Текст книги "Заметки на полях"

О классической научной фантастике

Вчера на радио говорили об Артуре Кларке и немного об англо-американской классической научной фантастике. Добавлю к этому разговору ещё одну тему, так сказать, немного в сторону. Между англо-американской «твёрдой» научной фантастикой и фантастикой советской есть определённое сходство, особенно заметное на примере Артура Кларка. Некоторые его произведения вообще читаются как своего рода производственные романы. Сюжет строится на внедрении научных открытий и новых технологий; основные персонажи – учёные, инженеры и техники; конфликт обычно строится на возникновении и ликвидации катастрофы (конфликты между людьми тоже возникают, но как бы на втором плане), чаще всего техногенной, иногда природной. В общем, всё то же самое, что и во многих произведениях советской фантастики, разве что идеологии гораздо меньше (впрочем, и в советской фантастике 50-60-х пропагандистский напор был уже куда слабее, чем в 30-е).

Тут, пожалуй, даже можно представить некое общее идейное пространство, сложившееся в среде научных и технических работников СССР, США и Европы в послевоенное время. Пространство это, конечно, в первую очередь фокусируется на научно-техническом прогрессе, особенно в части исследования и освоения космоса (в меньшей степени – Мирового океана, но это тоже достаточно важная тема), прекращении конфликтов и объединения Земли, отмирании суеверий, в том числе организованных религий (хотя существование немногочисленных фанатичных сект признаётся возможным, естественно, в роли антагониста). Вообще, НТП в этом идейном пространстве играет роль своеобразной светской религии; прогресс даёт смысл существованию как отдельной человеческой личности, так и человечества в целом, иначе говоря, прогресс становится основой метанарратива.

При этом, конечно, внутри этого идейного пространства существуют разные модели будущего. Строгое и прекрасное коммунистическое будущее Ефремова не очень-то похоже на сексуальный рай Хайнлайна… а впрочем… если подумать, между Ефремовым и Хайнлайном можно найти гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд. Хорошая тема для исследования, кстати.

Но интересны, конечно, не отдельные параллели и схожие детали, а именно само существование этих общих идей, разделяемых по ту и другую сторону железного занавеса, даже в каком-то смысле игнорирующих этот самый занавес. Советские и американские ученые и инженеры смотрели в будущее, в их понимании железный занавес представлял собой временное недоразумение, которое неизбежно рассеется через пару десятков лет, так что они смогут вместе заниматься научными исследованиями, покорять Луну, Марс и спутники внешних планет, а затем и всю Галактику. Понятно, что с такой перспективы различия между СССР и США казались мелкими политическими недоразумениями, а возможности единого человечества рисовались едва ли не безграничными.

Весь этот научно-технический оптимизм, правда, довольно скоро сошёл на нет. Ныне он воспринимается как одно из диковинных культурных наследий двадцатого века, некое странное, хотя и красивое, заблуждение, охватившее среду технической интеллигенции. В СССР от научно-технического оптимизма первыми отказались Стругацкие. В «Хищные вещи века» они поставили вопрос о том, действительно ли наука сможет наполнить человеческую жизнь смыслом, ну а в «Трудно быть богом» они и вовсе от какого-либо оптимизма отказались. Впрочем, при всём при том Стругацкие всё равно оставались в идейном пространстве классической научной фантастики.

В конце 80-х годов разочарование в той картине сегодняшнего мира и ожидаемого будущего, которую предлагала классическая фантастика, стало всеобщим. Плюс к тому же в значительной степени изменилось сообщество любителей фантастики – инженеры и техники переквалифицировались в мелких коммерсантов, пришла молодёжь, пропитанная совсем другим опытом и другим мировоззрением. И в нулевые годы российская фантастика превратилась в практически полный антипод советской. Её основными идеями стали милитаризм, шовинизм, консерватизм, реакционность. Научно-технический прогресс теперь вызывает больше опасения, чем надежду. Культурные изменения принимаются в штыки. Основой мировоззрения становится религия в виде православия, понимаемого как культ «традиционных ценностей». Ни о каком международном научном сотрудничестве, ни, тем более, об объединении человечества речи уже, разумеется, не идёт. Даже попытка вернутся к традициям классического НФ, предпринятая несколько лет назад издательством «Снежный ком», и та проходит под лозунгом «Космос должен быть наш». Короче говоря, у братьев Стругацких было множество учеников, но ни одного преемника.

