Текст книги "Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных"

Неужели и впрямь на коленях стоять станет, подумала Арина. Но, вспомнила она рассказ Леры, если сам Кащеев ставил своих «жен» в угол и сажал на цепь в подвале, тогда постоять на коленях – еще не самое страшное.

Но зачем мать утащила Вику? Никакого в этом смысла. Разве что власть свою показать.

Власть…

* * *

Хорошо еще, что тут какие-нибудь бомжи не поселились, думала Арина, нащупывая между сугробами дорожку к крыльцу дома, где три года назад погиб маленький Витя Кащеев, проклиная обильные этой зимой снегопады и собственную «блажь» и бубня под нос что-то в духе «дурная голова ногам покоя не дает». Ну что, что ты там хочешь найти, госпожа дотошный следователь? Там, конечно, место преступления, но его сто лет как осмотрели, с тех пор все грязью заросло, если что и было, черта с два отыщешь.

Но не осмотреть дом она, разумеется, не могла. Увидеть место было необходимо. Хотя бы для того, чтобы… увидеть. Фототаблицы – дело полезное, но своими глазами – это совсем другое. Она непременно, непременно что-то увидит.

Возле облезлого, перекошенного, просевшего до самой земли крыльца из-под наметенного у такой же облезлой стены сугроба виднелась куча хлама, напоминавшая неумело слепленный чайник. Вправо из бугристого «туловища» торчала, изображая ручку, ржавая труба кроватной спинки, влево – возомнившая себя носиком кривая ветка. Видимо, от возвышавшейся над кучей старой березы, с которой несся оголтелый стрекот – две кумушки-сороки выясняли отношения. Прямо под ними, на макушке «чайника» мрачная ворона расклевывала нечто, подозрительно похожее на отрубленную кисть руки, хотя скорее всего было куском свиной шкуры. Отвлеклась на мгновение, покосилась с подозрением на Арину – не улететь ли от греха подальше? – и повернулась спиной, прикрывая от непрошенной гостьи свой завтрак.

Лохматая трехцветная кошка, сидевшая на разделявшем два участка штакетнике, тоже глядела на Арину неодобрительно. Хотя, возможно, кошка была недовольна вовсе не Ариной, а общим несовершенством мира: сидеть на узких верхушках составлявших заборчик досок было наверняка неудобно, но и спрыгивать в снег трехцветке не хотелось.

Облупившуюся, в струпьях неопределенного цвета краски дверь украшала кривая щеколда, увенчанная ржавым амбарным замком. Но, стоило коснуться поблескивающей чуть ниже ручки, как дверь шевельнулась, один из державших петлю гвоздей с мерзким скрипом вылез из своего гнезда, и вся замочно-петельная конструкция, звонко громыхнув, закачалась на оставшемся.

Дверь крякнула и приотворилась.

Заходи, красотка, в гости, муху приглашал паук, вспомнились Арине стишки из детского учебника английского языка. Почему-то по-русски вспомнились…

Распахнув дверь до упора, она подперла ее выдернутой из «чайника» березовой ветвью. Подумав, добавила к хлипкой конструкции пару торчащих из того же сугроба кирпичей, из-за облепившего их цемента больше похожих на булыжники.

Внутреннюю сторону двери украшал простенький английский замок. Точнее, его останки: на месте верхнего язычка зияла дырка, из четырех крепежных шурупов сохранилось лишь два, по диагонали, вместо управляющего задвижкой «колеса» красовался круглый черный набалдашник. Проверять, работает ли замок, Арина не стала, оставив дверь нараспашку – отчасти ради освещенности, отчасти чтоб избавиться от неприятного ощущения мышеловки.

Короткие пустые сени упирались в комнатную дверь. Точнее, в дверной проем – сама дверь отсутствовала. Глубоко вдохнув – как перед нырянием – Арина шагнула внутрь.

Сразу напротив бледно светилось окно, немытое, должно быть, с момента своей установки. Его подпирал обитый драной клеенкой стол. Справа упиралась в стену темная бугристая конструкция, похожая на выложенные прямоугольником мешки с картошкой. Вероятно, это и был тот «диван», на котором Кащеев обнаружил свою мертвецки спящую жену. Слева, у самого входа громоздились темные вороха тряпья, судя по виду – порядком подгнившего. Запаха, впрочем, спасибо зиме, не чувствовалось. Все доступные взгляду поверхности, несколько смягчая удручающее впечатление, покрывал густой слой пыли.

