игумен доведался образа пречистыя Богородицы Одигитрии, с которою Савватий чюдотворец сам на остров приехал первее. Да он же Филипп игумен сыскал чюдотворца Зосимы псалтирь, по которой псалтири сам правил, и служил, и готовился к службе, да вычил он ее, и наполнил, да и подписал на ней, кое Зосимы чюдотворца самого. Да Филипп же игумен сыскал зосимины ризы, в коих сам служил, да вычинил, да и подписал на них, кое на чюдотворцовы памяти игумены сами служат в них, и учинил их первыми ризами….»

(запечная)

Икона Божией матери, именуемая «Запечной». Типография Соловецкого монастыря. 1892 год.

Фактически, в летописце мы видим описание исследований монастырской истории. Филипп восстанавливает основные святыни монастыря, связанные с его основателями – Савватием и Зосимой. Кроме того, Филипп, скорее всего, готовит… монастырскую реформу. По здравому размышлению – это основное, что должен был делать Филипп эти полтора года, потому что в дальнейшем небогатый, и, в общем, захудалый (помните «Описи» 1549 года?) монастырь превращается в экономическое и техническое чудо.

Что такое подготовка реформы? Для начала бывший опальный боярин Колычев должен был восстановить полноценные связи со своими родственниками и с самим царём, установить переписку с «Избранной радой» – правительством реформ Адашева, описать свои планы, убедить правительство в их необходимости. В условиях тогдашнего качества сообщений со столицей, полтора года – срок не очень большой. Учтём, что в «Избранную раду» входили, кстати, два дальних родича Филиппа – Данила Романов-Захарьин и Василий Юрьев-Захарьин.

К сожалению, до нас не дошли эти труды Филиппа: его записки, размышления, наброски… В истории остался только камень, который Филипп использовал, как подушку во время своего отшельничества. (камень) Но начиная с игуменства Филиппа на Соловецкий монастырь буквально проливается поток царской щедрости. Чем она была вызвана?

Этому легко найти объяснения, зная историю детства самого Ивана Грозного. Особенно ярко Иван описывает своё детство в переписке с князем-изменником Курбским – через всю переписку сквозит одиночество Ивана, его недовольство своим «сиротством», обиды на многочисленных «регентов». «…И тако князь Василей и князь Иван Шуйские самовольством у меня в береженье учинилися, и тако воцаришася; а тех всех, которые отцу нашему и матери нашей главные изменники… Едино воспомяну: нам бо во юности детства играюще, а князь Иван Васильевич Шуйской седит на лавке, локтем опершнся, о отца нашего о постелю ногу положив; к нам же не приклоняся не токмо родительски, но еже властелински, яко рабское же, ниже начало обретеся. И таковая гордыня кто может понести? Како же исчести таковыя бедне страдания многая, яже в юности пострадах?…»

А кто такой для молодого царя игумен Филипп? Это боярин из его «детства», служивший при дворе его батюшки, дальний родственник его любимой жены, несправедливо обиженный его врагами… Отсюда, видимо, и возникает благоволение Ивана IV к новому соловецкому игумену.