В западной фантастике, насколько я могу судить, пафос классической НФ тоже сильно поблек. Сказались и «новая волна» с её мрачным пессимизмом и киберпанк… ещё более мрачный. Сейчас писать в стиле Кларка, допустим, уже как-то не очень получится. Каждому стилю своё время. Да ведь и сами классики в 80-е начали писать по-другому, причём заметно слабее. И непонятно, то ли это с возрастом связано, то ли действительно – воздух эпохи стал другим.

Впрочем, англоязычная фантастика сильно отличается от современной российской тем, что в ней гораздо ниже уровень идеологизированности. Нет, у авторов есть политические взгляды, и они их откровенно выражают, но нет того жёсткого догматизма, деления на своих и чужих с установкой «либо ты с нами, либо против нас», нет желания доказать исключительную правильность своей точки зрения и размазать соперника по стенке. Соответственно, больше возможностей писать с разных точек зрения, разрабатывать различные научные, культурные и религиозные проблемы, в том числе и с обращением к старым темам классической НФ. Ну и опять же интеллектуальный уровень англоязычной фантастики гораздо выше, что влияет и на широту кругозора, и на понимание научных проблем, и на художественный уровень.

Но вот говоря о классической послевоенной НФ – да, она была местами наивной, местами чересчур уж пафосной и оптимистичной, но она действительно объединяла людей, открывала перспективы, будила любопытство.

Ну или вот взять того же Кларка – он пишет очень сдержанно и как-то по-взрослому, что ли. Нет у него увлечённости насилием… да у него на все его романы, кажется, есть всего одно описание того, как один человек бьёт другого человека. В «Лунной пыли». И там же едва ли не единственная во всём творчестве Кларка сцена с эротическим намёком (весьма пуританским). И единственный у Кларка герой-мачо – сильный, уверенный, харизматичный. Так-то у него обычно все герои – учёные, инженеры, космонавты – больше действуют умом, чем физической мощью, постоянно сомневаются, думают, но при этом, когда доходит до дела, оказываются и волевыми, и энергичными, и готовыми пожертвовать собой ради спасения других или ради науки.

Артур Кларк, по нынешним временам, это какая-то совсем другая фантастика, не такая, какой мы её привыкли воспринимать. Своего рода привет из иной эпохи, раритет иного мышления, иного видения мира, иного представления о будущем. Тем, собственно, он и интересен.

PS Ещё одна заметка, которая сильно устарела. По крайней мере, в части отсутствия идеологизированности в англоязычной фантастике. Последние лет десять там бушуют такие шторма и бури, идёт такое разделение, такой накал взаимной ненависти, что куда там старой советской фантастики. Всё больший сдвиг социальную и политическую сатиру, доходящую до памфлетов, а порой и до откровенных агиток, чрезмерная увлечённость антиутопиями разного вида, пестование реальных и воображаемых обид… На художественном уровне это сказывается очень заметно, и, конечно, не в лучшую сторону.

Передача о Хаггарде и Уэллсе

На одной из радиопередач говорили о ранней британской фантастике, а именно о Генри Хаггарде и Герберте Уэллсе. Сочетание авторов вышло забавное. Приключенец Хагград, писавший хорошие, профессиональные, но, прямо скажем, ничем не выдающиеся романы, и Уэллс – действительно выдающийся писатель, который подарил научной фантастики едва ли не половину сюжетов, если не сказать целых жанров. Общественный деятель, автор нескольких добротных реалистических романов, у нас, кажется, не очень хорошо известных, ученый, занимавшийся социальным прогнозированием. Но вдвоем они образуют интересное сочетание: деятель и мыслитель, мастер острых сюжетов и символист. Да и в мировоззрении они тоже друг другу противоположны, Хаггард – сторонник английской империи, «бремени белого человека», Уэллс – умеренный социалист и критик империализма.