Посреди пыльных «джунглей» возвышалась покосившаяся грязно-белесая квадратная колонна. После секундного замешательства Арина поняла, что это печка. Внизу – довольно широкий, метр на метр, если не больше, кубик, в обращенной к «дивану» стороне чугунная дверца. Из широкого основания вырастала такая же квадратная, только поуже, колонна – дымоход. Не топили это чудовище, похоже, уже давным-давно – в доме было холоднее, чем снаружи.

По стене возле дивана вычурными белесо-желтыми потеками струился замерзший водопад. Крыша явно текла – еще один «водопад», поменьше, виднелся в противоположном углу. Под ним скорее угадывалась, чем проглядывала еще одна дверь – в кухню, должно быть. Дом был крохотный, что называется, на полторы комнаты. Свободное от льда пространство украшали разводы разноцветной – серой, черной, зеленовато-бурой – подмерзшей плесени, «съевшие» уже почти все обои.

Понятно, почему тут бомжи не тусуются, мрачно подумала Арина, зябко поводя плечами. Легче отыскать где-нибудь более теплый угол – да в любом подвале лучше – чем пытаться обустроить этот. Тут и печку-то не истопить: просевшая крыша придавила дымоход, образовав длинную, через две стороны, трещину, щерящуюся кирпичными углами.

Пожалуй, единственным предметом, о который мог удариться маленький Витя, была эта самая печка. Интересно, с нее хоть биологические следы-то снимали? В деле ничего такого не упоминалось. Покрывавшая кирпичную основу печки побелка изрядно облупилась и засалилась, но что-то же всегда остается! В очередной раз помянув «этого та-рам-пам-пам Скачко» недобрым словом, Арина нагнулась к печному углу. Да, это с экспертами смотреть надо, черта с два тут что невооруженным глазом разглядишь. Да еще и тучи, похоже натянуло – в комнате ощутимо потемнело.

Тучи?

Заскрежетал, проворачиваясь, замок…

Что за черт?!

Арина медленно выпрямилась…

На пороге возвышалась темная, почти невидимая теперь, при закрытой входной двери, фигура.

Но разглядывать нежданного гостя не было надобности – после столкновения в парке Арина узнала бы его где угодно.

Он меня сейчас убьет – это подумалось как-то отстраненно, почти безразлично. Как будто не Арине предстояло навсегда остаться в этом пыльном замороженном хаосе. А ведь сороки на березе орали – медленно прошла в голове следующая, такая же отстраненная мысль. Предупреждали, наверное. Надо было слушать, что они говорят. А теперь… В горле першило – не то от страха, не то от клубящейся в воздухе пыли. А там, снаружи, вкусно пахнет снегом… Не то что тут – плесенью и гнилью.

Кащеев молча смотрел на нее.

Или не на нее – в темноте Арина не видела его глаз.

Интересно, а он видит в темноте? Или ждет, пока глаза привыкнут – чтоб удобнее было ее убивать. Чтоб не промахнуться…

Из самой глубины сознания, расталкивая тягучие безвольные эти мысли, вынырнул инстинкт самосохранение: давай, Арина, шевелись! Если ринуться прямо к двери, может, удастся сшибить Кащеева с ног? Правда, дверь так быстро не откроешь – замок ржавый, одним поворотом задвижку не сдвинуть… Да сперва еще надо нащупать набалдашник, за который нужно крутить… Пока нащупаешь, Кащеев тебя двадцать раз убить успеет…

Он шевельнул рукой. Примеривается, как ловчее ее схватить? Будет душить или головой об угол печки? Как Витю…

И баллончик, как назло, в кармане другой куртки остался…

Повинуясь команде инстинкта, Арина рванулась вперед… и попала ногой прямо в валявшийся посреди комнаты сломанный стул. Загремела, рухнула на пол, забилась, как пойманная птица…

…сумела подняться – сперва на одно колено, потом и на обе ноги.

Кащеев стоял все так же молча и на том же месте. Или чуть ближе? Чего он ждет?

