Текст книги "Заметки на полях"

И по общему своему настроению Прилепин остаётся практически всегда в народном стиле, пишет по-простому, искренне, что называется, с душой. Видно, что его самого глубоко трогают те истории, которые он рассказывает, видно, что он действительно переживает и за страну, и за людей. Видно, что он сам придерживается и старается других научить простым моральным правилам: честно работать, не воровать, любить жену и детей, помогать слабым, заботиться о родной земле. И всё вроде бы хорошо и правильно, только вот, когда читаешь прилепинские статьи не по отдельности (как они вообще-то печатались), а подряд, одну за другой, с какого-то момента простонародная душевность, правильность всё больше вызывает смутное раздражение. При том, что возразить Прилепину по отдельным вопросам никак не получается, кругом он прав. Да, страну развалили, да, многие люди не живут, а выживают, да, бедные люди часто оказываются и добрее, и щедрее, чем богатеи. Да, быть хорошим правильно, а нехорошим быть – неправильно. Да, летом – тепло, а зимой – холодно. Да, да, да.

Но когда всё это складывается вместе, от получившейся картины становится как-то не по себе. Перед читателем оказывается цельное, замкнутое, гомогенное мировоззрение, в котором все роли заранее прописаны, все истины утверждены, в котором нет места сомнениям, нет места Другому, нет внутреннего напряжения. В это систему невозможно внести что-то новое, что-то доказать, что-то пробудить, она застыла в одном и том же состоянии и все попытки её изменить лишь ненадолго поднимают волну, а потом система переделывает под себя всё это новое. И бороться с этим бессмысленно. Простодушие и здравый смысл – непобедимое сочетание, и крайне притягательное.

Оно отстаивает правильные моральные принципы, оно способно объяснить любое событие, наконец, тому человеку, который «настроен» на эту волну, жизнь сразу становится проста и понятна. Все его возможные поступки, мысли, реакции предопределены этой системой, как это описал в мрачно ироничной пародии «С нами бот» Евгений Лукин. Там герою, неудачнику-интеллигенту, вживляют в нервную систему нанобота, позволяющего действовать как «нормальный человек», говорить «как все», поступать «как положено» и как только главгерой передаёт боту под управление своё тело, тут же пулей взлетает вверх по социальной лестнице.

Сборник «К нам едет Пересвет» служит прекрасным подтверждением справедливости того, о чём пишет Лукин, своего рода инструкцией по созданию «нормального человека», и если бы лукинского нанобота конструировали в реальности, книга Прилепина была бы одной из первых, занесённых в его базу данных. Именно поэтому эссе и статьи Прилепина весьма и весьма интересны – они точно отображают мышление «нормального человека», и после их прочтения начинаешь понимать, чем же это самое мышление так смущает и порой даже пугает интеллигентов вроде меня.

Видения современного шамана. «Новогодний Ugar!» Сергея «Паука» Троицкого.

Книга «Новогодний Ugar!» не только целиком и полностью посвящена «угару», или, выражаясь научным языком, «экстатическому состоянию», но и, несомненно, написана в этом самом состоянии. Дело в том, что автор книги Сергей Троицкий, более известный в широких кругах как Паук, на самом деле, конечно же, никакой не музыкант. Полагаю, тот, кто слушал или хотя бы пытался слушать группу «Коррозия металла», со мной согласится. И, конечно же, Паук никакой не шоумен. «Коррозия металла» и «Корпорация тяжёлого рока» для него не шоу, а образ жизни, даже больше того – это и есть сама его жизнь и никакой другой он не знает и знать не хочет. Паук – это современный шаман, устраивающий камлания в ночных клубах. Он вводит сначала самого себя и своих коллег по группе, а затем и публику в состояния экстаза с помощью специальных веществ (проще говоря, бухла), ритмической «музыки», и текстов, построенных на постоянных повторах. Да и знаменитые «телеги» Паука, по сути, есть не что иное как шаманские видения, сны наяву, в которых реальность приобретает фантасмагорические формы, расцвечивается психоделическими красками и выворачивается сумасшедшими изгибами.