Кстати, и в дальнейшей истории фантастики можно проследить, как верх берут то сторонники остросюжетной прозы, то сторонники литературности, то сторонники научности, то любители моделирования будущего. То же самое и с «имперской» тематикой, любителей побряцать бластерами в научной фантастике всегда хватало, равно как и противоположных им критиков милитаризма.

Что касается самих авторов… о Хаггарде, на самом деле, не так уж и много можно сказать. Мы вспомнили о том, что у охотника Алана Квотермейна, герое неисчислимого количества романов Хаггарда (кажется, они даже и не все на русский переведены), был исторический прототип, и биография у него действительно была такая, что только романы с него и писать. Да еще и с загадочным финалом: ушел в бразильские джунгли с экспедицией искать следы атлантов, и вся экспедиция пропала бесследно. Есть несколько версий того, что с ними произошло, но мне больше всего нравится такая: они нашли затерянный город атлантов, вернули его к жизни и стали там править, а найти город никогда не удастся, потому что его закрывает камуфлирующее поле, созданное по древним технологиям (атланты и не такое могут!).

Ещё немного поговорили о романе Хаггарда «Она», про Аэшу (Та-которой-подчиняются) – действительно очень мощный, завораживающий и отталкивающий одновременно персонаж. Древняя, вечно молодая колдунья несколько тысячелетий ждёт своего возлюбленного, которого сама же и убила. Надо признать, вот этот женский образ Хаггарду удался, несмотря на некоторый перебор с мистикой, причём довольно трэшевой. Ну да этого у него даже в как бы исторических романах присутствует. Страшные пророчества, реинкарнации, жертвоприношения, колдовство и прочее нагнетание мистического тумана.

***

С Уэллсом ситуация намного сложнее. Всё-таки автор классом значительно выше Хаггарда, и сказать о нём можно многое. Я больше сосредоточился на «Люди как боги», потому что, как мне кажется, для Уэллса это программное произведение. Тут он хотя и не обходится без язвительных выпадов в адрес современников, но всё же большую часть внимания уделяет описанию идеального общества Утопии (дело, кстати, происходит в параллельном мире, кажется, это одно из первых, если не самое первое использования идеи параллельных миров в фантастике). И проводит ясную мысль о том, что нынешний человек должен кардинально измениться путём евгеники и целенаправленной организованной эволюции. Утопийцы у Уэллса – иные существа. Они общаются при помощи телепатии, обладают идеальным здоровьем и очень высоким уровнем интеллекта. Понятно, что и общество у них организовано совсем по-другому.

Ну а жители нашего мира, случайно попавшие в Утопию, склонны видеть в утопийцах дикарей. Священник чрезвычайно раздосадован отсутствием в Утопии института брака и свободой сексуальных отношений. Политик правого толка считает, что Утопия деградирует, потому что у них нет болезней, тюрем и войн, а ведь только страдания делают человека человеком! И горстка пришельцев решает завоевать Утопию, насадить нормальные человеческие порядки: армию, полицию, суды и так далее. Возродить церковь, естественно. А потом организовать переселение людей из нашего мира в Утопию, а что, там вон сколько земли пропадает (утопийцы регулируют численность населения, чтобы не истощить биосферу, поэтому их полмиллиарда всего).