Может, рвануться надо было не к двери, а к окну? Рама хлипкая, может, удастся выбить?.. Скорее стекла вылетят, ехидно подсказал внутренний голос, только изрежешься вся, а пролезть не пролезешь.

Да не стой ты, как тупая курица, рявкнул изнутри инстинкт.

А что делать? Что?!

А поговори с этим, подсказал внутренний шепоток… попробуй спросить, чего ему надо, пусть отвлечется, тяни время… Мысль показалась не такой уж плохой – в конце концов, что терять-то? – но уже через секунду Арина поняла, что поговорить никак не выйдет – голос от ужаса сел до полного исчезновения. Как будто у нее напрочь атрофировались голосовые связки. Как в страшном сне, когда ни убежать от угрозы, ни крикнуть, чтобы позвать на помощь, не можешь…

Расстояние между ней и возвышавшейся за белесой колонной дымохода темной фигурой сократилось еще на полшага…

Закусив губу, Арина приготовилась к драке. Вряд ли, когда он нападет, она сможет долго сопротивляться, но хоть немного… Главное – в глаза ему не смотреть… Хорошо, что темно…

Нет! Не темно!

Дверь, которую захлопнул Кащеев, вдруг резко, едва не слетев с петель, распахнулась. Отскочившая коробочка замка звякнула где-то в углу.

На светлом прямоугольнике четко обрисовался темный силуэт:

– Что за шум, а драки нет? – поинтересовался он знакомым голосом. – Девушка, транспорт не требуется?

Вязкий, сковывавший волю морок рассеялся.

Арина аккуратно обогнула застывшего столбом Кащеева и шагнула в распахнутую дверь – туда, где сияло солнце, где вкусно хрустел морозный воздух, трещали на березе сороки и недовольно морщилась сидящая на штакетнике кошка.

Вряд ли Кащеев в самом деле намеревался ее убить, но…

Черт побери!

Второй раз этот парень появляется, и опять на изумление вовремя. Практически спаситель. А она-то, она! После парка так по-хамски от него сбежала, попросив ссадить за квартал от дома и юркнув в знакомую щель между гаражами, через которую частенько спрямляла дорогу еще со школьных времен. Наверное, надо его хоть поблагодарить, подумала Арина, но адреналин в крови еще бурлил, и вместо благодарности она на своего «спасителя» чуть не бросилась:

– Откуда… откуда ты взялся? – все еще задыхаясь, проговорила она и, саркастически хмыкнув, поинтересовалась уже более твердым голосом. – Ты что, следил за мной?

Парень почему-то и не подумал смущаться:

– Ну вообще-то да. Следил. А что?

– Как это – что? – возмутилась Арина. – Ты считаешь, это нормально – следить?

– Черт его знает? – усмехнулся парень. – Насчет нормально не в курсе, но иногда бывает полезно. Разве нет? Да ты не думай, я ж не на благодарность нарываюсь, – он неожиданно все-таки смутился, но тут же снова заулыбался. – Собственно, я познакомиться хотел. Ты тогда так здорово хихикала… шнурок, говорит, а сама, как девчонка, прыскает, – он засмеялся. – Когда остановились, думал, если не телефон, так хоть имя узнаю, а ты как-то очень шустро ускользнула. Спасибо, привет – и нету, только спину за гаражами и увидел, даже не понял, в какой подъезд нырнула. Ну я и поджидал там… Вчера упустил, а сегодня вот, все получилось. Когда ты в этот дом зашла, я соваться не хотел, мало ли чего тебе тут надо, может, ты австралийский шпион, а тут тайник с указаниями из центра. Но когда этот за тобой следом ломанулся, пришлось принять участие в вечеринке. Не знаю, что это за персонаж, но мне показалось, что ты не жаждешь с ним общаться… Кстати, насчет общатья, меня Денис зовут.

– Арина, – автоматически представилась она, едва не выпалив столь же автоматически привычное продолжение с фамилией и должностью. – Ладно, следил так следил, что это я, ей-богу. Очень вовремя появился. Черт его знает, как бы я справилась с этим… персонажем. Так что спасибо за спасение. И, кстати, чем ты занимаешься в свободное от спасения попавших в затруднительное положение девушек время? – она подумала, что вопрос прозвучал неприятно, почти грубо. По-следовательски, в общем. Нехорошо.