Неважно, о чём говорит Паук, – о рядовом ли клубном концерте или о новогоднем «чёсе» по городам и весям – всё в его восприятии искажается, обретает гротескные, иномирные очертания: обычная пьянка превращается в оргию, масштабам которой позавидовали бы Нерон и Калигула, а пьяная бестолковая драка – в битву гладиаторов на арене Колизея. Сюда же лёгким сюрреалистическим змеем вползают безумные (с точки зрения обычного человека) повествования о выступлении перед Кремлёвским полком с последующим загулом по всему Кремлю и о путешествии Паука вместе с геологами, бандитами и стриптизершами на Алтай в поисках живой воды. Да, это сюрреализм, но в нём нет ни капли «поэтической фантазии», Паук ничего не «придумывает», он лишь аккуратно записывает то, что видит своим особым, шаманским зрением на грани яви и сна.

Не зря же через весь текст назойливым рефреном проходит засыпание и пробуждение, ведь для шамана заснуть в нашем мире равнозначно тому, чтобы проснуться в иной, визионерской реальности. И не зря каждый раз при «пробуждении» Паук думает только о двух вещах: что он вчера пил, ведь состав и количество принятых «веществ» напрямую влияют на содержание очередного видения, и заведётся ли его БМВ, явно выступающий в книге в роли волшебного спутника – проводника в Ином мире. Кстати говоря, ведь и прозвище Паук отнюдь не случайно, оно явно служит отсылкой к таким понятиям как «паутина сна», «ловец снов» и вызывает в памяти африканского мифического персонажа с таким же именем – трикстера, колдуна и рассказчика историй.

Из книги «Новогодний Ugar!» видно, насколько всё-таки органичен Паук в своём поведении; шаманство для него не поза, не маска, не способ сублимировать какие-либо комплексы (впрочем, комплексов у Паука вовсе нет, в нашем мире он – пришелец из иной социально-психологической реальности, до «комплексов» там ещё просто не доросли), а реальная жизнь. Пожалуй, можно даже сказать, что шаманство – это его предназначение, что человек Сергей Троицкий родился для того, чтобы стать однажды Пауком, и вот он стал Пауком, реализовал себя в абсолютной полноте, и больше уже никем быть он не может.

Потому нет ничего удивительного ни в его харизматичности – человек, полностью слившийся со своим предназначением, всегда притягивает других людей, ни в том, что его манера мышления и речи столь заразительна – полагаю, многие из тех, кто слушал Паука или читал его телеги чувствовали, как легко ложатся на язык и пафосно-завернутая манера выражения, и постоянные «спотыканные» словечки: например и тащем-та, и привычка с лёгкостью перескакивать с одной темы на другую. Тот, кто сам постоянно находится в поле «угара», затаскивает в это поле других, воздействуя на какую-то древнюю, тёмную часть нашего сознания, идущую от наших предков, собиравшихся возле костра, чтобы увидеть шамана, крутящегося вокруг своей оси и стучащего в бубен, или послушать его же рассказы о путешествии в Верхний мир и о том, что он там увидел.

Бразильский гуру в сибирской тайге. Пауло Коэльо «Алеф».

В своей новой книге под названием «Алеф» бразильский мистик Пауло Коэльо с неожиданной откровенностью поведал читателям о самом себе и о своих «духовных поисках» в поезде по дороге из Москвы во Владивосток.

Начинается книга с того, что Коэльо чувствует тоску и неудовлетворённость жизнью. Казалось бы, всё у него есть – всемирная слава, деньги, семья. Но вот чего-то не хватает, даже и непонятно чего. И тогда Коэльо отправляется в путешествия в поисках себя самого и нового смысла жизни. Он оказывается то в одном городе, то в другом; встречается с читателями, раздаёт автографы, и в качестве мощного финала своего духовного трипа соглашается принять участие в писательском туре на поезде от Москвы до Владивостока.