Вообще, если бы я прочёл что-то подобное пару лет тому назад, то решил бы, что Уэллс сатирически преувеличивает, но после опыта 2014 года я бы сказал, что нет, всё как в жизни. Я читал роман и постоянно вспоминал всё услышанное и увиденное в этом году. И горячее обличение распутства, и рассуждения о полезности войн и насилия, и делёжка земель, и призыв к построению священного царства. Вообще, тому, который восхвалял войну и страдания, так и хотелось написать в комментах на полях: «Товарищ Проханов, перелогинтесь». Я бы даже назвал Уэллса пророком, но понятно, что дело не в пророческих способностях, а в том, что Уэллс описывал то, что видел вокруг и переписывал в «Люди как боги» те речи, которые читал в свежих газетах. Вот уж действительно, ничего не меняется под солнцем.

Уэллс, правда, призывает не отчаиваться, и обещает, что когда-нибудь человечество преобразится и достигнет своего подлинного предназначения, и что цель каждого разумного человека в наши дни – участие в этом гигантском проекте. Но вот честно говоря, тут у меня возникает то же сомнение, что в своё время испытывали Стругацкие в отношении будущего. Тот мир, который так ярко живописует Уэллс, требует ликвидации нынешнего человека и замены его иными существами. Будущее для своего существования должно уничтожить прошлое, вот ведь в чём трагедия. И в романе ведь утопийцы расправляются с горе-завоевателями, как с назойливыми мухами, одним ударом супертапка, не испытывая от этого никаких мук совести (да, впрочем, совести у них, похоже, и нет, отмерла в процессе эволюции за ненадобностью). Уэллс этого трагического момента не видит, он слишком ослеплён прекрасной картиной будущего (хотя, кстати, тоже важный момент – главному герою, явному альтер эго Уэллса, в Утопии не находится места, его вежливо, но настойчиво выпроваживают обратно в наш мир). А может, Уэллса слишком уж сильно раздражают современники, с их глупостью, жестокостью и властолюбием. И ему хочется как-то их переделать, всё равно как.

Кстати, и в «Пище богов» прорабатывается та же самая коллизия. Искусственно выведенные гиганты, следующая ступень развития, вступают в конфликт с человечеством. Хотя этот роман тяжело всерьез воспринимать, очень уж он комедийный. С гигантскими курицами, охотой на гигантских крыс, отсылкой к Рабле, как-то всё это не серьёзно. Хотя ближе к финалу Уэллс мощно нагнетает напряжение, надо отдать должное (вообще, Уэллс – великий писатель, и он способен вытянуть любой сюжет, даже самый нелепый).

Советская фантастика 50-х годов

Неделю с лишним назад на радио говорили о советской фантастике 50-х годов на примере Александра Казанцева и Владимира Немцова, а затем немного затронули начало «золотой эры» 60-х годов и, в частности, упомянули об Илье Варшавском, выдающемся писателе, ныне, увы, несколько подзабытом.

Я традиционно добавлю пару слов к обсуждению. Конечно, не стоит судить обо всей фантастике 50-х по двум её представителям, но, во-первых, Казанцев всегда считался (и сам себя считал, без тени самоиронии) патриархом, мэтром, фантастом номер один всея СССР и далее по списку. Немцова же часто называют наитипичнейшим представителем фантастики ближнего прицела. Во-вторых, мне и чтения этих двух более чем хватило, и читать кого-либо ещё из этой когорты я себя вряд ли смогу заставить. И потом – я же не литературоведческую статью пишу, а просто мнение высказываю. Пристрастное мнение человека, умученного двумя фантастами 50-х годов (нет, серьёзно, чтение этих двух авторов – то ещё испытание для нервов). Так вот, в творчестве Немцова и Казанцев я бы выделил следующие источники и составные части:

1. Классическая драматургия, чем-то напоминающая комедию дель арте. Персонажи-маски: Молодой Учёный/Молодой инженер (разумеется, комсомолец и спортсмен, может быть, и женского пола, но чаще мужского), Старый Гниловатый Интеллигент, Мудрый Руководитель, Возвышенная Музыкантша, Простодушный Рабочий. Часто можно видеть гармоничное совпадение в персонаже внешности, фамилии и характера. Хронология повествования строго линейна (иногда допускаются небольшие воспоминания, но редко). Правда, в отличие от классической комедии тут юмора нет вообще. Хотя, с другой стороны, тексты написаны с той степенью запредельной серьёзности, которая уже сама по себе смотрится несколько смешно.