Но Денис широко улыбнулся:

– Дарю людям свет.

Она испугалась. Господи, неужели он из секты какой-нибудь? Вроде той, в которой канула бывшая жена обожаемого дяди Федора. Та тоже вечно какой-то «свет» искала. Неужели и этот… Денис из таких же? А на вид – такой нормальный, такой… симпатичный. Хотя… Ей вспомнилось сияние, стремительно летящее по заснеженной аллее. Да уж, прямо Люцифер. Светоносный падший ангел, не гнушающийся, однако, даров прогресса. Впрочем, вряд ли новый знакомый имел в виду именно это. Ох, только бы не сектант!

– Электрик, что ли? – подавив смешок, предположила она.

– Бери выше! – он тоже засмеялся. – Не, электриком я тоже могу, но в основном лазаю по всяким верхотурам.

– То есть? – она нахмурилась, не понимая.

– Промальп, знаешь, что такое?

– Промышленный альпинизм? – сообразила она. – А почему свет? Проводку там делаешь?

– По большей части окна мою. Не один, конечно, фирма у нас, так и называемся «Промальп», ничего романтичного. Кроме самой работы.

– Ага, – догадалась Арина. – Окна в высотках, да? Типа этих стеклянных офисных башен, которые сейчас тыкают где попало.

– Точно! Особенно те, что стеклянные сверху донизу. Как раз наша специализация.

– Здорово! – восхитилась она совершенно искренне. – Мне давно было интересно, почему они такие блестящие. Дождь, выхлопные газы, смог всякий. Стекла же пачкаться должны? Когда я была маленькая, то думала, что их моет тот самый волшебник в голубом вертолете. Ну не все же время он эскимо именинникам возит? И он же волшебник, значит, ему проще: прилетел, махнул палочкой – и стекла опять чистые.

Парень – ах да, Денис! – усмехнулся:

– М-да, хорошо бы. Вообще-то говорят, что скоро нас всех заменят роботами, но пока что люди эффективнее. Но вот чего у нас нет, так это волшебных палочек. Оборудование вполне прозаическое. Хотя вполне можно считать, что волшебное.

– Конечно, волшебное, – радостно согласилась Арина, почти счастливая от того, что парень оказался «нормальным». Оригинал, конечно, «несу людям свет», надо же такое придумать, но уж точно не сектант. – Ты же сказал, дарю людям свет. И ведь действительно: после вашей работы там, за стеклами гораздо светлее становится. Здорово! – мечтательно повторила она. – А еще здорово… – она почему-то вдруг смутилась, но упрямо продолжала. – Здорово, что… ну вот кто-то мог бы про такую работу сказать, что она скучная. Подумаешь, окна мыть! Да еще каждый день, небось?

– Каждый не каждый, но почти, – согласился Денис. – Зато по выходным можно девушек спасать. Хотя теперь, наверное, придется этот пункт пересмотреть, – голос его звучал серьезно, но в глазах прыгали насмешливые чертики. – Если последние дни хоть сколько-нибудь для тебя характерны – в смысле плотности возникновения затруднительных ситуаций – боюсь, моего личного времени теперь будет хватать на спасение лишь одной девушки. И, весьма вероятно, не только в выходные.

– А если затруднительных ситуаций больше не будет? – довольно саркастически от снедавшего ее смущения поинтересовалась Арина.

– Тогда придется придумывать другие совместные развлечения.

Остроумных ответов, как на грех, в голову не приходило – так что она только плечом пожала неопределенно. Хотя внутри все как будто засветилось. Как будто она, Арина, и есть та самая стеклянная башня, про которую говорил этот удивительный парень с его удивительной работой.

* * *

Сколько же у этой милицейской девицы хахалей?!

Она ведь уже готова была опустить голову. И пошла бы за ним, куда велел бы!

Сперва-то, конечно, пришлось бы ее запереть. Это не вокзальные шалавы: те, попав в тепло и сытость, дух от счастья перевести не успевали, лепи из такой все, что надобно. Эта – с норовом. Самостоятельная. Тепло и сытость ей не в новинку. Так что поначалу пришлось бы поучить пожестче. Это уж после можно поводок-то и отпустить.