Во время путешествия Коэльо ведёт «умные» беседы со своими спутниками, находит в тамбуре вагона точку Алеф, в точности такую, о которой писал Борхес, путешествует в свою прошлую жизнь, где оказывается… инквизитором (правда, это явно альтернативная вселенная, потому что к инквизиции из истории нашего мира всё то, что «вспоминает» Коэльо, никакого отношения не имеет). Параллельно разворачивается «любовная» история: в путешествие писатель поехал один, без жены, а в Москве познакомился с девушкой-скрипачкой, которая тоже пытается найти смысл своей жизни и видит в Коэльо «наставника». Писатель девушку, конечно же, не подводит: сначала они оказываются в совместном прошлом, затем переживают слияние душ в точке Алеф (той, которая в тамбуре), а от слияния душ закономерно переходят к слиянию тел.

Вся эта полуавантюрная история в стиле «приключения графа Калиостро в сибирской тайге», поданная с той наивной простотой, которая, согласно старой пословице, хуже воровства, воспринималась бы как растянутый на полтыщи страниц дурной анекдот, но такому восприятию мешает то упоминание о тоске, с которой начинается книга, той тоске, которая знакома, наверное, каждому человеку. Потому от истории, начатой таким образом, ждёшь с нетерпением, что путешествие через всю Россию вдоль (две недели в поезде – это тот ещё экзистенциальный опыт) окажется для Коэльо чем-то новым, научит чему-нибудь, изменит его, ну а заодно и читателя. Но, увы, надежды эти оказываются напрасны. Вокруг Коэльо простирается огромная страна с чужой ему культурой, страшным прошлым и не самым приятным настоящим. Но всё, что Коэльо из этого извлекает, – набор банальных штампов из путеводителя, голливудскую историю о столкновении с местными «быками» в одном из ресторанов, и даже встреча с сибирскими шаманами становится для него лишь поводом произнести несколько унылых избитых фраз о единстве магических традиций. С таким же успехом Коэльо мог бы познакомиться с Россией по документальным фильмам канала «Дискавери» и теми же путеводителями, которые он аккуратно пересказывает в своём тексте.

Впрочем, с самим Коэльо всё давно уже ясно, в «Алефе» он лишь ещё рельефней очертил портрет шарлатана от духовности, который и без того складывался из его книг (можно сказать, сам на себя написал признательные показания). Интереснее другое. Глядя на то, с каким апломбом и с какой уверенностью в собственном духовном превосходстве Коэльо судит о разных вещах, задумываешься – а насколько всё-таки мы зависим от своего давно сформировавшегося мировоззрения и насколько глупо выглядишь, когда пытаешься о чём-то рассуждать, в глазах людей, которые действительно разбираются в предмете твоих дилетантских рассуждений. И, конечно, очень смешно читать, как человек, считающий себя свободомыслящим, всепонимающим мудрецом, демонстрирует такую узколобость и зашоренность, какую далеко не у каждого фундаменталиста-фанатика встретишь.

А кроме того, читая «Алеф» в очередной раз убеждаешься, что за красиво звучащими словами «духовной поиск» и «духовный рост» чаще всего скрывается всего лишь вот такое вот бессмысленное кружение, не дающее ничего нового и ничуть не изменяющее, суждение обо всём увиденном с точки зрения дешёвой мистики и непрошибаемой уверенности в собственном духовном превосходстве. Путешествие Коэльо через всю Россию можно прочесть и как смешную, абсурдную пародию на столь модные ныне паломничества по святым местам различных религий в надежде избавиться от гложущей душу тоски и пустоты. На примере Коэльо хорошо видно, что как далеко бы ты ни уехал, пустоту свою ты всегда носишь с собой, и если не можешь наполнить её там, где живёшь постоянно, то никакие «новые впечатления» и «смена обстановки» не помогут.