2. Социальный реализм. Конфликты тем или иным образом затрагивают тему общественного, но без экстремизма. Как говорили в советские времена: «конфликт между хорошим и лучшим». Какую выбрать методику добычи нефти, как правильно организовать расселение человечества по галактике и что-то подобное. При этом есть чёткая уверенность, что правильное решение только одно и оно идеально, а также, что есть Мудрое Начальство, которое именно его и примет. Да, и, конечно, энтузиазм и оптимизм, оптимизм и энтузиазм. Нет таких крепостей, которых не могли бы взять Молодые Учёные (они же спортсмены и комсомольцы). Также тщательно авторы стараются передать атмосферу совместной работы в творческом коллективе – приём, впоследствии иронично переосмысленный Стругацкими в «Понедельник начинается в субботу»; кстати, после чтения Немцова я начал лучше понимать, на какой литературной почве пророс «Понедельник».

3. Романтика. Обязательно красивая и возвышенная любовная история, чаще всего из-за как раз этой самой возвышенности несколько неуклюжая и неправдоподобная (впрочем, с правдоподобностью в отношениях персонажей всё совсем плохо, живые люди так не разговаривают, впрочем, да, они ведь не живые, они – маски, см. п. 1). Обязательно нужны пафосные монологи о смысле бытия, величии грядущего, героическом преодолении обстоятельств и так далее. Кстати, на заметить, что Казанцеву романтика очень даже неплохо удаётся, по крайней мере, те отрывки текста, в которых речь идёт о любви и смерти, читаются увлекательно, жаль только, что они перемежаются страницами неуклюжих банальностей. Но, конечно, надо понимать, что это романтизм, символизм, наследие Серебряного века, и что романтический стиль в этих отрывках вытесняет «научность». А у Немцова с романтикой заметно хуже, как-то всё у него простоватее, по техничному так, по инженерному.

4. Борьба сынов света против сынов тьмы. Атмосфера произведений пронизана ощущением вражеского присутствия. Любой незнакомец вызывает подозрение – не шпион ли это, любое происшествие вызывает подозрение в саботаже, а уж если герой услышал где-то иностранную речь, ну тут уж и сомнений нет – враги! В роли врагов, конечно, выступают гнусные капиталисты и их наймиты (которых, впрочем, иногда можно сагитировать и перетащить на свою сторону), но победа в финале, конечно, будет за правильными ребятами. Отсюда возникает и другая проблема: эсхатологическое ощущение требует и соответствующего стилистического воплощения (см. «Белая гвардия» Булгакова и «Москва-Петушки» Ерофеева). А вот попытка писать на мистическую тему языком соцреализма чаще всего получается несколько неудобоваримой. В «Мастере и Маргарите» Булгакову более-менее удался этот фокус (и далеко не столь удачно, как в «Белой гвардии»), а вот в «Отягощённые злом» Стругацких, в той части, которая связана с Агасфером Лукичом, как-то уж совсем неудачно вышло.

Таким образом, четыре различных жанра, механически совмещённые в одном повествовании, создают какую-то дикую химеру, причём сами авторы явно не сознают, что лепят. Тут, кстати, можно было бы ехидно заметить о стихийном постмодернизме, в смысле смешения жанров, но только вот нет ни у Казанцева, ни у Немцова нет и в помине другой сущностной черты постмодернизма – ироничности. Зато возникает странное ощущение, что от этих романов буквально один шаг до раннего Сорокина, стоит лишь чуть-чуть добавить китча и абсурда (впрочем, у Казанцева уже местами что-то такое просвечивает).