Но сперва, конечно, она должна признать…

И ведь почти получилось уже. Она уже почуяла силу, почуяла, кто тут настоящий хозяин.

Ведь даже до матери его – вот уж непоколебимая скала – и то дошло. И, кстати, дошло быстро. Это маленьким он на нее снизу вверх смотрел, вздохнуть лишний раз боялся. Впрочем, воспитывала она его правильно. На отца-то, побродягу и шалапута, расчету никакого не было – вот она сызмальства и внушала: будь мужчиной.

И эта уже почти готова была…

Не повезло.

Все из-за той кошки, что сидела возле соседского участка.

Кошек он ненавидел.

Ему было лет восемь или девять, кажется, когда к ним на двор прибился котенок, и он умолял мать «давай оставим, он нам мышей ловить станет, и даже крыс». Никаких мышей и уж тем более крыс у матери в доме, разумеется, и духу не было. Она подробно рассказывала, как, когда Фима еще лежал в колыбели, выводила «серую пакость»: приманками с толченым стеклом, крысоловками, даже кочергой била. Именно крысами мать всегда его пугала: к грязнулям (врунам, лодырям и прочим никчемушникам) приходят крысы. Особенно к грязнулям – грязь мать не выносила. По ночам приходят. И – откусывают нос. Или пальцы. Или – еще что-нибудь. Он буквально видел этих крыс: серых, крупных, с торчащей на загривке клочкастой шерстью и мерзким голым хвостом. И – с длинными желтыми зубами…

Котенок, что приблудился к ним, был тоже серый, но совсем непохожий на крысу: мокрый розовый нос, смешное белое ухо и громадный, как будто у лисы, пушистый хвост.

От котенка, конечно, пришлось избавиться.

Мать же только засмеялась презрительно, глядя на его перекошенное лицо:

– Нашел, над чем нюни распускать! Вон, любуйся! Через два месяца еще десяток ублюдков явится.

Он поглядел за забор и даже не сразу понял, что именно видит. Две кошки метрах в десяти от забора казались одним диковинным зверем – двухголовым, шестиногим, горбатым, совершенно ужасным. Зверь шевелился и издавал чудовищные звуки. Это было отвратительно.

Мать давно ушла в дом, а он стоял и смотрел. Потом его стошнило. Из горла потекла гадкая зеленая жижа – очень горькая, и он подумал, что это правильно. Гадость выходит наружу, а он остается чистым.

Проклятый котенок долго потом ему снился: вырастал до размеров коровы, превращался в отвратительного двухголового горбатого зверя, с которого текла гадкая зеленая жижа, а из растопыренных лап торчали гигантские когти.

Он метался по скрипучей койке, пытаясь вырваться из кошмара, просыпался с криком. Мать стыдила: мужчины так себя не ведут.

Мать вообще всегда точно знала, что и как должно происходить.

Отец же, которого Фимка плохо запомнил, был явным и безнадежным никчемушником. Все говорили, что у него золотые руки, заказы сыпались, как горох из дырявого мешка. Да что толку? То и дело вместо вразумления очередного свихнувшегося механизма принимался мастерить очередную хитрую игрушку.

Ну и пил, конечно. А после старательно вырезываемых «китайских» шариков, которые мать бросила в печку, потому что непорядок и баловство, ушел. Не кричал, не хлопал дверью – просто ушел. Мать, кажется, даже обрадовалась. Только шипела, что лучше бы раньше, а то «всю молодость на этого никчемушника угробила, чтоб он под забором сдох!» Потом у Фимки появился Барсик… потом… они остались с матерью вдвоем. Вдвоем в чисто выскобленном и абсолютно пустом доме. Он почему-то плохо запомнил следующие годы – а ведь они долго так жили. Но вот – не запомнил. Как будто спал, а проснулся уже вернувшись из армии, взрослым совсем.

Отец, хоть и шалапутом был изрядным, все ж не вовсе никчемушником оказался. Помер, как мать и пророчила, под забором. Зато дом отстроил – любо-дорого поглядеть.