«Алеф» – это такая замечательная иллюстрация к старому русскому выражению «бесы водят»: ездит человек по миру, встречается с другими людьми, размышляет, учит, а толку абсолютно никакого ни для него, ни для тех, с кем он общается.

Попытка к бегству от самого себя. «Остановленный мир» Алексея Макушинского

Текст романа Алексея Макушинского «Остановленный мир» завораживает и гипнотизирует. Повествование развивается медленно и вязко, с многочисленными отступлениями, побочными линиями, сложно переплетающимися друг с другом, длинными описаниями всего, на что упадёт авторский взор. Сам сюжет в романе занимает очень скромное место и служит в основном лишь поводом для воспоминаний и размышлений. Стартовой точкой становится телефонный звонок. Лирическому герою, от имени которого ведётся повествование и который выступает явным альтер эго автора (вплоть до упоминания о том, что незадолго до начала событий закончил свой предыдущий роман «Пароход в Аргентину»), звонит женщина по имени Тина, его давняя подруга, и встревоженным голосом сообщает об исчезновении их общего знакомого – Виктора.

Тут же герой, ворочаясь на неудобной гостиничной кровати, пускается в неторопливые подробные воспоминания о своей первой встрече с Виктором, тогда ещё просто молодым студентом, в Эйхштеттском Католическом университете, где лирический герой одно время преподавал. Затем его воспоминания плавно перетекают на знакомство с Тиной (с подробнейшим отступлением в историю её прошлого) на то, как он представил Тину Виктору и как эти двое впоследствии стали парой. Сюда же вплетается история буддистской общины в Нижней Баварии, в которой сам лирический герой проходил сессин («недельное (например) удаление-от-мира, целиком (почти целиком) посвященное медитациям») и частью которой впоследствии стал Виктор, а также история основателя и лидера этой общины.

Вообще тема дзен буддизма как в исходном виде и развитии на Востоке, так и в западном понимании проходит красной линией через весь роман. Вызвано это тем, что для лирического героя воспоминания о Викторе и практики дзен связаны неразрывно. Даже после звонка Тины в его памяти первым делом всплывают полуподпольные буддистские кружки советских времён в городе, который когда-то назывался Ленинград (да, так причудлива порой бывает наша память, что вместо воспоминаний о человеке подсовывает воспоминания о том, что в первую очередь с этим человеком связано). И тут следует рассказ о том странном времени, когда в СССР только-только начали просачиаться разными причудливыми способами сведения о духовных практиках Запада, бессистемно, только по книжкам, без преемственности от учителя к ученику.

И тут же объясняется, что такое дзен в жизни лирического героя, его знакомых из ленинградского кружка и немецкого центра, почему люди тратят на него столько времени и сил. «Дзен в тот первый день, когда я узнал о нем, звучал для меня как счастливая, радостная, даже веселая, пожалуй, мелодия, совсем неожиданная посреди уже почти привычной серости и мрачности мира; я был пленен парадоксами; пленен возможностью так – с такой иронией, с таким вызовом, с такой беззаботностью, такой бесшабашностью – говорить и думать о вещах важнейших, о надежде и безнадежности, о смысле, бессмысленности и смерти; послать к черту взрослую угрюмую жизнь с ее постылой серьезностью…»

И дальше все перипетии жизни лирического героя, Тины, Виктора сопровождаются подробным рассказом об истории дзен буддизма, упоминании известных западных и восточных учителей, буддийских притч-коанов, смысла учения и его целей, о том, как достичь того состояния, которое называется «Просветление, или Высшая Мудрость, или Природа Будды, или Называйте-Как-Хотите…»

Впрочем, текст романа не ограничивается одними лишь блужданиями в прошлом. Лирический герой всё же решает отправиться на поиски Виктора вместе с Тиной. Впрочем, делает он не слишком охотно и не очень-то надеясь на результат, потому что подозревает, что Виктор исчез добровольно, исполнив свою давнюю мечту исчезнуть из мира, о которой он поведал герою ещё при первой их встрече. Вспоминает о своём главном ощущении Виктора «не страдая от одиночества, он страдал, мне кажется, от жизни как таковой».