Ещё замечу, что в Казанцеве, как мне кажется, виден потенциал куда более сильного писателя. Он умеет строить нестандартные, захватывающие сюжеты (другое дело, что сам же потом эти сюжеты губит длинными техническими отступлениями и недостоверными диалогами), он отлично справляется с эмоционально заряженными сцены, так почему же общее впечатление от его произведений такое слабое? То ли действительно сказывалась идеологическая зашоренность, то ли действительно влиял пресловутый «дух времени», то ли Казанцев сам себя ограничивал, не давая раскрыться романтическим и символическим граням своего таланта. Это, кстати, объяснило бы то, почему он в 60-е и 70-е обрушивался с критикой на новое поколение фантастов: просто они делали то, что он себе делать запретил.

И уж совсем странным и неожиданным на этом историческом фоне оказывается резкий всплеск умной и качественной фантастики в 60-е годы. Понятно, что в 60-е и 70-е вообще вся советская культура как будто встряхнулась и обрела новую молодость, но ведь в большой литературе и в 40-50-е работало достаточно много талантливых писателей, там-то всё же переход к 60-м как-то отслеживается, видно в нём какая-то последовательность. А в фантастической литературе всё было плохо-плохо-совсем плохо, а потом вдруг раз – и возникают один за другим талантливые писатели, поднимаются новые темы, создаются хорошие тексты, вообще, фантастика становится заметным литературным направлением. Особенно характерен в этом отношении феномен Ильи Варшавского, который начал в 54 года неожиданно писать фантастику, и вот пожалуйста – несколько сборников очень хороших рассказов, и что характерно, качественно отличных от того, что было принято в традиции 50-х годов, хотя казалось бы Варшавский – человек предыдущей эпохи.

Может, действительно, сказывается эффект смены культурных парадигм, описанный Паперным в «Культура-2». А в фантастике он особенно заметен, потому что фантастика, будучи жанровой литературой, склонна воспринимать и отображать имеющуюся культурную парадигму по максимуму. Если в «большой литературе» возможно до некоторой степени существование писателей, идущих вразрез с царящими в обществе настроениями, пусть даже в маргинальном виде, с очень небольшой читательской средой, с преследованиями со стороны властей, то в жанровой литературе писатель всегда жёстко привязан к аудитории и пишет то, чего аудитория от него ждёт. В 40-50-е годы ждали торжества научно-технического прогресса, простых героев и шаблонных сюжетов, разоблачения шпионов и злых капиталистов, – пожалуйста. В 60-70-е появился запрос на рефлексирующих героев, моральный выбор, сомнение в торжестве прогресса – и опять же, пожалуйста. Сменился тип культуры – сменилась и фантастика.

Если так, то тут можно увидеть некоторую надежду и в наше время. Думаю, не стоит доказывать, что мы сейчас живём в эпоху торжества Культуры-2, и наши времена типически схожи со сталинской и позднебрежневской эпохой, в том числе и ситуацией в фантастике, литературный уровень которой упал ниже плинтуса. Выручает лишь то, что многие представители большой литературы прибегают к фантастике как к литературному приёму, а фантастическое сообщество радо зачислить их в свои ряды, чтобы хоть как-то поддержать на плаву тонущий корабль жанра.

Если смена культурных парадигм повторится, то лет через 10—15 у нас должна появиться новая, блестящая фантастическая литература, причём на совершенно пустом месте, как полноводный родник, внезапно забивший в иссохшей пустыне (к тому времени перестанут писать те немногие талантливые авторы, которые остались от предыдущей волны Культуры-1, а те хорошие писатели, которые появятся в фантастической литературе, будут уходить в большую литературу, понимая всю бесплодность существования в рамках своего родного жанра). И у кое-кого из нашего поколения есть шанс дожить до этой новой счастливой эпохи (при этом, понятное дело, хочется надеяться, что следующая смена культурных парадигм в России пройдёт мирно и не будет связана с революцией и гражданской войной, как в 20-е). Всё это, разумеется, при условии, что цикл смен культурных парадигм в России продолжается, но судить об этом можно будет только постфактум, сейчас мы можем лишь ждать и надеяться. Хотя пока что схема, описанная Паперным, работает как часы, практически во всём, вплоть до мелочей.