Мать про этот дом и слышать не хотела. Ну разве что продать его, да и то – дурное, мол, это наследство, ничего от этого шалопута хорошего быть не может. И уверена была – ее слово будет последним, сын послушается, как всегда было.

Вот только он уже вырос.

Он ведь даже не сказал ей тогда ничего. Но она поняла. Быстро поняла. А он просто стоял и смотрел. Сверху, как и полагается. И думал про ее вечное «будь мужчиной». Уж конечно, она поняла.

Правда, ему уже было на нее наплевать. Переехав в отцовский дом, он почувствовал наконец себя хозяином. И однажды вдруг понял, что означала та фраза из Библии: сотворил человека по образу и подобию своему. Это означало, что он – действительно хозяин. Над ним есть только тот, кто выше всех. А больше – никто. Он сам здесь – хозяин. Хозяин дома, хозяин своей жизни… хозяин жизни вообще. И именно он должен следить, чтобы вокруг был порядок. В нем была эта сила – теперь он знал это точно.

* * *

Маленький Витя погиб всего три года назад, но кассета была почему-то старая, пленочная – плоская поцарапанная коробочка в ладонь величиной. Арина пошарила в ящиках стола, но, разумеется, образцов древней звукозаписывающей техники там не обнаружилось. Пришлось клянчить в канцелярии – у запасливой Евы даже старый видеомагнитофон где-то хранился, не то что такая мелочь как кассетный плеер.

В деле, разумеется, имелась и печатная версия допроса «злодея», но Арине хотелось послушать оригинал: вздохи, паузы, интонации.

– В каких отношениях вы состоите с Софьей Кащеевой? – голос следователя, практически лишенный этих самых интонаций, источал равнодушие.

– Чего это сразу в отношениях? Ну… в гости она ко мне заходила. Иногда.

– Вы знаете, что вам инкриминируется?

– Что мне ни… кри… чего? – слово «инкриминируется» Гулявкин не только не понял, но даже выговорить не сумел.

Следователь «перевел» свой вопрос:

– Вы понимаете, по какому поводу вас допрашивают?

– Чего ж не понимать. Малец Сонькин… ну… – забубнил Гулявкин. – Это… помер типа… только я ж ничего не видел, в отключке валялся.

– Расскажите, как все случилось?

– Чего расскажите, чего случилось, не знаю ничего, я ничего не делал!

– Вот по порядку и расскажите про это «ничего».

Однако, подумала Арина, может, не настолько уж этот Скачко и тупица. Тактика «мне на тебя плевать» на не блистающего умом допрашиваемого действовала вполне даже неплохо. Отпирался-то он отпирался, но рассказывал вполне охотно, правда, не особенно внятно:

– Ну… Сонька с мелким зашла, ну выпили, потом еще, потом я не помню…

– Не помните, значит? И как мальчика ударили, тоже не помните?

– Да не бил я его! Чего вы одно и то же талдычите?

– Так вы же говорите – не помню. А что не били – помните? – голос, вопреки смыслу вопроса, отнюдь не стал вкрадчивым, оставаясь столь же равнодушным.

– Чего это мне его бить? – голос допрашиваемого стал сердитым и почему-то растерянным.

– То есть вы не уверены?

– Да уверен я! Не бил! – теперь от растерянности не осталось и следа. Впрочем, подумала Арина, демонстрируемая Гулявкиным уверенность, похоже, вызвана больше злостью, нежели реальными воспоминаниями.

– Ну, может, не били, может, оттолкнули… – голос следователя звучал теперь устало и почти безжизненно, как будто вопросы он задавал чисто механически.

Арина даже посочувствовала Скачко: будешь тут усталым, когда ответы – как под копирку:

– Чего мне его толкать? Он там в углу игрался себе тихонечко…

– …пока вы с его мамашей развлекались, – голос Скачко несколько оживился. – Не стыдно, Гулявкин?

– А че стыдно-то? Мы ж ничего такого… Ну выпивали просто.

– Просто, – повторил следователь, скептически хмыкнув. – Вы просто выпивали, а мальчик сам по себе насмерть убился. Так по-вашему выходит?

– Да не помню я! Ну выпили, я к Соньке было… ну… это…того… полез, значит, а она – буркнула чего-то, типа «отвали» и спать бряк. Чего мне с нее, с сонной? Она ж как бревно была. Ну я это… допил, чего там еще оставалось и тоже отключился. Там, в уголке.