Когда Виктор поступает на службу в банк (казалось бы, сложно представить себе нечто более далёкое от духовных сфер, но тем не менее), он вполне успешно движется по карьерной лестнице, мало того, оказывается, в банковской среде хватает людей, увлечённых дзеном, и для них он – свой, и они готовы оказывать ему поддержку и в духовном росте, и в карьере. У него замечательная подруга – та самая Тина, которая потом будет звонить герою и искать его. В какой-то момент с ним происходит самое главное для человека увлеченного дзеном – однажды, в Японии, он ощутил то самое просветление, о котором мечтает каждый практикующий. «Да, он увидел шестеренки мира, колесики души, это правда. Может быть, лишь на мгновение увидел их, лишь заглянул в этот тайный, внутренний механизм».

Кажется, всё складывается как нельзя удачней. Но именно эта удача становится для него каким-то призрачным, раздражающим. С Тиной они постоянно ссорятся и в конце концов расстаются, дзен его разочаровывает, слишком много он там видит «человеческого, слишком человеческого». Слишком много мелочных разборок, тщеславия, формализма. Особенно в Японии, где дзен играет роль официальной религии, обладая всеми теми проблемами, которые официальной религии свойственны. И Виктор с отвращением рассказывает о том, что он сам наблюдал в Японии:

«Он мог бы мне рассказать, например, хотя и без того ему тошно, какая царит неправда в японских монастырях, как там все съедено фальшью, все сведено к соблюденью ничтожных формальностей. […] Монахи-японцы просто отбывают свои три года, как в армии. Они должны отбыть три года, чтобы получить приход, унаследовать храм, где будут хоронить, венчать, получать пожертвования и никогда, ни при каких обстоятельствах не заниматься дза-дзеном. […] Среди старших монахов настоящие есть садисты. Самое отвратительное, что они не просто так себе садисты, они во имя Будды садисты. Спросишь старшего монаха, зачем он уж так-то над бедным новеньким измывается, собственную блевотину заставляет есть его, на мороз его выгоняет ночью мыть внешнюю галерею, на голых коленках по ней ползать и голыми руками держать ледяную тряпку, зачем он его бьет, и больно бьет, прямо до крови, и спать не дает ему, и унижает его, где и как только может, – зачем он все это проделывает, он тебе точно ответит, что – из сострадания. Из великого буддистского сострадания, великой любви, великого милосердия. Это он, старший монах, помогает новичку победить свое эго, одолеть свою самость. А глянешь в глаза ему – и видишь, что он обыкновенный садист, этот старший монах, армейский дед, вот и все буддистское милосердие».

Точно так же его охватывает и разочарование в западном подходе к дзену, где тоже хватает мелочности, человеческих страстей. И тут же разворачивается история буддийской общины в Германии, и его основателя, которого одна из прихожанок облыжно обвиняет в сексуальном насилии, и после этого община разваливается, и люди внезапно показывают мелкие, совсем не буддийские страсти. И Виктор с горечью говорит:

«Если человек, переживший какое-никакое сатори, сатори, между прочим, подтвержденное одним из самых знаменитых, самых уважаемых дзенских учителей, дзенских роси, какие сейчас есть в Японии, – если этот человек встает со своей подушки и начинает делать банальные, мелкие, мерзкие подлости, то, может быть, и сатори не подлинное, сатори – ложь и обман?»

Главный буддийский парадокс, «вот ты достиг просветления, осознал суть себя и мира, но что ты собираешься дальше делать, оставаясь в заключении своего тела и реальности». Дальше начинается маета, попытки вернуть то ощущение осознания, сатори, говоря в терминах. Разочарование, сомнение в некогда полученном опыте, а может, это было просто временное помрачение ума, состояние восторга. Привычные ответы на вопрос перестают удовлетворять. И в этом тоже есть буддийское мировоззрение, то, что каждый человек на пути к просветлению должен пройти свой путь, найти своё решение для коана.