– В каком уголке? На диване, рядышком с Софьей Кащеевой?

– Да прям! Она развалилась, что не сдвинешь. Я там, под вешалкой, там матрас лежит, мало ли, на всякий случай.

– Значит, на матрасике в уголке? – ехидно уточнил следователь. – Где был в это время мальчик?

– А я помню что ли? Так и игрался там, наверное. А после Сонькин муж приперся, меня шандарахнул, тут уж я напрочь вырубился.

– Зачем же он вас, как вы утверждаете, шандарахнул, если вы в уголке на матрасике спали себе?

– Ты че, гражданин следователь, думаешь, сочиняю я, что ли? А откуда у меня тогда синячище? Вон, еще видно даже…

– Ну мало ли откуда у вас синяк. Зачем Кащееву вас бить?

– Так разозлился, небось, что Сонька у меня.

– Вы ж говорите, она на диване, а вы совсем в другом углу устроились.

– А стаканы? А пузырь пустой на столе? Он знаете как бесился, если Сонька себе позволяла?

– И вы, зная об этом, все-таки ей наливали?

– Я, что ли, должен за ее поведением следить? Чего мне, гнать ее, что ли, надо было? Да ладно, может, раз или два всего и было. Ну или три. Зашла, чего ж не налить. Я ж не алкаш какой-нибудь в одиночку водку трескать.

Арина выключила плеер. Запись допроса «Сонькиного хахаля» ее утомила. Я не я и лошадь не моя до бесконечности. То ли этот Гулявкин такой уж тупой, что даже придумать защиту от обвинений толком не способен, то ли… то ли впрямь до него не доходит, что обвиняют его – всерьез. Мысль была диковатая, но и впечатление запись допроса оставляла… странное. Как будто Гулявкин говорил… искренне. Он что, в самом деле не помнит, что случилось в его доме?

* * *

На Аринину просьбу проводить ее в «тот самый» дом Денис откликнулся моментально и охотно. Но едва они зашли на участок, даже на крыльцо еще подняться не успели, как их остановил суровый окрик:

– Чего это вы тут шастаете? Обжиматься негде? Еще не хватало пожар устроите! Ну-ка пошли отсюда! Сейчас милицию вызову!

Возле разделяющего участки шаткого заборчика стояла женщина. Даже скорее дама – стройная, элегантная, средних лет. Надо же, подумалось Арине, такая по виду интеллигентная и так орет. Хотя чего удивительного. Как еще остановить подозрительную парочку с подозрительными же намерениями?

– Не надо вызывать, – примирительно улыбнулась она. – Милиция, в смысле полиция уже тут. То есть не совсем полиция – следственный комитет. Устроит?

Дама не нашлась, что ответить, но, пока Арина с Денисом пробирались к ней между сугробами, сохраняла на лице все то же гневно подозрительное выражение, исчезнувшее лишь когда Арина продемонстрировала служебное удостоверение:

– Можно с вами поговорить?

Дама взглянула на Арину, потом опять в удостоверение и опять на Арину – точно в растерянности:

– Да можно, только… я не знаю ничего. Я тут и не живу ведь. У меня квартира в седьмом микрорайоне, а сюда, может, раз в месяц приезжаю, ну проверить, посмотреть, все ли в порядке. Ну… – она пожала плечами. – Спрашивайте, конечно, только…

Записав для порядка данные – дама предъявила водительские права на имя Елизаветы Григорьевны Лещенко – Арина приступила к расспросам, не слишком, впрочем, надеясь на результат.

– Тут мальчик погиб года три назад, вы помните?

– Да что вы говорите? – ахнула та. – Я и не знала.

Удивление было, похоже, искренним, то есть дама ничего не знала о случившемся в соседнем доме, но Арина предприняла еще одну попытку:

– Но все-таки, может, вы что-то видели или слышали?

– Да говорю же – я тут бываю раз, ну, может, два в месяц.

– Тогда просто расскажите про соседний дом. Что-то же вы наверняка помните?

– Да чего там рассказывать, дом как дом. Хозяин, а может, он и не хозяин, в общем, который тут жил, не так чтоб сильно приличный. Дружки к нему всякие приходили, пьянки, гулянки, шум, девицы вопили. Хорошо, что я тут не живу, но бывало, слышала, конечно. А потом… и давно уже, знаете, как раз года три назад… как-то тихо стало. И хозяина я с тех пор тоже не видела, делся куда-то. Мне так-то все равно, но, в общем, так лучше, а то мало ли что, вдруг бы пожар устроили, могло и на мой дом перекинуться. А я его продавать собираюсь. Сейчас-то цены не больно удачные, но это ж не навечно. Вот подрастет рынок, тогда можно будет посмотреть.

Ситуация на рынке недвижимости Арину не интересовала совершенно, и рассуждения Елизаветы Григорьевны она прервала:

– Между тем временем, как тут шумные компании гуляли, и как тихо стало – ничего не припоминается?

– Ну… я ж не знаю, что тут когда было. Но… да, пожалуй. Один случай и правда помню. Не знаю даже, почему. Чистый пустяк. Но вы сказали, что с мальчиком что-то произошло, вот и вспомнилось.

Арина почувствовала себя собакой, взявшей след, даже как будто шерсть на загривке поднялась. Но спросила она почти спокойно, как бы нехотя, чтоб не спугнуть удачу:

– Что за случай?

– Да так, говорю же, ерунда, вряд ли это имеет отношение к чему-то. Но раз уж вы спрашиваете, расскажу. Тут ведь когда гуляли – ну девки, бывало, вопили, мужики орали. И все больше вечером. А тогда ребенок закричал. И днем это было. Странно, понимаете? Не тот дом, чтоб там дети бывали.

– Ребенок?

– Да вроде. Детский крик. Но не то чтобы нехороший, а… не знаю, как объяснить. Дети часто кричат. И не потому что что-то произошло, а во время игры или вообще просто так. Я тогда и не встревожилась.

– А потом?

Дама равнодушно пожала плечами:

– Не знаю. Я сразу домой уехала, так что больше ничего. И знаете, по-моему, именно после этого случая больше никакого шума я отсюда не слышала. Хотя и не уверена, но вроде бы так.

– Вы про это еще кому-нибудь рассказывали?

– Зачем? – удивилась госпожа Лещенко.

– Ну то есть никто не приходил, ни о чем вас не расспрашивал? – уточнила Арина, хотя уже поняла, что и Скачко, и его оперативное сопровождение эту свидетельницу пропустили.

– Может, кто и приходил, – столь же равнодушно предположила дама, – но меня же тут не было. Так что нет, ни с кем я не разговаривала. Да я и вовсе не знала, что… говорите, с мальчиком несчастье случилось? Какой ужас! – вопреки словам, в голосе Елизаветы Григорьевны не слышалось ни тени волнения. Что ей какие-то посторонние мальчики! Тем более – три года назад.

– В тот день, когда вы слышали детский крик, никого не видели? Ну возле дома?

Думала Елизавета Григорьевна долго. Даже глаза прикрыла – вспоминала. И медленно, не размыкая ресниц, проговорила:

– Тоже снег был. И уже весенний. Женщина была… с мальчиком. Мальчик не хотел идти.

– А потом? Когда женщина в дом зашла?

– Потом… я не знаю, у меня тут дела были, ну краны, трубы, вещи кое-какие разобрать, я в доме возилась и уже уезжать собралась, мужчина пришел.

– Описать сможете?

– Что вы! Я и видела-то его мельком.

– Ну хоть самое-самое. Высокий, низкий, толстый, худой, в чем-то ярком или наоборот.

– Обычный. Не толстый. В чем-то темном… – она вдруг поглядела на соседний дом – пристально, прищурясь. – Какая высота у этой двери?

– Мне впритык пройти, – сообщил внимательно слушавший Денис.

– Значит, тот был примерно вашего роста.

Кащеев, подумала Арина. Все сходится. Но все-таки спросила:

– А детский крик вы слышали до того или после?

– После, – без паузы сообщила Лещенко. – Я когда этого мужчину увидела, еще сумку в багажник ставила. А ребенок кричал, когда я уже в машину садилась, так что это точно после того, как мужчина пришел.