И чем дальше герой размышляет о Викторе, чем больше убеждается в бесплодности поисков, в том, что тот явно исчез по собственному плану, тем больше понимает, почему тот выбрал именно такой путь. И сам роман всё больше сходится к расхожей фразе: «остановите Землю, я сойду». Тут над текстом неизбежно начинает витать тень Пелевина (неизбежно, потому что Пелевин и буддизм в сознании современного российского читателя связаны неразрывно). Только вот метод Макушинского совсем другой. Пелевин пытается вывести читателя из равновесия коаном, парадоксом, острой злой шуткой, приоткрыть мир. Макушинский, напротив, громоздит и громоздит подробности, так что читатель впадает в особое состояние, некий транс, осознание нереальности этого мира, отделения от него.

Повествование тонет в подробностях, длинных отступлениях, паутина жизни, опутывающая человека. Всё пронизано тонкими связями, прошлое просачивается в настоящее, будущее в прошлое, «все связано в мире, все в мире со всем соотносится» и весь этот круговорот одновременно и отвлекает человека от его истинной сущности, и даёт ему возможность понять этот путь. То парадокс, который выражается одним из самых загадочных буддистских выражений «сансара есть нирвана». Пробуждение через осознание сновидческой, иллюзорной природы мира, и, напротив, понимание, что только проснувшись можно в полной мере осознать реальность.

Таким образом роман становится развёрнутой (может даже слишком уж развёрнутой) притчей о пути к осознанию, и если пройти этот путь вместе с героями романа, погрузится в их жизнь, то может, удастся лучше понять, может, не самого себя, но хотя бы, что из себя представляют основные идеи и смысл дзен буддизма, какой путь к просветлению он предлагает, какие препятствия ждут человека на этом пути и как эти препятствия можно преодолеть.

Царь, пёс и Заратустра. Два романа Сергея Алхутова

В электронном издательстве вышли два произведения Сергея Алхутова: роман «Царь и пёс» и притча «Возвращение Заратустры». Роман «Царь и пёс», жанр которого можно обозначить как философско-ироническо-исторический, базируется на одном из самых знаменитых анекдотов античности, рассказывающем о встрече философа-киника (а «киник» в переводе с греческого означает «пёс») Диогена и царя Александра Македонского. Согласно легенде, царь пообещал философу исполнить любую его просьбу, тот ответил «Отойди и не заслоняй мне солнце!», и поражённый завоеватель мира воскликнул: «Если бы я не был Александром, я бы хотел быть Диогеном».

В романе Сергея Алхутова это короткое столкновение беспредельного честолюбия и столь же беспредельного отказа от честолюбия превращено в цикл бесед, в ходе которых философ цинически издевается (или скорее даже «прикалывается») над македонским царём. А тот, пройдя первоначальный период оторопи и раздражения, начинает постепенно разбираться в собственных стремлениях и понимать самого себя. Ситуация приобретает ещё более странные черты, когда Диоген рассказывает Александру историю об индийском царе Сиддхартхе Гаутаме (более известном как Будда). Правда, в изложении Диогена эта история мудреца радикально отличается от той, к которой мы привыкли. Сиддхартха предстаёт вовсе не просветлённым отшельником, а царём, что покоряет всю Индию и сопредельные территории. Но и его во время очередного завоевательного похода ждёт неожиданная встреча в далёкой и экзотической стране, известной ныне как Китай.

В романе смешаны в разных пропорциях античная, индийская и китайская традиции, но из всего этого смешения вырастает идея, которая роднит, казалось бы, столь несходные способы мышления. Идея состоит в столкновении бессознательной тяги человека к тому, чтобы захватить как можно больше, распространиться, прославиться и возвеличиться с процессом самопознания и проникновения в глубину собственного «я». Чем-то главная тема романа напоминает известный парадокс о том, может ли Бог создать камень, который не сможет поднять. Вот и в романе «Царь и пёс» всемогущий царь Александр сталкивается с философом Диогеном и понимает, что не может ничем на него повлиять, не может запугать. Именно в этом соприкосновении двух равновеликих стремлений, величайшего честолюбца, желающего покорить мир, и величайшего аскета, отказавшегося от мирского, рождается понимание «личности» как чего-то отдельного от социальной роли, в рамках которой Александр осознаёт себя и в соответствии с которой ведёт себя (раз ты царь, то обязан воевать и покорять). Происходит пробуждение и осознание внутреннего, индивидуального «я» со своими стремлениями и желаниями.

Неудивительно, что Сергей Алхутов обращается именно к этим двум периодам истории – зарождению философской школы кинизма и появлению буддизма в Индии. Ведь именно в эти периоды (те, которые вслед за Ясперсом принято называть «осевым временем») появляется стремление к самопознанию и ставятся вопросы о том, что есть человек, что есть личность, что такое стремления и чувства, и вопросы эти остаются актуальны на всём продолжении человеческой истории. С того самого дня, когда встретились Александр и Диоген, царь и пёс.

***

Книга Сергея Алхутова «Возвращение Заратустры» – вольное продолжение одной из самых знаменитых и провокативных книг всех времён и народов «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. В своей книге Сергей Алхутов пытается вообразить новое пришествие героя Ницше в современный мир и его мнение о том, что происходило здесь за минувшие годы.

«Когда Заратустре исполнилось семьдесят семь лет, он вернулся к своей пещере, где расставался он с высшими людьми и где оставлял он новые скрижали. И увидел он рядом с пещерой брусчатку, и была она стёрта кирзовыми сапогами, и хруст подкованных каблуков прилип и присох к ней».

Текст «Возвращения Заратустры» выдержан в том же духе, что и текст книги Ницше: афоризмы, рассуждения, диалоги, и всё это отмечено тоном иронии, парадоксальность суждения, нового взгляда на привычные вещи и всего того, что Ницше называл «переоценкой всех ценностей». И хотя мир за прошедшие годы изрядно изменился, да и сам Заратустра изменился вместе с ним, мудрец всё так же наблюдателен, меток, прямодушен, а порой и жесток.

«Долго шёл Заратустра на север и остановился в большом городе, который назывался: «Мокрая Вода».

И ходил Заратустра по его улицам, и были прекрасны его башни и его подземные ходы, и его быстрые повозки, и светильники его ночей, и у каждого дома видел Заратустра баки для отбросов, и в каждом доме вёдра для отходов, и в каждой конторе мешки и корзины для мусора».

В нашем дивном новом мире Заратустра живёт весьма активной жизнью. Так, он узнал о новых достижениях науки и включил их в свои рассуждения, хотя остался столь же скептичен, как и прежде, к идеям прогресса и величия человеческого разума.

«Вирус есть ген, пусть много генов, заключённый в капсулу. Но, заключённый в капсулу, он мёртв. И вот, ты смотришь в микроскоп и видишь его, и капсула его подобна кристаллу и надгробной плите.

Но не из надгробной ли плиты выходит привидение? Так и ген: он выходит из кристалла и капсулы и растворяется среди генов хозяина».

Заратустра сначала научился курить, а затем бросил, исчерпывающе высказавшись и по этому поводу тоже. Проехался на метро. Обрёл новых животных:

«Орёл и змея были некогда моими животными. Чем же хуже новая пара?

В собирателе есть нечто от волны – всеохватность, и есть нечто от частицы – отдельность от мира.

Также и в умельце сочетаются точность и слитность с миром.

Итак, вполне доволен Заратустра тем, каковы его новые животные – крыса и вошь».

Пожалуй, в тексте не хватает лишь мнения вернувшегося Заратустры относительно телевидения и интернета, впрочем, вполне возможно, что тут даже Заратустра не нашёл подходящих слов, чтобы описать глубину падения человечества под влиянием новых технологий массовой коммуникации. Но в остальном вернувшийся Заратустра высказал то, что хотел высказать о том мире, в котором мы живём. Многое из сказанного им звучит обидно, но это уже, что называется, проблема не Заратустры, а наша.

Истории о непутёвой жизни. «Прощай, Анна К.» Леры Манович

Сборник рассказов Леры Манович «Прощай, Анна К.» разделён на несколько частей, каждая со своим названием. В первую часть – «Хочется любви» – входят рассказы, написанные от лица детей и представляющие их взгляд на взрослую жизнь. Взгляд отстранённый и недоумевающий, сочетающий и восторг, и опасение. Героям этих рассказов хочется понять, что происходит с ними самими, с их сверстниками и взрослыми, воспринять окружающий мир во всей его полноте, но чем больше они узнают, тем сильнее на них надвигается понимание того, что и с их детской жизнью, и с миром взрослых что-то не то (как пелось в одной старой песне – «все не так, как надо»). Героям рассказов неуютно уже сейчас, в их, казалось бы, простой и понятной детской жизни, и в то же время они видят, что и у взрослых ситуация ненамного лучше, что они страдают от неустроенности, бессмысленности своего существования точно так же, если не больше.

Но всё же чем хорошо детство – в нём ещё есть некоторая надежда, что вот этому конкретному маленькому человеку, ей или ему, удастся построить какую-то другую жизнь, не такую, как у окружающих взрослых, жизнь интересную, сложную, увлекательную. «Там навалилась на него такая уютная и безвредная тоска, какая бывает только в детстве» – такое чувство испытывает мальчик Валерка, персонаж рассказа «Тварь», оказавшись в пионерском лагере, и кажется такое же чувство одновременно и уюта, и тоски, испытывают все дети – персонажи рассказов. В этой светлой детской тоске всё ещё сохраняется состояние изначальной безопасности мира, ощущение, что при всех проблемах и неустройствах, при всей печали и разочарованиях, есть всё же нечто безопасное и устойчиво или, по крайней мере, должно быть.

Но вот приходит взрослая жизнь из рассказов во второй части сборника под очень точным названием «Чтобы мы оба ничего не почувствовали», и она состоит по большей части из тягучей бессмыслицы, заедающего быта, разрушенных связей с близкими людьми, какой-то постоянной, глобальной и необоримой житейской неустроенности, тоски по тому, что сама жизнь оказалась совсем не такой, какой должна была быть, всего того, что можно описать одним словом «непутёвость». Все персонажи этих рассказов как будто заблудились, сошли с прямого и ясного пути своей жизни, ушли на какие-то глухие, кривые, окольные тропы, и только иногда вспоминают, что да, где-то должна быть подлинная дорога, идущая в правильном направлении, но никто не знает, как её найти.

Сюжеты рассказов в этой части строятся вокруг «романтических отношений», и да, эти слова следует ставить в кавычки, потому что «романтика» здесь проявляется исключительно с тёмной, изнаночной стороны: перед читателем проходит гранд-парад измен, разводов, поиска новой любви, да и «отношения» тут показаны почти исключительно отсутствующие – такие, которые могли бы сложиться, но не сложились. И пусть привычная обыденная суета отвлекает от печальных размышлений и осознания трагизма ситуации, но порой реальность прорывается и с жуткой очевидностью показывает, насколько всё упущено и уже никогда ничего не удастся наверстать. Так, например, происходит с персонажем рассказа «То самое облако»: «Саньке вдруг стало до страш¬ного понятно, что тот вечер с матерью испорчен навсегда. Как будто маленький и ласковый Бог стоял тогда над ними, но они его не признали и разбрелись по ком¬натам, злые и чужие».